Текст книги "Атаман Устя"

Глава 23

Уже рассвело совсем, и небосклон алел все ярче, разливаясь пурпуром по краю над землей и золотя полнеба… Горы стояли еще в утренней синеватой тени и клали темные пятна в урочища и в Яр, где по скату, среди зелени, белелись хижины и хаты поселка. Вся окрестность при утреннем холодке казалась свежее, крепче, моложе, но как бы еще в полусне. Все безмолвно и безучастно глядело на скользящую по течению лодку, где лежит мертвое тело красивого юноши в такой одежде, какую эти края видят еще в первый раз.

Вскоре, пока весь берег еще был в тени, меловые маковки гор, будто покрытые снегом, вспыхнули и засверкали ярко-пунцовым огнем… и, отражаясь в широком и тихом лоне реки, горели и здесь вторично, под лодкой, пред грустными глазами Усти, будто опрокинутые в пучину многоводной Волги.

Новый нарождающийся день, полный жизни и мощи, света и огня, будто удивленно заглядывал в лодку, где везет мертвеца и сидит над ним, понурившись, девушка, молодая и красивая, но тоже будто со смертью на бледном лице.

Солнце глянуло из-за края земли через всю пустынную луговую сторону и разбросало золотые лучи по реке, по горам и урочищам. Все кругом встрепенулось будто и ответило, засияв, радостно собираясь снова ожить и жить…

Один молодой капрал, тоже озаренный солнцем, отвечал на ликование и призыв окрестной жизни загадочной немотой… Он один здесь лишний и чужд восторженно ликующей природе.

Устя только вздохнула тихо на первый теплый и светлый луч, скользнувший на нее, и молчала, не спуская глаз с лежащего пред ней мертвеца. Черты лица его уже несколько изменились, но он лежал головой к ее ногам, и полуопущенные веки скрывали от нее его взгляд.

Орлик изредка косился на тело сурово и досадливо… Лежащий на дне лодки юноша, будто щурясь от солнца, глядел мутным взором своих мертвых глаз прямо на него.

– Зачем ты про остров надумал, атаман? – спросил, наконец, Орлик.

– Чтобы тут был… Чтобы не отрыла команда… другая и не увезла в город. Чтоб никто не знал… Этим двум надо будет тоже строго указать. Лысый не скажет. А вот Белоус.

– Заставлю молчать, коли пообещаюсь застрелить, – выговорил Орлик.

– Я на тебя и полагалась… Ты обещал все исполнять… Побожися, Орлик, что его не увезут с острова в город.

– Вот тебе Господь. Немудрено ведь. Мы не разболтаем. А этих двух, говорю, не боюсь. Лысый – малый добрый, а Белоус не посмеет. Только ведь нам, Устя, надо скорей уходить. Сам ты сказываешь про команду. Когда мы тронемся? Завтра бы надо… За Волгу, на Узеня, в скиты. Так ведь. А?

– Ладно. Вы завтра… а я сегодня…

Орлик удивился и переспросил, но Устя, снова глубоко задумавшись, не ответила. Он смолк тоже и подумал: «После. Успеется. Захочет спешить, я всех сегодня подыму».

Наконец, лодки приблизились к большому острову, где недавно еще бились разбойники с беляной. Устя вышла на берег и пошла, озираясь… Шагах в сотне от берега росла большая развесистая ракита. Устя остановилась и обернулась.

Орлик с остальными уже нес тело на холсте.

– Вот здесь! – вымолвила Устя тихо, показав на землю под ракитой. И вдруг она подняла голову и оглянула чистое голубое небо и восходящее солнце…

И девушка вздохнула легко, спокойно, свободно… будто какую тяжесть роняя с души.

Она отошла и села опять около тела, положенного на траве. Живо принялись молодцы за работу, и быстро высокая куча песку наворотилась около продольной ямы. Белоус и Лысый уже скоро стояли по пояс в вырытой могиле… Орлик отбрасывал и придерживал лопатой землю, которая снова ссыпалась с кучи назад в яму.

– Ну… – вымолвил он, наконец, взглянув на девушку. Он хотел сказать: «готово», но слово это не выговорилось.

Девушка задумчиво глянула на копающих, очнулась будто от сна и вопросительно смотрела.

– Буде! Довольно! – сказал Орлик.

– Нет… еще… – тихо отозвалась она. – Бывает, что здесь половодьем заливает, да надо тоже и…

Она хотела сказать «шире», но смолкла.

– Ну, копай, ребята, чтобы выше головы была, – приказал Орлик.

– Песок! Не тяжко копать-то! – охотливо отозвался Лысый, снова усердно запуская лопату, но, однако, с кряхтеньем от раны выкидывая землю наверх.

Скоро яма была и больше, и глубже… Одна голова Белоуса торчала из земли, а Лысого было и не видно.

– Ну, вот… – вымолвила она, подходя. – Вылезайте, спасибо вам.

Когда оба мужика вылезли, Устя поглядела в яму, потом снова так же подняла голову и оглянула все ясное небо…

Затем она бросила холст в яму, потом нагнулась, присела и, упершись руками за край, легко соскользнула на дно.

– Что ты! – удивился Орлик.

– Я его приму и уложу.

– Дозволь, я сам. Где ж тебе. Помилуй, тяжело…

– Нет, нет… Не перечь, Орлик. Помни, обещал… Подавай тише. Я смогу принять одна.

Все трое подняли тело и, держа под плечи, стали медленно спускать в яму…

Девушка приняла мертвеца в объятия, и лицо ее ожило и озарилось на мгновенье. Странное, восторженное выражение этого бледного лица поразило Орлика. Она радовалась, как если б ей возвращали его вновь живого и невредимого. С трудом, напрягая все силы, девушка осторожно приняла это тело с висящими руками, с поникнутой на грудь головой и заботливо уложила его на холсте. Затем она долго глядела на него, наконец, выпрямилась и начала креститься. Белоус и Лысый невольно поснимали шапки и стали тоже креститься… Орлик вздохнул, но шапки не снял.

– Белоус и ты, Иван… – заговорила девушка кротко. – Вы не разбойники и не душегубы… Обещайте не сказывать никому, что здесь могила. Пусть никому не ведомо будет.

– Что ж? Зачем? – с чувством отозвались оба.

– Ну, вот спасибо… Помилуй, Господи, и меня… Ну, закапывай!..

Она шевельнулась, доставая что-то из рубахи, потом взмахнула рукой, и что-то ярко блеснуло. Ахнув тихонько, она осунулась и упала на тело…

Орлик дико закричал, хотел броситься в яму, но ноги его сразу подкосились от оцепенения ужаса, и он, хватая себя за голову, упал на землю.

Лысый спрыгнул тотчас, стал поднимать девушку, бормоча и с перепугу захлебываясь…

Она ударила себя в сердце метко и крепко. Острый кинжал по самую рукоять вонзила в грудь.

«Промаху не дам!» – страстно обещала она еще ночью, когда рыдала над милым в поселке.

Лысый тихо и бережно положил девушку рядом с капралом и, поглядев на обоих, вдруг заплакал, причитая:

– Господь, прости… Царство Небесное!

Белоус глянул в могилу, потом на Орлика, который валялся на земле, рыдая, и молвил, вздохнув:

– Вон она… разбойная-то жизнь… бездушная!

Уже только вечером Орлик сам и один закопал могилу и провел около нее всю ночь…

Глава 24

В начале зимы, по первому пути, много дворян съезжалось в Саратов ради любопытного случая.

Ожидалось в городе с нетерпением всеми жителями уже объявленное на воскресный день позорище. Должен был быть казнен лютый волжский разбойник и атаман по имени Устин.

В городском остроге в кандалах и прикованный к стене сидел уже с осени низовский душегуб и ждал возмездия за свои злодейства.

Преступник, однако, был взят в плен не в числе других разбойников. Команда, которая была послана и разорила гнездо сволоки на Волге, супротив реки Еруслана, нашла поселок разбойный пустым, так как все его население разбежалось заранее. Только в одной хибарке нашли солдаты совершенно разложившийся и страшный труп с черными литерами на лбу В. и Д. А в изрядном домике около развалины оказался один-одинехонек молодой разбойник, который сам спокойно отдался в руки команды и заявил, что он и есть атаман Устя.

– Что же не убежал за всеми? – удивился начальник команды.

– Вас ждал. Намаялся на Волге… Буде!.. Хочу принять наказание от людей и искупить, елико возможно, грех свой… Чтобы народ православный простил человека окаянного… А Господь простит… Он все видит…

Приведенный в город атаман Устя рассказал судьям про все свои злодейства, смертоубийства и грабежи, а равно и про лютое убиение начальника первой команды Засецкого. Показывал все разбойник тихим и унылым голосом.

В камере своей он сидел тоже смирно, молился часто и всех удивлял своим кротким видом и смирением.

– Истинное покаяние и Богу угодное! – сказал священник, которого призывали к преступнику по его просьбе… И раз батюшка выразился: – Какой это разбойник? Кабы знали судьи-то его строгие… – Но сказать о том, что священник узнал на исповеди от преступника, он не мог ни судьям, ни жителям.

Приходили многие в острог поглазеть на чудище лютое, атамана Устю… но все обманулись… Молодой еще человек с бледным и худым лицом не был страшен, а был жалок. Зашел однажды в замок и старик, крепостной человек господ Засецких, и пожелал видеть атамана Устю, так как слухи, ходившие о нем в городе, не согласовались с тем, что когда-то он, Терентьич, знал и видел…

– Да нешто ты атаман Устя? – воскликнул он, когда поставили пред ним разбойника. Хоть и много изменилось лицо это, а все-таки старик тотчас признал его.

– Я… Я – Устин, атаман низовский.

– Помилуй… Да ведь ты есаулом был. Меня, в Яре-то, из заключения выпустил и от смерти спас, добрый человек… Атаман ваш был, сказывали молодцы ваши, злой оборотень… И пропал, сгинул, сказывали они мне, после убиения и утопления бедняги безвинного, да и, почитай, еще малого ребенка… что я выходил!.. И похоронить по-христиански нам его не пришлося.

– Нету, старый человек… Все то пустое бреханье… То был не оборотень, а горемычная душа, мной же погубленная. А я разбойник Устя…

– Диво дивное!.. Да и горе-то горькое… горькое! – всплакнул в тысячный уже раз дядька Терентьич.

– А скажи мне опять, будь милостив, – заговорил острожник, вдруг задрожав всем телом, – скажи опять, как надысь сказывал, когда я тебя на волю из Яра выпускал… Побожися мне, что капрал не собирался ту девушку на казнь выдавать.

– Верно, соколик, верно… Вот как пред Господом Богом. Мне скоро умирать, не солгу. Да что тебе это? Чего застряло? Чего опять переспрашиваешь? Ныне уж все равно… Не вернешь ничего…

– Нет, не все равно… Мне умирать вот надо… Так не имел он в мыслях ее на позорище и казнь вести сюда?..

– Нет, вот тебе, говорю, Бог Господь! Помнится мне тоже, за малость до того, как ваши пришли да его потащили на смертоубийство, он сказывал: «Много я, Терентьич, видал всяких девиц, всякого звания, а ни разу ни одна у меня сердце не захватывала, вот как эта… Отстою я ее в городе… А не отстою, в Москву к царице поеду и в ноги брошусь…»

Острожник дрожал всем телом и всхлипывал, закрывая лицо руками, закованными в тяжелые кандалы.

– Прости и ты меня, старый человек! – повалился он в ноги Терентьичу…

– Ты супротив нас не виноват… Или уж это все таково темно, что и не уразумеешь ничего.

Присудили атамана Устю ввиду важности злодейств его: умерщвления бунтовского солдат команды царской и лютого убиения дворянина при «еройском» исполнении порученной ему должности, к колесованию и после того отрублению головы.

И пред казнью на высоком помосте, среди площади, кланялся народу атаман Устя земно, на все четыре стороны, говоря:

– Простите окаянного, народ православный!

– Бог простит! Бог простит! – многие кричали из толпы.

А там растянутый уже на колесе, как быть должно, вдруг застонал разбойник и чудно выговорил, будто сам себе:

– Прости меня, Устя…

Отрубленную голову атамана Усти воткнули на длинный шест и носили по городу в устрашение жителей.