Текст книги "Гонзо-журналистика в СССР"

А что касается специальности – то тут вообще всё довольно просто. Пусть он и начальник, но судя по тому, как управлялся с моим окном – руками работать не боится. И уж поверьте, если человек действительно профессионал – он и дома, и у знакомых будет крутить проводку или ставить стекла. А травмы электрика явно отличаются от повреждений, которые ежедневно наносит своим пальцам и кистям рук строитель или автомеханик. А въевшиеся частички используемых веществ, таких как, например, канифоль или цемент, остаются и вовсе надолго, несмотря ни на какие перчатки-рукавицы…

Рогозинский молча встал и пошёл курить. А Вагобушев аккуратно потрогал травмированное ухо и спросил:

– Слушай, а откуда ты узнал, что он спит с секретаршей? И что, это, получается, правда, что его из Ставрополья перевели, потому что с глаз долой убрать хотели?

Теперь настало время охренеть уже мне. Вот так и рождаются легенды, чёрт бы их побрал.

Глава 22, в которой приезжает Машеров

Автор абсолютно не претендует на историческую достоверность портрета Петра Машерова, не собирается вступать в споры по этому поводу, приносит искренние извинения всем, кому не угодил в этом вопросе и подчёркивает: эта книга является художественным вымыслом по мотивам реальных событий и людей, не более того.

Пётр Миронович не любил вертолёты, считал их барством. Зато – очень любил колесить по республике, навещать самые отдалённые её уголки. Благо, Белорусская ССР – страна компактная, эдакий неправильный пятиугольник 560 на 650 километров. Могло бы быть и поболее, если бы Белосток в своё время остался как ему и положено – белорусским… Ну, это дела давно минувших дней, а на данный момент Минск, столица республики, располагался практически в самом центре Синеокой. До самой отдалённой окраины напрямую – километров триста, учитывая особенности дорожной сети и рельефа – максимум триста пятьдесят.

Вот и летал по дорогам шоссейным и просёлочным скромный кортеж батьки Петра, из двух-трёх легковых автомобилей, с бешеной скоростью – сто пятьдесят километров в час. Какой же русский не любит быстрой езды, даже если он белорус из-под Витебска?

Два часа – и на месте! Главное – чтобы автомобили были в порядке, и водитель носом не клевал, а то и до беды недалеко… Водитель у Петра Мироновича был опытный, старый шоферюга. Некоторые считали – слишком старый. И радикулит у него, и зрение слабое… Но Машеров брать на его место кого-то помоложе не спешил – жалко человека, пускай бы до пенсии доработал… Он вообще очень ценил людей и действительно болел за них душой.

* * *

Пока я стоял на проходной завода и наблюдал, как кортеж батьки Петра на бешеной скорости влетает на улицу Снежкова, и машины, лихо затормозив, паркуются у самого заводоуправления, в голове моей всплыли строчки, которые приписывали Петру Мироновичу: «Не столько надо самому знать и уметь, сколько видеть хорошее в других людях. Тогда и сам будешь многое значить. Вот моя мораль, вот мой принцип. Поэтому если я и сержусь на людей, я всё равно их жалею и люблю. Поэтому я живу. Я очень люблю людей. Я ведь любому человеку могу все зубы выбить. Но я же ему потом и другие вставлю – лучшие, более верно действующие. Я очень люблю людей…»

Машеров хлопнул дверью автомобиля энергично, стремительной походкой приблизился к Волкову и радушно с ним поздоровался. Как будто и не было у него проблем с артериальным давлением, и не удаляли ему почку… Старая партизанская закалка! Гвозди бы делать из этих людей!

– Василий Николаевич! Давно собирался к вам добраться… Ну, показывайте своё хозяйство… У нас много дел: сначала ваша епархия – ПДО, потом – к металлургам, а там и «Ритм» посмотрим. К нефтяникам не поеду, в прошлый раз был, хотя мне вот товарищи из министерства фантастические вещи рассказывают. Ну, ведите!

Я изображал из себя образцового журналиста: много слушал, много фотографировал, мало лез с вопросами. Честно говоря, Машеров своим поведением, манерой общаться, компетентностью, грамотностью просто растоптал в дребезги мой пессимизм по поводу чинуш и политиков всех мастей.

Конечно, пусть и редко, но я и до этого встречал таких руководителей, но чаще на низовом уровне: директора предприятий, председатели колхозов. Они не страдали высокомерием и чванством, общались запросто, ровно – хоть с уборщиком, хоть с корреспондентом, хоть с вышестоящим начальством. И при этом – потрясающе знали свою сферу деятельности, то дело, за которое были ответственны. Да-да, такими были Рикк, Волков, Исаков, Драпеза… Таким мог стать молодой-перспективный рационализатор Серёжа Капинский с Гидролизного завода. Машеров был с ними одного поля ягодой, и тем более странным, на мой взгляд, казалось его нахождение у самой вершины вертикали власти… Там обычно удавалось закрепиться людям совсем другого типа… Ну да, Косыгин, Громыко, ещё три-четыре ярких личности, которые при этом были неплохими профессионалами, но что касается обычного человеческого общения – тут Петру Мироновичу равных нет.

А белорусы такой народ – что угодно смогут сделать, если попросить так, чтобы человек чувство собственного достоинства сохранил. Одно дело цыкнуть сквозь зубы, мол, мигом начали кирпичи отсюда убирать! И совсем другое – заявить, что только на вас, мужики-работяги, вся надежда, дело станет, если кирпич под навес не переложить! И нынешний руководитель БССР умел заставить кого угодно работать на триста процентов эффективнее, просто сказав нужные слова в нужное время правильным тоном.

Судя по вопросам, которые задавал Машеров, проходя по цехам и складам ПДО, он и вправду имел представление о деревообработке и о ситуации в Дубровицком районе в целом. Особенно его интересовали инновации, рацпредложения… И тут Волков не собирался меня прикрывать:

– А вот возьмите хоть морёный дуб! Это ведь не моя идея была! Да! Мы все ходили и не видели под носом огромных богатств! А этот… Гера, уже отлипни от своей фотокамеры и иди сюда, и, борони Бог, веди себя прилично, не изображай паяца! Вот – Белозор Герман Викторович, журналист нашего «Маяка»… Да! Просто пальцем мне показал – так, мол, и так, дубравы тысячелетние растут здесь, поворот реки располагается тут, а твёрдые породы пролегают вот так, и потому русло не менялось веками. И водолазы со спасательной станции жалуются на коряги на дне. Морёный дуб! Невероятные запасы!

– Белозор? Я, кажется, читал что-то ваше в «Комсомолке»… – Машеров на секунду задумался, а потом удивлённо качнул головой: – Точно! Статья большая недавно вышла, за вашей фамилией, про «минского душителя»!

Я согласно наклонил голову, но он ещё не закончил:

– И штаны! Вот такие точно как у вас, с карманами и резинкой на щиколотке, их «белозорами» зовут, у меня дочка – вроде взрослая женщина, тридцать четыре года, а пошла в ателье и заказала! Представляете, – он повернулся к Волкову, – говорит – писк моды. Хоть на дачу, а буду носить! Тоже ваша работа?

Он хмурился, но было видно, что Машеров настроен дружелюбно и только делает вид сурового руководителя. Потому я ответил:

– Каюсь, грешен! Казнить нельзя помиловать! Пётр Миронович, оно само как-то…

– Слушайте, Белозор, может мне товарищам из Минлегпрома на вас намекнуть, вы им объясните про эти штаны? А то всё джинсы, джинсы… И вот ещё что – это ведь про вас мне Сазонкин какие-то невероятные вещи рассказывал, да? А где он, кстати? Валентин Васильевич, идите сюда, вот взгляните на вашего экстрасенса… Нормальный парень!

На меня уставились два глаза, и мне поплохело. Как будто в душу дуло танка направили. Этот Сазонкин был явно совсем не обычным «человеком в штатском»! Я даже внешность его толком запомнить не мог – такой шатен среднего роста лет пятидесяти… Нос – прямой, лицо – овальное… Ну как его описать? А вот взгляд этот… Жуть!

– Герман Викторович, нам с вами нужно будет парой слов перемолвиться… – начал он.

Но Пётр Миронович погрозил гэбисту пальцем:

– Не стращай мне прессу, Васильич! Слышишь? У меня ещё с ним экскурсия по Дубровице и интервью!

Интервью? Отлично! А Сазонкин мне и самому нужен, поэтому я проговорил житейским тоном:

– Ничего-ничего, я с удовольствием отвечу на все вопросы, мне скрывать нечего, я за всё хорошее против всего плохого!

Волков оскалился. Убьёт меня, наверное. Просил – не паясничать, а я не слушаюсь…

Машеров улыбнулся, кажется, только из вежливости. Золото, а не человек. А меня мой язык в могилу сведёт! Может быть, прямо сейчас, потому что Сазонкин ухватил меня за локоть железными пальцами и повёл в сторонку.

– Не соглашайтесь на перевод в Москву! – тут же выпалил ему в лицо я. – Может весной, а может летом поступит такое предложение. Не соглашайтесь так долго, как только сможете, лучше – вообще никогда!

– Да как вы… А мне ведь… Погодите-ка! – он снова вперился мне в лицо своим «бронетанковым» взглядом. – А вы ведь абсолютно уверены в своих словах сейчас!

В тоне кэгэбэшника мне почудилось удивление. Я пожал плечами:

– Вы можете думать что угодно. Может быть, вы станете серьёзнее относиться к моим словам после того, что случится в марте 1980 года в Плесецке…

Он дёрнулся.

Я помнил о катастрофе во время подготовки к запуску ракеты-носителя потому, что в принципе интересовался космической темой, но деталей назвать не смог бы при всём желании. Что-то там с топливом случилось, кажется – с перекисью водорода, больше сотни людей погибло. А какого точно числа – восьмого, восемнадцатого или двадцать восьмого… Тут я, честно говоря, боялся ошибиться. Да и чёртов эффект бабочки – про него забывать тоже не стоило.

– Вы опять со своими штучками? Может ручку позолотить попросите? – кажется, Сазонкин был зол на меня.

– Да что хотите думайте, – я поднял руки в обезоруженном жесте. – Но я не враг нашей стране, не враг Белоруссии и Петру Мироновичу. Я стараюсь делать всё для того, чтобы люди, которые тут живут, жили как можно лучше, а страна наша – расцветала и крепла. Но прекрасно осознаю, что не могу изменить что-то в одиночку… У меня нет власти, влияния, уважения – есть только слова. Я их произнёс – дальше дело ваше.

– Эх, будь моя воля… – его рука непроизвольно потянулась к карману, но потом начальник охраны взял себя в руки. – Чёрт с вами, Белозор. Я запомнил. Я подожду марта. Но так и знайте – вы у меня под присмотром.

– Да ради всего святого! – эта фраза могла испугать меня месяца три назад, а теперь я, что называется, пообвыкся.

Как там? Играешь в дурацкие игры – получаешь дурацкие призы. Иллюзий по поводу игр, в которые я волей-неволей ввязался, у меня не было.

* * *

Машеров стол оценил. И гарнитур из двенадцати стульев – тоже.

– А ну-ка, товарищи, присаживайтесь, – он сделал нам всем приглашающий жест в сторону уникальной мебели. – Давайте проведём производственные испытания!

Два места остались свободными, и Пётр Миронович тут же усадил на них двух охранников. Немного помолчал, а потом сказал одно слово:

– Камелот! – и сразу получил в моём личном рейтинге плюс сто очков к уважению. – Забираю. Буду делегации принимать – обзавидуются. Гришкявичус скоро приедет, потом – Ляшко с Щербицким… У нас скоро все парткомы на Дубровицком морёном дубе будут заседания проводить!

Волков скалился довольно, и разве что руки не потирал.

– И вот эта идея с круглыми столами – продолжайте её, продолжайте. У нас все равны – и первый секретарь, и рабочий, и комбайнер. Пусть привыкают. А то некоторые возомнили себя новой аристократией… Да, Валентин Васильевич?

Страшный Сазонкин откликнулся:

– Есть такое дело, Пётр Миронович.

– Вот так. Ладно, едем к Рикку. Там и Рубан ваш меня заждался, так что – пора, пора! А стол – посылайте ко мне, очень понравилась эта ваша инициатива, так и знайте. Дам указание – пусть перспективные места по республике обследуют, изучат объёмы древесины в реках, условия транспортировки… Будем у вас разворачивать производство, на вашей базе.

Видит Бог, если бы Волков не был так хорошо воспитан, он бы издал какой-нибудь торжествующий клич типа «Оу, ессс!», но Волков – есть Волков, он просто коротко кивнул, только глаза блеснули хищной желтизной.

Напоследок, уже выходя с территории ПДО и похвалив исключительные усилия по благоустройству территории, Машеров вдруг резко развернулся, глянул в лицо Василия Николаевича испытующе и спросил:

– Что, в Минск перебраться снова откажетесь? Ну-ну, не тороплю. У вас год сроку, налаживайте тут всё, готовьте преемника. Мне нужен человек в Минлеспроме, на самом высоком уровне. На сей раз отказа не потерплю!

В голосе Петра Мироновича лязгнул металл. Всё-таки, несмотря на всё своё обаяние и благодушие, он в своё время руководил одним из самых эффективных партизанских отрядов Беларуси! Когда это было нужно – батька Пётр умел быть жёстким. Как там? «Повыбиваю все зубы и вставлю новые…»

* * *

Рубан был совершенно обескуражен тем, что Машеров нарушил составленный план мероприятий и рванул сразу на заводы. А у дверей райкома ждал и народный коллектив с гармошкой, и хлеб-соль, и всё другое, соответствующее моменту.

Я видел это по лицу бывшего шефа – раскрасневшемуся, со вздувшимися на лбу венами. Но Пётр Миронович со свойственной ему врождённой интеллигентностью двумя-тремя фразами избавился от витающего в воздухе напряжения, и вот уже они шли бок о бок с первым секретарём райкома партии и оживлённо беседовали:

– … слыхал, Сергей Игоревич, у вас охота тут замечательная? Даже благородных оленей стадо появилось?

– Да-да, точно так, Стельмах наш, из БООР, очень этим делом горит, настоящий энтузиаст! Браконьеров совместно с милицией егеря вывели, вот летом была крупная операция, может быть, читали…

Машеров прищурился, припоминая, и полез во внутренний карман пиджака за сигаретами. Он вообще много курил.

Сазонкин предупредительно щёлкнул зажигалкой, Пётр Миронович затянулся.

– Это та история, где схрон с оружием нашли? Постойте-ка, это ведь снова ваш журналист раскопал, да? Белозор, это ведь ваша статья была?

Мне пришлось снова выйти на свет Божий и развести руками:

– Под чутким руководством Сергея Игоревича. Он ведь газетой нашей до последнего времени кировал, так что…

– Послушайте, в последнее время ваш «Маяк» гремит по республике, чуть ли не районка номер один! – польстил нам Машеров, а мы спорить не стали.

Хотя, конечно, районкой номер один была «Минская Правда». С Минским районом особенно не повоюешь. Та и в области нашей были другие крепкие газеты, что тут скрывать? Но слышать такое от руководителя БССР было очень приятно – всё-таки мы все: провинциальные дубровицкие журналюги, и наборщики, и верстальщики и кто угодно ещё – все очень старались делать свою работу хорошо. Ну, может быть, кроме старой клуши Порфирьевны, но и она выжимала из себя столько, сколько могла.

– А давайте поступим так, – махнул рукой Пётр Миронович. – Пройдёмся по городу, осмотримся, с людьми пообщаемся, дойдём до редакции, тут ведь недалеко, верно? А там – я обещал интервью. Минут двадцать у нас будет, успеем! Как, Валентин Васильевич, нормально?

Сазонкин, к которому обратился Машеров, был явно не в восторге, но коротко кивнул, и проговорил только:

– Обед…

– Обед будет ждать! В «Волне»! – тут же выдал Рубан. – Всё на высшем уровне!

Машеров только кивнул и закурил ещё одну сигарету.

* * *

Пять минут размеренной прогулки по Советской, и Пётр Миронович оказался окружён людьми. Пожилыми, молодыми, детьми и родителями, работягами и интеллигентами – всеми, кто шёл по своим делам в этот осенний день. Они, чёрт побери, его любили! Тут не было подобострастия или низкопоклонства перед высоким чином. Не было и ажиотажа, который возникал в будущем во время визитов недозвёзд, которым непонятно кто присудил это звание… Это больше всего походило на встречу старшего родственника, которого давно не видели, и теперь, повстречав, спешат выказать поддержку и уважение. Батька приехал!

Он пожимал руки, душевно здоровался, задавал самые обычные вопросы: о городе, о жизни, о здоровье, много улыбался – и просто заряжал людей энергией!

– Я смотрю, город похорошел с тех пор, как я у вас гостил последний раз, – говорил он какой-то аккуратной бабушке в кружевном платочке. – Как вам кажется?

– Да, жить стало веселее, Пётр Миронович, смотрите какие дома яркие, весёлые! Так и мы стараемся, клумбочки там, цветочки, что уж можем… Оно одно к одному, когда советская власть для народа, так и народ для советской власти!

– Это вы замечательно сказали! А с медициной как у вас?

– А хорошо, больница вон новая строится, глядишь – заживём! Только далековато, лучше бы в центре…

– Так может там воздух лучше? Что там, сосны? Сосны – для лёгких полезно. Ну я съезжу, посмотрю перед тем как в Минск возвращаться… Съездим?

Рубан судорожно кивал и частил:

– Там у нас автобусный парк как раз через дорогу, маршрут городской будет до самой больницы, мы это заранее предусмотрели…

– Ну, молодцы, молодцы!

Окружаемый толпой народа, Машеров шёл дальше и улыбался, и никого не боялся, и даже дал закурить какому-то мужику в полосатой рубашке, который замер посреди тротуара, растерянно теребя пустую пачку из-под «Астры» в руке. И знаете что? Мне вдруг стало кристально ясно: если кто-то из ныне живущих и сможет построить тот самый «социализм с человеческим лицом» – то это именно он.

Батька Пётр.

Глава 23, в которой приходится кое-что объяснять

Написано с большой любовью ко всем женщинам, с сочувствием ко всем влюблённым и с пониманием того, что всякое мнение – это всего лишь мнение.

Машеров, кажется, от интервью остался в лёгком удивлении, и при этом – был весьма доволен. По крайней мере, когда дело дошло до экскурсии по городу, то он усадил меня рядом с собой в служебную машину, и мы продолжили в том же духе – беседовали о том, о сём, не скатываясь в официальщину. Вроде бы даже я не особенно много дичи нёс, старался держать себя в руках.

Он с удовольствием послушал о наших дубровицких достопримечательностях, посетовал вместе со мной по поводу скудости исторических памятников и горячо поддержал идею Дворца спорта. Он вообще был заядлым любителем спорта, и хотя больше уважал футбол, мысль о Федерации дворового бокса показалась ему занятной.

Потом я ошарашил Стельмаха, когда привёл к нему в контору фактического главу республики. БООРовец сначала форменным образом охренел, а потом, когда сообразил, что речь пойдёт о благородных оленях и вообще – об охоте, расцвёл и токовал не хуже того глухаря. Машеров пообещал обязательно заехать к нам в сезон.

– Беловежская пуща – это прекрасно, но в нашей Синеокой полно прекрасных уголков… И так и знайте – вы все приглашены! – кажется, я в эти «все» тоже попал.

Как обещал, Пётр Миронович наведался на стройплощадку на окраине города. Проект больницы одобрил, и сразу же наметил:

– Вот тут надо делать объездную, чтобы был прямой путь к Светлогорскому шоссе. Грунтовка тут – это смех один. Делайте проект под двухполосную, а лучше – четырёхполосную дорогу, Дубровица – город богатый, потянете, а людям – большое удобство…

Я мысленно ему зааплодировал. У нашего районного начальства только году эдак в 2015 до этого дела руки дошли! А он вон как – заметил перспективный участок.

Мы стояли на обочине, под соснами, у этой самой грунтовки, рядом с указателем «ДУБРОВИЦА».

– Ну что, товарищ Белозор, вы обратно сами доберётесь? – спросил Машеров, и, дождавшись моего кивка, продолжил: – Хорошо у вас, но нам в Минск пора, я обещался до ночи обернуться. Успеем, Валентин Васильич?

– Успеем, Пётр Миронович, – начальник охраны решительно кивнул. – Но зря вы всё-таки на вертолёт не соглашаетесь. Прогресс не остановить!

– А я вот сейчас у прессы спрошу… – Машеров обернулся ко мне, глубоко вдохнул пропитанный хвоей воздух, и медленно сквозь зубы выдохнул: – Как думаете, Белозор, вертолёт – это роскошь или насущная необходимость?

– Я думаю, Пётр Миронович, что езда со скоростью сто пятьдесят километров в час по нашим дорогам – это неоправданный риск. Если умру я – никто и не заметит. Ну, разве что когда штаны с карманами будут надевать – вспомнят. А если трагично погибнете вы, тогда… – мне показалось, что я заткнулся вовремя, но нет.

Сазонкин готов был врезать мне по затылку рукояткой пистолета, которую, кажется, сжимал в кармане. Машеров положил руку на крышу автомобиля и постучал пальцами нетерпеливо:

– Ну, ну, договаривайте… Чего вы замолчали?

Я пытался проглотить мерзкий ком в горле. Чернобыль, перестройка, разруха девяностых, бесконечные войны и конфликты после «бескровного» распада СССР, наркомания, преступность, ломка сознания миллионов, потеря всяческих внутренних и внешних ориентиров… Нет, нет, смерть Машерова вовсе не была первопричиной всего этого. Конечно, процессы были глубинными и мощными, и один человек не в силах развернуть их вспять или хотя бы – возглавить, сделать чем-то более приемлемым… Или – нет? Или – в силах? Был один такой тип, который гаркнул, хмуро посмотрел, стукнул кулаком – и свернулась «прихватизация», и сохранился мощный госсектор, и социальная политика чуть ли не масштабнее советской проводилась… Ну да, персонаж одиозный, и роль его личности в истории оценят спустя полвека или век, но – получилось же! Хорошо ли, плохо ли – но сумел остановить, возглавить и повернуть реку истории одной отдельно взятой Синеокой республики в то русло, которое казалось ему наиболее приемлемым. Методы работы на посту главы государства, степень авторитарности режима – это всё детали. Суть в том, что обычный директор совхоза, один из многих депутатов Верховного Совета – смог. А если бы на его месте был человек с таким опытом госуправления и таким уровнем поддержки как Машеров? Или такой человек как Волков, или Рикк – прошедшие Машеровскую школу? Хотя Рикк – вряд ли. Национальность неподходящая.

Не выберут у нас президентом немца, а не то, что вы таки там подумали.

Машеров задумчиво разглядывал верхушки сосен, потом глянул мне в глаза и проговорил очень спокойным тоном:

– Вы ведь сейчас раздумываете над тем, говорить ли мне что-то невероятное или нет, верно? Судя по вашим глазам – сами вы относитесь к этому, чем бы оно ни было, очень серьёзно…

– Не хочу заниматься мистификацией, – признался я. – Меньшее, чего желаю – так это прослыть дешёвым шарлатаном, особенно в ваших глазах. Пётр Миронович, вы доверяете товарищу Сазонкину?

Вот тут я мог огрести пистолетом по затылку второй раз, но Бог снова миловал.

– Как самому себе, – раздался твёрдый ответ.

У Сазонкина даже лицо расслабилось, а я сказал:

– Я сообщил кое-что ему, приватно. Если он посчитает, что к моим словам можно относиться серьёзно – то передаст вам, и вы примете решение – хотите ли выслушать от меня вот это самое, невероятное. Думаю, для такого человека как вы, будет несложно найти меня где угодно и в любое время дня и ночи… А про вертолёт – здесь я на стороне Валентина Васильевича.

Машеров задумчиво кивнул, махнул рукой и сел в машину. Сазонкин закрыл за ним дверь, ожёг меня недобрым взглядом и тоже занял своё место в кортеже. Автомобили один за другим срывались с места и на бешеной скорости скрывались из виду.

Я постоял некоторое время на обочине, провожая их взглядом, и пошёл в сторону автобусной остановки. Мне нужно писать интервью. У кого ещё в нынешнее время был рецепт драников от Машерова, история его знакомства с женой и секреты воспитания дочек от всенародного Батьки?

* * *

– Удивительно, – сказала Светлова, читая черновик статьи. – Я прямо человека увидела. Знаете, у нас ведь многие его почитают за икону! Машеров – имя нарицательное, его просто обожают. А тут – такой приятный человек. Драники вон делает на сливочном масле… Послушайте, мне очень понравилось. Хотя про охоту я бы вырезала, мне животных жалко… Вот почему так – вся партийная верхушка увлекается охотой? Как в Древней Руси прямо… Лучше бы в теннис играли!

Я помотал головой:

– Не надо в теннис… Может лучше в хоккей? Хотя, хоккей – тоже не-не-не!

Светлова странно посмотрела на меня, расписалась на черновиках, мол – «в печать», и я вышел из её кабинета.

Были у нас горячие любители тенниса, ну их к чёрту. Любитель хоккея тоже имелся, но к нему отношение совсем неоднозначное – тот ещё тафгай. Дзюдо тоже вошло в число избранных видов спорта… Бабушка надвое сказала с этим дзюдо… Хватаются, понимаешь, за одежду, повергают наземь, с философским выражением лица. Сложно!

А Машеров – это не только охота. Это ещё и водные лыжи. То есть – ясное видение цели плюс крепкая хватка и умение балансировать и держаться на плаву при любых скоростях. Очень неплохо! Это вам не ракеткой размахивать!

* * *

Не успел я войти с материалом в кабинет Арины Петровны, как дверь за моей спиной неким мистическим образом затворилась, и щёлкнул замок. Я тут же напружинил колени и отшагнул в сторону, пропуская некую фигуру, порывисто дёрнувшуюся ко мне.

– А-а-ай! – пискнула Езерская, потеряв равновесие и едва-едва не рухнувшая на письменный стол.

Она надеялась найти опору в виде моего бренного тела, но я – бедный зашуганный и издерганный человечишко, вместо того чтобы принять её в пылкие объятия, едва не заехал ей в челюсть. И чуть успел изменить движение и ухватить за плечо, чтобы предотвратить падение.

– Гера! – Ариночка Петровночка хлопала ресницами в сантиметре от писчих принадлежностей, которые едва не оказались причиной серьёзной травмы. – Поставь меня на место!

Я без особого напряжения перевёл ответственного секретаря в вертикальное положение и сказал:

– А не охренели ли вы, товарищ Езерская, меня в своём кабинете закрывать?

– А? – её глаза стали более чем квадратными. – Да что ты себе…

– Ну вы же сами сказали – на место поставить, вот я и решил…

Она просто сделала шаг назад и села на стол, и закинула ногу на ногу. Однако! Формально Ариночка Петровночка требование Светловой соблюла – на ней было то же самое платье. Но – на ладонь короче! И колготки – совсем не осенние, даже не колготки, а, чёрт бы меня побрал – чулки! Очень такие чулки, надо сказать. И туфли – на высоченном каблуке. Это ради Машерова она так вырядилась?

– Гера, почему ты такой невыносимый? – спросила она, сложив руки на груди, при этом выгодно подчеркнув форму бюста.

– Какой уж есть, – развёл руками я. – Вы ведь не за этим меня позвали, верно? И кабинет замкнули не для того, чтобы обсуждать мою невыносимость, а?

– Вообще-то именно за этим! Ты просто бесчувственный чурбан! Скажи мне – я что, некрасивая?

– Красивая.

– Глупая, неловкая, толстая, злая, неприятная?

– Умненькая, грациозная, стройная, добрая, приятная во всех отношениях.

– Тогда почему ты…

– Потому что это я, – развёл руками я. – Если бы я сейчас вдруг решил, что это платье и эти туфли, и чулки предназначены мне, и что дверь ты замкнула для того, чтобы нам никто не помешал перейти от слов к делу, и подошёл бы к тебе и всё такое прочее – кем бы я был? Явно не тем человеком, который по стечению обстоятельств показался тебе в этот момент подходящим для того, чтобы в него влюбиться.

Она нахмурила бровки:

– Ты так просто об этом говоришь?

– А чего тут сложного? Внутри тебя по какой-то причине возникла пустота, которую ты решила заполнить другим человеком. Тебе показалось, что ты хочешь влюбиться, верно? И тут же внутренний целеуказатель подобрал «наиболее подходящий вариант», которым благодаря эффекту новизны – то есть новому неожиданному впечатлению от привычного ранее образа – стал некто Герман Белозор.

– Что ты имеешь в виду?

– Что не было бы меня – нашёлся бы кто-нибудь ещё. Если уж человек решил, что пустоту внутри него можно заполнить кем-то ещё, то «самый подходящий вариант» обязательно найдётся. Тот самый лучший из худших, ага? Парень на остановке, симпатичный водитель автобуса, барабанщик из духового оркестра, коллега, который внезапно начал фонтанировать статьями и идеями и вообще – изменился до неузнаваемости…

Езерская одёрнула платье, встала со стола, обошла его и села в своё кресло.

– Может и хорошо, что ты такой дурак, Белозор? Стоишь тут, разглагольствуешь, и совсем не пользуешься моей слабостью… Садись, разглагольствуй дальше, интересно получается. Надо же мне как-то примириться с мыслью, что меня первый раз в жизни отшили! – она достала из ящика стола маленькое зеркальце, помаду, тушь, румяна и тени, и принялась краситься. – Что там про пустоту внутри?

– Ну, вот это тянущее чувство неполноты жизни. Как будто чего-то не хватает, чего-то не сделал, не успел, что-то забыл, упустил… Очень легко начать перекладывать с больной головы на здоровую, винить окружающих, супруга там или ухажёра, или их отсутствие… Для начала стоило бы понять, чего не хватает-то? И чем нужно заняться, чтобы начало хватать? Никогда в жизни не поверю, что дело в одной только физиологии, м? Если бы дело было только в этом – с твоей внешностью и обаянием, Ариночка Петровночка, проблема решилась бы очень быстро! Вон сколько у нас военных красивых здоровенных по городу шатается, например!

– Фу, Гера! Ну, то есть не то чтобы фу, но…

– Но ты решила сочинить себе некого рыцаря дурацкого образа и насытить свою жизнь эмоциями. Чудила Белозор, который порет чушь и делает дичь!

Езерская вздохнула и принялась рисовать стрелки на глазах:

– Симпатичный чудила, прошу заметить. Ты и раньше мне нравился, но огонёк во взгляде и вот эта твоя неуёмная энергия – они появились совсем недавно. Что случилось, Гера?

– Ну, я несколько не в себе, можно сказать. Да, это самое лучшее определение. Кажется, я стал другим человеком.

– Как из Москвы вернулся?

– Плюс-минус, – сделал я неопределённый жест рукой.

На самом деле мне очень повезло, что Ариночка Петровночка решила не форсировать события. Чёрт знает, куда бы это всё завело. Она ведь и вправду мне очень нравилась, тут и говорить не о чем. Но у меня есть Тася – это раз. Езерская замужем – это два. Она моя коллега – это три. Ну и вот это вот всё, что я там нагородил, все эти разглагольствования – это четыре.

Она подвела губы карминовой помадой, посмотрелась в зеркальце и сказала:

– Это все заметили, знаешь? Кому-то это понравилось, кому-то – не очень… Мне – очень понравилось! Неловко такое говорить, но я даже восхитилась – ты стал вести себя естественно, одинаково со всеми, что с Анатольичем, что с Машеровым… Совсем перестал зажиматься и притворяться! Тот, прежний, Белозор был хорошим парнем и отличным журналистом, но я и понятия не имела, что он за человек! А ты р-раз – и раскрылся! И начал делать то, что тебе хочется, и получилось здорово! И я тоже так хочу!

Я улыбнулся и сделал жест руками – мол, продолжай.

– Да, да, да, ты, наверное, прав! Я просто думала, что с тобой рядом жизнь заиграет новыми красками, будет интересно, увлекательно…