Текст книги "Гонзо-журналистика в СССР"

– По поводу того, что я мог подумать, что ты «тоже» водила меня за нос?

– А-а-а-а! Тут всё просто. Представь себе: лыжная база, вокруг на двадцать километров никакого жилья, из двухсот человек заселилось пятьдесят – свободных помещений полно, спиртного – тоже. Тридцать пять молодых мужчин и парней, пятнадцать девушек. Все – спортсмены, зимние виды спорта: лыжи, биатлон… Друг друга знают. Месяц сборов. И что остаётся делать одинокой, но симпатичной матери двоих детей в такой ситуации? Правильно: водить за нос.

– Жесть, – сказал я. – Попыток сбежать не было?

– Не-а. Всем всё в целом нравилось. Некоторые даже уезжать не хотели, две пары – поженились после этого мероприятия. Хотя это-то как раз и странно.

– А ты?

– А что я? Ты сомневаешься в моём умении быть коварной интриганкой и роковой женщиной? Это я с тобой почему-то такая хорошая, – она задумалась, наморщив лоб. – Сама не знаю почему. Вот и Берзиньш себе планов настроил каких-то, ходил за мной хвостиком… Других отгонял. Веришь, нет – я на брудершафт с ним не пила и никаких авансов не делала.

– Ну да, мы, мужики – такой народ! Нам, если дверь в лифте придержишь – мы будем считать, что девица как минимум глаз положила, а если ещё и пуговицу на рубашке пришьёшь – так и вовсе готова отдаться здесь и сейчас… Признавайся – пришивала Берзиньшу пуговицу?

– Ну, какую пуговицу, Гера?.. Гера? Это уже не смешно!

– А что? В душ идти ведь не надо… М?

Глава 15 в которой они возвращаются

Десять дней – вот сколько длилась командировка Таси. Расставаться было, конечно, тяжко, но теперь мы знали точно: разлука – временная. Уговор у нас такой: я прилетаю на Новый год в Мурманск, благо, судя по всему, из отпуска я вернусь раньше, и недели две у меня ещё будет.

Я провожал её до аэропорта. Подвозил, конечно, Николай, и букет на сей раз снова был самый шикарный. Слезу она пустила уже перед самой посадкой, но потом взяла себя в руки, одёрнула своё приталенное кашемировое пальто, лихо заломила беретик на затылок и махнула рукой:

– Что это я? Тут вроде как, наоборот, жизнь налаживается, а я расклеилась… Иди-ка сюда!

Мы целовались у всех на виду, и, кажется эти самые «все», в общем-то, были не против. Даже Берзиньш, который уже помогал нести чемоданы какой-то невысокой фигуристой брюнеточке. Какой, оказывается, шустрый прибалт!

Наконец женский голос из динамиков объявил, что посадка на авиарейс «Минск-Мурманск» заканчивается. Тася подхватила багаж, послала свой фирменный воздушный поцелуй и убежала, цокая каблучками сапожек. На душе стало, конечно, грустно. Но такую светлую грусть терпеть можно – она предвестник большой радости.

А потому я развернулся на пятках и пошёл на выход. Мне нужно ещё Привалова уговорить отпустить меня из Минска. В конце концов, когда ещё суд над Геничевым будет? Через три месяца? Полгода? Год?

* * *

В редакции телефон подняла Ариночка Петровночка и совершенно невероятно обрадовалась моему звонку:

– Белозор! Ты тут позарез нужен, я просто зашиваюсь, не знаю, что делать… Господи, это просто чудо! Представляешь, Светлова на больничном, Даню пришлось отправить на семинар в Пинск на неделю, а эта престарелая стерлядь Порфирьевна требует отпуска, мол, у неё по графику! Мол, тебя мы отпустили, а её не отпускаем! Ладно бы горело что-то, путёвка там или ещё что-то… Так нет ведь, будет на квартире сидеть как сыч в норе… Мне что – Фимочку с Алёночкой на задания посылать? Они такого понаписывают… Ещё и Стариков что-то в штопор ушёл и не признается – в чём дело… Снимки портачит такие, что ужас! В общем – цейтнот. Выручай, а? Номера закрывать нечем, все амбары и сусеки уже выгребли.

– Привезу шикарный материал, обалдеете.

– Гера, привози! А лучше – два материала. Или три.

– А на Новый год мне тогда пять дней отпуска дадите?

– Даду! То есть – дадим! Ты когда приедешь?

Я оторвал трубку от уха и вопросительно посмотрел на Привалова-старшего. Звонил-то я из его кабинета! Полковник тяжко вздохнул и одними губами произнёс:

– Завтра.

– Завтра приеду, – сказал в трубку я, – на ночном поезде. К восьми буду.

– Гера, ты мой спаситель!

– Тогда кофе с бутербродами утром с тебя, ага?

– Да-да-да, я тебе лучше налисников нажарю, с творогом! – она чуть не пищала от счастья.

Это можно было понять: на девушку навалилась ответственность за всю редакцию, а она была-то всего-навсего ответственным секретарём! Должность, конечно, важная – ответственный секретарь газету формирует, верстает – что куда поставить и всё такое, но… Но формально к начальникам она не относится, в номенклатуру не входит и вообще… А тут – нате, разруливайте! Надо девочке помочь.

А потому я попрощался, пообещав приехать и подстраховать, подставить плечо. А когда положил трубку, то спросил:

– А что такое налисники?

Привалов посмотрел на меня как на идиота:

– В смысле? Ты что – не с Полесья?

– С Полесья. Но слова такого никогда не слышал.

– Ну, налисники! Как блины, только тонкие! Тесто жидкое, наливают на сковородку…

– Так это блинчики!

– Блинчики – это маленькие!

– Маленькие – это оладушки! А тонкие – блинчики!

– Тонкие – это налисники!

Вдруг в кабинет всунула голову одна из кадровичек:

– Маленькие – это чибрики! Чибрики – на масле, подтурахи – на воде!

– Шо? – вытаращились мы оба. – Какие чибрики?! Какие подтурахи?

* * *

С Николаем прощался на привокзальной площади в смешанных чувствах. С одной стороны – вроде сдал меня. С другой – как будто даже подружились. Он сунул мне с собой обёрнутый в бумагу кусок мёда в сотах.

– Дашкин мёд. Цветочный. Бери, журналист, а? Ну, не держи на меня зла, ладно? Мой номер ты знаешь, будешь в столицах – звони, подвезу!

Мёд я взял и руку ему пожал. Но осадочек остался.

Ночной вокзал встретил запахом мазута, калёного железа, жареных пирожков, табака и ещё неуловимыми ароматами человеческих надежд, ожиданий, предвкушения… Стучали колёса поездов, невнятно вещал что-то мужской голос из динамиков, оранжевый свет фонарей растворялся в мокром мареве, повисшем в воздухе.

Проводник глянул на меня, и в его глазах промелькнуло узнавание:

– Шо, земляк? Помотала тебя столица?

– Ох, помотала… Вредный тут воздух для полешука… Да и сам я малость того, перестарался, если честно.

– Ну-ну, земляк! Шо занадта – заўсёды ня вельмі! Проходи, у тебя первое купе… – махнул он рукой, забрав билет.

– Заходите чай пить, у меня мёд в сотах, – сказал я.

– А! Так спать не собираешься? Давай тогда сам ко мне заходи как из города выедем. У меня жена кнышей напекла с картошкой…

Теперь ещё и кныши какие-то! Надеюсь, к блинчикам они никакого отношения не имеют!

Я поднялся по металлическим ступенькам в вагон и зашёл в купе – кроме меня там сидел какой-то толстый мужик, который вежливо поздоровался со мной и углубился в чтение газеты – пока свет не приглушили. Читал «Комсомолку», кстати.

А я всё думал над фразой проводника. «Шо занадта – заўсёды ня вельмі!» – это, получается, можно перевести примерно как «Что чересчур – всегда не очень». Однако, народная мудрость…

Когда поезд тронулся, а народ расстелил постели и улёгся спать, я ещё некоторое время смотрел на огни ночного Минска и думал: смогу ли действительно прожить здесь несколько лет? Большой город одновременно и пугал и манил. Сейчас ещё что – вот лет через двадцать это будет настоящий человейник, все будут торопиться невесть куда, носиться как подстреленные, не видя ничего вокруг своего жизненного туннеля, состоящего из набора объектов на топографической карте: квартира, остановка, станция метро, пара магазинов, кафешка, работа, может быть – клуб или кинотеатр. В сумасшедшем ритме жители мегаполисов привыкнут носиться с восьми до восьми, не поднимая лица к звёздам, не вдыхая свежего воздуха. А потом отвечать на вечный вопрос оставшегося в провинции однокашника по поводу возвращения к родным пенатам другим, таким же вечным вопросом: «А что я там делать буду?»

Тогда, в веке двадцать первом, я был частым гостем в столице. И в свои приезды водил товарищей, погнавшихся за развесёлой минской жизнью, по местным достопримечательностям. Храм Всех Святых и его удивительная крипта, Красный дворик с непередаваемой атмосферой, «Телепорт» и его технические примочки… В конце концов – «Минск-Арена»! И эти товарищи – успешные программисты, менеджеры и технические специалисты с отличными зарплатами понятия не имели о таких местах! Они жили в своём туннеле, который считали мегаполисом, и пожимали плечами, и спрашивали: «А что я в Дубровице делать-то буду?» А здесь-то ты что делаешь?

Я и сам жил в таком туннеле в своё время – в Москве. Носил на плечах бремя города, в котором населения больше, чем во всей Беларуси, считая оттяпанный поляками по благословению коммунистов Белосток. И едва успел сбросить это ярмо и вдохнуть воздух родных дубровицких болот – как меня зашвырнуло… М-да, в общем – зашвырнуло.

– Эй, земляк! Чай пить идём? У меня грузинский крупнолистовой, с белорусским чабрецом!

– Да-да-да… – засобирался я.

* * *

Уже на второй минуте чайных посиделок у меня загорелся глаз и зачесались руки.

– Слушай, земляк, а ты дубровицкий? – спросил я. – Я просто в газете работаю, а ты такие вещи рассказываешь, что они так на карандаш и просятся. Вроде просто и понятно, а вроде народу и неизвестно. Давай я за блокнотом сбегаю, что-то помечу, а потом напишу вот это вот всё в «Маяке», а? И про стоп-кран, и про остальное…

– Я-то сам из Гагалей, так что…

– Прэкра-а-а-асно, Гагали – это ж наш район! Чудесные места, Березина, «Смычок» и всё такое! Так я побежал за блокнотом?

– Давай, но только чтоб без имён! – проводник отсалютовал мне стаканом в подстаканнике.

Хотела Езерская два материала? Будет тебе два материала…

– … стоп-кран, судя из его названия, нужен для экстренной остановки состава! – вещал проводник, угощая меня кнышами – такими кругленькими пирожками с картошкой. – Чтобы стало понятно, почему от балды им пользоваться запрещено, надо представить себе систему торможения поезда. Значит так! Каждое колесо при торможении сжимается двумя тормозными чугунными колодками с усилием 35 тонн каждая. То есть, колёса перестают крутиться и начинают скользить по рельсе, идут юзом. Так получаются ползуны, или «лыски» – такие повреждения, которые делают колеса менее круглыми… Если, например, его глубина превышает три миллиметра – приходится менять колёсную пару. Теперь про тормозную систему. Она работает на пневматике, сжатом воздухе. Пока давление есть – колодки раздвинуты, и колесо крутится. Если стравить давление – колодки прижмутся, и колесо как раз таки пойдёт юзом! А теперь представьте, что какой-то умник сорвал стоп-кран резко, рывком! И воздух вышел из системы весь и сразу? Поезд встанет как вкопанный! Народ повалится с полок, багаж рухнет, стрессы и травмы обеспечены! А потому – что? Срывать стоп-кран надо плавно, короткими движениями по секунде-полторы, чтобы воздух стравливался постепенно… Конечно – если речь не идёт о намечающейся катастрофе или человеческих жизнях. Но вообще – лучше звать проводника, он знает, что надо делать… И в туннелях, и на мостах срывать стоп-кран тоже нельзя ни в коем случае, понятно почему?

– Понятно! – кивнул я, а карандаш в моих руках, кажется, дымился уже. – А ещё что-то есть?

– Е-е-еэсть! Хочешь историю про то, как мужик хрен сломал?

Я отложил блокнот, понимая, что в печать точно не пойдёт, и махнул кнышем – мол, давай, жги!

– Значит, решила одна пылкая молодая пара, которая на двоих разменяли уже, пожалуй, целый век, на верхнем боковом месте предаться любовным утехам…

Через две минуты я ржал как конь, и, кажется, перебудил полвагона.

– Тихо, тихо, земеля, это я ещё тебе про ростовскую рыбу не поведал! – хлопал меня по предплечью словоохотливый проводник. – Короче, продают там белорыбицу, и один дядька взял сразу пять штук…

В общем, материал получился короче, чем я надеялся, но от смеха у меня лицо болело, и расстались мы вполне довольные друг другом. И спал я оставшиеся четыре часа как такой спокойный, очень спокойный младенец.

* * *

Дубровица встретила меня проливным дождём, разбитыми фонарями, хмурыми лицами дачников и грибников и бегущей в мою сторону целой толпой цыган с детьми, клунками, какими-то коврами и почему-то самоварами.

– Стой, стой! – кричали они.

Заспанный проводник показал мне красный флажок, который держал в руке:

– Можешь там в своей статье вот ещё что написать: при посадке и высадке из поезда не паникуйте, а смотрите на проводника. Если у него в руках вот такой вот флажок или в тёмное время суток – горящий фонарь – поезд пока ни-ку-да не поедет! Всего хорошего, земеля!

– Счастливого пути! Заходите в редакцию – чаем угощу! – помахал рукой я.

* * *

Я объявился на работе самым первым – после уборщицы, конечно. Поставил чайник на плитку, открыл окно, чтобы стылый, затхлый воздух стал ещё и сырым от дождя, сдул пыль с клавиш «Ундервуда», погладил лысину Ильича, который всё ещё служил мне в качестве пресс-папье… Отпуск кончился – пора приниматься за работу!

Стрекот клавиш раздолбал тишину редакции и наполнил её ощущением кипучей занятости и важных дел.

– … тормозную сис-те-му! – перечитал строчку я как раз в тот момент, когда в отдел городской жизни – он же мой кабинет – заглянул Юрий Анатольич.

– Гера! – сказал он.

– Доброе утро! – сказал я.

– Ну вы и лицемер, батенька! – заржал он, намекая на отвратительную погоду и ранний подъём. – Какое же оно, к чёрту, доброе?

– Я люблю свою работу, я приду сюда в субботу, в воскресенье, в понедельник – я дебил, а не бездельник! – продекламировал я, и мы заржали уже хором.

– А «козлика» твоего мужики в гараже поправили, скачет как новенький, на обед можно сходить забрать… Слу-у-ушай, а может, не на обед? А может – после работы? Там такое дело – три литра самогонки на меду и прополисе! Представляешь, я у матери в Брагине был, разбирал погреб, вот и нашёл банку, закатанную… Крышка – ржавая, я открыл, понюхал и понял: если один начну – то всё, хана! А запах такой, м-м-м-м! Мне нужна компания, позарез! Гера, у нас просто нет другого выхода, понимаешь?

– Три литра? – с сомнением покачал головой я. – Справимся ли вдвоём?

Как раз в этот момент мимо по коридору прошёл Женя Стариков. Выглядел наш фотокор и вправду не очень.

– Вот! Хватай Женька и уговаривай, а я пойду пока машину прогрею – там Арина Петровна куда-то отъехать собиралась.

– Женёк! – сказал я. – Айда чай пить! Грузинский с чабрецом.

– Ай! – отказался Женёк, а потом задумался: – Грузинский чай?

– Ага. Давай, бери кружку, вон чайник, там заварено, садись сюда и закрывай дверь.

Стариков сделал всё это чисто механически – было видно, что его мысли где-то далеко. Я булькнул в его белую с красными горохами кружку два кубика рафинаду и посмотрел ему в лицо. Мешки под глазами, щёки запали, и вообще – выглядит скверно.

– Жень, ты чего? Что случилось-то? Плохая ночь?

Стариков залпом выпил полчашки, а потом вдруг сказал:

– Спину мне расцарапала, ненормальная. Вот скажи мне, что это за блажь – мужику спину царапать? Сдурела она, что ли? Слушай, я теперь понимаю, чего ты её избегать стал. «Я бываю нежной, я бываю дикой!», – подражая женским интонациям, спародировал он и горько усмехнулся. – Ты нормальной, блин, бываешь?!

– Кто?

– Да она! Представляешь, снимал детский спектакль, никого не трогал. Затащила в гримёрку. А я что? Я мужчина одинокий, от женской ласки отвык. Та и женщина она видная, что тут скрывать? Вот, не удержался… Теперь понять не могу – кто кого имеет: я её или она меня? Вроде и тянет, а вроде… Зараза! – Стариков отчаянно махнул рукой.

Я всё ждал, когда он скажет, о ком именно идёт речь. Догадки, конечно, были, но это казалось мне совсем уж лютой дичью. Но Стариков молчал, только чай пил – мелкими глоточками. Допил почти до конца и сказал:

– Спасибо. Хороший у тебя чай. И человек ты хороший. А я – вон какая скотина.

– Так, товарищ Стариков… Ты знаешь, что делаешь сегодня после работы? – решительным тоном спросил его я.

– Ну, до этой минуты мне казалось, что знаю… Но судя по твоему вопросу – видимо, нет!

– Точно! Ты идёшь вместе со мной в гараж к Анатольичу. Там стоит мой «козел», и нам очень-очень нужна твоя помощь. Без тебя мы, наверное, даже умрём!

– Вот как? А мы точно втроём справимся? – прищурил один глаз он.

По крайней мере, в одном, оставшемся широко открытым глазу уже блестели искорки интереса к жизни. Я сумел его заинтриговать!

– Будем искать четвёртого. Но это – как повезёт.

– Так! Ладно! Ты, главное, это… – с некоторой опаской сказал Стариков. – Главное, без меня не уходи. Если ты рядом будешь – она точно не подойдёт.

Тут в кабинет стремительным домкратом ворвалась Езерская и вдруг кинулась ко мне обниматься:

– Гера! Слава Богу, явился!

Это было очень странно. Во-первых, я сидел на стуле, и для того, чтобы обнять меня, ей пришлось весьма двусмысленно изогнуться, во-вторых, я в целом не привык, чтобы меня кто-то посторонний трогал, если это не кот, например. И в-третьих – её объятия явно выходили за рамки обычных служебных отношений. Ну, там, где надо – стройненько, где надо – кругленько, сами понимаете. Потому я потянулся рукой к Ильичу, таким образом освобождаясь от рук внезапно разомлевшей ответственного… Или всё-таки безответственного секретаря? В общем – ухватил вождя мирового пролетариата за лысину, приподнял, достал две стопочки листочков с машинописным текстом и торжественно вручил Ариночке Петровночке:

– Вот! Как обещал. Два материала. Один про проводника на железной дороге – очень поучительно, двести пятьдесят строчек, а второй – как я маньяка ловил, там на разворот, строчек семьсот.

– Про что? – внезапно охрипшим голосом спросила Езерская, а Стариков подавился чаем.

– Про кого, – поправил я. – Про проводника, говорю. В поезде вместе с ним ехал, земляк оказался… Таких историй понарассказывал, закачаешься!

– Белозор!!!

Глава 16, в которой мне приходится поработать

Глава написана с большой любовью к работникам культуры и с безграничным уважением к их нелёгкому труду.

Цейтнот – значит, цейтнот! Надо работать, спасать родную редакцию от перепечатывания чужих статей и публикации бесконечных официальных материалов. Высоко держать знамя провинциальной журналистики! Звучит гордо? Ну, так себе.

На самом деле это означало необходимость переться под дождём в ЖЭК на улице Молодёжной и шататься с рейдовой группой по всяким местам разной степени злачности. В состав рейдовых групп, работа которых была организована по инициативе горисполкома, входили представители самых разных ведомств: милиция, пожарные, коммунальщики, энергонадзор, горгаз, социальное обслуживание, педагоги и ещё кто-то.

У каждого – своя задача, это понятно, но выполняют их все сразу и скопом. Там – счётчики проверят, здесь – санитарное состояние помещений, где дети проживают… Ходят, в основном, к одиноко проживающим пенсионерам, инвалидам, неблагополучным семьям и товарищам, которые давно никому не товарищи и ведут асоциальный образ жизни.

Мне нужно было сделать пару кадров радушно принимающих комиссию пенсионеров, взять у представителя ЖЭКа какую-то общую информацию: сколько посетили за год, какую помощь оказали – и бежать на концерт, посвящённый… Чему-то там посвящённый.

В возрасте далеко за тридцать, но все ещё миловидная, начальник ЖЭКа по фамилии Завадская прекрасно знала свой район. Цок-цок – стучали её каблучки по тротуару, аккуратное, пшеничного цвета каре подчёркивало смуглую кожу и вечно смеющиеся глаза. Есть же такие, которых и возраст не портит. Из юных принцесс они превращаются в прекрасных королев, и не важно – в ЖЭКе они работают или в кино снимаются… Я не видал таких коммунальщиц никогда в жизни! Высокая, стройная, интеллигентная, элегантная – она никак не походила на толстых грубых дамочек с химзавивкой, в неопрятной одежде и с волосками, растущими из родинки на подбородке, которых можно встретить в любой структуре типа домоуправления или водоканала.

Ну, и народ просто улыбался товарищу Завадской навстречу, и двери открывал охотно, и информацией делился. Даже бабушки у подъезда меж собой говаривали, что «Завадская – баба справная!» Вот и теперь – стоило только постучать в деревянную лакированную дверь на третьем этаже классической хрущёвки, как она тут же открылась навстречу. Встретил нас приличный мужчина в аккуратном спортивном костюме и больших очках. Двигался несколько скованно – видимо, какой-то недуг.

– Пр-роходите, – сказал он.

Дикция его была нарочито чёткая, видимо, этому человеку приходилось себя тщательно контролировать, чтобы говорить внятно. В квартире царила чистота и порядок, всё – от обуви до книжек на этажерке стояло по ранжиру, ровненько! Никакой пыли, никакого мусора, диваны и кровать – застелены, на кухне – блеск!

– А готовит вам кто? – уточнил специалист.

– А я сам стар-раюсь! – с видимой долей гордости медленно проговорил он. – И уборку – тоже. А то – нормально всё было, нормально, а потом бах – и вот! Инвалид второй группы.

Человечище! Мне удалось перемолвиться с ним парой слов, и я решил – упомяну про него в статье обязательно. Звали его Владимир Владимирович, тридцать лет он работал на металлургическом заводе, последние десять – мастером. Вышел на пенсию, тяжело пережил смерть супруги – ударил инсульт. Но – не сдался. Взял свою жизнь под контроль! Он несколько раз извинялся, что говорит нечётко, но я уверил его: всё отлично. А что неторопливо – так это придаёт словам дополнительного веса! Он даже посмеялся со мной, на душе стало немного веселее…

А вот следующая квартира уже в другом доме, поразила контрастом. Очень приличную дверь, обитую красным дерматином с позолоченными шляпками гвоздей, долго не открывали. Спустя время, десятки «тук-туков» и несколько пронзительных трелей звонка, дверные петли скрипнули, и на лестничной площадке появилась некая заспанная нимфа. Такая, знаете, миниатюрная брюнетка в одной рубашке и шортиках, волосы в художественном беспорядке, личико симпатичное, пусть и слегка помятое – ну, хороша! Но вся её прелесть была растоптана и уничтожена сшибающим с ног ароматом кошачьих ссаков, который вырвался из квартиры и рванул вверх и вниз по подъезду. Это было нечто невообразимое! Настоящая биологическая атака!

Заходить внутрь всё-таки пришлось. Шагал с опаской, зажимая нос, но это не помогало, потому как миазмы окрест царили просто чудовищные. В квартире бал правила полная антисанитария, вещи скомканы в кучи и лежат по углам, на стенах – жёлтые жирные потёки. Да что здесь происходит вообще?

Вопросы у меня закончились, когда на кухне, на полу, я увидел таз со свиной головой, которую в особенно жестокой форме объедали с десяток кошек, хватая свою добычу за уши и щёки, вцепляясь в пятачок… От грубой матерщины меня удержало только присутствие женщин. Я выбежал на лестничную площадку и попытался отдышаться, сдерживая тошноту, но – кошачий дух настиг меня и тут, и прийти в себя я смог только на лавочке у крыльца.

Вот ведь и не скажешь, если на улице встретишь! Вроде – нормальная, а что там в башке творится, у кошатницы этой? Выведи хозяев, заведи в обе эти квартиры постороннего человека и спроси – где живёт инвалид второй группы после инсульта, а где – симпатичная молодая брюнетка? Ответы будут очевидными и однозначно – ошибочными.

– А вот вам статистика по нашему ЖЭКу, товарищ Белозор. Сколько квартир посещено, какие группы населения… – мадам Завадская походкой, достойной королевы, спустилась по ступенькам и протянула мне листок, исписанный от руки синими чернилами.

– Большое спасибо! – отдышавшись, я взял справку и махнул рукой: – Пойду материал в номер писать. Желаю вам на пути побольше Владимиров Владимировичей и поменьше симпатичных брюнеток!

Мужики из состава рейдовой группы заржали, женщины зашушукались, обсуждая бесхозяйственную кошатницу. Вот уж точно – «шо занадта, то не вельмі!»

Хотя кошек я люблю.

* * *

Обедать я побежал, конечно, в столовую ПДО. Не то чтобы она совсем по пути, но по тамошним изыскам мой желудок уже соскучился. Навалив три порции жирного плова со свининой в одну глубокую тарелку, принялся орудовать ложкой, запивая всё это богатство чаем и помогая себе куском пшеничного хлеба. Я чуть ли не похрюкивал от удовольствия.

Внезапно меня похлопали по плечу:

– Свободно?

Ненавижу, когда меня похлопывают по плечу, и тем более терпеть не могу, когда садятся напротив меня и смотрят, как я хрюкаю. Ну, то есть, если приём пищи проходит в обычном режиме – то Бога ради, смотрите. А если задача набить брюхо и побежать дальше – тогда увольте. Нет тут ничего обаятельного и привлекательного. Это всего лишь физиология, а не культура поведения за столом и высокий этикет.

– Что, Гера, навёл шороху в Минске? – спросил Волков, присаживаясь на стул.

Я прожевал ложку плова, отложил столовый прибор и вытер губы салфеткой:

– Да уж пришлось. Сам не ожидал.

– А про обещание своё забыл?

– Какое обещание?

– Ну, экскурсию по Дубровице провести. Для серьёзных людей. Уехал в отпуск, ничего не сказал… Да!

– Ну, так вернулся же! Вовремя!

– А если бы не вернулся? Если бы опоздал? Где бы я нового чичероне искал?

Слово-то какое – «чичероне»! Я его последний раз, наверное, в «Монте-Кристо» встречал.

– Что значит – не вернулся бы? Не такой я человек, чтобы…

– Не такой человек? А с Солдатовичем кто по чистой придури столкнулся? Да! Борони Бог тебя ещё раз так ошибиться! Не знаешь – не лезь! Или с умными людьми посоветуйся!

Тут я вскипел. Василий Николаевич Волков, конечно, фигура легендарная, и жутью от него веяло капитально – но и я тоже не лыком шит!

– Послушайте, всё это прекрасно – но не рискни я в тот момент, и на моей совести были бы десятки трупов! Вы это понимаете? Я не мог поступить иначе! Да, из-за моей самонадеянности погиб человек – но не рвани я в Минск, погибли бы десятки! Что вы вообще знаете?! Думаете, мне охота была сидеть в подвале, чтобы меня лупил как сидорову козу этот ненормальный?

– Ладно, ладно… Знаю я достаточно, а о чём не знаю – о том догадываюсь. Я на тебя поставил, Гера. И другие люди – поставили. Да! Ты ведь хочешь поговорить накоротке с Петром Мироновичем, верно? Уверен – тебе есть что сказать ему. Так помогай мне помочь тебе, Белозор! По крайней мере позвонить-то ты мог, предупредить? Да! Мне звонила твоя северяночка, – он вдруг широко улыбнулся. – Ты того… Держи её и не отпускай!

– Уж держу, – хмуро буркнул я и снова принялся за плов.

– Давай, заходи ко мне, как в редакции разберёшься. Покажу тебе стол из морёного дуба, побеседуем про высоких гостей… Мы готовим солидную программу развития города на двадцать лет вперёд. Хотим с Рикком тебе её копию дать, мало ли – подкинешь что-то, глянешь свежим глазом. Потом уже в райкоме обсудим, там ведь теперь Рубан, а он…

– А он охотно вас послушает…

– Да! – усмехнулся Волков. – И про пивзавод подумай – ты туда тоже обещался.

– Да за кого вы меня прини…

Но Василий Николаевич вдруг перебил меня:

 
– …Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье!
 

– продекламировал он и погрозил пальцем. – Да!

– Ну, да – так да. Постараюсь быть полезным в меру сил, – покладисто сказал я.

Может быть, ему Привалов-старший что-то рассказал, а может быть, он и сам ещё раньше сделал все выводы.

Это было странно – видеть в настолько рациональном человеке такую склонность к мистицизму. Или наоборот? Может быть, на самом деле в нашем сумасшедшем мире мистицизм и является высшей ступенью рациональности?

– Вот! И будь. Полезным. А мы, в меру своих – тоже, и со всем старанием. Ради общего дела.

Вот это вот «общее дело» меня и вовсе с толку сбило. Откуда мне знать, что они там замыслили, эти «красные директоры»? По косвенным признакам можно судить, что сторонников у них немало. Например, в Минске точно есть некая группа, а значит – и по всей республике. А может, и за её пределами… И ещё я наверняка знал: Волков там играет не последнюю скрипку… То, что они за Машерова – это прекрасно, это хорошо. То, что они за экономические методы регулирования и отказ от тотально плановой системы, за хозрасчёт и материальное стимулирование работников – тоже здорово – наверное. Но дальше… Я понятия не имел, чего от них ждать. Как там?

«Не надейтесь на князей, на сынов человеческих, в них же нет спасения…»

* * *

Если есть на свете что-то более жуткое, чем свиная голова, которую объедают кошки – так это плохо организованный концерт местной самодеятельности. Я сидел на первом ряду, и мне хотелось застрелиться.

Всё было весьма классически. Отдел культуры сказал, что концерт начинается в 15:00, на предприятиях народу сообщили, что прийти надо к 14:30, а самые ответственные собрались, конечно, к двум часам дня. И час тёрлись в коридоре, сходя с ума от безделья. Потом всех запустили в зал Городского Дома Культуры, и народ уселся с обоих краёв, оставив по центру огромное пространство. И каждый новоприбывший старался сесть как можно ближе к краю ряда, а потому приходящим позже и пробирающимся на свободное место, нужно было делать выбор: повернуться к сидящим и не желающим вставать товарищам задницей либо передницей?

Включить музыку на фоне, чтобы гул сотен людей в зале не так сильно давил на психику, никто, конечно, не догадался. Народ старался вести себя чинно, но время от времени раздавались выкрики:

– Людка, давай к нам, я место заняла!

– А тут у вас свободно?

– По ногам как по бульвару…

– Стала тут, ни пройти, ни проехать!

Потом зазвучали фанфары, и на сцену вышла Машенька Май в длинном красном платье и с ярко накрашенными губами, и бабоньки переключились на обсуждение её внешнего вида и морального облика.

– Праздничный Концерт в честь Дня Конституции объявляется открытым! – провозгласила Май.

Грянули аккорды гимна. Народ встал, гремя сидениями. Что ж, это было мощно, что и говорить! Недаром даже в будущем двадцать первом веке до сих пор многих дёргает, и по ту, и по эту сторону Уральских гор, когда откуда-нибудь дерзко и грозно звучит «Союз нерушимый…»! Народу, правда, было не до пафоса – некоторые просто хотели присесть, посидеть уже. Хотя стоит признать – были и те, кто пел искренне, от души, и другие – кто ковырялся в носу. Ничего сверхъестественного.

Началась концертная программа. Чем она отличалась от таких же мероприятий моего времени? Пожалуй – сдержанностью. А ещё – мелодичностью. То есть, большинство песен были мне хорошо знакомы, не считая совсем уж ура-патриотических, но даже они радовали – в них шла речь о труде, о том, что человек человеку друг, товарищ и брат, о борьбе и силе воле, о том, что первым делом самолёты… А муси-пуси практически и не было, разве что народные коллективы…