Текст книги "Гонзо-журналистика в СССР"

– Быть вагончиком в хвосте поезда – не твой вариант, Ариночка Петровночка, – сказал я. – Ты молодая, умная и красивая, и ты это знаешь, и всё это знают. И если ты сейчас покопаешься у себя в голове, то прекрасно поймёшь, что тебе стоит делать и чем предстоит заняться прямо сейчас, чтобы жизнь заиграла новыми красками и стала интересной и увлекательной.

Она замерла на секунду, а потом спросила:

– У тебя кто-то есть?

Мне пришлось кивнуть.

– Я так и знала! А то посмотрите на него – принялся огород городить… Всё это интересно, конечно, и ты мастер байки травить, но… Это ведь не Машенька Май, да?

– Тьфу, тьфу, тьфу!

– Та рыжая из «Комсомолки»?

– Не-а!

– Что, действительно та самая северянка? Гера-а-а-а, какой ты молоде-е-е-ец! Это столько времени прошло, а ты всё ещё… О-бал-деть! Гера, вот тебе моя рука, ты – тот самый рыцарь дурацкого образа. Вот подарил ты мне сегодня веру в настоящую любовь…

Пойми этих женщин! Я почесал затылок:

– Да я вообще-то как-то…

– Слушай! А вот как понять – любовь это или нет? – спросила вдруг она, закончив с румянами.

– Э-э-э-э… Да хрен его знает! Ну, вот, например, если думаешь о человеке – и хорошо, и приятные мысли, хорошие воспоминания, то это, наверное, любовь. А если вспоминаешь про него, а на ум проблемы и переживания, и страдания приходят – то ну её на хрен, такую любовь, а?

– Из тебя бы получилась классная подружка, Гера.

– Фу, на хрен. Фу! – я даже вздрогнул. – Можешь считать, что ты мне сейчас отомстила за то, что я тебя продинамил. Ты только что сказала жуткую вещь!

Когда я уходил, Ариночка Петровночка бросила мне в спину:

– А на развод я подам. И на Манжерок в отпуск поеду! Нет, сначала – в Самарканд, на могилу Тамерлана смотреть, а потом – на Манжерок.

Какая она всё-таки молодец, наша Езерская! Никаких тебе истерик, слёз, упрёков… Замечательная девушка!

Я уже дверь закрыл, когда обратил внимание на интервью Машерова у меня в руках.

– Твою мать… – пришлось открывать дверь и заходить обратно. – Ариночка Петровночка, тут у меня интервью… Готово… С Машеровым…

Замечательная девушка сидела за своим столом и рыдала в три ручья, размазывая по лицу косметику, которую только что с таким старанием наносила. Бабы…

Глава 24 в которой приходится работать в праздник

Это для них эта дата была праздником. Чем-то напоминало День города. По крайней мере, мне показалось, что традиции празднования белорусского Дня города в любом районом центре проистекали прямиком отсюда.

Огромное количество нарядно одетого народа собиралось у парка Победы. Мужчины в костюмах и пальто, женщины со специфическими причёсками, дети с флажками и шариками. У взрослых в руках – транспаранты, плакаты, какие-то таблички… Одна маленькая девочка держала в руках плоский кусок пенопласта на реечке, на пенопласте выжигателем по дереву был довольно-таки художественно изображён портрет маленького Ленина, как на октябрятских значках. Реяли красные флаги, фырчали моторами оригинально оформленные грузовики…

День Великой Октябрьской Социалистической Революции отмечали седьмого ноября. Царизм даже в самом названии главного для всякого советского человека праздника как бы намекал: старый режим не дремлет! Вы октябрьскую революцию в ноябре празднуете, но называете по старому стилю!

Народ на такие мелочи внимания не обращал. Передовики производства строились в колонны, их коллеги разбегались вдоль по Советской улице, чтобы махать и приветствовать товарищей и обсуждать колонны других предприятий.

На грузовиках устраивали что-то вроде средневековых мистерий: то ли живые картины, то ли сценки по мотивам труда и быта советских предприятий, или там – демонстрационные мини-площадки новых достижений заводов, фабрик и колхозов с совхозами. Как ещё пацаны с Гидролизного новый котлоагрегат не припёрли – вот вопрос. У металлургов-то цинкованных гвоздей было в изобилии, ребята Рикка из них на огромном листе фанеры набили надпись «СЛАВА ВЕЛИКОМУ ЛЕНИНУ».

А деревообработчики, конечно, взгромоздили в кузов стол, предназначенный Машерову. И крупно об этом написали.

Я снимал всё это на фотоаппарат, общался с народом, здоровался. Оживление было искренним. Может, не все они тут являлись ярыми коммунистами, но дубровчанам было в удовольствие выйти, себя показать, на людей посмотреть. Многие строили общие планы на вечер – посидеть с гармошкой в беседке, если ноябрьская погода позволит, а нет – так без гармошки на кухне…

Шутки-прибаутки, дружеские подначки, комплименты по поводу обновок в одежде, конечно – восхищение чужими детьми и гордость за своих.

– А Пашка-то в каком классе? Да ладно! А я его вот таким помню…

– С золотой медалью? В МГУ? Ну, молодец твоя Оксанка!

– Смотри, какие невесты растут! А вы что стесняетесь, мальчики, подойдите да познакомьтесь… Ёлки-палки, вынь каштан изо рта, куда тебе женихаться, туебень как есть! А ты что? Брат пойдёт топиться, и ты пойдёшь топиться? Кой чёрт ты этот каштан в рот засунул? И это здоровый пацан, пять лет…

Наконец, из громкоговорителей, развешанных на столбах, раздались бравурные звуки песен Пахмутовой, и бодрый голос диктора начал вещать:

– Открывают праздничную демонстрацию рабочие Дубровицкого предприятия деревообработки, победители социалистического соревнования! ПДО славится своими традициями и, опираясь на них, смело глядит в светлое будущее! Во главе колонны – генеральный директор предприятия, Василий Николаевич Волков…

И далее его регалии, регалии передовиков и стахановцев, и долгий список того, за что ПДО назначили победителем районного соцсоревнования. Как обычно ноздря в ноздрю с ними шёл ДМЗ, потом – вырвавшийся благодаря «рацухам» вперёд Гидролизный завод, ну и все остальные предприятия – тоже.

Я помахал рукой водоканальщикам Драпезы, пивоварам Сахарского и вытаращил глаза на нефтяников под предводительством Исакова. На сей раз «мазутчики», как их презрительно называли в городе, превзошли сами себя! Кажется, буржуйское «нефтосы» прицепится к ним гораздо раньше! В одинаковых ярких красно-зелёных спецовках, белых касках, с букетами гвоздик, они разве что шаг не чеканили! Какие, к чёрту, «мазутчики»? Трудовая интеллигенция, синие воротнички! Кажется, Дубровицкое нефтегазодобывающее предприятие таки сделало подъём с переворотом, и теперь начнёт диктовать рабочую моду. Вот что делает одинаковый стиль и грамотный дизайн одежды!

Первые ряды нефтяников несли перед собой огромную растяжку с надписью в духе «Завоевания Октября не отдадим!», широко улыбались и размахивали букетами с гвоздиками. Я сделал пару кадров – вот это точно будет на первую полосу!

Исаков отсалютовал мне по-пионерски, я в ответ тоже изобразил приветствие.

Под громыхающие песни Пахмутовой людская река следовала мимо пивбара-костёла, музея-собора и памятника Ленину, мимо сооружённой тут же трибуны со всевозможными первыми и вторыми секретарями, и председателями, и заместителями, и ветеранами.

Ветеранов было много, тех, настоящих, спасших мир от нацизма. Крепкие, мощные старики, они стояли у трибуны и приветствовали будущее… Будущее, которое ещё предстояло определить…

Трибуну фотографировал Стариков. У меня фото высоких чинов получались плохо: то пузо торчит, то рожа кривая, то муха на шапке ползает. Светлова меня за такое мягко журила, хотя и похихикивала. Но – зачем искушать судьбу без крайней необходимости, пусть Женёк снимает. Он профессионал!

По пути к месту основных событий мне встретился Осип Викторович Чуйко и его жена – Людмила Владимировна Чуйко. То есть – мои дед с бабушкой. Я тепло поздоровался с дедом, он поблагодарил за статью, а бабушка распереживалась за фотографии с кислыми лицами.

– Люся! – сказал дед. – Ну что ты как эта! Не дёргайся!

– Не переживайте, Людмила Владимировна, всё отлично получилось! Вы же видели!

– Ну а всё-таки лучше бы мне перед публикацией показали, это было бы культурно… – не-е-е-ет, свою бабушку я знал очень хорошо, и такую ошибку никогда бы не совершил.

Она у меня была перфекционистка, и запросто призвала бы всех членов хора обратно, и лично выгладила бы всем рубашки и сделала причёски, и сказала бы, как правильно открывать рот, а потом заняла бы идеальную позу и предложила бы мне сделать триста или четыреста снимков, а потом выбрала бы один или два, в которых нужно было бы ещё подретушировать то и заменить голову вон тому мальчику, потому что у него козявка из носа торчит. Осип Викторович тоже это знал, и потому мы в два голоса убедили её, что всё получилось прекрасно.

– А то, Гера, заходи после демонстрации, по сто грамм? Ко мне брат с Украины приехал, посидим по-людски…

– Всё бы тебе по сто грамм, Осип! Фу! – сказала моя молодая бабушка и демонстративно удефилировала вперёд, с гордо поднятой головой.

Молодой дед развёл руками, усмехнулся, демонстрируя золотой зуб, и догнал её, напевая своё вечное:

– Люся-Люся, я боюся, что в тебя я улюблюся…

– Ой, отцепись, нечистая сила! – отмахнулась его супруга с артистизмом, достойным примадонны всех больших и малых театров.

Но было видно, что ей приятно.

* * *

Анатольич вдруг затормозил, свернул к обочине, а потом глубоко вдохнул и спросил:

– Называя вещи своими именами: Гера, ты какого хера Ариночку не приласкал? Ты дебил? Это чисто между нами, я никому и никогда. Но ответа требую.

Я, честно говоря, от такого вопроса малость охренел. А потому просто смотрел на него и думал – как быть? С одной стороны, Сивоконь мне боевой товарищ и верный напарник, а с другой – не пошёл бы он в жопу?

– Ты просто пойми меня правильно: я такое твоё поведение расцениваю как урон чести всему нашему мужскому полу! Такая во всех отношениях приятная женщина проявляет к тебе все возможные и невозможные знаки внимания, ищет к тебе подход и так, и эдак, потом вы запираетесь в кабинете, а потом она зарёванная. Кажется мне, Гера, что ты большой дурак. Не утешить даму в трудный час – это большой грех для любого гусара! – он вправду так думал.

Но я-то так не думал! И гусаром никогда не был.

– Смотри, Анатольич, объясняю один раз. И больше прошу ко мне с такими разговорами не подходить, иначе обида смертельная. Навязывать свою позицию я не собираюсь, знаешь – вы такие, мы другие… Но ты сам первый начал.

– Давай уже, бухти, – он, похоже, действительно переживал за Езерскую, может быть даже и сам её надоумил брать быка за рога.

То есть Белозора за жабры. Я был почти уверен, что так дело и обстояло. Юрий Анатольич после ухода Рубана на повышение оказался в редакции самым взрослым, и как-то решил, что познал дзен и понял, кому и что будет лучше по жизни. Есть такой грешок у старшего поколения. Поэтому – пришлось разъяснять:

– Так вот. Был… Будет… Чёрт побери. Итак! Есть у меня дядя. Был молодой, красивый, теперь – просто молодой. Когда вернулся из армии, познакомился с девушкой. Неплохой, симпатичной, лёгкого характера. И стал с ней жить. Она ему яичницу с помидорами жарила, засыпала и просыпалась рядом. Так пожили месяца три, она его любила без памяти, он её – нет. Удобно было им вместе. А потом он получил комнату, съехал, отношения стали сходить на нет – это он так думал. И нашёл он ту самую, единственную и неповторимую, на которой решил жениться. И женился.

– Ну, и что? – пока не врубался Анатольич.

– А то, что та, первая, к нему под окна приходила и кричала – «Стёпа, я тебя люблю! Я не могу жить без тебя!» И на деревья залезала, и в окна заглядывала. А у него супруга – беременная!

– Дурная баба…

– Так нормальной сразу казалась. Лёгкой. Яичницу с помидорами жарила. Приласкал он её, утешил, понимаешь.

– За… упа! – глубокомысленно проговорил Сивоконь. – Как-то не по-людски получилось.

– Вот это самое слово, – сказал я. – По мне – с такими вещами не шутят. У одного хламидии через пять лет обнаруживаются, у другого – дети на стороне, у третьего – вот такая дурная баба на деревья лазит и орёт.

– Так это… Волков бояться – в лес не ходить! Кто не рискует – тот не пьёт шампанского!

– Пф-ф-ф-ф-ф! – сказал я. – Я не люблю шампанское. Понимаешь, Анатольич, я такой человек, что если мне нравится, например, полусладкое красное виноградное, то я без всяких проблем буду пить только его. И плевал я на шампанское. Ну вот такой вот мой характер. Люблю я плацкартом ездить – и буду ездить, на хрен мне то СВ?

– А разнообразие?

– Да ну, какое разнообразие? Женщина – это что, сорт колбасы?

– А что, я бы, к примеру, сортов пятьдесят колбасы не отказался попробовать, – задумался Анатольич. А потом повернул ключ в замке зажигания: – Ладно… Так бы и сказал, что у тебя есть другая баба. А то развёл мне тут… Яичница, вино, колбаса… Поехали, что ли, пожрём, а? На Болоте вроде как пельменную открыли новую!

В животе предательски заурчало.

– Ну, в пельменную – так в пельменную! А открыто там?

– Я там повариху знаю одну, ух! В общем – для меня там всегда открыто!

Вот уж точно: вы – такие, мы – другие…

* * *

Пельменная оказалась приличной. Мы взяли по пиву, по две порции пельменей и стакан со сметаной. Ели стоя, за высокими деревянными столиками на ножках из сваренных металлических труб.

Анатольич степенно помогал себе хлебом, жевал со вкусом, утираясь и крякая от удовольствия. Кончики его ушей двигались в такт усилиям челюстей. Я же просто глотал пельмешки один за другим, набивая брюхо тёплой и приятной пищей, за что был удостоен неодобрительного взгляда старого водилы. Он-то был тем ещё эпикурейцем, можно даже сказать – гедонистом!

Тучи начали сгущаться как-то неожиданно. Знаете, как бывает? Сначала в стекло ударил голубь, потом разносчица споткнулась и уронила поднос с тремя тарелками, дальше на кассе какая-то тощая тётка стала вопить дурным голосом, что её обсчитали…

– Юрий Анатольич, кажется, надо валить отсюда, – сказал я, когда в дверь между ног какого-то нерасторопного дядечки втиснулась маленькая чёрно-белая псинка и принялась носиться по залу, создавая суету и заставляя запинаться посетителей сего заведения.

– Кажется, да… А нет, Гера. Поздно! Мы не успели.

Я сразу не понял, куда он смотрит. А потом проследил за его взглядом и удивился.

– Анатольич, это не за мной. Не моя весовая категория.

– За мной это, Гера… За мной.

Три абсолютно блатных мужичка возрастом от сорока до шестидесяти кучковались у входа, злобно зыркая из-под козырьков кепок.

– А в чём дело-то? Я вас в беде точно не оставлю, но знать бы хотелось…

– Та я, как бы это сказать… Роги наставил Ушатому.

Кто такой Ушатый – было понятно сразу. Ухи… То есть – уши у него были выдающимися, оттопыренными. Но забавно это не выглядело – весь он был такой сердитый и опасный, что просто ужас один. Попёрлись же мы за каким-то чёртом на Болото… Как будто кроме этих пельменей в городе кушать нечего!

Ушатый поманил пальцем Анатольича, а тот скрутил внушительную дулю и показал ему.

Тот скривился и вышел на улицу вместе со своими оруженосцами.

Вдруг из-за прилавка показалось конопатое и симпатичное лицо молодой ещё, лет сорока, женщины.

– Юра! – громко, на весь зал прошептала она, и Анатольич тут же рванул к ней.

Это, видимо, и была та самая повариха. Может быть, она и являлась причиной всей ситуации?

Они о чём-то пошушукались, а потом Сивоконь махнул мне рукой, и мы побежали через кухню прочь. Тут был сквозной проход через хозяйственные помещения, прямо на улицу, и мы имели неплохие шансы скрыться, но Ушатый оставил дозорного на стрёме – щуплого мужчинку в кирзовых сапогах.

Соглядатай курил, сидя на корточках у заборчика из сетки-рабицы.

– Полундра-а-а!!! – заорал он, завидев, что мы пытаемся ретироваться.

Противостоять нам обоим он и не пытался. Вскочил и взял с места в карьер, да так шустро, что подошвы его сапог выбили брызги из луж в асфальтовых выбоинах. Мужчинка рванул за подмогой с завидной скоростью!

Его попытка скрыться с места событий была прервана хорошим пинком под зад от боевого коня Сивоконя. Наш водила вроде как и не особый бегун был, но как-то резво подскочил к беглецу и впечатал каблук тому прямо в копчик:

– Это тебе за первомай, Жевжик! – прокомментировал он, явно намекая на что-то известное им обоим.

Жевжик рухнул прямо в грязную лужу. Но главного эффекта он добился: мы потеряли время. Ушатый со своей гвардией уже был тут как тут!

– Прибью, кобелина! – сказал он. – Хватайте его, хлопцы!

Анатольич завертел головой в поисках спасения. Мы находились в таком закутке, куда подъезжают машины, чтобы выгрузить товар на точку общепита. Тут было полно мусора, старой тары, каких-то ошмётков и огрызков, а ещё – бидоны и ящики с овощами. Сивоконь ухватил увесистый обломок доски и ощерился. Я и не видал его никогда таким – злобным, отчаянно-храбрым. В каких он там войсках прапором-то числился?

– Нет, хлопцы. Трое на одного – это не по-честному, – сказал я.

– А ты шо – за правду? – удивился Ушатый. – Ты чьих будешь?

– Свой собственный я. Ага – за правду.

– И шо ты предлагаешь?

– Ну так бросайте все свои припасы и давайте один на один на кулаках. Благородный бокс!

– Шо, не всех благородных в семнадцатом к стенке поставили? Хлопцы, надо это исправить…

Зря это он! Я подхватил из ящика кочан подгнившей капусты и запустил его прямо в рожу одному из прихвостней Ушатого. Тот вроде как головой дёрнул, отстраняясь, но метательный снаряд растительного происхождения всё-таки задел его башку по касательной. Раздался гулкий стук, и в следующую секунду противник уже сидел на заднице, очумело мотая головой.

Второй кочан полетел в Ушатого, но тот отбил его рукой, судя по скривившейся физиономии – довольно болезненно. Анатольич, увидев секундное замешательство, бросился в атаку, размахивая своей доской. В руках у Ушатого блеснул нож. Это уже совсем скверно, но размышлять некогда – приближался ещё один враг.

Он крутил в руках велосипедную цепь. Господи, как же я не люблю Болото! Пришлось снова спасаться при помощи подручных предметов. Ухватив деревянный ящик, я хорошо им размахнулся – и обсыпал себя с ног до головы луковой шелухой. Кажется, оторопели мы оба – очень уж неожиданно получилось. Но в следующую секунду я атаковал сверху, не давая ему воспользоваться цепью и нанося удар за ударом.

– Я милицию вызвала! – послышался женский голос из-за задней двери пельменной.

– Ленка! Ну ты и дура! – рявкнул Ушатый. – Атас, хлопцы!

Мы с Анатольичем тоже поспешили скрыться.

Уже в машине Сивоконь спросил меня:

– Слушай, а чего ты за меня вписался? Ты ж мне только что рассказывал про эти вот помидоры… По-твоему ведь должно выходить, что я кругом неправ и настоящий сукин сын!

Я ответил ему словами одного из американских президентов:

– Может, ты и сукин сын, Анатольич… Но ты НАШ сукин сын!

Глава 25 в которой появляется коза Маркиза

Нет пророка в своём отечестве? Ну, не только пророка. В своём отечестве нет художника, нет писателя, нет композитора, музыканта-виртуоза, нет скульптора и философа… Кто скульптор? Яша Бьянчик? Да ну, глупости всё это. Ну выпиливает он там что-то из дерева, заставил колодами весь двор… Лучше бы вышку заочно окончил и инженером стал… Ах, в Москве выставка была? Ну, бывает. А у Михайловны кошка родила аж двенадцать котят!

Кто виртуоз? Антошкин? Ну да, ходит всё со своей гармошкой. Не гармошка, а баян? Та хоть аккордеон. Почему неженатый этот твой Антошкин, если такой молодец? Вон у Мордашова шесть детей и все – девочки, вот тот – виртуоз! В Вене занял первое место? И что, трактор подарили? Нет? А Петровичу из Демехов подарили, он две тысячи тонн намолотил.

И ходят эти скульпторы и музыканты по улицам провинциальных городишек, и не берет у них никто автографов и на шеи фанатки не вешаются. Стоит художник в очереди, выбирает кусок говядины чтоб поменьше жира, а присмотришься – это ж Тищенко, знаменитый живописец! Но это он там, в столицах, знаменитый, на выставках своих. А здесь…

– Очередь у дверей начинается, товарищ!

– Да я просто посмотрю, что тут…

– Да тут все просто посмотрят!

И хорошо, и правильно. Он потому и живёт в провинции, этот скульптор-художник-виртуоз. Чтобы вот так вот в очереди стоять и с народом ругаться. Сплошное вдохновение и идеи для творчества. А то как отдалится местный гений от корней, порвёт с народом, перестанет на работу ходить – плитку, там, класть или детей в школе учить, или такси водить, и оглянуться не успеет, как творчество становится выхолощенным, неинтересным, однообразным…

Как вариант – пользоваться чужим опытом, вдохновляться чужой работой и чужими переживаниями… Но это – совсем другая история.

Я закончил цикл статей о талантливых земляках к середине декабря. Рубрика называлась «Не только о работе», и я просто обалдел от того, сколько настоящих, а не дутых, как в клубе горе-литераторов у Патронкина, знаменитостей живёт в Дубровице! Некто Белозор со своими несчастными статейками плёлся где-то в хвосте списка, да и что такое газетная статья? Так, ветка, которую несёт река советской прессы.

А это были люди совсем другого пошиба! Один выложил мозаикой целую станцию метро в Москве, второй играл в фильме про «Неуловимых», третий создал собственное направление в декоративно-прикладном искусстве, четвёртая – издала книгу со сценариями для всех-всех утренников календарного года в детском саду, которой пользовались музыкальные руководители дошкольных учреждений чуть ли не по всему союзу… И при этом – они продолжали печь хлеб, возводить стены домов, воспитывать деток и подметать улицы.

Так что такими белозорами белорусская провинция полнилась издавна. Просто это особенно никого не интересовало. Вот если бы певцы эстрадные или футболисты московского «Спартака» или киевского «Динамо», или там – поэты диссидентствующие, тогда да. Тогда узнавали бы и говорили бы.

В общем, нет пророка в своём отечестве – и слава Богу. Жить никто не мешает, по крайней мере.

Я отнёс последние три материала сразу Езерской. В последнее время у нас отношения наладились, перешли в разряд рабочих.

– Это что? Снова твои «Алло, мы ищем таланты?», – она пила кофе прямо за рабочим столом, для разнообразия.

Видимо, сплетницы Фаечка с Алёнушкой её отчасти задолбали. А как по-другому? Всё-таки в процессе развода человек находится, как же кости не перемыть?

– Так точно, Арина Петровна, они и есть. Последние три. На отпуск хватит…

– Какой отпуск? – удивилась она. – Ты же был уже, пару месяцев назад! Маньяка ловить ездил, да?

– Так вы ж меня и отозвали! Я всего-то две недельки погулял… Вот, на Новый год отпросился.

– И куда собрался?

– В Мурманск.

Езерская долго-долго на меня посмотрела, вздохнула, подпёрла щёку кулачком и сказала:

– Давай свои материалы… Со Светловой-то, наверное, договорился уже, да? У тебя ж с ней полное взаимопонимание.

– Договорился. Но я ещё неделю здесь, если что.

– О! – глаза ответственного секретаря загорелись недобрыми огоньками. – Как раз сходишь в Дом Культуры, у них ёлки начинаются…

– Помилуйте, только не туда… – замахал руками я. – Хотите – напишу про очистные сооружения? Или вместо Шкловского на скотобазу какую-нибудь пошлите!

– А-а-а-а, испугался? – мстительно улыбнулась Ариночка Петровночка.

– Ясное дело – испугался, там Май в роли Снегурочки!

– А вот будешь знать! – сказала она. – И опрос у детишек сделаешь, мол, какие подарки они ждут от Деда Мороза, и что для них значит Новый год.

Я мысленно перекрестился. Как бы меня не прикончили там где-нибудь за кулисами… А я и билеты взял! Но чего не сделаешь ради великой любви? Придётся вот переться на растерзание к Машеньке… Благо, до этого ещё несколько дней.

* * *

Только думал про местных знаменитостей и очереди, как сам стою в огромной, просто удивительно длинной веренице людей. В «Юбилейный» завезли хороший фарш, свино-говяжий. Пантелеевна нашла в себе силы – добралась до телефона-автомата и позвонила в редакцию. Так, мол, и так, Германушка, до закрытия магазина никак не успеть, а пельменей налепить надо, раз такое дело. Заодно и меня научить обещала, а то как же это – жениться собрался, а пельмени лепить не умеет!

Пришлось отпрашиваться пораньше и бежать в «Юбилейный».

Очередь была феерическая. Её хвост торчал из деревянных дверей и шевелился на крыльце и тротуаре. Фарш был нужен всем! Жалкие попытки отдельных личностей заглянуть в магазин тут же натыкались на свирепое сопротивление, и несчастный, которому быть может и вовсе требовался исключительно батон с кефиром, был вынужден делать выбор: или становиться в очередь, или искать другой магазин.

С этим, кстати, могли возникнуть проблемы. Магазины работали по расписанию, с обязательным обеденным перерывом. Эксплуататоры-капиталисты пока не сели на шею работникам торговли, вынуждая обслуживать покупателей без перерывов и выходных, и потому Галя и Тамара вполне могли захлопнуть дверь, невзирая на алчущих фарша людей, и отправиться пить чай с дефицитной колбасой. Для них-то она дефицитной в целом не являлась…

Потому очередь нервничала. Хотели успеть до закрытия!

К своему удовольствию я увидал среди любителей фарша музыканта-виртуоза Антошкина, руководителя детского хора Людмилу Чуйко и скульптора Яшу. Они были плоть от плоти народной, и точно также возмущались появлению новых персонажей, которые «занимали за женщиной в берете», и сетовали, что очередь медленно движется.

Наконец, я проник в магазинное нутро. Здесь всё мне знакомо с детства: до прихода в Дубровицу сетей ритейла магазин сохранял свою самобытность. Всё так же пахло кофейным напитком из кафетерия и свежим хлебом из хлебобулочного отдела, под ногами пестрил утопленной в бетоне мозаикой пол, за деревянной стойкой дремала буфетчица в странном головном уборе типа пилотки, прицепленном к причёске шпильками… Ну да, народ нынче на ячменный или цикориевый кофе не зарится – ему фарш подавай!

Решил – после фарша обязательно загляну сюда, возьму себе стаканчик горяченького. С грибочком из песочного теста, в глазури. Или вообще шикану – куплю орешков со сгущёнкой! Эти штуки в детстве казались мне признаком невероятного достатка и зажиточности. Даже круче чипсов в цилиндрической упаковке с усатым мужиком. А теперь – могу себе позволить! Правда, до чипсов ещё лет пятнадцать, но зато – орешки, грибочки!

Фарш выглядел так себе. Такие металлические подносы, в которых лежало красно-серое месиво, чуть заветренное. Зато – натурально! Без антислёживающей субстанции, без усилителей вкуса и канцерогенов с консервантами…

– Пять кило, – сказал я.

– Три в одни руки. Видите, какая очередь! – нахмурилась щекастая продавщица.

– Любовь Ивановна, ну я для себя и для бабули беру, понимаете?

Она ошеломлённо глянула на меня, пытаясь вспомнить, откуда я её знаю. Ниоткуда, услышал как к ней коллега обращалась.

– Ну, раз бабуле… – работница торговли таким специальным совочком нагребла мне фарша и принялась орудовать гирями на весах. Стрелка бегала туда-сюда, пока не остановилась на шести с половиной килограммах. – Пойдёт?

– Пойдёт.

Вот вам и три в одни руки!

А цикорий я всё-таки попил в кафетерии. Правда, грибочки и орешки закончились, пришлось довольствоваться котлетой в тесте.

* * *

Неладное я заподозрил уже на подходе к дому. Собаки не гавкали, пахло – специфически. А потом из-за забора Пантелевны на меня глянула дьявольская рожа. Ну, всё как положено: рога, копыта, бородка вот эта… Глаза абсолютно безумные – с прямоугольными зрачками.

Рожа сказала:

– Эээээ!!

Твою-то мать, в самое ухо и очень неожиданно! Я чуть апперкот ей не врезал.

– Пантелевна! Никак у тебя пополнение в семействе?

– Германушка, ты? А фарш-то принёс?

– Принёс, Пантелевна! Что это у тебя за демон в огороде завёлся?

– Это разве демон? Это коза! Маркиза! Мне её Кондратьевна подарила. Забирай, говорит, Пантелевна, её даром. Молоко, говорит, у неё жирное, даёт по полтора литра утром и вечером. Жрёт всё подряд, говорит.

– А отчего тогда такую скотинку сбагрила-то?

– Так, говорит, зарезать сердце болит, пасти – ножки болят, коза – она внимания просит. А у меня ножки ещё в порядке, как-нибудь присмотрю! Ты фарш сюда давай, я его до ума доведу и тесто замешу. А ты заходи через часок, будем лепить пельмени! И морозильник освободи!

Увидев объём фарша, Пантелевна восхищённо поцокала языком и закатила глаза, что-то прикидывая в голове.

– Эээээ!!! – сказала коза и потянула её за юбку, вытянув шею из-за загородки. – Эээ!

– Тьфу, пропасть! Германушка, накидай ей за заборчик сена, а?

– А сено откуда?

– Так Кондратьевна с собой дала, мол, не голодать же козе… Тут с утра Хаимка проезжал, помог мне.

Что-то было не так с этой козой. Не стали бы от животинки вот так избавляться… Я ухватил вилы, подцепил здоровенный шмат сена со стожка, который стоял на автомобильном прицепе тут же, у дома, и перебросил корм Маркизе. Коза Маркиза косилась на меня жёлтым демоническим глазом и шевелила губами, втягивая в себя сухую траву пучок за пучком.

– Смотри мне! – погрозил я ей пальцем.

Коза потрясла серёжками на шее, встопорщила бороду и сказала:

– Э!

* * *

Перед поездкой в Мурманск совершенно необходимо навести порядок в своих записках сумасшедшего. Я всё откладывал этот момент – слишком противно было ковыряться в обломках своего штаба, слишком тщательно там поработал приснопамятный Вагобушев.

Но работа-то уже проведена немалая! Точек бифуркации, на которые можно было воздействовать, я наметил не одну и не две. Мелочи, типа того же лигнина, но в целом, в целом…

А ещё – темы для журналистских расследований. Там – обрывок статьи или передачи из будущего, тут – кусок недочитанной книги, великолепный Каневский опять же… Что-то датировалось годом тысяча девятьсот восьмидесятым, что-то – восемьдесят первым или вторым. Но всё это требовало выхода на республиканский уровень, реже – на Союзный. Нельзя отгородить максимально интегрированный в общую экономику район и спасать его отдельно, даже если спасать и не нужно. Просто – чтобы шли поставки металла на ДМЗ, надо разбираться со сбором вторчермета, чтобы на «Ритме» собирали не только начинку для ракет, но и комплектующие для ЭВМ, а лучше – и вовсе цельные компьютеры, придётся собрать компромат на одного мрачного типа из министерства, а для того, чтобы не загубили Дубровицкий пивзавод – мягко подвинуть в сторону схожее предприятие из Бобруйска, указать тамошним крутилам-воротилам, что, к примеру, производство квасного сусла, солода или дрожжей – дело куда более предпочтительное, чем то же пиво.

Если и выкупит Хайнекен когда-нибудь снова оба этих гиганта – наш и Бобруйский, то пусть лучше укрупнение и слияние произойдёт в пользу Дубровицы. Рабочие места, узнаваемые бренды – это не то, что я намеревался отдавать второму по величине городу Могилёвской области. И если для этого нужно перейти в «Комсомолку» и накрутить пару хвостов – значит, так тому и быть…