Текст книги "Гонзо-журналистика в СССР"

– Улица Советская ранее носила название «Успенская», в честь Успенского собора. Собор сейчас разрушен – вы можете видеть фасад Краеведческого музея и заросли кустарников… До войны там был клуб, потом – планетарий, после войны – Дом культуры, теперь – заросли, м-да. Так вот! Сто лет назад на этой самой улице Успенской существовало негласное правило: по правой стороне гуляют люди семейные, остепенившиеся. По левой – те, кто ищет пару… Таким образом гораздо сложнее было оконфузиться и попытаться обаять занятую девушку…

Минчане настоятельно потребовали зайти в бывший костёл и купить там пивка.

– Подожду на улице, вы не против? – спросил я.

Мне пить пиво в костёле претило. Им – нет. Когда они вышли – потяжелевшие и отдувающиеся, я продолжил экскурсию:

– В создании внешнего облика этого готического здания, которое лишено своего настоящего шарма по причине уничтожения колокольни с окном-розой и стрельчатыми окнами, принял самое непосредственное участие император Александр II. По какой-то причине проект строительства костёла попал монарху на стол, и он перечеркнул чертёж и отправил на доработку «за недостаточной изящностью фасада».

– Изящность – дело серьёзное! – покивал Митрофаныч. – Гера, вот вы это всё так интересно рассказываете… Повторить сможете? Мы пробовали экскурсовода в музее взять – так сплошная скука!

– Смогу! – пожал плечами я. – А для кого?

– Пётр Миронович очень вашим городом заинтересовался, – ответил за всех Михалыч. – Говорит, мол, Дубровица в последний год – сплошной фейерверк. Хочет приехать, познакомиться поближе с людьми, с городом… Он был уже тут, но мельком, мельком…

Пётр Миронович? Так это Машеров, получается? Так они…

– Так вы не из министерства? – поднял бровь я.

– Из министерства, из министерства. Каждый из своего. Так мы можем на вас рассчитывать?

– Есть условия, – поднял вверх палец я.

Они как-то сразу поскучнели. Подумали, наверное, что я буду просить боны, деньги, чеки в «Берёзку»… Срал я на «Берёзку».

– Мне нужно интервью с Машеровым.

– О! – сказал Митрофаныч. – А Волков предупреждал. Рвач!

– Рвач – это тот, кто использует своё положение для получения личной выгоды, – поправил его Митрич. – А этот – всё для работы. Акула пера.

– Ну, мы уточним. Думаю, Пётр Миронович будет не против, полчаса вам выделит.

– Полчаса мне хватит.

– Хватит ему! – переглянулись трое из ларца. – А скажите-ка, вот это здание…

– Бывшая почтово-телеграфная контора. Здесь до последнего отбивались коммунары во время мятежа штабс-капитана Стрекопытова. Скажу по секрету, Дубровица была очень белогвардейским городом… Именно здесь повстанцы получили поддержку от железнодорожных рабочих, солдат местного гарнизона и спортивного общества «Сокол»…

– Вы слышите, коллеги! Эк задвигает! Нет, он точно нам подходит!

Дождь усилился, и минчане с отчествами на «М», ничтоже сумняшеся, побежали прятаться в горсовет – благо, до него было недалеко.

– Можете быть свободны, Гера! Мы с вами свяжемся! – прокричал Митрофаныч. – Не мокните!

Вот, и что это было? Кто это вообще такие? Только один человек знал ответ на этот вопрос. А потому – я устремился к телефонной будке. В ней уже прятались две мелкие ледащие псинки, которые сучили ногами от холода, и сидел на аппарате наглый воробей. Псинок я задвинул ботинком в угол, на воробья мне было плевать. Монетки полезли в щель, и я сунул палец в отверстие в диске.

– Василия Николаевича можно? Да, Волкова. Скажите – Белозор!

Секретарша на том конце провода явно врубилась в ситуацию, потому что переключила меня моментально.

– Гера? Волков у аппарата. Что там у тебя?

– Это что было? Что за клоуны?

– Смотрины. Да! И не клоуны, скорее, а дрессировщики. Или там – фокусники. Факиры-шпагоглотатели.

– А я на кой чёрт этим глотателям?

– Ты меня спрашиваешь? Я им рассказал про изделие из морёного дуба номер раз – письменный стол для Петра Мироновича – они сделали стойку и предложили организовать визит через месяца полтора. Да! Ну, и экскурсию попросили по городу, мол, уже с июня месяца нами всеми там наверху сильно интересуются.

– Нами – это вами?

– Нами, Гера, нами. Да! Можешь пальцы позагибать, вспоминая имена-пароли-явки. Всё ты понял. А если не понял – заезжай, у меня обеденный перерыв через двадцать минут, а в столовой – свиные отбивные! И жареная картошка с огурчиками и помидорчиками – по блату, как директору.

Мой желудок взвыл так громко, что Волков коротко хохотнул:

– Давай, садись на автобус – я скажу накрывать стол и на тебя! Как известно: голодное брюхо к учению глухо, да!

Мне оставалось только набрать редакцию и сказать, что совершенно внезапно их незаменимого Белозора к себе пригласил Волков, так что после обеда меня можно не ждать. Арина Петровна повозмущалась для проформы, а потом приказным тоном спросила:

– Сможешь там среди молодых рабочих опрос сделать по поводу досуга в нерабочее время? Куда ходят в городе, чем увлекаются…

– Сделаю, нет проблем. Фотоаппарат у меня с собой.

– Это в субботний номер! – застрожилась она.

– Утром всё будет!

– Ну-ну! – Арина Петровна знала, что я всё сдаю в срок, просто делала вредный вид.

Ну, и Бог с ней. Меня ждала картошечка, свинина… И Волков.

Глава 7, в которой становится страшно

Автор настаивает: все политические, исторические и экономические расклады, изложенные устами героев этой главы, не отражают гражданскую позицию создателя книги и его мировоззрение и совершенно точно являются вымышленными и недостоверными. Или нет.

Честно говоря, поначалу я растерялся. Полностью пустая столовая ПДО, только за одним столом – несколько мужчин, которые, скинув пиджаки, повесили их на спинки стульев, закатали рукава рубашек и отдавали должное жареной картошке и свиным отбивным.

И что это были за люди! Волков, Драпеза, Привалов, Исаков – этих я уже знал. Двое мне знакомы заочно и шапочно. Рыжий и конопатый толстый дядька – Сахарский, директор пивзавода. Худой, похожий на коршуна Борис Францевич Рикк – генеральный директор Дубровицкого прокатного завода. Ещё одного – седого мощного человека, похожего на отставного военного, я видел впервые в жизни, как и невысокого растрёпанного дядечку с большим ртом и натруженными мозолистыми руками.

– Не стесняйся, присаживайся! – сказал Волков. – Да! Наташенька! Принесите Белозору порцию.

Он по очереди представил меня всем присутствующим, и каждый из них реагировал по-своему, но все – с узнаванием. Наверное – статьи читали. Седой дядька оказался главой завода «Ритм», который сейчас проходил масштабную модернизацию. Его звали Иван Степанович Рогозинский. Насколько я помнил, в будущем это предприятие производило электронику, в том числе – двойного назначения. В своё время, по слухам, там даже делали микросборку для космических кораблей и баллистических ракет. Завод должны были вернуть в строй вот-вот.

А маленького большеротого человека я вспомнил – он часто мелькал в газете во время посевной и жатвы. Прилуцкий – его фамилия, председатель самого передового в районе колхоза-миллионера «Оборона страны». Широко известный в узких кругах человек, орденоносец, знатный хлебороб.

– Кушай-кушай, – похлопал меня по плечу Привалов, – и на ус мотай. Надеюсь, ты не заряженным пришёл?

Я подавился отбивной:

– Мне дорога моя жизнь! – а сам похолодел, думая, не нажал ли я запись на диктофоне, спрятанном в кармане пиджака? Вроде бы – нет.

Говорил Сахарский.

– … в Прибалтике, по обмену опытом. Послушайте, они там смотрят никак не в сторону Москвы! Ну да, причины вроде как есть – независимость до сорокового года и всё такое… Но меня удивляет другой вопрос: неужели братья наши латыши и эстонцы, мечтая о том, чтобы жить «как в Швеции и Норвегии», всерьёз думают, что в Швеции и Норвегии кто-то хочет, чтобы в Прибалтике жили так же, как и они? Вот простой пример: рижские шпроты. Их кушает весь Союз, а ещё – половина Организации Варшавского договора! Рабочие места, соответствующие деньги в республиканский бюджет, инфраструктура, дома отдыха, больницы и всё такое прочее – результаты именно наличия огромного рынка сбыта. Нужны рижские шпроты капиталистам в Швеции? Или в ФРГ? Нет. Зачем им плодить конкурентов? И что в таком случае будет с рабочими? С заводом? С тысячами людей, которые завязаны на его обслуживание? А таких заводов не один… Зачем Европе РАФ, если есть «Фольксваген»? Зачем «Рижский бальзам», если имеется «Егермейстер»? Да выпусти наших прибалтов в условия свободного рынка и конкуренции – их сожрут и выплюнут!

– Да, Пал Палыч, не ожидал, не ожидал… Я-то думал – вы того, а вы – этого! – усмехнулся Рикк. – Это вы сами дошли, или подсказал кто?

– Послушайте, Борис Францевич, я продолжаю утверждать, что мы живём с вами, увы, не в самой прекрасной стране на свете! Всё не так, как в «Книжках внеклассного чтения для октябрят», да? У нас маразм крепчает день ото дня, это, кажется, очевидный факт. Но думать, что где-то там, за бугром, кто-то мечтает осчастливить нас и сделать нашу жизнь лучше? Пф-ф-ф-ф! Нужно быть идиотом… Конечно, они хотят сделать лучше СВОЮ жизнь! Нам сложно представить себе, чтобы в каждой семье было по машине, да? У нас нынче «Москвич» является верхом мечтаний рядового советского гражданина, накопив денег, ждут очередь на авто годами… Всё верно, всё так и есть! Но, ради всего святого, почему француз, англичанин или американец должны стараться сделать так, чтобы у нас с вами было по «Москвичу»? Они лучше будут стараться изо всех сил купить по машине ещё и своим жёнам!

Мне золотистая жареная картошечка уже в глотку не лезла. Все месяцы, проведённые здесь, я старательно избегал таких тем и таких разговоров, и всё-таки меня прямо-таки ткнули в них мордой. Я поймал взгляд Волкова, который буравил мою душу своими звериными глазами из-под густых бровей и ухмылялся.

– Ладно Прибалтика… Там у народа хотя бы есть мечта о волшебной стране, в которой они окажутся, как только рухнет кровавый режим, – Исаков промокнул губы салфеткой. – А я был на Каспии. Ну, жаркие страны, восток – дело тонкое и всё такое. Знаете, кого мне напомнили тамошние партийцы? Бухарского эмира из «Повести о Ходже Насреддине». Им насрать на Союз в целом и социализм в частности. Власть – вот что их интересует. Власть и самолюбование. Они понятия не имеют о производстве, сельском хозяйстве, политэкономии… Развели там феодализм чистой воды!

– Это вы сейчас о Средней Азии? – уточнил Рикк. – Картина в целом типичная. Увы. За редким исключением, так – повсеместно.

Это было на самом деле жутковато: смотреть и слушать, как те самые «красные директоры» говорят вещи, совершенно не соответствующие генеральной линии партии… Или как это правильно называется?

– Позвольте, – сказал Прилуцкий, – есть Шевелуха!

Сидящие за столом разулыбались. Виктор Шевелуха – секретарь ЦК КПБ по сельскому хозяйству, учёный-биолог, выдвинутый Машеровым, действительно выбивался из ряда партократов. Он ни черта не смыслил в коммунизме, но зато считался докой в сельском хозяйстве. Не считая эпопеи с мелиорацией.

– О том и речь, – кивнул Рикк. – Мы с вами понимаем, что Пётр Миронович осознает реальное положение вещей. И пытается свернуть с кривой колеи…

Рогозинский вскинулся:

– Послушайте, Машеров – точно такой же старый партиец, как и все они! Не делайте из него идола! Вообще этот ваш провинциальный патриотизм с его портретами на каждом углу… Попахивает нацдемовщиной и местечковым культом личности. Думаете, на союзном уровне нет сравнительно молодых, перспективных политиков? Я лично знаком с одним из таких. Если вы говорите о сельском хозяйстве – вот вам, пожалуйста: Горбачёв, «ипатовский метод»! Я его ещё по его работе на Ставрополье знаю. Сейчас – кандидат в члены ЦК КПСС, между прочим! Новый человек!

Тут я закашлялся так сильно, что Привалову пришлось своей богатырской дланью лупить меня по спине. Мама, роди меня обратно, зачем я тут нужен?

– Старый партиец, говорите? – усмехнулся Волков. – При всём уважении, Белорусская ССР – сейчас чуть ли не единственный регион, где партийцев не ставят руководить производствами и целыми отраслями народного хозяйства только за то, что они красиво умеют поднимать руки на заседаниях. Да! Напротив – рядового коммуниста, профессионала своего дела, будь то учёный, хлебороб или прокурор, запросто продвигают на руководящие должности. Вот, возьмите хотя бы товарища Прилуцкого – он сначала стал председателем колхоза и только после этого окончил советско-партийную школу в Могилеве, а теперь учится заочно в ВПШ в Минске… Всё я верно говорю?

Прилуцкий довольно кивнул. Он шёл на красный диплом и этим очень гордился. Действительно – человек «от сохи». Совсем не похож на тех парниш в хороших костюмах из райкома комсомола… Волков оскалился:

– Компетентный партиец лучше некомпетентного. Руководитель, который искренне старается делать своё дело как можно качественнее – пусть и совершая порой ошибки, как в случае с мелиорацией, например… Да! Такой руководитель мне определённо нравится больше любого Бухарского эмира! Потому Машеров – это лучшее, что может предложить Союзу партийная вертикаль. Больше-то предлагать некому…

Рогозинский не сдавался:

– Да-да, сейчас вы мне начнёте говорить про методы экономического стимулирования, хозрасчёт, рост сельскохозяйственного производства…

– До Машерова было два с половиной миллиона тонн зерна по республике, сейчас – больше семи! – не выдержал Прилуцкий.

Директор «Интервала» только отмахнулся:

– Да-да, и рост промышленного производства на триста процентов… Это ведь чистой воды этноцентризм! Что помешает в подходящий момент…

– Вы руководить собираетесь обогатительным комбинатом или заводом микроэлектроники? – перебил его Рикк довольно бесцеремонно.

– Какой, к чёрту, обогатительный… Где вы в Белоруссии видели руды металлов? – поморщился Рогозинский.

Я, честно говоря, вообще не понимал, зачем его пригласили – остальные-то явно были старыми единомышленниками. Хотели привлечь на свою сторону? Очень может быть… Новый высокотехнологичный завод, финансирование, опять же – многосотенный коллектив, вроде как даже – специальное училище под его потребности. На региональном уроне – сила!

– Именно, – усмехнулся Борис Францевич. – Беларусь уникальна тем, что здесь нет ни-че-го! Нефть и калийные соли? Спросите у Исакова, он вам расскажет про нашу нефть…

Исаков горько усмехнулся, а Рикк продолжил:

– Наши почвы даже дерьмом назвать сложно, климат – умеренно-паршивый, выхода к морю нет, полезных ископаемых нет… Мы всегда были аграрно-сырьевым придатком, вон, Волков сидит на единственном нашем стратегическом ресурсе – деревяшках! Четверть населения потеряли во время войны!

– Треть, – позволил себе вставить ремарку я.

– Треть? – удивился даже Привалов. – Ну, вам виднее, вы у нас историк… Но в учебниках пишут… А-а-а-а… Опять ваши московские архивы?

– Ну, вот видите – треть, – кивнул Рикк. – Вы, конечно, можете сказать про всесоюзную помощь в восстановлении народного хозяйства, но до Машерова были Мазуров и Гусаров – и где была та помощь? Как её использовали? Проспект Сталина строили в Минске? Вы можете говорить что угодно, но за без малого пятнадцать лет пребывания Петра Мироновича у руля, из говна и палок при полном отсутствии собственных полезных ископаемых и почти полном – дотаций… Выстроить самую динамичную экономику СССР, сборочный цех Союза – это, кажется, говорит само за себя? Для любого адекватного белорусского управленца сохранение СССР и экономических связей внутри него – вопрос выживания республики! А вы – этноцентризм, «ипатовский метод», Горбачёв…

– «Ипатовский метод» – профанация, – состроил гримасу Прилуцкий. – Молотить 20 часов в сутки? А про возрастающую влажность воздуха после полуночи они вообще слышали? Пф-ф-ф! Если такой «новатор», не дай Бог, доберётся до вершины…

Рогозинский усмехнулся:

– И что, вы предлагаете нам тут в Дубровице на девятерых организовать машеровскую фракцию внутри КПСС? Или заговор хозяйственников против партократов?

Судя по довольным лицам собравшихся, они предлагали именно что-то подобное. А Волков сказал:

– Ну почему сразу – на девятерых? Мало ли в Бразилии донов Педро? Или вы думаете, такие очевидные вещи на ум приходят только и исключительно в нашем городишке?

Это произвело впечатление, кажется, а Василий Николаевич повернулся ко мне:

– О вещах очевидных мы сегодня говорили много. А вот товарищ Белозор у нас специализируется на вещах неочевидных. Наверное, половина собравшихся в курсе: многие позитивные изменения в нашем городе… И кое-какие новации, в том числе на моём предприятии – это его заслуга.

Исаков удивлённо поднял бровь, Драпеза, который всё это время помалкивал, озадаченно хмыкнул, припоминая, что ему я тоже кое-что слил по поводу коллектора. Привалов так и вовсе наступил мне на ногу и зловеще прищурился.

– Скажите честно, эпопея с лигнином – это ваша тема?

– Меа кульпа, меа максима кульпа. Но кирпичи – это они уже сами! Правда – молодцы ребята!

– А спасение буслов?

– Что – и буслы? – удивился Сахарский с пивзавода. – За буслов отдельное спасибо! Послушайте, может, вы и ко мне заглянете – статейку написать, побеседовать? Может, придумаем что-то эдакое?

Рикк же проговорил:

– Я так понимаю, спрашивать вас о причинах столь неожиданных откровений не стоит, чтобы вам не пришлось врать?

– Знаете, как он отреагировал на мой подобный заход? – улыбнулся Волков. – Он начал читать стихи Пушкина. Да! «Восстань, пророк, и виждь, и внемли…»

– Глаголом жги сердца людей? – Рикк, кажется, тоже был в теме. – Но тогда странно, почему вы травите байки и побасёнки вместо того, чтобы жечь напалмом и писать памфлеты и злободневные очерки. Это слегка чудаковато, не находите?

– Был один чудак, который тоже говорил притчами, – Василий Николаевич посерьёзнел. – Его притчи перевернули весь мир с ног на голову.

– Не-не-не, – кажется, о Ком шла речь, понял только я и всё тот же Рикк. – Я мир с ног на голову переворачивать не собираюсь. Мне бы сохранить, приумножить и не оскотиниться…

Привалов совершенно по-мальчишечьи стал качаться на табуретке:

– Ну, раз ты такой до хрена умный и правильный – что по поводу услышанного? Ты с нами или в сторонке?

Зачем? Зачем я им нужен вообще? Гера Белозор – провинциальный второсортный писака, и эти – повелители рычагов и шестерёнок, хозяева полей и блюстители порядка? Где они – и где я?

– Тут кто-то упоминал феодализм, – осторожно начал я. – В средневековой Европе, например – в империи Карла Великого, бенефиций – земельное владение, передавали в пожизненное пользование придворным, административным или военным служащим. Они пользовались доходами с него исключительно по той причине, что всю свою жизнь посвящали служению обществу и государству. Это было справедливо, это было понятно. Обыватель передавал часть своего имущества и своей свободы за то, чтобы его защищали, решали вопросы глобального уровня, в общем и целом – делали жизнь немножко лучше. И ровно в тот момент, когда феодалы решили, что привилегии и земли принадлежат им по праву рождения, а не потому, что они вкалывают во благо общества как черти – начались крестьянские бунты. Самая ужасная крестьянская война разразилась в Германии, в шестнадцатом веке. Так уж получилось, что феодалы-рыцари оказались бессмысленным сословием: войны вполне велись руками наёмников, чиновники у местных курфюрстов были сплошь неблагородными, производство ремесленной продукции сосредоточилось у бюргеров, сельскохозяйственной – у крестьян… А рыцари продолжали пыжиться и делать вид, что они что-то решают. И тогда в голову какого-то крестьянина пришёл очень простой вопрос… – я выдержал драматическую паузу.

– Какой вопрос? – подался вперёд Сахарский. Ему было очевидно интересно, у него даже глаза горели.

– Когда Адам пахал, а Ева пряла – кто был господином?!

Рогозинский почесал затылок:

– Это вы на что намекаете? Что скоро народ пойдёт с таким вопросом к райкомам?

– Я ни на что не намекаю, я так, рассказал очередную побасёнку, – поднял руки в обезоруженном жесте я. – Есть ещё одна побасёнка, про то, как Екатерина Великая обрекла на гибель Российскую империю, издав Жалованную грамоту дворянству и освободив сие сословие от государевой службы и сохранив притом все привилегии…

Рикк и Волков переглянулись. Они тут явно были основными.

– Помните, Гера, один одиозный деятель говорил: «Дайте мне СМИ, и я сделаю из народа стадо свиней»? Нам нужно сделать так, чтобы никто не сделал из нашего народа свиней, Гера, – вкрадчиво проговорил Борис Францевич.

– Я ж только за! Я за всё хорошее против всего плохого!

– Есть мнение, – подал голос Исаков, – что Сазанца заберут в Гомель. Очень им задумка с красивыми домами понравилась. И у нас появится новый первый секретарь. Преданный партиец, выпускник ВПШ, идеологически выверенный и подкованный. Рубан – его фамилия.

– Та-а-ак! – голосом Белозора из будущего внезапно сказал я.

Тот, уже пожилой Герман Викторович, произносил это своё «та-а-ак!», когда происходило нечто из ряда вон выходящее.

– Вот тебе и «так», – улыбнулся Исаков. – Нам понадобится наш человек на посту главного редактора «Маяка». Поверьте, это в наших силах.

…ять! Вот уж не было печали! Не-не-не-не!

– Светлова! У вас есть Светлова. Она замечательный человек и тоже – за всё хорошее против всего плохого, – тут же ответил я, внутренне содрогаясь.

Волков вдруг расхохотался:

– А вы мне не верили, Владимир Александрович! Я думал – он к чёрту вас пошлёт. Гера – самый худший тип человека в нашем деле. Он идеалист. Пусть будет Светлова, она замечательная женщина и талантливый журналист. Я с ней поговорю, не напрямую, аккуратно… Она точно нас поддержит.

Поддержит в чём? Что они вообще задумали?

– Наташенька! – крикнул Волков. – Принесите кофе! И тортик!

Я скрипнул табуретом:

– Что-то мне сладенького сегодня не хочется. Разрешите?

– Да-да, конечно, Гера! – махнул рукой Василий Николаевич.

Рикк смотрел на меня, нахмурившись, Исаков улыбался, как и Драпеза, а Сахарский жизнерадостно воскликнул:

– Рад был познакомиться! Всенепременно позвоните мне и приходите – будем писать про пивоваров!

Когда я спускался по лестнице, то услыхал голос Рогозинского:

– А он на Малиновского не пойдёт прямо сейчас?

– Кто – Белозор? Ха! – это точно был Исаков.