Текст книги "Сочувствую ее темным духам… 13—21"

Желаемое

Восприятие – это то же самое, что и Откровение (или, по

меньшей мере, может им быть, должно быть), что Реальность просвечивает

сквозь каждую видимость, что Одно всеобще, оно бесконечно присутствует во

всех частностях.

Каждый из нас – это половинка человека, рассеченного на две части, и поэтому каждый всегда ищет соответствующую ему половину. Поэтому любовь – это жажда цельности и стремление к ней.

В конечном счете любовь не что иное, как отражение в людях собственных достоинств человека.

Любовь честнее доверия…

Как же много высказано афоризмов, связанных с любовью – и порою они противоречат друг другу… Гораздо проще – и честнее – сказать, что мы ничего о любви не знаем. Мы лишь знаем, что это сильное чувство, вызванное гормонами в теле человека – и если бы не оно, жизнь была бы гораздо бессмысленнее, чем она есть на самом деле. Она и есть смысл. И смысл любви кроется в ее силе и бескомпромиссности…

Люди не способны принять глубину переживаний ничью, кроме своей… Клоду далеко до моих переживаний, так же, как мне далеко до его… если конечно, они у него есть.

Эми отложила дневник с ручкой в сторону и взглянула на небо. Дождь не собирался так легко сдаваться. Пыльные вихри кружили в зеленоватом воздухе. Эми обернулась на чайлдастов. Те напоминали страусов – нагнувшись, засовывали голову в песок и явно не задумывались, к каким последствиям может привести ядовитая пыль, если она опустится на город. Эми почувствовала крохотную тоску, связанную с тем, что в городе М нет эйрламп, способных создавать из этой пыли завораживающие торнадо, которые называют Лавертовыми спиралями. Но эта крохотная тоска тонула в глубине ее прежних переживаний, связанных с поведением Клода и своим собственным поведением, вызванным воображаемым танцем с вполне реальным танцором.

Она встала и едва не задела выступающую из баобаба лестницу, под которой она пряталась от дождя. Блеск постепенно сходил с ее фланелевой рубашки, но Эми знала, что новый блеск не заставит себя ждать, едва она покинет этот по-своему уютный уголок под деревянной лестницей. Лестницей, ведущей неизвестно куда. Заплаканные зеленые глаза посмотрели наверх, на круглый иллюминатор, вырезанный в дереве. Из иллюминатора высунулась девочка с пыльным лицом и живыми искрящимися глазами. Она радостно помахала Эми рукой. Эми заставила себя помахать юной чайлдастке в ответ.

По представлениям Эми данный баобаб, так называемый «Дом ежеминутных паломничеств», выглядел самым безобидным местом в городе М. С приятной грустью это дерево навеивало мысли о Леклере, который давал ей неповторимый уют… Те беззаботные дни в общежитии она воспринимала как данность, но сейчас, она бы многое отдала, чтобы эти дни вернуть. Вернуть Клода, говорящего ей под розовым деревом о своей безграничной любви. Вернуть Литовку, рассуждающую о прелестях неразделенной любви. Вернуть Майкла с разговорами о странностях на заднем дворе…

Нет! Нельзя об этом думать!

Просто мы, странные люди, храним в себе некую недосказанность…

Эми положила дневник в сумку, взяла ручку в рот так, словно это была сигарета, и, накрыв голову сумкой, поспешила ко входу в баобаб.

Она успела промокнуть и покрыться блестками. Она постучала в дверь, поневоле смотря на чайлдастку, которая только что высунула голову из песка. Эми вздрогнула – ведь она некоторое время думала, что это Литовка. Вблизи она была вовсе на нее не похожа. Она была гораздо старше, с некрасивыми пятнами на лице, блестевшими от песка и дождя. Чайлдастка подошла к Эми и низко ей поклонилась.

– Моя пылинка, дверь открыта. Входите. И стучать не обязательно – вам все равно никто бы не открыл.

Эми выплюнула ручку.

– Почему? – настороженно спросила она.

– Потому что все мы здесь, моя пылинка, – ответила чайлдастка и указала на своих товарищей, так и оставшихся стоять в позе страусов, прячущих голову в песок.

Эми не решалась войти. Подобное радушие, особенно в Гриверсе, несколько пугало ее. Чайлдастка уже возвращалась к насыпям песка, когда Эми ее окликнула:

– Постойте!

Чайлдастка обернулась.

– Вы сказали, что все вы уже здесь. Но в доме находится маленькая девочка.

– Да, но она только притворяется чайлдасткой. До настоящего дитя пыли, увы, ей пока далеко.

«Надо развеять все сомнения» – решила Эми.

– А вдруг я хочу убить ее? – спросила она голосом, подходящим скорее жертве.

Чайлдастка улыбнулась. Ее улыбка на фоне грязного лица и окружающей непогоды казалась еще более лучезарной.

– Что ж, на все воля Деопульвы, – беззаботно произнесла она и засунула голову в яму, в ту же, из которой совсем недавно вынырнула.

Эми продолжала с недоверием смотреть на почитателей Деопульвы. Руки, держащие над головой сумку, затекли, голова стала болеть, в животе вновь проснулся голод. Она подобрала упавшую возле порога ручку, положила ее в сумку и, все же решившись воспользоваться безумным радушием безумных чайлдастов, вошла внутрь дерева.

***************

Да. Эми ожидала увидеть нечто экстраординарное внутри дерева, но все же, ее готовность к удивлению не помешала самому удивлению появиться.

Изнутри баобаб казался еще больше, чем снаружи. Почти весь интерьер дерева был полым – несколько этажей, минимум три, тянулись высоко вверх и оканчивались потолком со свисающей вниз, словно сталактиты, древесиной. Стены баобаба ничем не отличались от кряжистой древесины снаружи – сквозь них сочились блестящие капли дождя, что наводило на мысли о странно низкой плотности древесины или чересчур высокой токсичности дождя. На стенах висели картины или, правильнее сказать, иконы с коровами – самая отвратительная живопись, которую когда-либо видела Эми. Головы коров были непропорционально большими, туловища – тонкими, а высота оранжевых копыт превышала длину ног. Эми подумала, что, возможно, это определенная стилистика чайлдастовской иконописи, и прошла дальше, в глубь дерева.

Растаявшие свечи вокруг пустого кострища наводили мысли о неком религиозном ритуале. Неподалеку от кострища висела лестница. Совсем как пожарная – чтобы оказаться на верхних этажах, нужно было подниматься по ней руками и ногами.

Едва Эми собралась это сделать, как с лестницы соскользнула девочка – та самая, что махала ей с окна. Она улыбнулась Эми, после чего вприпрыжку побежала к выходу. Эми улыбнулась ей вслед, гораздо искреннее, чем в прошлый раз, а затем стала подниматься верх по лестнице – и лестница болталась от ее далеко не самого тяжелого веса.

У второго этажа она остановилась и бросила сумку на пол, находящийся на уровне ее глаз. Эми сразу же заметила, что пол не деревянный, а такой же, какой был в леклеровском общежитии – пластмассовый, замаскированный под дерево. Испытывая прилив воодушевления, связанный с обнаруженным открытием, Эми аккуратно приподнялась еще выше, а затем стала ногами на пол. Глупый страх, что пол обвалится, оказался неуместным – Эми стояла на полу так же устойчиво, как на земле. Впервые за все время пребывания в Гриверсе Эми ощутила чувство защищенности от напастей окружающего мира, и, как ни странно, ощутила его в этом полупустом дереве. Она посмотрела вниз – помимо шатающейся лестницы она увидела те же свечи у кострища с расплывшимся на полу и давно засохшим воском. Она взглянула вверх и охнула – дерево вмещает в себя гораздо больше этажей, чем ей казалось снизу. И, судя по тишине, изредка перебиваемой шумом дождя и раскатами грома, Эми находилась здесь совсем одна. Она решила не подниматься выше, а остаться на втором этаже, с некоторой надеждой в душе, что сюда вернется девочка и у нее появится собеседник – первый за долгое время собеседник, с которым нет риска поссориться.

Второй этаж казался еще шире, чем первый – он бы сошел за двухкомнатную квартиру, если бы не деревянные блестящие трещины на стене. Здесь практически ничего не было – только детские игрушки на имитирующем дерево полу. Эми выглянула в окно и увидела лестницу, под которой она несколько минут назад пряталась от дождя. Она действительно вела в никуда. Ее верхние ступени доставали до уровня второго или даже третьего этажа, но добраться до них не было никакой возможности, так как ступени оканчивались у практически голой поверхности дерева с вездесущими наростами блестящей пыли. Дождь не прекращал лить, а ядовитая пыль в небе стала ощутимо ближе к земле, так что Эми благоразумно перестала высовывать голову в окно, гадая, можно ли закрыть это окно, круглое как иллюминатор или, что уместнее, дупло.

Долго гадать не пришлось. Эми нашла на стене черную кнопку, стилизованную под улитку. Щелк – и окно закрылось. Появилось мутное стекло – новый слой неведения. Сквозь стекло не было видно мутного дождя, загораживающего панораму города М.

Эми продвинулась дальше и увидела то, на что сперва ее глаза внимания не обратили. Дверь. Дверь, сливающаяся со стеной. То, что это дверь, можно было понять по дверной ручке, стилизованной, опять же, под улитку.

С некоторым опасением Эми нажала на улитку. Хлоп – и дверь открылась. Это была ванная комната с желтым от грязи кафелем, ржавой лейкой и с треснувшим, словно от удара кулаком, зеркалом. Эми посмотрела на свое отражение. Мокрые, отдающие зеленым блеском огненно-рыжие волосы казались уже не такими огненными. От проклятого дождя ее лицо стало глянцевым, царапина на ее лице превратилась в желтоватый рубец, в зеленых глазах, как всегда, читался испуг. Видеть отражение собственного страха оказалось еще хуже, чем этот страх испытывать. С неким обречением Эми села на пол возле входа в ванную комнату, достала из сумки дневник, ручку и стала записывать то, о чем в данный момент думалось:

Я сейчас сижу в дереве. Глупая фраза, ну и что – разве жизнь это умная штука?

Понятное дело, что в пустом дереве, пусть даже и являющимся пристанищем чайлдастов, я не смогу найти Литовку. Клод просто высадил меня у этого баобаба и…

На страницу упала слезинка, размазав слово «Клод» по всему листу. Эми вытерла глаза рукавом и тут же пожалела, что сделала это. В глазах сильно защипало.

Эми подскочила к ванной, открыла лейку. К счастью, вода в дереве была, и была она не такой мутной, как успела себе представить Эми. С особой тщательностью она мыла свое лицо и рукава своей блестящей одежды. После она выключила воду и случайно наткнулась на свое отражение в зеркале. Вид у нее был еще более мокрый и несчастный, чем прежде.

Чувствуя, как глаза вновь становятся мокрыми – и вовсе не от воды в ванной – Эми села на пол и вернулась к своим записям в дневнике. Она вырвала испачканный лист и принялась выводить:

Сырая улица, сырые волосы, сырое тело, сырые мысли, сырое настроение, сырая грусть…

Грусть всегда сильнее радости. И гораздо честнее.

Ниже:

Дело вовсе не в Клоде.

Еще ниже:

В моем жизни появилась мучительная дилемма. Правильно или хорошо?

Еще ниже:

Майкл – прямота и чистота помыслов Элиаса, органично соединенные с нигилистическим буйством Саймона.

И остановилась, с удивлением взирая на только что написанные ею строки.

Ощущение давящего пространства навалилось на Эми. Безжизненная пустота дерева навалилась следом. Видимо, это стало решающим фактором.

Эми уткнулась лицом в дневник и стала рыдать, рыдать навзрыд, чувствуя, что ее бесконечные слезы не уменьшают ее внутреннюю боль, а наоборот, только усиливают. Она рыдала тихо, боясь, что ее могут услышать. Она прятала свои слезы в дневнике, как, впрочем, и все остальное – все то, что терзало ее, не давало покоя, пряталось исключительно в его страницах. Она стыдилась своего плача, боялась, что сюда кто-нибудь войдет – та же девочка или кто-то другой из чайлдастов, и если бы не этот страх, она бы разревелась, стала бы выть на луну, скрытую дневным небом, стала бы царапать этот чертов пластик на полу, грызть его зубами. Ведь никогда в этой жизни ей не было настолько плохо. Плохо в превосходной степени. Плохо по-настоящему…

Эми убрала лицо от дневника. На нее снизошло нечто вроде озарения. Продолжая икать от долгого плача, он полезла в свою сумку и стала бесцеремонно выкидывать из нее все, что попадалось под руки. Пока, наконец, не нашла то, что искала. Небольшой серый мешочек, который подарила Литовка перед тем, как уехать из Леклера.

Ты должна открыть этот мешочек только тогда, когда тебе будет по-настоящему плохо…

– Что ж, моя пылинка, – вслух произнесла Эми. – Этот момент настал.

Она развязала узелок на мешочке и высыпала его содержимое на пол. После этого прислонила ладони к губам. В сером мешочке находились серые пластины, совсем как те, которыми бармен по имени Алексис пытался угостить ее в БлейкЭндБлиссе. Тут же она вспомнила слова Саймона по поводу Литовки и слова Клода по поводу Алексиса, и ее сердце словно бы пронзила невидимая стрела. Она поднялся пластину ближе к своим заплаканным глазам, после чего в ее голове отчетливо прозвучал голос, похожий на голос Клода:

«Это лициды».

Наркотик, дарящий грезы. Странный подарок Литовки и навеянный голосом бармена воображаемый танец – все это соединилось в мысленном узоре разочарования.

«Клод, Саймон, даже эта чертова Лаура оказались правы. Литовка действительно распространяет лициды»

Разочарование своей подругой сделало душевную боль Эми еще более мучительной. Кто знал, что модница, притворяющаяся фанаткой чайлдастов, является наркоторговцем? От отчаяния Эми выбросила пластину в иллюминатор, забыв, что она же сама его закрыла. Пластина отскочила на пол и разломилась на две части.

Эми взяла очередную пластину и замахнулась, чтобы выкинуть и ее…

Но…

Дрожащая рука замерла в воздухе. Серая пластина чуть не выпала из тонких пальцев…

Лициды делают мечты реальными…

«Хорошее настолько, что никогда не появлялось в сознании… Настолько, что хочется увидеть все заново… Подлинное счастье кроется лишь в иллюзии…» – вспомнила Эми приятный голос бармена.

Следом.

«Сделай свою жизнь такой, чтобы тебе не пришлось использовать мой подарок»

– Не получилась, Литовка, – сказала вслух Эми и икнула. – Я облажалась.

Разочарование Литовкой в палитре чувств уступило место благодарности. Следом возник вопрос – и какие же у нее мечты? Пока она этого не знала.

Эми откусила серую пластину.

Кусок пластины во рту рассыпался на порошок кислотного вкуса. Ее язык стал неметь – она перестала что-либо ощущать, кроме кислотности порошка во рту. Эми хотела выплюнуть его – но тут же вкус поменялся, он стал приятным, стал походить на клубнику. Эми почувствовала запах Леклера. Еще чуть-чуть – и она увидит куполообразное здание университета иридодиагностики…

Секундный кадр с фиолетовой рябью – и она увидела ручей…

***************

Она стояла на зеленом поле. Она была без обуви. Насколько она понимала, на ней была другая одежда. Голые ступни не чувствовали колючей травы. Вся ее сущность купалась во великолепном запахе природы, не имеющим ничего общего с клубникой. Ее сердце бешено билось в ожидании эйфории. Она чувствовала себя превосходно, и самое превосходное в этом чувстве то, что она знала, она была уверена в том, что дальше будет превосходнее и превосходнее…

Совсем рядом находился ручей. Сладкозвучные переливы тихой воды доносились до ее ушей. Эми нашла странным, что не заметила этот ручей сразу – ведь он был совсем близко. Но она мигом сообразила, что в этой реальности ее все будет удивлять, и, что самое важное – удивлять приятно, и никак иначе.

Эми улыбнулась. Из-за глупого стеснения она ни разу в жизни не обнажала в улыбке свои зубы, но и жизнь сейчас была другой. Эми села на берег и окунула ноги в ручей. Вода напоминала Эми о теплой ванной, которую она ежедневно принимала в Мельбурне.

Ее зеленые глаза наслаждались гранатовым закатом. Позади ощущалось присутствие зеленого леса. Эми обернулась. Лес действительно был, оттуда доносилось красивое пение незнакомых птиц, но Эми уже не удивлялась тому факту, что присутствие огромного леса первоначально осталось ею незамеченным. Она вновь перевела глаза к безоблачному небу. Всего одно солнце, что уже считалось Эми необычным, застыло в небе – словно бы оно собиралось скрыться за горизонтом, но в последний момент передумало. Эми не знала, сколько времени она наслаждалась гранатовым небом, но подобные вопросы даже не думали появляться в ее голове. Все ее существование, как таковое, было идеальным. Ей казалось, что предел совершенства достигнут, и любые его корректировки были бессмысленными, так как невозможно лучшую вещь на свете сделать еще лучше.

Шум безмятежной природы наполнял ее блаженствующий разум. Комары-дергуны скользили по стеклянной поверхности озера. Насекомых здесь было много, но они не думали ее кусать. Они воспринимались как изюминка окружающего пейзажа, как задумка художника, пишущего идеальную картину. Эми улыбалась, энергия для улыбок, казалось, у нее никогда не иссякнет. Пальцы ее ног создавали идеально круглую рябь на идеально ровной поверхности озера (да, ручей уже успел превратиться в озеро) ровно до тех пор, пока Эми не решила прилечь на траву. Она сложила руки за голову и закрыла глаза.

Теплый ветер согревал ее лучше любого одеяла. Ровная трава была мягче любой подушки. Эми решила подумать о чем-нибудь приятным. Почему-то ей вспомнился Фред, ей однокурсник из сгинувшего в небытие мира.

Но…

Мимолетное воспоминание о Фреде исчезло – появился танец, который долгое время не давал ей покоя. Но в этот раз она не пыталась выкинуть его из головы – напротив, она наслаждалась своим абстрактным танцем с абстрактным партнером, который медленно прорисовывался в Майкла.

Она широко улыбнулась и повернулась набок. Трава ласково прикоснулась к ее покрасневшей щеке. Она смеялась – ведь интуиция подсказывала, что ее невероятная радость станет еще невероятнее…

Тут же она ощутила легкое прикосновение чьих-то пальцев. Она открыла глаза и увидела перед собой Майкла. Он положил свою голову на ладонь, локтем уткнувшись в пушистую траву. Его свободная ладонь ласкала ее лицо. Его прикосновения были нежнее, чем объятия природы, которые та не собиралась разжимать. Он улыбался с несколько хитрым прищуром в карих глазах, его пальцы медленно опускались к шее…

– Ты знаешь, когда все это прекратится? – спросил он.

– Никогда, – ответила она, убрала от себя его руку, затем приблизилась к его губам и поцеловала его так крепко, как никогда не целовала Клода…

Прошла бесконечность – радость в ее теле набирала обороты. Она отодвинулась от Майкла и стала смотреть на его реакцию. Она была уверена, что он не ожидал от нее подобной решительности. Остаток вечности она планировала соединять свою любовь и робость, создавая из этих ингредиентов причудливый коктейль. Он прикоснулся к губам, где так недавно были губы Эми и прошептал:

– Это то, чего ты желаешь?

– Да, – ответила Эми и закивала с энтузиазмом. – Это самое желанное, что только может быть.

– А как же наш танец?

Эми удивилась – ведь она и подумать не могла, что Майкл знает, что происходило в ее голове до его появления.

– Это всего лишь воображение, – ответила она. Затем, почувствовав воодушевление, добавила:

– Но ничто не мешает моему воображению превратиться в реальность…

Тут же она ощутила, что под ней нет земли. Ничего нет. Природа исчезла. Она и Майкл лежали в невесомости. От этого почему-то ей стало еще приятнее. Она стала смеяться – казалось, в этой реальности не предусмотрено существования других эмоций, кроме радостных. В этой реальности были только он и она.

Едва она об этом подумала, как стала задыхаться. Она поняла, что воздуха здесь нет. Она подумала о черной дыре, в которую они неведомым образом угодили, и с ужасом перевела взгляд на Майкла.

– Слишком маленькая доза. Возможны антифильмы.

– Что? – переспросила она, чувствуя, что ее разрывает на части. Она понимала, что это говорил не Майкл, голос был незнакомым и доносился неизвестно откуда. От него осталось только эхо. Понимая, что ее вот-вот разорвет на атомы, она стала смотреть на Майкла. Тот явно не испытывал того же, что испытывает Эми. Он смотрел на нее с некоторой жалостью в глазах и кусал себя за локти. Она не понимала – сидит ли он, стоит или лежит, она не знала, какое положение занимает сама, она только знала, что ее конец близок и молча смотрела на губы Майкла. В них она видела отражение своих губ и чувствовала, как след ее поцелуя отделяется от его к губ и возвращается к ней. Ее губы против воли втянули воздух, которого здесь не было, ее уши услышали голос Майкла, полный отчаяния и презрения к самому себе:

– Каждый человек – жертва собственного солипсизма. Просто не каждый это осознает…

…соединяя любовь с робостью…

– Если бы не эта среда обитания, я бы не был мудаком. Был бы поэтом. Был бы отзывчивым и радушным. Покорял бы горы. Тонул бы с кем-то во взаимной любви. Но здесь другая среда. И в этой среде я мудак, и всем, включая меня, придется с этим мириться…

Она пришла в себя. Она была уверена, что все что она видела – лишь сон, не более того.

Она ожидала проснуться в мягкой постели, ожидала услышать голос матери, говорящий, что еда уже стоит на столе. Она планировала позавтракать, после чего пойти на остановку и ждать автобус, который довезет ее до университета. Она ожидала увидеть Лилию, которая будет готова извиниться за то, что без спроса взяла ее конспекты по философии.

Она открыла глаза. Первым делом она увидела перед собой мутный иллюминатор, сквозь который пытался пробиться солнечный свет.

Она вскочила на ноги. До нее медленно доходило, что в этой части дерева она никак не могла проснуться. Потому что она отчетливо помнила, что попробовала пластины возле входа в ванную. Зеленые глаза тут же метнулись на то место, о котором она подумала – все правильно. Три-четыре серые пластины лежали возле дневника и сумки неподалеку от входа в ванную.

Она двинулась в сторону, как почувствовала, что под ее ногами что-то хрустнуло. Она опустила глаза. На полу валялась половинка серой пластины, отброшенной ею в сторону. Она подняла ногу – ее подошва была испачкана порошком от другой половинки.

«Зачем я это сделала?» – подумала она, глядя на лициды. Далее ее взгляд скользнул по жилетке, по рваному топику, в который она была одета…

Но…

Она же была одета во фланелевую рубашку…

В панике Эми подбежала к зеркалу в ванной, чуть не споткнувшись об собственную сумку. И вскрикнула от изумления, граничащего с ужасом.

Ее волосы не были огненно-рыжими. Они не были мокрыми или блестящими. Они не были русыми, как до перфекцинации. Нет – они были разукрашены в разные цвета – фиолетовый, зеленый, синий, желтый, красный. Прическа напоминала радугу с неправильным порядком цветов. На лице сохранилась царапина с отблесками дождя, верхняя губа оказалась покрашена в кроваво-красный цвет, нижняя – в фиолетовый. Надеясь, что зеркало ей врет, Эми дотронулась до волос и поднесла их к глазам. Мало того, что зеркало не врало, так еще и волосы ее стали короче, причем пострижены они были неровно. Вдобавок, на ее руках оказались перчатки, которые Эми отродясь не носила. С отвращением она приблизила свое лицо к зеркалу в отчаянной надежде, что все, что она видит – лишь продолжение приема лицидов, и совсем скоро все исчезнет, к ней вернется привычная одежда, волосы ее отрастут и станут, как и прежде, огненно-рыжими…

Прошла одна минута… две… пять… десять…

Ничего не менялось.

Эми взвыла от отчаяния и ладонью ударила по зеркалу. Зеркало, до этого и так пребывавшее не в самом лучшем состоянии, упало в раковину и разбилось на осколки. Дуя на поцарапанную ладонь, Эми обернулась и увидела, что у входа в ванную лежит противогаз. Он был с прозрачным ремнем, его лицевая часть была древесного цвета, видимо, поэтому Эми не сразу его заметила. Даже не пытаясь понять, как противогаз здесь оказался, Эми надела его на шею. Не понимая, зачем она это делает, Эми забралась в ванную и стала набирать воду, пытаясь вспомнить, как она умудрилась поменять свою одежду и покрасить волосы.

Она разделась, оставив на себе только противогаз, швырнула свою нежеланную одежду на пол и опустилась в ванную. Вода холодила худую спину, сквозь которую проступали лопатки и позвонки. Эми пожалела, что разбила зеркало и достала из раковины наиболее крупный осколок и принялась разглядывать свое новое отражение под разными углами. Вода уже успела подняться до колен. Эми выкинула осколок в сторону, затем заметила другой осколок зеркала, угодивший в ванную, выкинула и его тоже, а после сделала воду горячее.

Ее колени оказались под горячей струей. Теплое облегчение пронеслось от коленей к ее дико стучащему сердцу. Вдруг ей вспомнились леклеровские душевые кабинки без воды, но с безвредным микроволновым излучением, убирающим с тела человека грязь. Эми скучала без воды, так что она набирала воду в ванной с определенной радостью. Вернее, с той крохой радости, которую она умудрилась найти в собственном безумии. Она полностью улеглась в ванной, с удивлением для себя стала напевать какую-то мелодию из радио в электромобиле Клода и закрыла глаза, думая о лицидах.

«Неважно, как вертит тебя в реальности, когда головокружительное счастье занимает собой всю твою сущность…»

Возникло жгучее желание вновь попробовать лициды. Ее не волновало, что и новая галлюцинация также может окончиться кошмаром, важнее было то, что счастье, которое дарует пластина лицидов, было самым невероятным, практически божественным ощущением, которое когда-либо можно испытывать, и ужасный исход галлюцинаций в купе с новыми волосами и одеждой – сравнительно небольшая плата за этот рай иллюзий.

Против ее воли ее мечты о наркотике, который делает мечты осязаемыми, прервало потрясающее предположение, вызывающее гораздо большее недопонимание, чем все те перемены, что с ней сегодня произошли.

«Наверное, я люблю Майкла»

Первое предположение, пришедшее в голову, как правило, всегда самое верное.

«И, наверное, я схожу с ума»

Эми искренне надеялась, что ко второму предположению, следом пришедшему в ее голову, это не относится…