Текст книги "Доктор гад"

– Непрофессионально – это целыми днями пялиться на её шею и не замечать, что у дуры душа съехала куда не надо! – кричала на него подруга. – Убери коробок, горе всемирное! Я услышала, как она это делает, и окончательно поняла, что она…

– Оставь нас наедине, Равила, – глухо попросил молодой человек, разглядывая следы от ремня на спине маминой воспитанницы. – Пожалуйста. Спасибо.

Когда за Равилой с грохотом захлопнулась дверь, Эдта повернулась с нему с красным лицом и туго сплетёнными на груди руками. Он вдруг вспомнил, как она исцарапала себе руки после смерти матери. Эдта наказывала себя за то, что сделала – или не сделала.

– Что там случится? – сразу спросил он. – Что случится с этими лечебными делами «Хвойника» и всем, что ты сказала?

– Душескоп запатентуют, вот что случится, – прошептала она, а её ногти впились в плечи и поползли вниз, оставляя следы на коже. Рофомм схватил её за кисти и с силой дёрнул на себя, не давая девушке себе вредить. Ниже лица он старался не смотреть. – Неважно, что случится, ведь его запатентуют, он тебя прославит…

– Почему? – Рофомм встряхнул её, понимая, что уже почти не чувствует перед собой ни девушки, ни этой комнаты, даже сам себя не чувствует. – Почему ты это делаешь? – он и слов своих уже не чувствовал, словно их говорил чей-то посторонний рот. Он прижался губами к её ладони, словно бы видя себя со стороны – как Равилу через душескоп.

– Потому что, – она зажмурилась, отвернувшись, – потому что я люблю тебя, Рофомм. Я люблю тебя.

Он бы сказал, что он её любит куда дольше, чем она его, но говорить он больше не мог, а Эдта Андеца сжимала в руке пятнистую гремучую змею.

На Серебряной Черте ему рассказывали о подобном – с солдатами случалось такое после первого боя.

Офицеры этого не переносили, но не считали это дезертирством, и поэтому не казнили обесчеловеченных, когда те приходили в себя, а прописывали им палок. Случаи категорически не выходили за пределы военной части гралейской диаспоры, поэтому не стали достоянием науки. Так он рассказал Равиле, когда вернулись его человеческие конечности. Та снова принялась строчить в блокноте, у Рофомма было подозрение, что она ведёт его дело.

Ему удалось вернуться в себя только спустя два дня, а до того он ползал по дому, пытаясь осознать, во что вляпался. Он безумный, бракованный, склонный к саморазрушению – поэтому он должен быть один. Но за что? Ведь ему так холодно, думал он, забираясь Эдте под блузу. Змеиное тело сохраняло все человеческие чувства, даже привычные зрение и слух, но отчего-то хотелось куда больше тепла, чем обычно. Она пускала его себе под одежду, а ещё под ночную сорочку, где он елозил по возлюбленной, сжимая кольцами её груди и щекоча чешуёй между бёдер.

– Из тебя плохая змея, – шептала она, когда он склонял треугольную морду над её лицом, – нормальная змея постоянно высовывает язык. А ещё не лежит на спине.

Он лежал на спине, жёлтым брюхом кверху, с папиросой в пасти, ожидая чьей-нибудь доброй руки со спичкой – как правило, Джер ему помогал. Джер говорил ему о красоте. Говорил, что напишет их вместе, когда Рофомм будет человеком.

Она тоже если не безумна, то не в порядке, осознавал он, ползая по её телу. Делает себе больно, чтобы очиститься, – сектантский метод. Остановить её нельзя – но проконтролировать можно. Если будет жить в Кампусе, сделает с собой что угодно. А под его присмотром такого не будет. Неприлично, говорит? Приличным это сделать очень легко, додумался он, засыпая подле неё.

Проснулся он в своём теле, при всех руках и ногах. Эдта, в сползшей ниже ключиц сорочке, сидела рядом и водила кончиком пальца по волосам у него на груди. Одеяло она стащила и разглядывала его наготу.

– Нравится? – он ухмыльнулся. Дамы всегда говорили, что он красив, ему было плевать. Но Эдта – другое дело.

Он приподнялся на локтях и сел рядом с ней. Он, должно быть, небритый, и зубы надо почистить, но Эдте было всё равно. Она обвила его руками, пока он целовал её, стягивая ночную сорочку с истерзанного ремнями и лезвием тела.

Эдте он не стал заливать, что она у него первая, ей нужно было от него другое. И ей он сказал, что любит её.

Писатель прислал Равиле несколько билетов на «Взаперти», приложив письмо благодарности, и она на время отстала от друга и его проклятия, теперь уже точно уверенная, что и контракты не за горами.

– Всё у вас будет хорошо, – говорил Джер. – И ты, гремучий друг, получишь свой контракт и сможешь позволить себе цирюльника, кота и жену.

Лоннел да Кенфери, нервный и подозрительный из-за паршивого отношения шеф-врача «Хвойника», первым делом спросил, что ему будет, если он зачем-то выкрадет лечебные дела, рискуя работой и даже сертификатом.

– Представлю тебя своей сестре, – ответил Рофомм. Тионна отбрила всех женихов и поскандалила с папенькой, и тот сказал валить в столицу и без мужа не возвращаться. – Троюродной. Незаконнорождённая дочь генерала Вергуса, Тионна Рицеса, – уточнил он, видя, что Лоннел уже готов спросить, как его, обычного, пусть и качественного молодого человека, пустят в семью с гербом, да и родной сестре Рофомма было на тот момент всего семь лет.

– Значит, – он жадно прищурил болотные, прямо как у мамаши-наперсницы, глаза, – я тебе – пациентовы дела, а ты мне – породистую даму? А если я ей не понравлюсь?

– Ну что за чушь, Лоннел, ты же Сын Высоты, – ухмыльнулся Рофомм. Кожник успокоился. Он был потрясающе тщеславен. Его даже не беспокоило, что Тионна может не понравиться ему. Рофомма это тоже не беспокоило – Тионна неведомым образом походила на омму да Кенфери.

С покладистым, хитрым Лоннелом шальная девка уживётся, а вот со свекровью – никогда.

Генерал дал ей с собой визомер – рамку со стеклом с отметками и насечками там, где должны находиться черты пропорционального лица. Визомер с собой в театр и на балы носила знать в Принципате и их конфедератские родственники, и Лоннел, когда на него наставили стекляшку, подтаял от восторга. Тионна, прихлёбывая вино, попросила родича замерить кожника «по-братски». Телесные параметры следовало выслать в Акк папеньке на одобрение.

– Ну если только по-братски, – Рофомм занёс пальцы над рулетками и штангенциркулем. – Раздевайся, приятель.

– Ты же незаконнорождённый? – девушка оценивающе изучала его сухой стройный торс. – Я тоже, но я – это другое.

– Конечно же, я незаконнорождённый, – лениво протянул кожник, стягивая с себя одежду. Он быстро осваивался и подбирал нужные ноты. – Моя мама зачала меня от стрелка на День Высоты. Говорит, подралась за него с тремя женщинами.

– Сын Высоты, – одобрительно кивнула Тионна. – А папаша мне всякую дрянь притаскивал. А этот ещё и доктор. Чего ты мне раньше не сказал, что у вас тут такие особи, Рофомм? Одна претензия – ты бедный. Бедным быть крайне не советую. Я не пробовала, но, говорят, ничего хорошего, особенно в Гоге. Познакомлю тебя с южными блудоделами, чтобы ты перестал быть бедным. В Гоге вся верхушка только и делает, что сношается, а потом бегает по кожникам. Будешь светским доктором, чтобы мне не пришлось работать.

Как только генерал, рассмотрев телесные параметры Сына Высоты, дал добро на брак, Лоннел одним днём уволился из «Хвойника» и уехал в Гог, ни с кем не попрощавшись. А в тот же вечер почтовая вигони, гружёная кучей папок, скреблась копытом по крыльцу Дома-с-манекеном.

Не все пациенты «Хвойника» болели чем-то постыдным. Но чиновник из Патентной Конторы и ещё тринадцать человек пытались вылечить там блудные болезни. После публикации «гнойного списка» в «Жёлтой ленточке» четырнадцать известных и уважаемых граждан – чиновников, шеф-артистов популярных театров, всемирщиков, писателей – потеряли посты и семьи, а восемь из них покончили с телесным, в том числе и сотрудник Патентной Конторы.

Рофомм и Равила снова обратились за патентом – их вёл уже другой чиновник. Им ответили, что принято первичное положительное решение, так как «душескоп» являет собой всемирно-прогрессивное изобретение и причин для отказа в патенте не обнаружено.

Когда им обоим прислали контракты, он наконец-то решился. Он теперь спал с Эдтой каждую ночь, ненароком проверяя, как заживают её порезы и бледнеют синяки – больше она ничего не решалась с собой делать. И лишь после самокончаний «гнойного списка» он слышал, как она плачет в своей комнате. Когда по случаю массового принятия новых коллег в должность на Больничной дуге устроили ежегодный «Бал свежего мяса», Рофомм прислал к Эдте портниху, чтобы та сшила ей платье.

Шеф-врачи на торжественной части уже были пьяные, и Легцес, схватив обоих любимчиков за плечи, поведал коллегам, что в его отделении прибыло гениев. Эдта улыбалась, хлопая, а где-то поодаль стоял мрачный и одинокий Дирлис с бокалом фруктовой гоночной. Он был вовсе не в восторге, что ему теперь придётся каждый день видеть врага на Больничной дуге.

Как и все мужчины, Рофомм волновался – но не больше человеческого. Ему не грозило сегодня потерять свою суть. Ведь Эдта не простая женщина, которой с ним не по пути, она оказалась такой же, как он.

– Веди меня сквозь пустоту, – произнёс он ритуальную фразу варков, прижавшись бровью и веком к её ладони. Девушка кивнула, но молчала, словно чего-то ждала. – Ах, верно, – вспомнил он и развязал кушак. – Держи.

– Звёзды на нём вышью, – прошептала она, забрав кушак, и поцеловала жениха в губы.

На балах в Больничной дуге обычно заключались помолвки – сразу после получения должности следовало жениться, так считалось в их сообществе. Поэтому никто не стеснялся целоваться, а старшие коллеги хлопали их по плечам и поздравляли с помолвкой. Дирлис, наблюдая всё это, кривил до того страшную рожу, что казалось, будто его отравили. Наконец Рофомм не выдержал.

– Шорл, – тихо проговорил он ему на ухо, подкравшись сзади. Дирлис вздрогнул и медленно повернулся к нему. – Я видел душу, у меня есть душескоп. Пока что только видел – но мы сможем и оперировать её, найдём способ. Сможем лечить самые раненые души. Я не понимал, почему ты такая скотина, пока сам не влюбился. Теперь-то я знаю. Я верну её тебе. Вылечу и верну.

* * *

– Способ мы нашли, – продолжал он, безысходно вращая на пальце цепь от часов. – Заключили контракт со всемирным посмертием. Перевели старые свитки, а Дирлис был первым, кто отважился заговорить с мёртвыми голосами. Он принёс свою жертву – решил быть последним в своей врачебной династии. А ведь его предки вытаскивали наконечники стрел из солдат сотни и сотни лет назад. А я – я плату уже внёс, мне нечего было отдать. Контракт – сложная и болезненная штука. Мёртвые дали нам с коллегами силы исцелять там, где почти неизлечимо, и умерщвлять без боли, где неизлечимо вовсе. С легализацией контракта в телесном законодательстве возникли… сложности – в той его части, что касалась доброкончания, убийства милосердия. Но благодаря некоторым… способностям Эдты мы всё же сумели убедить Администрацию. И у меня в полную силу заработал душескоп, через него стало возможным оперировать души. Я вернул Дирлису его даму. Сейчас они женаты. Она бесплодна – сектанты выпотрошили её. Так что некому продолжить династию. Шрамы, конечно, никуда не делись, но Дирлис зарабатывает достаточно, чтобы кутать её в эшфенское кружево с ног до головы.

Она бы его и так любила, но ему надо показать, что он тоже. Равила, – он мрачно усмехнулся, – вдруг поняла, в чем её жертва – она никогда не родит дочери. У неё было уже два выкидыша, оба женского пола. Ирония в том, что до контракта и жертвы она могла рожать кого вздумается. Эдта – то ещё чудовище.

– Зачем ты водил к ней мужчин? – не удержался Дитр. – Я смотрел время этого дома, тут было много всего…

Ребус зашипел и по-змеиному повернул к нему голову. – У тебя какие-то проблемы со своим полом, Парцес? Ты боишься мужчин? Боишься за свою мужественность при виде голого мужика? Или возбудиться при виде голого мужика? Или ты просто ханжа?

– Ты это заливал господам, которым потом диктовал, что делать с твоей женой?

– Господа, – он ухмыльнулся куда-то в пустоту, – меня обожают. Это для мудаков с Больничной дуги я доктор гад, а эти называют меня звездой прогресса и всем таким прочим. У Эдты особая работа с волей – одна ночь, и они уже меня обожают как самое тёплое воспоминание. Она давит, – он провёл длиннопалой пятернёй по лицу, – на чувственность. Но самое главное – то, кем были те мужчины. Только один был из наших – через год он стал шеф-редактором «Серебряного вестника». Другому понадобилось три года, чтобы занять место главы отдела медицины Департамента всемирно-нравственного соответствия. Но лучше всего – тот, что был во второй год нашего брака. Министр внутреннего порядка, господин Зинив. Любит нас с ней и всё, что с нами связано, – Леара довольно быстро стала при нём шеф-глашатаем полиции. А ещё их протекция, статьи, связи помогли воплотить в телесные законы всемирный контракт. Я делал вид, что ничего не понимаю, что я просто хороший гралейский муж, который таскает в зубках безделушки и мужиков своей жене, но я всё понимал. Я такое же ржавое дерьмо, Дитр, как и все остальные здесь.

– Это всегда было ради выгоды? – еле скрывая отвращение, поинтересовался он.

– Нет, конечно. Иногда это были столичные красавцы – актёры, танцоры, наперсники. Всем нашим хлыщам я запрещал целовать жену в губы или каким-либо иным образом притрагиваться к её рту. Так что видишь, какие-то границы у меня всё же есть, – он дёрнул краем рта. – Это же посторонние люди, это не то, что было у родителей с Барлем. Там была дружба, там была любовь. Друг у меня имелся – но женщины его не интересовали, поэтому с Эдтой он только пил. А она и его меня лишила.

Ребус с каждым словом говорил всё тише, а его одиночество теперь уж совсем невыносимо ощущалось затхлым болотом. Дитр не знал, что ему ответить.

– Он отправился в плавание вокруг континента на пароходе. Когда корабль проплывал мимо северного берега, где пустыня, Эрль решил атаковать его из пушек со всемирно усиленными ядрами – Эрль хорош, настоящая машина для убийств. Ядра летели дальше, чем обычные, и разили сильнее. Шеф-шкипер только успел отправить альбатроса в ближайший форт. «Эрль на берегу, ядра, да растворимся мы», – вот что написал. А Эдта – Эдта всё это видела наперёд. И всё равно позволила Джеру сесть на тот корабль. Зачем, почему, за что, я у неё спросил. Она ответила, что судьба его расходилась двумя узорами. Не сядь он на корабль, продолжил бы работать художником, влип бы в репутационный скандал, и слава бы его угасла. А так он растворился всемирной известностью, его будут упоминать в учебниках как мастера нового базиса. Джер, можно сказать, станет бессмертным. А мне от этого не легче – мне нужен живой друг, а не бессмертный. Кто она вообще такая, чтобы решать, кому жить, а кому умирать? Она всегда решала, считала, что может. Считала, что порезы и следы от ремня на спине очистят её посмертие. Не очистят – она такое же ржавое дерьмо, как и все остальные здесь. Тянула меня куда ей надо, пока любила, а потом бросила. Ты-то хоть меня не бросишь, условный господин Парцес?

Дитр Парцес многое отдал, чтобы так просто менять время в поисках хозяина тени, который сможет с ней справиться. Он отдал всю свою жизнь – жену, друзей, карьеру, он больше не существовал как гражданин. Его даже не рождалось, он стал пустотой. Всемирное посмертие прикоснулось к его сущности ледяным напоминанием, а тень болезненно извернулась на дне его души. Я же уничтожу тебя, доктор гад, ответил бы Дитр Парцес, я буду последним другом в твоей прокуренной жизни. Но вместо этого он ответил:

– Да куда я от тебя денусь, Ребус?

3. Человек и его тень

Город, и без того из-за времени и истории имевший другой облик, с туманом так и вовсе сделался неузнаваемым. Кернерский дуб в сквере у Блестящей дуги, который к рождению Дитра уже спилили, ловил фиолетовыми ветками-лапами клубы тумана, а под ним равнодушно позевывала журналистка, общаясь с полицейским, пока его коллеги вытаскивали из петли самоубийцу.

– Ваши глашатаи разрешили освещать только треть самоубийств, – говорила она. – Так что не знаю, дадут ли вообще об этом напечатать. Ну а с другой стороны – о чём ещё писать? Что у нас вообще происходит, кроме самоубийств да бандитских погромов?

– Ты журналист, ты и скажи, – хмыкнул полицейский. – Наша Листра теряет хватку – они там наверху перецапались все, она бегает по Администрации, пытаясь сохранить мужу карьеру.

– Серьёзно? – оживилась журналистка. – Я слышала что-то подобное от девочек из префекционного пула, но им, похоже, запрещают много рассказывать.

– Да нечего там рассказывать. Префект хочет вечный срок. Его поддерживают почти все конфедератские Министры, кроме Улдиса. Конечно, это неприятно, когда против тебя армия. У Листры муж – старший зам Улдиса, ну и… Да тьма с ними, это их нормальное состояние.

Знаешь, что ещё слышал? Наших разгоняют. Но не всех, а только отдел Особой бдительности, – поведал полицейский. – Но есть мнение, что их куда-то переводят, а не увольняют. Создают что-то вроде тайной милиции, даже пригласили специалистов из Доминиона обучать…

– Да ну? – журналистка прищурилась и перевернула листок в блокноте.

– Это слухи, Силера, и я тебе ничего не говорил, – быстро проговорил он. – Поболтай с ребятами из центрального отделения полиции. А ещё лучше – с мелочью из Министерства внешних сношений, те ещё сплетники. Но ты всяко не этим занимаешься…

– Я занимаюсь всем.

Дитр хотел пойти совсем в другое место, но туман будто его не пускал, а тень, прекрасно снюхавшись с серым маревом, дурманила взгляд. Повороты оказывались тупиками, образы домов путались, а дороги он едва мог узнать по целому рою фонарей, которые теперь были обязаны зажигать экипажи даже в дневное время. Туман чуть отступил от его взора, и Дитр понял, что очутился в Административном Циркуляре.

Это ему совершенно не улыбалось – тут были те, кто присутствовал на его процессе, его могли узнать. Тень потянуло на запах каких-то перемен, это было ясно, но пока что все казалось спокойным.

Вдруг послышался грохот и вскрики. Безумная повозка ехала на неприемлемой скорости по радиусу, стукаясь колёсами о тротуар. Люди разбегались, бросая от страха трости и хватаясь за юбки, а когда экипаж поехал прямиком в группку чиновников, собравшихся у вделанной в стену пепельницы, те бросились врассыпную. Лошадь вильнула прочь от стены, но экипаж врезался в здание на повороте. Одно из колёс отлетело и покатилось на дорогу, а несколько мужчин побежали стаскивать полоумного кучера с козел экипажа, который, разгоняясь, тянула за собой испуганная лошадь.

– Зачем? – ясно и отчётливо сказал кучер, а мужчины начали отчаянно подзывать к нему какую-то женщину в полицейском плаще с черепом.

Дитр, завидев даму, надвинул цилиндр на глаза. То была доктор Кеа, которую в своё время отстранили от его дела по взрыву на площади. Кеа с довольным видом плыла в тумане к новой жертве. Она вперилась в пустоглазого кучера, щурясь до слепоты, а тот как заведённый повторял свой вопрос каждые пять секунд.

– Зачем, говоришь? Мне кажется или у него и впрямь что-то вокруг шеи? Не видите? Да откуда вам… Не оформляйте, не оформляйте его! – она махнула рукой подоспевшим коллегам из патруля. – Долго будет, сразу ведите к гаду. Передайте, чтобы без меня не смотрели там.

– Сами потом будете разбираться с начальством, – недовольно сказал патрульный.

– Скоро ли это будет? Они все на своём сборище, – Кеа ткнула пальцем куда-то вверх, в сторону здания Префектуры. – Ведите, ничего вам не будет. Я беру ответственность на себя.

Увести его не успели – прямо на Префектуру двигалась группа людей в форме. Не смотря ни на кого вокруг, они шли как-то набычившись, военные и гражданские мундиры высоких рангов, спешили к крыльцу главного здания Конфедерации. Тень в душе Дитра заскреблась в предвкушении. Во главе группы шагала смуглая дама с рупором – кажется, шеф-глашатай полиции, Дитр видел её на своём процессе. Грохнуло, распахнувшись, окно эркера на высоком этаже, и прямо на крыльцо свалилось тело. Группа остановилась, а глашатай задрала кверху голову.

Закричали люди, выкрикивая какую-то знакомую фамилию, прохожие пытались подойти поближе, но группа у крыльца теснила их прочь. Доктор Кеа на миг отвлеклась от кучера, а тот уже брёл к крыльцу Префектуры. Глашатай подняла рупор.

– Всемирной истиной одушевлённая, я требую ответственных за посягательство на порядок и просвещённую бюрократию…

– Не слушайте, стреляйте ей в горло! – заголосили откуда-то сверху.

Грянул выстрел, но высокий чернявый мужчина, выставив руку перед горлом дамы, принял пулю в свою ладонь без единого вскрика. И военные, и чиновники достали пистолеты, а из открытых окон Префектуры показались дула.

Тень силой обратила взор Дитра на кучера. Теперь он видел то, что и Кеа, которая, поддавшись панике, как и полицейские рядом с ней, глупо хлопала глазами. Шею кучера обвивала пульсирующая серость, она выползала из глаз множеством нитей живой паутины, паутина тянулась к заговорщикам на крыльце, к окнам, где засели сторонники Префекта, к прохожим и всюду. Тень с любопытством расплетала паутину, направляя её на людей – посмертию ученого было очень интересно, что из этого выйдет. Кто-то завопил и понёсся прямо в стену. Один из военных вытащил саблю и начал бессмысленно рубить ей вокруг себя, задев пару товарищей, другие быстро отскочили.

Дитр на секунду очнулся, когда из окна выпрыгнул человек в мундире. Тень продолжала развлекаться, фиксируя в своём не-разуме реакцию каждой жертвы.

– Идём, идём отсюда! Уходим! – рявкнула глашатай. Соратники без возражений последовали за ней, но один за другим останавливались, когда их настигало проклятие.

– Хватит, – тихо приказал женский голос у Дитра над ухом. Сущность наполнилась болотной вонью, и тень сжалась, отпустив проклятого кучера – теперь серая дрянь действовала уже по своей воле, разя всех подряд. – Пошли со мной.

Он шёл словно слепой, не видя зданий и людей, но он видел туман глазами, которых у него больше не было, глядел в червивое небытие, закутавшее город своим смертельным саваном. Его вела за руку женщина, которую тени больше всего в посмертии своём хотелось вскрыть живьём и бесконечно купаться в её теплоте.

– Здесь стойте, – его толкнули на что-то твёрдое, он ударился затылком и снова стал видеть. Битый булыжник, огромные двери для повозок, крюки, через которые тянулись капсульные канаты и шнуры для вызова полиции и пожарных, – это был Технический Циркуляр. – Парцес, объясните мне, – из тумана перед ним выглянуло тонкое длинноносое лицо Эдты Андеца, – почему в вас чужая сила? Почему я шла за одним, а нашла вас? Он вами управляет? Как?

– Госпожа, я не…

– Как? – прошептала она, приблизив к нему лицо. Тень оскалилась в каком-то кровавом возбуждении. – Я и сейчас его чувствую. Я с детства знаю эту ярость. Он её всегда сдерживал, а тут развернул в полную силу.

– Вы сама всегда и всё видите и знаете, – выдавил он, чувствуя, как её рука обвивает его пояс.

– Нельзя видеть всё и знать тем более. Я вижу обрывками, но очень ясно и далеко. Чтобы в точности распутать узор какого-либо события, мне требуется много сил, а у меня их нет, я же не всемирщица. Но то, что я точно знаю, – это его сила разрушила площадь, это его руки дёргали за туманное проклятие, это он…

– Это я и моё проклятие, госпожа Андеца. О ком вы вообще говорите? Кто – он? – тихо спросил Дитр, хотя абсолютно точно знал ответ.

– Чё, обжимаемся? – проговорил грубый голос с сильным южным акцентом, и в ту же секунду Эдту оттащили от Дитра, а самого его прижали к стене и приставили нож к горлу. Цилиндр слетел с головы и укатился по грязному булыжнику к заколоченному крыльцу.

Их было двое – коротко стриженные, одетые в дикую мешанину из рабочей одежды и каких-то обносков, явно бывшие каторжники.

– Сытое щло, – человек, державший Дитра, принялся ощупывать его карманы в поисках бумажника и часов. – У бабы есть чё?

– У бабы много чего есть, – сально ответил второй. Эдта стояла прямая как столб, не пытаясь сопротивляться, даже когда её хлопнули по бедру. – Этого расчерти, а бабу обмушляем в частном.

Говорили они на глюме, бандитском языке, но бывший шеф-следователь прекрасно понимал, что с ними хотят сделать. Тень всемирщика криминальной лексикой не владела, но поняла, что сейчас лишится вместилища, а притягательную женщину осквернят. Дитр упал на колени под ноги к бандиту, который ещё ничего не успел понять и стоял с занесённым ножом. Дитр схватил его за колени, под которыми тут же треснули сухожилия совокупными силами человека и его тени. Пока первый вопил на земле, Дитр бросился на державшего Эдту головореза. Женщина, воспользовавшись замешательством, отскочила подальше и кончиком туфли выбила нож из руки бандита. Приложив неудавшегося насильника головой к кирпичной стене, Дитр наступил первому на руку. Убивать ему не хотелось, в отличие от тени, он не был кровожаден, но и не был больше полицейским и мог вершить гражданскую казнь.

– Дайте, пожалуйста, нож, – попросил он у Эдты.

Та протянула ему клинок, а Дитр уложил бандита на бок, соединив его ладони. Эдта спокойно наблюдала за гражданской казнью, но когда нож вышел из сложенных ладоней, схватилась за грудь, словно её замутило. Дитр направился ко второму.

– Я раньше был полицейским, этого мне делать не позволялось. Но теперь имею всемирное право на такое. Как и вы, – он чуть наступил на ладонь валявшегося без сознания головореза, и та раскрылась веером. – На вашу честь покушались, можете вернуть долг, – он протянул женщине нож, и тут Эдта не выдержала и согнулась пополам, отвернувшись к стене.

– Простите, – пробормотала она, утирая рот платком.

– Вы же были замужем за врачом, я думал, вам плевать на кровь, – удивился Дитр, а она лишь мрачно усмехнулась. Конечно, глупо предполагать, что даже жена хирурга не боится крови, ведь не берут же они своих дам в операционную. Однако Ребус организовал дома целую лабораторию и невесть чем там занимался, могла бы и привыкнуть. – Пойдёмте домой, тут небезопасно, – он вытер кровь об одежду каторжника и подобрал цилиндр с земли.

Эдта говорила, что не хочет «к нему», пыталась надавить Дитру на волю – слабо и неуверенно. Наверное, потому что сама не особо хотела сопротивляться и её тянуло в дом, где она прожила столько счастливых лет.

– Тут был разгром, – прокомментировала она, оглядев чистый атриум с отремонтированной лестницей. – Вы убрали?

– И пианино новое купил. Если в голове порядка у него нет, то пусть хоть дома будет. Проходите. Я бы вам налил вина, но пришлось вылить всё спиртное – сам-то я спокойно без него обхожусь, но я тут не один. Вам сварить «одинокой горечи»?

– Спасибо, но мне в последнее время от неё плохо. От травяного отвара не откажусь.

Она явно скучала по дому, понял Дитр по тому, с каким удовольствием она прикасалась к перилам и проводила ногтем по желобкам в стенных панелях. От неё на всемирном уровне разило гнилыми растениями – и Дитр понял, что так пахнет разбитое сердце. Он усадил её в столовой, а когда вернулся с дымящимися кружками, дама сидела, вытянув руки на столе ладонями книзу, и, изогнув статную шею, глядела в окно, за которым ничего не было видно, кроме словно бы живых завихрений тумана.

– Там конец, – надломленно сказала она. – Стране конец. Просвещённой бюрократии больше не будет. Переворот не состоялся. Его пыталась возглавить моя сестра – то она была с рупором. Хотели помешать принятию закона и поставить наверх Улдиса, а Префект с Министрами выбросили его из окна. Они бы всё равно нашли кого поставить – но эта мгла устроила там настоящую мясорубку, перебили и заговорщиков, и тех, кто был за Префекта. Сестра сейчас бежит из страны с теми, кто остался. Но уже завтра, поверьте, в тумане станет ещё опаснее.

– И что же вы будете делать? – Дитр поставил перед ней кружку, и женщина обхватила её ладонями.

– Пойду на работу, – она пожала плечами, отвернувшись от окна. – Затем в Кампусный Циркуляр – узнать, как продвигаются исследования тумана. Мне ничего не грозит, я серый лацкан, таких не трогают. Быть может, я попаду в опалу, но самое страшное, что случится, – меня уволят.

Она чуть подула на отвар и отпила, пристально изучая Дитра своими красивыми, унаследованными от Эрца-Скорпиона глазами. Тень купалась в её взоре, чувствуя себя высоким, выше других, сверхчеловеком, но смотрела Эдта на бывшего шеф-следователя Дитра Парцеса.

– Раньше я бы порадовалась, что у него снова появился друг, да ещё такой как вы, – сказала она, протянув к нему руку. Дитр хмурился, разглядывая её ладонь на своём локте, но, когда женщина попыталась погладить его по щеке, он отпрянул. – Я вам не нравлюсь. Он, похоже, научил вас меня ненавидеть. Я и сейчас чувствую его ненависть…

– Ничего вы не чувствуете, – Дитр отдёрнул локоть и уложил её руку обратно на стол. – А Рофомм вас любит. Он себя так не любит, как вас. За что вы его бросили? Он не был жестоким мужем, жадным тоже. Пить он начал, когда вы к нему охладели. Как правильно сказала доктор Лорца, чтобы вас наказать. Вы шли за него замуж, прекрасно зная, что он чудак. Вы знаете его с детства, он силами своими всемирными делился с вами, любя вас как друга, а затем как свою даму. Что с вами случилось? Надоело быть женой гения?

Она мотнула головой, схватила себя за запястье и глухим от волнения и страха голосом принялась рассказывать. Это случилось незадолго до тумана, который она уже успела узреть в недалёком будущем. У тумана было тревожное начало и не было конца, и Эдте предстояло соорудить такой материал для Министерства, чтобы они не догадались, откуда она узнала о тумане. Голова кипела, и когда муж прислал ей капсулу с запиской о том, что скучает, она с радостью вырвалась к нему со службы в обеденный перерыв. Как и водится, пока они любились у него в кабинете, она старалась увидеть как можно дальше и яснее – в моменты острого эмоционального напряжения это всегда получалось лучше. Взгляд резал туман и нёсся по столице, его словно что-то притягивало. И она увидела площадь, увидела, как она рушится, как тьма беззвучно сотрясает кирпичи. Она вдохнула эту тьму, и в тот же момент муж прошептал ей, как он её любит. Эдта не ответила, снова закрыв телесные очи и открывшись запределью. Мужа в этот момент она чувствовала как нельзя лучше – и здесь, на письменном столе в кабинете, в себе, рядом с собой, и там – в этой тьме, в трещинах обречённых зданий.

«Быть того не может», – подумала Эдта, но вдруг что-то лёгкое и трепещущее потянуло её на себя, приглашая оглянуться. Она никогда не видела ретроспективы, даже не читала об этом – всемирщики не глядят назад, только вперёд.