Текст книги "Образование. Историко-культурный феномен"

В последние годы, наряду с добротными исследованиями, появилось немало работ, в которых наметилось этакое легковесное отношение, например, к непрерывному образованию. Это сложное понятие сводится в них к описанию трех этапов – довузовского, вузовского, послевузовского, или описанию взаимоотношений двух-трех типов учебных заведений. Очевидно, что этого недостаточно. Непрерывное образование – пограничная проблема, находящаяся на стыке ряда общественных наук, – предполагает нетривиальные, непротиворечивые, сердцем и умом принятые основания для адекватного рассмотрения заявленной темы. Это позволяет надеяться на то, что нам удается участвовать в продолжении фундаментальной философско-просветительской традиции, так как мы уверены, что именно в данном контексте необходимо изучать проблемы образования.

Однако, как показывает практика, такое изучение оказывается гораздо более сложным делом, чем представляется. Например, по понятным причинам так сложилось, что нашим уважаемым историкам педагогики приходилось в ходе анализа дореволюционных педагогических персонажей и фактов все религиозно-философское «выносить за скобки» (либо стыдливо замалчивать, либо снисходительно оправдывать – дескать, время было такое…). Тогда, в начале 90-х годов, даже об Ушинском, признанном классике и основоположнике, трудно было сказать что-либо, выходящее за принятые идеологические рамки. Я хорошо помню, сколько усилий пришлось приложить авторскому коллективу, чтобы решиться написать вроде бы вполне очевидные вещи о религиозных и национальных истоках педагогики Ушинского[32]32
  Ушинский К. Д. и русская школа. Беседы о великом педагоге / Под ред. Е. П. Белозерцева. М., 1994.


[Закрыть]. И дело здесь не во внешней цензуре. Тормозили внутренняя недостаточность, нехватка соответствующей практики, когда потребность и желание сказать нечто важное упирались в отсутствие опыта открытого и внятного произнесения этих слов. По существу, была поставлена проблема соответствия между сложившейся вполне стереотипной историко-педагогической методологией и педагогическим наследием как объектом приложения этой методологии. Именно как выход из вышеописанной ситуации возникло понимание необходимости исследовательского движения от общего к частному, когда образование, при всей его самобытности и целостности, все же должно рассматриваться как «частное» явление русской культуры.

Эта методологическая установка может показаться банальностью, между тем ее реализация – дело весьма трудоемкое и кропотливое. Думается, что исследования в этом направлении можно успешно проводить и в провинции. Да и где же заниматься подобными исследованиями, как не в провинции? Ведь здесь уже аккумулированы требуемые условия соединения сугубо личного, субъективного отношения к объекту исследования с реальным историко-культурным контекстом. В качестве таких объектов естественно, как бы сами собой, выбираются не абстрактно-популярные персоналии, а фактически близкие люди, на правах земляков. Как не вспомнить земляка Ивана Бунина, не раз говорившего, что чувство принадлежности к русской культуре проснулось и укрепилось в нем как раз благодаря территориальной, почвенной общности с землей, породившей великих людей этой культуры. Как не вспомнить, наконец, что В. В. Розанов именно Елец, где прожил пять лет (1886–1891), называл родиной «души моей».

Поэтому вполне закономерно, что научно-исследовательское направление, сформировавшееся в Елецком государственном университете, ориентируется на анализ нашего общего духовного наследия. Изучение творчества интересующих нас персоналий (Тихон Задонский, Василий Розанов, Николай Данилевский, Иннокентий Херсонский, Михаил Пришвин и др.) организуется как раскрытие и конкретизация отечественной культурно-просветительской традиции. Это педагогическое краеведение, т. е. выявление и целостное обобщение духовного потенциала Елецко-Орловско-Липецкой культурно-образовательной среды, а также опыт воссоздания, воспроизведения того условного диалога, который на протяжении веков вели русские мыслители о национальном образовании.

Таким образом, те представители отечественной культуры, чье наследие мы беремся интерпретировать или реконструировать в рамках историко-педагогического исследования, оказываются включенными в совершенно определенный контекст, позволяющий судить об укорененности их педагогических взглядов в национальной традиции. Не случайно поэтому термин «наследие» в научном аппарате наших историко-педагогических диссертаций используется в соответствующей «персональной» направленности. Подчеркнем, что «наследие» мы понимаем как необходимую составляющую сегодняшней и завтрашней культурно-образовательной среды. Именно так, фактически уже на уровне методологии, мы пытаемся «ухватить» тайну нашей земли, объединяющей и связывающей нас сегодняшних с теми, кто на этой земле жил до нас.

Н. А. Бердяев в своей концепции выделил «метод переживания». Переживание исторического представляет собой «вхождение в глубину истории, во внутреннее ее существо»[33]33
  Бердяев Н. А. Смысл истории. С. 33.


[Закрыть]. Сообразуясь с данным подходом, человек должен восстановить единство исторического внутри себя самого, пережить историю, сообщая познанию характер экзистенциального самоуглубления: «Человек должен в самом себе познать историю… Идти вглубь времен, значит, идти вглубь самого себя… Настоящий путь философии истории есть путь к установлению тождества между человеком и историей»[34]34
  Бердяев Н. А. Смысл истории. С. 16, 19.


[Закрыть]. Как считает Т. П. Довгий, познание истории представляется построенным по модели «самопознания», что с необходимостью снабжает историософский подход атрибутами самопознания и рефлексии, соответствующими тезису о существовании органического, имманентного разума истории.

Только таким путем, на этой основе, возможно, как нам кажется, организовать реальное духовно-нравственное воспитание. Залог успеха здесь – в той самой субъективности отношения к наследию, оставленному нашими великими предшественниками. Да и могу ли я, например, быть беспристрастным к В. В. Розанову, учитывая хотя бы то, что среди его учеников в Елецкой гимназии был мой непосредственный земляк, будущий великий русский философ Сергей Булгаков, сказавший когда-то в Париже такие пронзительные слова о наших с ним Ливнах: «Моя родина, носящая священное для меня имя Ливны, небольшой город Орловской губернии, – кажется, я умер бы от изнеможения блаженства, если бы сейчас увидел его – в нагорье реки Сосны…»[35]35
  Булгаков С. Н. Моя родина. Избранное. К 125-летию со дня рождения. Орел, 1996. С. 11.


[Закрыть]

Завершая первую лекцию, отметим, что в конце XIX столетия русский мудрец, наш земляк В. В. Розанов, проанализировав ряд противоречивых социальных и нравственных отношений общественной жизни, сделал вывод: «Мы имеем дидактику и ряд дидактик, мы имеем вообще педагогику как теорию некоторого ремесла ли, искусства ли (внедрять данную тему в данную душу). Но мы не имеем и не имели того, что можно бы назвать философией воспитания и образования, самого воспитания в ряду остальных культурных факторов и так же в отношении к вечным чертам человеческой природы и постоянным задачам истории. Кого не поразит, что, так много учась, при столь усовершенствованной дидактике, методике и педагогике, мы имеем плод всего этого (новый человек) скорее отрицательный, нежели положительный. Забыты именно философия воспитания; не приняты во внимание, так сказать, геологические пласты, коих поверхностную пленку «назема» мы безуспешно пашем»[36]36
  Щербаков В. Второе пришествие В. В. Розанова // В. В. Розанов. Сумерки просвещения. М., 1990. С. 601.


[Закрыть].

В начале XXI столетия, к сожалению, мы все еще нуждаемся в такой философии образования, которая смогла бы стать методологией новой, более совершенной педагогики. Вот почему в последние годы, как мы уже упоминали, активно обсуждаются различные аспекты философии вообще и философии образования в частности. Некоторые участники дискуссии уж очень настаивают на том, что философия образования пришла к нам с Запада. Это как бы полуправда. Оставляя философию философам и напоминая им, что педагогика ждет, когда они договорятся друг с другом (а возможно ли это?), педагоги обращают внимание на три обстоятельства.

Первое. Понятие «образование» не так часто использовалось у нас, его подменяли «воспитанием» и «обучением». Но это не означает, что слово «образование» мы не научились выговаривать. Блистательный ряд наших мыслителей – В. И. Даль, Л. Н. Толстой, К. Д. Ушинский, Н. И. Пирогов, П. Ф. Каптерев, И. Г. Редкин, В. Г. Белинский, В. Я. Стоюнин, А. Н. Острогорский и др. – вели дискуссию в XIX в. о смыслах образования, воспитания, обучения. К сожалению, сложившаяся культурная традиция в России отказалась от широкого понятия «образование». Сегодня мы возвращаемся, точнее, обращаемся к этой фундаментальной категории.

Второе. К нашей радости в культурной традиции сложилось собственное отношение к философии как к любомудрию, в основе которого – равноправный диалог, направленный на нахождение, объяснение и умиротворение антиномий.

Вот что по этому поводу говорит наш известный современник, писатель В. Г. Распутин: «Вся наша философия начиналась и продолжалась как думание, собеседование, исповедь защищающейся души, отстаивающей свое право на самостоятельное слово и дело. Она никогда не строила ни схем, ни учений, не создавала школ, не наращивала, как этажи, конструктивные концепции, не подыскивала для разговора какого-то особого языка, а естественно произрастала из потребностей общества и народа. За малыми исключениями, в ней мягкий, домашний тон, доступность, искренность и в то же время энергичность и настойчивость. Она произошла из веры и никогда не уходила далеко от веры, но не она поднималась к Богу, а Бог спускался к ней для беседы. Ее архитектура создавалась самой природой русского человека, из родной почвы она поднялась, ею питалась и для нее предназначалась…»[37]37
  Распутин В. Из огня да в полымя. Интеллигенция и патриотизм // Москва. 1991. № 2; см. также: Советская Россия. 1991. 26 янв.


[Закрыть]

Третье. Целую плеяду наших мыслителей можно причислить к любомудрам. Особое место среди них занимает В. В. Розанов, который сформулировал три принципа образования. Обратите внимание: не воспитания или обучения, а именно принципы образования. О них мы расскажем в одной из последующих лекций.

Таким образом, для нас философия образования – не дань моде, не стремление войти в так называемое «мировое образовательное пространство». Нет! У нас имеются собственные (онтологические, профессиональные, управленческие) предпосылки, глубоко личностный интерес к категориям «образование» и «философия образования».

Учитывая отечественную культурно-историческую традицию, можно было бы в целях конструктивно-созидательной дискуссии предложить следующее понимание философии образования. Это размышления о человеке, о мире, в котором он живет, его духовно-нравственном становлении; об образовании как фундаментальной категории народа, феномене, системе, процессе, о путях и средствах преодоления социально-педагогических противоречий. Можно сказать, сущностью философии образования является национальное самосознание, другими словами, национальная идея, о которой пойдет речь в следующей лекции.

Вопросы для самостоятельной работы

Как Вы понимаете категорию «наследие»? Приведите пример (примеры) влияния наследия на вашу жизнь.

Что такое образование, история образования, философия образования?

Ваши представления о методологии вообще и методологии образования.

В чем смысл принципов (феноменов научности, целостности) изучения образования?

В чем смысл подходов (антропологический, историософский, историко-педагогический, средовой) к изучению образования?

Раскройте соотношение принципов и подходов.

Ваше личное отношение к образованию.

Лекция II. Национальная идея России в педагогическом измерении

Наша жизнь – путешествие, идея – путеводитель. Нет путеводителя, и все останавливается. Цель утрачена, и сил как не бывало.

Виктор Гюго

Отношение масс к известной идее – вот единственное мерило, по которому можно судить о степени ее жизненности.

М. Е. Салтыков-Щедрин

Задумываясь о концептуальных истоках нашего национального самосознания, мы вспоминаем античные ценности дохристианских времен, всю тысячелетнюю историю, такие произведения русской литературы, как «Повесть временных лет», «Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона, «Поучение Владимира Мономаха», «Слово о полку Игореве», «Устав» Нила Сорского, «Домострой», «О скудности и богатстве» И. Посошкова, «Война и мир» Л. Толстого, «Тихий Дон» М. Шолохова, стихотворения А. Пушкина, Ф. Тютчева и С. Есенина, творения мыслителей и философов – М. Ломоносова и И. Киреевского, А. Хомякова и Н. Федорова, Ф. Достоевского и Вл. Соловьева, К. Леонтьева и Н. Данилевского, И. Ильина и И. Солоневича, С. Булгакова и Н. Бердяева, Г. Федотова и П. Сорокина, Л. Карсавина и А. Солженицына, классические произведения русской музыки, изобразительного и театрального искусства. Впервые же сам термин «русская идея» применил в 70-х годах XIX в. наш великий мыслитель Ф. М. Достоевский.

Русская мысль, русские искания (в особенности XIX и начала XX вв.) убедительно свидетельствуют о существовании русской идеи, которая выражает характер и призвание русского народа. И. А. Ильин назвал ее творческой идеей. «Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русской, национальной. Она должна выражать русское историческое своеобразие и в то же время – русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божьим и самобытен среди всех других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь; это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и грядущих поколениях и довести до настоящей чистоты и полноты бытия, – во всем, в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и наших законах русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы должны сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше…

В чем же сущность этой идеи?

Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно; и предлагающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды»[38]38
  Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. Т. II. Кн. 1. М., 1993. С. 419–420.


[Закрыть].

Находясь в сложном противоречивом взаимодействии, народ и интеллигенция духовно питали и обогащали друг друга в том, что касается идеи нации. Даже в тяжелые, смутные периоды истории Отечества в народном сознании теплилось понимание значимости высокой воодушевляющей цели существования и деятельности своей нации. К несчастью, уровень развития, зрелости и проявления национального самосознания далеко не всегда был адекватен требованиям исторического момента. Незадолго до революционного переворота 1917 г. один из виднейших русских проповедников, Преподобный Иоанн Кронштадтский, с болью говорил о том, что у интеллигентов не стало любви к Родине и они готовы продать ее инородцам. А. П. Столыпин тревожился, что забвение национальных задач превратит народ в удобрение для других этносов. Ослабление чувства национальной идеи в конечном счете привело к трагическим последствиям – разрушению и ниспровержению вековых устоев жизни народа, гибели миллионов русских людей, изгнанию из страны многих лучших представителей отечественной культуры.

Сейчас, несмотря на все препоны и проявления инертности, наблюдается иное: о росте национального самосознания народа свидетельствуют многочисленные проявления озабоченности кризисным состоянием экономики, неудовлетворительной демографической и экологической ситуацией, слабой охраной священных рубежей страны, невниманием к возрождению отечественной культуры. Все чаще звучат призывы укрепить патриотизм русского народа, преисполниться национальной гордостью и достоинством. Активизируется деятельность различных творческих союзов. Большой резонанс приобретают форумы и дискуссии, организуемые учеными, деятелями искусства и литературы. Рождаются новые национальные партии и общественные организации.

Русская идея – это, прежде всего, феномен национального и исторического самосознания.

Так, Е. А. Троицкий понимает русскую идею как доктрину социального христианства и подлинной дружбы народов, как феномен религиозного и исторического сознания. Он настаивает на том, что русская идея – комплексная категория. «Естественно, что ее исследование требует мобилизации широкого спектра знаний. Это, несомненно, объект будущего анализа специалистов, представляющих весь цикл общественных наук, писателей, деятелей культуры и искусства. Как представляется, изучение темы охватывает несколько уровней:

– во-первых, многогранные и сложные личностные аспекты;

– во-вторых, национально-общественные стороны, касающиеся этноса, общества, государства;

– в-третьих, планетарные проблемы, относящиеся к взаимоотношениям между народами, Востоком и Западом, Севером и Югом;

– в-четвертых, философские аспекты космизма, касающиеся положения и взаимовлияния человека, нации, земли и космоса;

– в-пятых, извечные животворящие вопросы воздействия православия, Божественного Провидения на Русскую идею»[39]39
  См.: Троицкий Е. О русской идее. Очерк теории возрождения нации. М., 1994. С. 3–20.


[Закрыть].

Русская, или национальная, идея с годами превратилась в сердечно-рациональную проблему, которая и сегодня заставляет сомневаться, спорить, страдать размышляющих граждан России. Ведь и сегодня остаются вопросы о сущности русской идеи, как понять ее, как рассказать о ней.

Как рассказывать о русской идее? Форма, способ, средства, приемы выражения, высказывания русской идеи, действительно, становятся подчас главными. И кажется, что сколько авторов, столько и вариантов русской идеи. Т. Довгий видит лицо России через философский и культурно-исторический аспекты. Вл. Воробьев усматривает русскую национальную личность в качестве ядра этой идеи. В. Троицкий в качестве главного смысла русской идеи нашего времени называет доброделание в возрождении национально-государственного воспитания и т. д. и т. п.

А. М. Новиков рассматривает национальную идею как диалектическое единство оплодотворяющего начала нации и одновременно традиций ее многовекового бытия. Он напоминает, что «идея» в философии означает мысль, которая не только подытоживает предыдущее развитие чего-либо, но и указывает дальнейшее направление, в данном случае – образования, и предлагает с целью формирования национальной идеи в современный период развития России обратиться к особенностям российского менталитета.

«В чем же основные особенности российского менталитета?

Во-первых, необычайно большая доброта. Естественно, добрые люди есть среди каждого народа. Но есть народы, у которых масса недостатков, но именно доброта стоит на первом месте. Это и есть россияне. У этого качества есть и обратная сторона – удивительная терпимость к угнетению, страданию от угнетателей.

Во-вторых, очень гуманное мировоззрение, когда на первом месте в системе ценностей человека стоят судьбы всего человечества, на втором плане – судьба своего народа, на третьем – судьба своей семьи, собственная судьба. Это качество имеет и свою обратную сторону – пренебрежение к своим бытовым условиям жизни. Россиянин может жить в полуразвалившемся доме, в грязи, довольствоваться самым малым, не имея даже желания что-то улучшить, но размышлять при этом о глобальных проблемах.

В-третьих, высокоразвитое чувство подвижничества. Россиянину нет равных, когда надо поднять неподъемное или вытерпеть нестерпимое, когда надо «растворить» свою жизнь в жизни других людей или целиком посвятить себя делу, которому служишь.

Вот эти три качества – доброту, гуманное мировоззрение и подвижничество можно объединить общим понятием – духовность – как первую общую отличительную черту российского менталитета. Духовность – это особое нравственно-эстетическое состояние человека, когда он искренне привержен таким ценностям, как истина, добро, красота, гуманизм, свобода, социальная справедливость, когда он ведет бесконечный внутренний диалог о своем предназначении и смысле жизни.

Причем все величайшие достижения российской литературы, музыки, живописи, театра и т. д. и являются, очевидно, следствием духовности менталитета россиян.

Представителям западной цивилизации духовность свойственна в значительно меньшей степени. И только в последние годы западные специалисты стали говорить и писать о необходимости формировать у молодежи и взрослого населения так называемые «постматериальные ценности», т. е. фактически духовность в нашем понимании.

Следующая группа отличительных черт российского менталитета. Во-первых, это общинность. Ее также можно было бы назвать соборностью, а в советский период она именовалась коллективизмом. И здесь россияне принципиально отличаются от западной цивилизации.

Западная цивилизация, прежде всего в протестантских странах, исторически создала совершенно особый тип человека. Характерной его чертой является индивидуализм как ценность и психологическая реальность индивидуальной автономии. Так, в США основным религиозным течением было пуританство, одним из главных тезисов которого было преумножение богатства во славу Господа. Отсюда – жесткий индивидуализм: «Каждый за себя – один Бог за всех», трудолюбие и энергичность. Базовыми ценностями американского общества стали индивидуальная свобода, опора только на себя и материальное благополучие как эквивалент счастья. Индивидуализм имеет и положительные и отрицательные стороны. Так, американцы сами страдают от своего одиночества – ведь все свои беды и несчастья они должны носить в себе, а на людях только улыбаться. Даже у себя в семье. Не дай бог попробовать «поплакаться в жилетку» кому-нибудь – сразу станешь изгоем: «Это твои проблемы, ты их сам и решай!».

Менталитет россиянина, исторически сформированный под влиянием Православной церкви и русской деревенской общины, иной – общинный, соборный – «Один за всех и все за одного». Каждому читателю хорошо, наверное, известны выражения: «всем миром», «с миру по нитке – голому рубашка». Так вот, «мир» в этом смысле – это деревенская община, которая всегда основывалась на взаимопомощи и взаимовыручке. У нас принято «поплакаться в жилетку» соседу, взять денег взаймы, что в западных странах немыслимо. И вообще человеку не дадут пропасть. Нищенство, широко распространенное в дореволюционной России и возродившееся теперь, с одной стороны, и меценатство наподобие братьев Третьяковых, С. Морозова и других состоятельных людей, с другой стороны, как полярные явления также являются проявлением этого качества – общинного менталитета россиянина. Автор умышленно пишет «россиянина», а не только русских, поскольку общинность как особенность менталитета свойственна не только русским, но и евреям, татарам, бурятам и т. д. и в этом отношении в их менталитетах много общего. Таким образом, общинность свойственна, очевидно, почти всем или всем народам и народностям, населяющим Россию. Так же, как и духовность. Ведь недаром, к примеру, Восток всегда называли созерцательным.

Но общинность имеет и свои отрицательные качества. Прежде всего принцип «не высовывайся». В общине люди должны жить примерно одинаково: «я, как все», «у нас не хуже, чем у других». Человека, в чем-то преуспевшего значительно больше, чем другие, или не желающего жить по общим канонам, община не приемлет и «выживает». Как, например, нередко ярких передовых учителей и преподавателей выживают не столько директора учебных заведений, сколько серые педагогические коллективы.

Тем не менее общинность со всеми своими положительными и отрицательными сторонами является неотъемлемой чертой российского менталитета.

Во-вторых, это традиционность, которая проявляется в опоре на народную культуру, народные традиции, народную педагогику, народные обряды, народные ремесла, промыслы и т. д. В связи с этим интересно провести аналогию с США. Бывая там, удивляешься – как будто народной культуры, народных традиций не существует вовсе. В этом отношении все выдающиеся достижения России в культуре, искусстве и т. д. всегда вырастали на народной почве, из народных традиций. В-третьих, это открытость, т. е. способность российской цивилизации открываться внешним влияниям, впитывать ценности разных народов, духовно обогащаться и преобразовывать их, сохраняя при этом свою неповторимость и единство. Эти три особенности – общинность, традиционность и открытость – могут быть объединены во второе общее понятие – народность российского менталитета.

Наконец, третья группа качеств. Во-первых, это патриотизм как любовь к Отчизне, любовь к малой и большой Родине, готовность верно служить делу их процветания, любить свой дом и готовность защищать его. Конечно, патриотизм в той или иной мере развит у всех народов. Но у россиянина в высочайшей степени, до боли развито чувство ностальгии – тоски по Родине – достаточно посмотреть фильм А. Тарковского «Ностальгия». Кроме того, российский народ, как уже говорилось выше, может исключительно долго терпеть угнетения. Но угнетения от своих, внутренних угнетателей. И совершенно не терпит не только внешних, зарубежных угнетателей, но и любого вмешательства в свою жизнь извне. Как писал А. С. Пушкин, он терпеть не мог российских чиновников, но возмущался, когда их начинали ругать англичане. Особенность национального патриотизма россиян можно также проиллюстрировать Отечественными войнами 1812 г. и 1941–1945 гг. В обоих случаях Наполеон (к 1812 г.) и Гитлер (к 1941 г.) оккупировали почти всю Европу. Но партизанская война в массовых масштабах в 1812 г. была только в России и Испании. В 1941–1945 гг. – только в СССР, Югославии и отчасти во Франции.

Во-вторых, это признание необходимости сильной державной власти, о чем сегодня и мечтает, и говорит подавляющее большинство россиян. Исторически сложилось так, что Россия развивалась скачками, и эти скачки приходились на периоды сильной государственной власти – Ивана III Великого (просьба не путать, что часто происходит, с Иваном IV Грозным), Петра I, тоже прозванного Великим, Екатерины II Великой, а также, как это ни горько признавать, – Сталина.

Сильная государственная власть вовсе не противоречит демократии – ведь демократия может быть сильной и слабой. Так что сильная державная власть России сегодня в условиях демократических реформ крайне необходима.

Необходима она России и для того, чтобы противостоять в нынешних условиях тем внешним и внутренним силам, которые всячески стремятся ослабить Россию, вытеснить ее из числа ведущих мировых держав, а то и развалить вовсе.

Таким образом, патриотизм и признание необходимости сильной государственной власти могут быть объединены третьим обобщающим понятием – державноетъ.

Причем эти три обобщающих понятия – духовность, народность, державность, если обратиться к трем категориям – личность, общество, государство, – выстроены по определенной логической схеме: духовность – как направленность личности каждого отдельного человека; народность – как отношения каждого человека с обществом, с народом и как система общественных отношений; наконец, державность как система отношений человека и государства, общества и государства.

Перечисленные три обобщающих понятия: духовность, народность, державность и могут составить, по мнению автора, суть национальной идеи России в нынешних условиях с тем, чтобы консолидировать общество, чтобы народ почувствовал «собственные мускулы», увидел перспективу и поверил в возможность ее достижения, с одной стороны. С другой стороны, дать оплодотворяющее начало воспитанию молодежи во всех образовательных учреждениях, стать основной для построения новой системы воспитательной работы с молодежью. Относительно национальной идеи автор считает необходимым сделать одно существенное пояснение: национальная идея не может иметь авторства в обычном понимании этого слова. Дело гораздо сложнее. Менталитет народа формируется веками и меняется чрезвычайно медленно. И национальную идею тот или иной автор может лишь вычленить и сформулировать, а фактически она живет в народе постоянно. И предлагаемая в данной публикации формулировка национальной идеи России, и формулировка XIX в. графа С. С. Уварова своими истоками уходят в глубокую древность. Очевидно, в XIV век, когда крепло и развивалось Московское государство во взаимодействии с Золотой Ордой (в союзе или противостоянии – историки до сих пор спорят), и когда ведущие церковные авторитеты – митрополит Алексий и Сергий Радонежский – активно проповедовали духовные ценности, общежитие, необходимость единения народа под сильной державной властью.

Ввиду этого обстоятельства – что национальный менталитет чрезвычайно консервативен – одинаково нелепыми выглядят утверждения: панические – одних авторов, что с распадом СССР, началом рыночных преобразований в России нравственные устои народа развалились (хотя при таких резких преобразованиях, естественно, «поверхность бурлит, пена выхлестывает наружу»). И чрезвычайно оптимистические – других авторов, что мы быстро воспитаем людей с новым «рыночным» (в скобках читай: «западным») менталитетом – нового «Адама», как мы уже говорили выше, никому пока сформировать не удалось.

Вполне понятно, что общее образование, общеобразовательная школа всегда являются национальными – хотя бы потому, что изучаются родной для ученика язык, национальная история, культура и т. д. Продолжающаяся в профессиональном учебном заведении общеобразовательная подготовка студентов также будет иметь национальную направленность. То же относится ко всей системе воспитательной работы. Но возникает вполне правомерный вопрос: а может ли и должно ли профессиональное образование быть национальным, иметь какие-либо национальные особенности и направленность?

Понятно, что профессии, например народных промыслов и ремесел, являются сугубо национальными. Национальную специфику могут иметь профессии художников, артистов, возможно, юристов и т. п. Педагогическое образование как область профессионального образования также будет иметь национальную направленность, поскольку педагогические училища и институты готовят учителей для общеобразовательной школы.

Но можно ли говорить о национальной специфике, национальной направленности профессионального образования вообще? Должен ли российский, допустим, слесарь отличаться в профессиональной подготовке от немецкого слесаря, российский инженер – от американского инженера и т. д.?