Текст книги "Сто историй любви Джульетты"

Себастьен

Она врывается в дом вместе со снежным шквалом.

Вдруг раздается стук в дверь. В следующее мгновение я удивленно таращусь на ее лицо. И внезапно она оказывается в доме, в святилище, которое должно принадлежать только мне, но она каким-то образом сюда прорвалась. От ее близости у меня потеют ладони, учащается дыхание.

– Э-элен, – заикаюсь я.

Мы стоим у входной двери. Мою гостью, похоже, проглотил снегоочиститель, а потом выплюнул.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… работала в книжном магазине. И пришел роман, который ты заказал. – Элен роется в сумке и достает «Первые пятнадцать жизней Гарри Августа». – Не ожидал?

Как будто это объясняет, что она делает в моем доме. В такой час. После происшествия на «Алакрити» я провел несколько дней в больнице с Колином, Адамом и их семьей и начисто забыл об Элен и проклятии.

Почувствовав мое беспокойство, она добавляет:

– Не волнуйся, я не собираюсь бросаться в твои объятья. Я понимаю, что ты от меня не в восторге. Просто решила привезти твою книгу – в благодарность за то, что вернул мою.

Невольно представляю, как она бросается в мои объятья, и пульс совсем зашкаливает. Этого не должно было случиться. Надо взять себя в руки.

Чтобы отвлечься, я хмуро смотрю на книгу. Переплет отсырел и помялся. Я терпеть не могу потрепанные книги. Даже те, что ношу в карманах пальто, стараюсь сохранить в отличном состоянии; так они лучше смотрятся на полке.

Наконец я замечаю, что Элен переносит свой вес на правую ногу. А на щеке синеет гематома.

Меня охватывает беспокойство.

– Ты ушиблась?

– Немного. Врезалась в сугроб.

– Что? Почему ты сразу не сказала?

Приглашаю ее в дом. А что мне остается? Выгнать раненую среди ночи? Она не сможет вернуться в город. Тут водятся медведи и волки, и мой дом – единственный в радиусе трех миль. До Рыбной Гавани час езды. В хорошую погоду. А сейчас, судя по всему, надвигается снежная буря.

Все будет хорошо, успокаиваю я себя. Я улечу с Аляски первым же утренним рейсом. У меня есть билет и план. Пиньерос будет отличным капитаном, адвокаты позаботятся о передаче моей половины собственности на «Алакрити» Адаму. Профессиональная бригада грузчиков соберет мои вещи и сдаст на хранение. Я могу оказать незваной гостье первую помощь, вызвать эвакуатор и отправить восвояси.

Я веду девушку в гостиную, смущаясь роскошной обстановки: открытые деревянные балки, вид на заснеженный пейзаж в панорамном окне, люстра из кованого железа в виде оленьих рогов. Мягкие кожаные диваны, фланелевые пледы и пылающий камин. Я построил такой дом не из тщеславия. Просто моя жизнь представляет собой бесконечное ожидание Джульетты, а потом я ее теряю. Уютный дом – маленькое утешение, которое я могу себе позволить.

И вот она здесь, в моем уединенном убежище, и я не знаю, как быть.

– Вау, – выдыхает Элен, осмотрев гостиную. – Прямо пятизвездочный отель в глянцевом журнале о путешествиях. Я и не знала, что краболовы так хорошо зарабатывают.

Не успев договорить, она прикрывает рот рукой.

– Ой. Невольно вслух. Извини.

– Все в порядке, – утешаю я гостью.

Ловцы крабов действительно неплохо зарабатывают, хотя и не настолько. Я не хочу вдаваться в подробности, откуда у меня деньги: придется либо лгать, либо объяснять, что накапливал богатство веками.

– Устраивайся. Я принесу аптечку.

Элен смотрит на меня так, словно я говорю на иностранном языке. Я быстро проверяю в уме – вроде бы говорил по-английски. Иногда я непроизвольно переключаюсь с одного языка на другой, особенно когда нужно описать вещь или явление, имеющие более удачное определение на другом языке. Например, снег в языках народов Севера. Или прилагательное, описывающее свойства лапши на мандаринском диалекте.

Нет, я точно говорил по-английски.

– Извини, не ожидала от тебя такого дружелюбия.

Элен так и стоит буквально на одной ноге, будто не верит, что я действительно позволю ей сесть. Что ж, сам виноват.

– Обычная вежливость. Не выгонять же человека, стоящего у тебя на пороге после аварии, – сердито заявляю я, потому что мне будет легче расстаться с Аляской, если эта девушка меня возненавидит.

Затем выбегаю из комнаты, чтобы не видеть неизбежного отвращения на ее лице.

Мне больно, что она меня ненавидит. Я отчаянно хочу ей помочь.

Нет. Подлатай ее, отправь обратно в город, и покончим с этим. Для ее же блага. И своего.

Сначала я иду в ванную за аптечкой и эластичным бинтом на случай, если вывихнута лодыжка. Потом направляюсь в кухню и ставлю кофе. Даже пытаясь как можно скорее избавиться от Элен, я не настолько жесток, чтобы не предложить ей чашку кофе после того, как она дохромала до меня по снегу.

Пока варится кофе, я звоню со стационарного телефона в единственную буксирную компанию в Рыбной Гавани. Мобильного у меня нет, да и сигнал здесь все равно отсутствует.

– Алло?

– Привет, Рон, это Себастьен Монтегю.

– Себастьен! Я всегда рад тебя слышать, но раз ты звонишь по этому номеру, значит, у тебя неприятности.

– Не у меня, у знакомой, – говорю я, открывая бар и доставая бутылку «Бейлис», чтобы плеснуть в кофе немного ликера: думаю, и Элен не откажется. – Она врезалась в сугроб поблизости от моего дома; нужно отбуксировать машину и отвезти в город ее саму. Тебе далековато, поэтому я с удовольствием оплачу поездку туда и обратно.

– Извини, чувак, хотел бы тебе помочь, – говорит Рон, – но разве ты не видел новости? Надвигается буря. Центр уже перекрыт, а дороги в вашем направлении закрываются прямо сейчас.

– Ты серьезно?

– Нет, я так шучу, – иронизирует Рон.

– Как скоро откроют дороги?

Может быть, я смогу отвезти Элен на своем грузовичке, а Рон позже вытащит ее машину из сугроба?

– Неизвестно, чувак, говорят, такого давно не было. Там, в глуши, тебя может занести снегом на два-три дня.

Размечтался выпроводить ее из дома, ага! И вылететь утренним рейсом из Анкориджа.

Я хватаю с полки бутылку водки и делаю большой глоток, хотя не люблю этот напиток. Но «Бейлиса» явно маловато будет.

Что же делать? Думай, думай, думай.

Ничего страшного, дом у меня большой. Устрою Элен в гостевой спальне, где есть собственная мини-кухня. Мы вообще не встретимся за эти несколько дней. А когда дороги откроют, я отвезу ее в город, а сам поеду в аэропорт и сяду на любой рейс, который унесет меня куда-нибудь подальше. Главное – чтобы она не успела ко мне привязаться. Если она будет меня презирать, возможно, проклятие останется в узде. И Элен выживет.

В ухо гудит голос Рона. Я совсем забыл, что все еще прижимаю трубку к уху.

– Я позвоню тебе, когда откроют дороги, ладно, чувак?

– Да, хорошо. Спасибо.

Я вешаю трубку и делаю еще глоток водки.

Когда кофе готов, я ставлю на поднос «Бейлис», кофейник и чашки и зажимаю под мышкой аптечку первой помощи. Элен устроилась на кожаном диване, укрывшись пледом и положив левую ногу на подлокотник. Она повесила куртку, шапку, перчатки, ботинки и носки сушиться на карниз перед камином и не слышит, как я подхожу. Я могу ее рассмотреть. Волосы каскадом падают на милое лицо с мягкими чертами. Отстраненное и задумчивое выражение: ее мысли витают где-то далеко. Нежный изгиб губ – так и хочется прикоснуться к ним своими.

Прекрати.

Я откашливаюсь, чтобы разрушить чары. Элен поднимает голову.

– Напитки, – говорю я, ставя поднос на кофейный столик.

С короткими предложениями меньше рискуешь ошибиться.

Она садится и морщится.

– Лодыжку потянула? – спрашиваю я.

– Похоже.

Вопреки здравому смыслу, я сажусь на кофейный столик напротив нее.

– Положи сюда ногу. Дай посмотрю.

Элен повинуется не сразу. Я определенно сбил ее с толку своими перепадами настроения.

Лучше бы ее оттолкнуть, но нельзя же отказать человеку в медицинской помощи.

Она кладет ногу не на кофейный столик, а мне на колено.

Я невольно отшатываюсь. Не потому, что не хочу к ней прикасаться, а потому что не должен.

Элен неправильно истолковывает мою реакцию.

– О боже, моя нога плохо пахнет?

Она немедленно убирает ногу.

– Ты прекрасно пахнешь, – хрипло говорю я, поднимаю ее ногу и возвращаю ступню себе на колено; однако стараюсь прикасаться только к джинсам, а не к голой коже. Так не считается. – Можешь пошевелить ступней?

Она пробует сделать вращательное движение и морщится.

– Больно.

– Где болит, кость или мышцы?

– Наверное, мышцы. Трудно сказать.

Я осторожно сжимаю ее лодыжку.

Как только кончики пальцев касаются ее ноги, меня обдает жаром. Я внезапно пьянею от ощущения солнечного света, хотя сейчас вечер.

Отпустить? Не могу. Не хочу.

Я убеждаю себя, что должен перевязать ей лодыжку. При растяжении нужна тугая повязка, а она не сможет обратиться к врачу, пока дороги не расчистят.

Ошеломленный ее близостью, я негнущимися пальцами накладываю тугую повязку. Сердце буквально выскакивает из груди.

Надо вновь установить дистанцию. Не только физическую, но и эмоциональную. Я опускаю ее ногу на кофейный столик и почти бегом направляюсь к креслу на другом конце гостиной.

– Спасибо за заботу, – говорит Элен.

– Это в моих интересах, – холодно произношу я. – Сама будешь себе прислуживать, раз уж застряла.

Она съеживается, однако быстро приходит в себя и спрашивает:

– Что ты имеешь в виду?

– О, забыл сказать. Эвакуатор не приедет, потому что дороги перекрыты из-за надвигающейся снежной бури. Ты здесь надолго.

Сейчас она нахмурится и выложит все, что обо мне думает. Вполне нормальная реакция.

Элен наливает себе в кофе изрядную порцию ликера и говорит:

– Отлично. Тогда у тебя есть время объяснить, почему со мной ты ведешь себя как засранец, а для всех остальных ты практически святой.

Оксфорд, Англия, 1839 год

Я Чарльз Монтегю, двадцать пять лет работаю натуралистом – путешествую по миру, собирая образцы растений и изучая животных. В отдаленных местах, конечно, попадаются и люди, но флора и фауна мне гораздо интереснее. Поэтому меня считают эксцентричным; как выразился председатель Королевского общества, я – «единственный человек в мировой истории, который предпочитает женщинам компанию цветочных пестиков».

Зато мою целеустремленность замечают не только коллеги из Королевского общества, но и королева Виктория.

Ее Величество присваивает мне звание рыцаря-командора и награждает орденом Бани за огромный вклад в развитие ботаники, я получаю титул сэра. Это исключительное достижение, которым горжусь даже я, хотя каких только занятий я не перепробовал за свои жизни.

Однако по прошествии лет я начинаю подумывать, что пора повесить шляпу исследователя. Мой друг и коллега-ученый Ричард Бэнкс, скрипя суставами, медленно усаживается в кожаное кресло перед камином – сказываются десятилетия, когда он ползал в кустах и траве, чтобы исследовать корневую систему растений, да и сырость моего дома в Оксфорде противопоказана старым костям. Он укрывает ноги пледом.

– Ты счастливчик, молодо выглядишь, – говорит Ричард, потягивая бренди. – Одному богу известно, как тебе удается столько работать и сохранять бодрость мужчины на две трети моложе тебя.

– Эликсир вечной жизни! – шучу я. – Разве я не говорил, что открыл его во время последней поездки в империю Цин? Именно за эликсир вечной жизни королева посвятила меня в рыцари.

Ричард улыбается.

– И ты молчал, эгоистичный мерзавец? Мне не помешала бы доза-другая твоего эликсира.

– О нет, дорогой друг, ты зашел слишком далеко, тебе не поможет.

– Тем лучше, полагаю, – смеется Ричард. – Я бы все равно не хотел жить вечно.

Я наливаю себе еще выпить.

– Правда? Даже ради того, чтобы открыть вид, который ранее считался мифом?

– Например, единорога?

– Почему бы и нет? Единорог, Ричард! Ты согласился бы жить вечно, если бы знал, что когда-нибудь войдешь в историю?

Ричард отпивает большой глоток из своего стакана и задумывается. Сделав еще два глотка, он качает головой.

– Нет, даже ради вечной славы. Представляешь, как сильно будут мучить меня мои суставы в пятьсот пятьдесят лет?

– Да уж, – смеюсь я.

– А вот в тебе, – замечает Ричард, поправляя плед на ногах, – еще не угас дух приключений. Ты действительно намерен оставить профессуру в Оксфорде ради скучной и праздной жизни в сельской местности?

– Неужели это так плохо?

– Ты преуспеваешь во многих вещах, Чарльз. Но безделье не входит в их число.

– Забавно, что ты об этом заговорил, – отвечаю я. – Вообще-то я подумываю о переезде за океан. В бывшие колонии.

– Согласен, увлекательно, – подается вперед Ричард. – Наблюдать, как укореняется молодая нация…

– Я предпочел бы реальную ботанику метафорической политике, – говорю я. – В частности, меня интересуют северо-восточные прибрежные леса.

– Прекрасно! Когда ты решил ехать? На следующий год?

– Вообще-то… я уже купил билет. Отплываю в следующем месяце.

Ричард чуть не роняет бокал. Допивает остатки коктейля и рассматривает свои распухшие костяшки.

– Что ж, Чарльз, желаю удачи. Я буду скучать по твоему обществу, однако, надеюсь, ты хоть в Америке найдешь наконец женщину, которая тебе по сердцу.

– Сомневаюсь, мой друг.

– Держу пари на единорога, что ты ошибаешься.

– На какого еще единорога?

– Проигравший должен будет послать победителю единорога. Ну, согласен?

– Я не из тех, кто отказывается от пари, – говорю я.

– Так и знал, – поднимает бокал Ричард. – Тогда выпьем за тебя и за твое новое приключение. За женщин и единорогов. Напиши мне, пожалуйста. Я буду жить твоей жизнью.

Год спустя я отправляю ему письмо с озера Чатаква в северной части штата Нью-Йорк. Из Нью-Йорка в Оксфорд. В конверт вложен маленький единорог, вырезанный из дерева.

Дорогой Ричард!

Мне трудно это признать, и все же ты был прав. Я всегда думал, что невосприимчив к очарованию женского пола, но женщины Соединенных Штатов Америки оказались особенными. Они пропитаны духом революции; дерзкая непоколебимость отличает их от жительниц Британии, которые слишком долго жили в относительной стабильности.

Итак, я без памяти влюблен в Мэг Смит. Она умная двадцативосьмилетняя школьная учительница. Ученики так любят Мэг, что ходят за ней повсюду, как цыплята за наседкой, даже после уроков. Наши дни наполнены детскими голосами и смехом, и это самый чудесный звук на свете. Я надеюсь вскоре создать настоящую семью.

Я отправился в Соединенные Штаты, чтобы открыть новые растения, а вместо этого открыл новую версию самого себя. Подобно тибетским буддистам, я словно перевоплотился, получил новый шанс. Мэг – мое спасение. Прости, что прибегаю к религиозным сравнениям, но я ей очень благодарен.

Однако хватит обо мне. Как твои дела, мой дорогой друг? Я надеюсь, что настойка корня гарпагофитума прямостоячего, которую я прислал тебе в прошлом месяце, помогла от болей в суставах. Пожалуйста, сообщи, когда найдешь минутку. Я скучаю по нашим беседам у камина.

Всегда твой, Чарльз

P.S. Этого единорога вырезал один из учеников Мэг. Считай, это твой выигрыш.

Вскоре после этого я получаю письмо от Ричарда. Оно гораздо короче, чем обычно, и написано сильно дрожащей рукой.

Дорогой Чарльз!

Я очень рад услышать о твоем счастье с Мэг. Меня всегда беспокоило, что ты чересчур глубоко погружаешься в мир флоры и фауны и слишком редко бываешь в приятной женской компании.

Здесь ужасно сыро – и почему в Англии столько дождей? Надеюсь, в Нью-Йорке больше солнца, чем у нас в Оксфорде. Спасибо за Harpagophytum procumbens. Он действительно принес большое облегчение моим ревматическим суставам.

Письмо на удивление короткое для человека, известного своим красноречием, однако месяц спустя приходит объяснение в виде телеграммы от его сестры, в которой сообщается, что Ричард мирно скончался во сне. Он некоторое время чувствовал себя неважно.

Я прижимаю телеграмму к груди. Мне никогда не удается надолго удержать тех, кого я люблю. Как по команде, на следующий день Мэг заболевает туберкулезом. Болезнь убивает ее быстро и мучительно. Меня немного утешает тот факт, что она прожила довольно счастливую жизнь, пока я не встал у нее на пути, чтобы все разрушить. Сомнительное утешение.

Элен

Адам сказал мне, что Себастьен не так крут, как кажется; и действительно, подойдя ближе, я начинаю замечать «трещины на фасаде». Себастьен словно надеется, что я упаду с очень высокого крутого обрыва – возможно, потому, что я продолжаю появляться в местах, которые он считает своей территорией: в его любимом баре, в книжном магазине, в порту. А теперь и вовсе в его доме.

При этом он совершает странные поступки, например оставил для меня книги в офисе и баюкает мою раненую лодыжку, как будто прикосновение к моей коже – бальзам для его разбитой души. С врагами так не обращаются. Себастьен непоследователен, и это заставляет меня задуматься: не притворна ли его враждебность? Тем более к незнакомому человеку.

Если только мы в самом деле не знакомы. Если он, как и я, не лелеет веру в невозможное. Может быть, это не многолетняя влюбленность в воображаемого друга, который внезапно появился в реальной жизни, а что-то другое, о чем Себастьен боится сказать вслух.

Когда я говорю: «Прекрасно. Тогда у тебя есть время объяснить, почему со мной ты ведешь себя как засранец, а для всех остальных ты практически святой», он облачается в доспехи. Мост поднят, ров полон змей, лучники наготове. И нет никакого способа прорваться через эту крепость.

– Я покажу твою комнату, – говорит Себастьен, вставая, и идет по коридору, не предлагая мне дальнейшей помощи. Он идет медленно, но я поспеваю за ним с трудом: наполовину прыгаю, наполовину ковыляю.

Дом огромен. Мы вновь попадаем в прихожую (учитывая размеры и мраморную отделку, она напоминает фойе), идем через библиотеку, затем через открытое пространство, похожее на музей, со скульптурами на пьедесталах и стеклянными витринами вдоль стен.

Миновав изящную лестницу из отполированного дерева, достойную обложки Architectural Digest, мы добираемся наконец до гостевых апартаментов на другой стороне дома.

– Полностью укомплектованная мини-кухня. – Себастьен обводит рукой небольшое помещение с плитой, микроволновкой, холодильником и круглым столом. – Спальня и ванная за этой дверью, постельное белье в шкафу. Пойду принесу тебе поесть.

– Вау! Ничего…

Поздно, он уже ушел.

Я вздыхаю и опускаюсь на матрас; моя лодыжка дрожит от облегчения. Гостевая комната оформлена в том же современном деревенском стиле, что и остальной дом, – много темного дерева, стеклянные и металлические акценты: бра для чтения по обе стороны изголовья, краны в ванной.

Себастьен возвращается через десять минут с кофе, молоком, хлебом, яйцами, сыром, ветчиной, макаронами и томатным соусом. Он ставит в морозилку два пластиковых контейнера.

– На несколько дней хватит.

Он прикрепляет к холодильнику стикер.

– Пароль от Wi-Fi; можешь пользоваться и стационарным телефоном.

На стене висит телефон с витым шнуром.

– Понятия не имела, что их еще делают, – бормочу я.

– Здесь нет сотовой связи.

– Но у тебя же есть мобильный?

Я не знаю, зачем спрашиваю – просто любопытно. Неужели передо мной последний человек в Америке, который пользуется только стационарным телефоном?

Себастьен наклоняет голову и смотрит на меня так, словно я сморозила глупость.

– Зачем, если здесь нет сигнала?

Я отвечаю ему таким же взглядом.

– А вдруг ты едешь по городу и возникает чрезвычайная ситуация или что-то в этом роде?

– Например, врезаюсь в сугроб?

Какой противный тип!..

– Рыбная Гавань – маленький городок, я и без мобильного решу любую чрезвычайную ситуацию. А если что-нибудь случится в море, на лодке есть рация.

Он разворачивается и идет к двери, как будто ему надоело общаться.

– Подожди, и все? Вот так просто меня здесь оставишь?

Я встаю с кровати и, прихрамывая, иду за ним.

Себастьен оборачивается, нахмурив брови, словно не понимая, что мне еще от него нужно.

– У тебя есть все необходимое. Когда дороги расчистят, я тебе сообщу. По дому, пожалуйста, не расхаживай. У меня есть ценные произведения искусства и другие предметы коллекционирования, и я не хочу, чтобы ты что-нибудь испортила.

– Значит, я должна сидеть тут взаперти? – фыркаю я. – Как в «Красавице и чудовище»?

– Если отсылка к детской сказке поможет твоему неразвитому уму понять мою просьбу, то да.

Я влепляю ему пощечину.

Себастьен изумленно смотрит на меня и трогает рукой щеку, а я инстинктивно отступаю на несколько шагов, внезапно осознав безрассудность своих действий. Я застряла у черта на куличках, в доме у человека, с которым едва знакома, и никто не в курсе, что я здесь.

Между тем Себастьен не поднимает руки и не говорит ни слова. Его широкие плечи сутулятся, как у атланта, несущего на плечах бремя всего мира.

– Я пошел, – шепчет он и исчезает.

Несмотря на грубость хозяина дома, я в который раз чувствую себя виноватой: он постоянно убегает при моем появлении, и я должна выяснить почему.