Текст книги "Доктор гад"

– За что я, по-вашему, получил после войны орден Границы Всемирной? У меня пропал билет до Акка, я должен был уехать сегодня, – сообщил он. – Но даже если бы я мог выбраться, я бы всё равно никуда не уехал. Они приносят почту без перебоев, знаете ли, – он издал уродливый, душераздирающий смешок. – Твари таскают газеты ровно, как и положено. Но доколе будут в сознании те, кто их кодирует? Я подписан на четыре газеты, и сегодня мне принесли лишь одну, один лишь «Союзный гранит». Поезд, идущий из Акка в столицу, сошёл с рельс, перекрыл все движение. В технике ли дело или в паровозной команде, не говорят. Ну а вам-то чего нужно? Дайте угадаю – вогнутые лупы? Ну что же, без ассистента, – он дёрнулся, – смогу только завтра.

– Я буду вам ассистировать, – предложила она. – До вечера управимся? Отлично.

Вирцела уселась на пол около диванчика, задумчиво разглядывая труп.

– Не знаю, кем стану, когда вырасту. Но потом все равно тоже стану мёртвой. Интересно, а как это – быть мёртвым?

Гиэ и Равила переглянулись. И мастер оптики ответил:

– Да никак.

* * *

От вони медицинского хладона в носу хотелось блевать, но блевать уже было нечем, и поэтому его просто выворачивало наизнанку куда-то вбок. Упасть или отбежать он не мог – привязали к стулу, поэтому приходилось пачкать чей-то ковёр.

– Закончил? Ты, вытри ему рожу, – приказал мужской голос, и ему тут же принялись вытирать рот какой-то жёсткой тряпкой. – Эр номинно, омм Ребус.

– Ага, – буркнул он, ёрзая на стуле. – А теперь развяжите, мне неудобно.

– Тебя, пожалуй, можно, – задумчиво протянул человек напротив него. – Если будешь хорошим докторишкой и не доставишь нам проблем. А этого – лучше не надо, какой-то бешеный шахтёрский выродок.

Рофомм плохо соображал из-за страшной головной боли и слабости, но одурманенное сознание сумело различить в сером пятне слева шевелюру Парцеса. Кто-то заботливо дал ему попить и прополоскать рот, стало чуть полегче: Подкаблучнику не нужен был сонный собеседник.

С тех пор, как интерн медицинского отделения Рофомм Ребус видел его в тюрьме, бандитский шеф успел облысеть, но отрастил себе ухоженную чёрную бородку. Кафтан на нём был простой, вышивка была лишь на кушаке, как и у всякого женатого гралейца. Жена, хлопающее глазами создание, была при нём, расположившись рядом на диване. Из длинного разреза юбки выглядывала её тощая нога, а колено своей унизанной серебряными перстнями лапой накрыл Подкаблучник.

– Он-то чего тут делает? – Рофомм кивнул на Парцеса.

– Стащили его с твоей бабы, – с улыбкой сообщил Подкаблучник. – Решили, что пригодится.

Рофомм повернулся к Парцесу и впервые за их общение увидел растерянное, почти глупое выражение лица – прямо как у Паука, когда тот гадил в астры. У Парцеса была крепкая стройная шея и мускулистое тело, на таких плечах Эдтины ноги смотрятся превосходно – он бы поглядел, не будь этот человек Парцесом, жуткой холодной тварью, которая пришла из ниоткуда, чтобы его уничтожить. Эдта сидела тут же, её не стали так жестоко связывать, как мужчин, просто перемотали бечёвкой запястья. – Лучше б ты этого типа дома держал вместо своего кота, доктор, – продолжал бандит. – Голыми руками убил одного, отклонил пулю, обезоружил второго и уложил ещё двоих.

– Эррил, он симпатичный, – жена подёргала Подкаблучника за рукав кафтана. – Хочу его, а не этого алкаша. – Он веллэр, дура, – шикнул на неё муж и щёлкнул по щеке. – Никаких чужаков, поняла? А то, что ты этого не хочешь, – я тебя понимаю. Ты, доктор, упрямый упадочник – это ж надо так постараться проблудить весь серебряный блеск, что вышлифовывали тысячелетиями! Да ещё и тупой как пробка, я б к тебе лечиться не пошёл. Кто же держит дома незакодированного кота?

– Это тебе посмертие твоих дубин рассказало, что у меня кот не закодирован? – хмыкнул он.

– Нет, их трупы с развороченными шеями. Ты увёз их на свалку – думаешь, в тумане и впрямь ничего не видно? Кому надо, те видят, а бабы из полиции нравов очень хорошо за тобой следят. Думаешь, они сами решили все рюмочные от тебя позакрывать? Мне не нужен неконтролируемый пьющий… партнёр. Ты не вызвал полицию, а отвёз, казалось бы, убитых на легальных основаниях людей на свалку, да ещё и лица им щёлоком посыпал. Сразу стало понятно, что кот у тебя без корочки. Поэтому от женщин он тебя не спасёт – можно было, не боясь, посылать не пятерых мужиков, а двух баб с баночкой хладона…

Парцес в отчаянии застонал:

– Ты идиот, Рофомм, какой же ты идиот!

– Зато на тебя, уважаемый, спустили пятерых – от тебя за сотнешаг разит хорошей гогской бойней, – бандит дёрнул своими чуткими до опасности ноздрями. – Ты, верно, из полиции? Даже не из убойного – из особой бдительности, так ведь? Но всё равно ты блудливая скотина – лезть к чужой бабе без ведома хозяина, руки бы тебе пробить.

Парцес дёрнул привязанными к ручкам кресла запястьями и сжал кулаки, Подкаблучник усмехнулся, пригладив бороду.

– Ты, Эррил, дикарь и деревенщина, – спокойно промолвил Рофомм. Откуда-то вновь взялся его мягкий низкий голос – а он уж думал, что горло прожёг безвозвратно и больше не сможет петь. – Раньше у бандитов был стиль, взять хотя бы её папеньку, – он кивнул на бывшую жену, у которой глаза были по пять виалов. – А сейчас что? Я тебе как профессионал заявляю – ты жалкий извращенец, которого, похоже, в детстве насиловал родной па…

Подкаблучник щёлкнул пальцами, и всю видимость закрыло чье-то тело, и тут же Рофомм задохнулся от боли. Он бы согнулся пополам, но был привязан к креслу, и поэтому лишь терпеливо шипел.

– Ещё! Не по лицу, – предупредил Подкаблучник. – Породистых по роже бить – всемирное нарушение.

Удары сыпались по груди, по животу, пару раз грохнули по коленям – кажется, чем-то деревянным, боль уже была где-то далеко, там, на земле, а он сам был высоко, выше всех, снаружи всех измерений. И вдруг удары прекратились, и Рофомм снова вернулся в избитое, болящее тело.

– Я вот долго удивлялся, как у такого папаши вырос ты, – в руках у бандита уже была какая-то папка. Рофомм знал эту папку, на корешке рукой Равилы было выведено «Объект Р.Р.». – Он был, говорят, как водосвинка – гордый, ленивый, настоящий аристократ. То ли дело ты. А вот когда парни обыскали кабинет твоей подруги, нашли это. Многое другое тоже, но потом. Я удивляюсь, почему ты дружишь с бабой, которая уже лет десять исследует тебя как препарированную лягушку – и как она дружит с тобой, ведь ты настоящий урод с бракованными мозгами. Мне больше всего понравились записи, где ты откровенничал, как в детстве отгонял от своей мамаши мужиков. Одному ты рассказал байку, что твой батя скоро вернётся с каторги, где он сидит за поджог казармы на Серебряной Черте. Но моё любимое – как ты ходил с ножом за художником-упадочником, который как-то раз предложил твоей матери попозировать нагишом, пока тот не попытался надрать тебе уши, чего твоя маменька не стерпела. Знаешь, омм, извращенец-то у нас как раз ты.

Рофомм почувствовал страшную, изуверскую злобу – этот ублюдок посмел насмехаться над его любовью к маме, первым и самым чистым чувством в его жизни. Ему конец, мучительный конец.

– Но ты-то ладно, то, что ты душевнобольной, вся столица знает. А вот клиенты у тебя… Чего там только нет! Одни любят, чтобы их стегали и терзали, другие просят исцелить от влечения к маленьким мальчикам, третьи так и вовсе жрут собственное…

– Ты пытаешься шантажировать меня лечебными делами влиятельных клиентов, так, что ли? – лениво протянул он. – Ну давай, погляжу, как ты будешь справляться, если настроишь против себя золотые лацканы.

– Не против меня. Против тебя, Ребус, – Подкаблучник откинулся на спинку дивана. – В тот раз, когда опубликовали дела пациентов этого… «Ельника», кажется? «Хвойника», да – когда вышли в прессу их дела, все винили администрацию здравницы, а никто даже не подумал, что там временно работал нынешний муж твоей кузины, как раз кожник, имеющий доступ к информации о пациентах с блудными болезнями. Ребус, у меня, думаешь, глашатаев своих нет? Я тебя на пустоту помножу, тупица. Или не тупица? Папаша твой лишь притворялся дурачком, быть может, ты такой же. Как, скажи на милость всемирную, ему удавалось вкладываться только в выгодные предприятия? Я изучал историю его деятельности…

Рофомм еле стерпел, чтобы не взглянуть на Эдту. Но она держалась хорошо, она умела врать и умалчивать.

– …и до войны своими игрищами в Доме Бумаг он чуть не разорил свою семью. А после войны вдруг стал исключительно успешен. Это его на фронте научили прогнозу доходности ценностей? Или всё дело в браке с твоей мамашей? Аудит ценностей расследовал это дело – да ты и сам знаешь, – но ничего не нашёл. Ни связей кого-то из твоей семьи с сотрудниками Дома Бумаг, ничего. Но ведь не может человек быть так всемирно успешен! Ты, доктор, наверняка знаешь, в чём было дело. И если ты не отучился ещё разговаривать по-человечески, и мы с тобой сможем…

Рофомм выдал длинное и витиеватое ругательство на гралейском, которое в примерном переводе означало «плод трехколенного инцеста с медузообразными гениталиями, от которого рождаются мёртвые хвостатые дети», и бандитского шефа наконец перекосило. Он снова щёлкнул пальцами и указал на Парцеса. Громила с остриём в руке направился к замершему в ужасе эцесу.

– Сначала он, потом твоя баба, – процедил он. Громила стукнул Парцеса по костяшкам, расправляя кисть на ручке кресла, и прицелился. – Ну что, обсудим?

Уж кому-кому, а Парцесу протыкать ладони точно не пристало, это Рофомм, несмотря на непонятно откуда взявшуюся ненависть, прекрасно понимал. И вообще, никто, кроме него, не смеет трогать Парцеса, это его проблема и только его, думал он, распутывая мстительные щупальца всемирной злобы. Мучительный конец.

– Я тебя уничтожу, – просто ответил он, и приёмная шефа этнической банды огласилась воплями ужаса и боли.

Острие ринулось в обратную сторону и вместо ладони Парцеса влетело в глазницу громилы, тот с визгом отскочил, обливаясь кровью. Визжала и жена Подкаблучника, спасаясь от огня, которым вспыхнул его кафтан. Горели трое других громил в приёмной, сгорали заживо, мечась по комнате и попутно поджигая мебель и занавески.

– Да мы тут сгорим! – вскрикнула Эдта и сразу закашлялась от дыма.

Ребус скалился во все зубы, а отблески пламени плясали в его почерневших глазах, он явно наслаждался. Злить маньяка было особым искусством, Подкаблучник им не владел – в отличие от Дитра Парцеса, которому сейчас страшно не хотелось сгореть заживо. Он вперился взглядом в жену (или уже вдову) Подкаблучника и звонко произнёс:

– Омма, послушайте, пожалуйста.

Та вздрогнула и повернулась к нему, его спокойствие передалось и ей. Дитр Парцес в своё время был прекрасным руководителем, его подчинённые не поддавались панике даже в подобных ситуациях.

– Вытащите у того человека клинок из глаза и освободите нас от верёвок, – сказал он, и женщина чётко последовала его указаниям. Воля её оставалась свободной, но раз так вежливо просят, почему бы не помочь? С двенадцатой по счёту оммой да Лицери редко кто бывал вежлив так искренне. А ещё этот человек сделал так, что она перестала бояться. – Эр коммо, – Дитр быстро вытащил пистолет у одноглазого трупа, пока кто-то бросался из окна, а кто-то вслепую выламывал дверь кладовой. – Там много людей? Поможете нам выйти?

– Конечно, – кивнула она и спокойно пошла, подобрав юбки, пока её муж догорал на полу вместе с ковром. – Иди сюда, маньячина, – Дитр сгрёб Ребуса за шкирку. Тот с оскалом наблюдал за бандитом, бьющимся о дверь кладовой, хотя огоньки уже подбирались к полам его кафтана.

Вчетвером они вышли в просторный, уставленный посеребрёнными консолями коридор, навстречу им уже топали люди. Увидев странную группу, возглавляемую женой шефа, они встали как вкопанные, а потом один крикнул, что омму держат в заложниках, пусть стреляют по седому. Дитр нырнул за дверной косяк, который тут же треснул от пуль. Эдта попыталась спрятаться за консолью, но Ребус стоял, мирно выставив пятерни и все так же полоумно улыбаясь.

– Его сожгите, – новоиспечённая вдова ткнула пальчиком в одного из бандитов. – Я слышала, как он назвал меня кривой.

– Омма, у вас нездоровая жестокость, я это вам как врач говорю, – пропел он, пока бандиты подкрадывались к ним. Один схватил его за грудки и прижал к стене, он что-то кричал товарищу о «седом», но вдруг умолк и осел на пол. – Горячих сновидений, – пожелал шеф-душевник, обернувшись на огонь, который из зала перекинулся на гобелены в коридоре.

Второй бандит отвлёкся, и Эдта швырнула в него вазой, Дитр добил пулей в сердце. Они сбежали по лестнице и вырвались через парадный вход, Дитр расстрелял остолбеневших от неожиданности караульных. Вдова Подкаблучника подбоченившись наблюдала за пожаром и цокала языком, подсчитывая страховку.

– Омма, где мы находимся? – спросил Дитр. – Нас везли с завязанными глазами.

– Это город Винар, он примыкает с запада к Зелёному Циркуляру. Если вам нужно куда-то ещё, вон там площадь, где стоят экипажи, – она махнула рукой влево. – Сотнешаг прямо, и вы на месте. Но вы можете не уезжать, – она улыбнулась Дитру. – У вас красивые ресницы.

– Спасибо, это для защиты от снега, – пробормотал он.

– Муж мне никогда не разрешал ни с кем спать… полноценно, ну вы поняли. Может, останетесь всё же?..

– Омма, он не останется, – вклинился Рофомм. – Ваш муж был известный на всю диаспору изувер и женоненавистник. Я очень рекомендую вам завтра навестить нас в Голубом Циркуляре. Булыжный радиус, дом восемь. Скажите, что от меня.

– Голубой Циркуляр – это же для бедных, – она поморщилась, когда он протянул ей визитку.

– Цены у меня не для бедных, поверьте. Там уже все догорели, советую вызвать пожарных, не то лишитесь дома.

– Пожалуй, вы правы, – звонко произнесла она и пошла к сигнальным цепям.

Спальные города столичной агломерации были небольшими, до площади было рукой подать. Половину пути они молчали, пока Ребуса вдруг не прорвало.

– Да что со мной, проблудь?! – он схватился за волосы и вжался лицом в согнутые руки. Он остановился, поняв, что идти больше не может. – Что за ужас, Дитр, что со мной творится? Почему всё горит?! Я за неполную пару дней убил несколько человек, чуть не убил одного и чуть не изнасиловал и не придушил собственную жену!

– Я тебе не… – начала Эдта, но Дитр жестом велел ей умолкнуть.

– Меня боится мой кот, а ещё, – он отнял руки от лица и поднёс дрожащие пальцы к глазам, – я вижу, как горю – в зеркале – горю! А тело… моё тело, оно сопротивляется, но это жрёт его, я хожу с трудом, меня наизнанку выворачивает, из носа… Да опять, опять, видишь! – почувствовав, как защекотало над верхней губой, он вытер кровь, а та снова потекла тонкой струйкой. – Во мне словно какая-то ядовитая гниль, я начинаю ненавидеть всех кругом, даже тех, кто раньше нравился, я словно… – он растёр кровь между пальцами. – Урод.

– Давай доедем до дома, и я тебе все объясню, – Дитр тронул его за плечо, но Ребус отшатнулся. – Пошли. Надо до темноты успеть.

На площади, где стояли экипажи, гудела оглушающая белая тишина. Кучера недвижимыми фигурами сидели на козлах, хотя обычно они толпились с папиросами у небольшого пятачка с удобными лавками и столиком, за которым распивали бодрящую настойку и высматривали клиентов. Площадь была словно нарисованная. До них не доносилось ни ржания, ни запахов общественной конюшни, здание которой, широкое, просторное, теперь спряталось в мутной пелене.

Дитр, поёживаясь, чувствовал, как на них оборачиваются один за другим, двигая лишь шеями, а не корпусом, как нормальные люди. Ребус, вытаскивая из кафтана жёлтый врачебный флажок, подошёл к ближайшему экипажу и осведомился о доступности. Дитр и сообразить не успел, когда одержимый возница ринулся вперёд с потрясающей быстротой, и в следующий миг его руки сжимали ворот кафтана. Рофомм дёрнулся, освобождаясь от хватки, а Дитр тут же почувствовал, как сзади кто-то с силой сжал его плечо. Прыжком он развернулся, и тут же перед ним возникло пустое лицо одержимого человека, который явно не спал и не брился уже несколько дней.

– Зачем? – сказал человек и снова попытался его схватить.

Где-то рядом вскрикнула Эдта, послышался звук падающего тела. Ругаясь и тяжело дыша, к ним подскочил Ребус, на которого шёл кучер, перебирая пальцами как шахтенный слепец. Дитр с размаху ударил кого-то кулаком в лицо и тут же развернулся влево, откуда к ним шли другие одержимые.

Послышался цокот – демон в одном из одержимых решил направить на них двойку, чтобы забить их копытами. Цокот учащался, и все трое бросились врассыпную, избегая давящих копыт и хватающих рук. Дитр упал на четвереньки и тут же перекатился обратно, когда возмущённая лошадь подняла на него окованную ногу. И вдруг его схватили жестокие в своём неведении руки, потянув куда-то наверх, и Дитр дёрнул ногой, чувствуя, как заехал в чью-то грудь.

Можно было извернуться, выхватить пистолет и начать отстреливать одержимых. Но это всего лишь люди, которым не повезло с туманом, нельзя стрелять по ним, этого он сделать не может. И тут же руки одержимого начали смыкаться на его горле, выдавливая дыхание. Дитр взял его за лоб и ударил затылком о ближайшее колесо. Хватка ослабла, и он вскочил с земли. Одним лишь чудом он уловил дыхание подкрадывающегося из-за экипажа человека и тихо перебежал к другой повозке. Где-то послышалась мужская ругань – очевидно, Ребус отбивался от напавших на него одержимых. Но туман словно бы стал гуще, и где сейчас они с Эдтой, Дитр не знал. Он затаился у экипажа, оглядываясь кругом. Соседняя повозка была в трёх шагах, но Дитр с его острым зрением не мог различить даже цвета ручки её двери. Где-то снова что-то упало, и до него донеслось лошадиное ржание. Туман врал с расстояниями и направлениями, понимал Дитр. Быть может, они совсем рядом, а может – на другом конце площади.

Если он куда-то двинется, то наверняка наткнётся на кого-то из них, площадь не такая уж большая. И не успел он придумать, в какую сторону ему стоит бежать, как звякнуло стекло, и из окошка экипажа высунулась рука, схватившая его за горло. Остатки стекла впивались в руку, но одержимый не обращал внимания на боль и кровь, впиваяся ногтями в шею Дитра. Он рывком отцепил от себя пальцы, оставившие на коже широкие царапины. Рука продолжала шарить в тумане, хватая пустоту, и на запястье бешено звенели браслеты. Дитр потрогал шею, которую пыталась изувечить рука одержимой женщины, и ринулся наутёк.

На него падали тела с распростёртыми объятиями смерти, и он всякий раз прыгал в стороны. Лошади, нервничая от происходящего, становились на дыбы, избивая всех, кто к ним приближался. Дважды в Дитра чуть не заехало копыто, но он увернулся. Руки хватали его за плащ, но скользили по ткани, а те, что пытались его придушить, порвали ворот рубашки. Кто-то вцепился снизу в его лодыжку, и он чуть было не упал, но изловчился и побежал дальше.

Что-то высокое темнело на одном из экипажей, какая-то чудовищная химерическая фигура, очертания которой менялись в тумане. Дитр уже подумал развернуться прочь, когда понял, что фигуры там две – два человека стояли на крыше, сливаясь в единый силуэт.

– Сюда беги, сюда! – крикнули ему, и он из кончавшихся сил припустил к спасительной повозке.

Её облепили одержимые, они карабкались с козел на крышу, стояли на ступеньке, хватаясь руками за выступы, а Рофомм с женой отбивались от них ногами. Эдта где-то раздобыла кнутик и стегала им по краям крыши.

Дитр на секунду замешкался, не зная, что ему делать дальше, но вдруг понял, что кнут у неё не просто так. Он схватил за ногу одержимого, стоящего на козлах, и бросил его на землю, отбил кулаком другого. Эдта без лишних просьб спрыгнула с крыши и схватила вожжи. Дитр не переставал отбиваться от нападающих, где-то сверху грохнулся на одно колено Рофомм, потерявший равновесие. Экипаж с трудом набирал скорость, выезжая на радиус, одержимые вцепились в экипаж, не желая падать на булыжник. Дитр, держась рукой за край, сшибал кулаком всех, кого мог.

– Разверни экипаж! – крикнул он Эдте.

– Держаться, – скомандовала она и резко потянула на себя вожжу.

Повозку шатнуло, и двое одержимых слетели на булыжник. С крыши донеслась отчаянная ругань Ребуса, который чудом успел уцепиться за выступ и не упасть. Кто-то уже схватил его за ногу и тянул вниз, тот из последних сил сопротивлялся.

– Веди прямо, я его сейчас сниму, – сказал он, и женщина кивнула.

Избегая бешено вращающегося колеса, Дитр прыгнул на ступеньку и пошёл, держась за раму кабины. Одержимый не держался ни за что, кроме ноги жертвы, которую он тщился стащить с крыши. Вдруг маленький, предназначенный для больших скоростей экипаж наскочил на что-то, и Дитр едва не упал, но успел схватиться за раму.

Колесо прошлось по ноге, обожгло кожу. Проглотив боль, Дитр распрямился и ударил кулаком по ручке двери, толкая её вперёд. Та распахнулась и ударила одержимого по лицу. От неожиданности демоническое сознание заставило его разжать руки, и он слетел на землю. Нога доктора пропала из виду, а испуганные лошади, потеряв груз, побежали быстрее, чем следовало бы, Эдта их не останавливала. Кто-то зацепился за ручку двери с другой стороны, и та скрипела в петлях, таща за собой тело.

– Стреляй по нему! – крикнул с крыши шеф-душевник.

Дитр запрыгнул на крышу, чтобы оттуда было легче прицелиться. Экипаж трясся, и выстрелить так, чтобы никого не прикончить или не изувечить, было тяжело. Дитр целился в основание ручки, за которую схватился одержимый. Первый выстрел ушёл в пустоту, и лишь со второй попытки ручка треснула под пулей, и тело державшего её грохнулось на булыжник. Рофомм тут же, с удивительной для больного человека грацией запрыгнул с крыши в открытый экипаж, Дитр сиганул следом за ним. Карабкаясь по ступеньке, он вернул Эдте кнут, а затем забрался обратно, где Ребус уже стащил с себя кафтан и шипел, потирая избитую бандитами и одержимыми грудь. – Она беременна, – Дитр кивнул себе за спину.

– Чего? Быть того не может, зачем ей…

– Ты её давно без одежды не видел. Она уже вовсю беременная, говорит, что это сын. Твой?

– Оскорбительный вопрос, – Ребус скривился. – Конечно, мой. Всё, что рождается в семье, принадлежит мужу. Если ты имеешь в виду, я ли отец, то, скорее всего, нет. Наверное, Иар Кациль, шеф-счетовод одной конторы роста. Приятный мужик, ноги крепкие, выразительный нос, это часто у ирмитов. Попросила бы меня, дура, я бы договорился об аборте, – он полез за папиросами. – А если вздумала рожать, то вдвойне дура со мной разводиться – как с её жалованием можно кого-то вырастить? – он запыхтел дымом. – Чернявый первенец в серебряной линии, вот проблудь, Барлуса меня убьёт!

Дитр расслабился было, решив, что Ребус угомонился, но тому вдруг надоело курить, он выбросил папиросу в окошко и опасно прищурился.

– Кто я, Парцес?

– Я же сказал, давай доедем…

– А кто ты? Кто ты такой?! – он схватил Дитра за грудки и вжал в стенку экипажа. – Рушишь город, лезешь в мою семью, лезешь в мою жизнь! Это из-за тебя, точно знаю, – Ребус встряхнул его, Дитр не сопротивлялся, хотя даже стукнулся затылком. – Из-за тебя я схожу с ума хлеще, чем обычно! А ещё ты вздумал без моего разрешения…

Дитр положил ему руки на плечи и мягко опустил обратно. Ребуса, похоже, знобило – тени страшно не нравился Дитр Парцес, а ещё меньше нравилась их дружба.

Экипаж замедлил ход и остановился у самого крыльца. Эдта, растрёпанная, в порванной юбке, соскочила с козёл и молча пошла в дом.

– Бесполезная куча шерсти, кастрировать бы тебя, – ругнулась она на Паука, и котёнок, не понимая, что он сделал не так, виновато прижался к полу.

В доме была только одна ванная комната, что в годы студенческих попоек, конечно, было неудобно, но вполне годилось для семейной жизни. Пока Рофомм мылся в душе, страшно жалея, что нельзя взять с собой спичечный коробок (в душе отлично думалось), Эдта включила воду и полезла в ванну. Он вышел из душевой и окинул её взглядом – она и впрямь была в положении.

– Вздумаешь меня топить… – она взяла со столика у ванны трофейный пистолет.

– Нет, – тихо ответил он, обтираясь полотенцем. Ему было стыдно, что любимая женщина видит его таким запущенным, исхудавшим и одрябшим. Но она смотрела на него хоть и напряжённо, но без отвращения. – Не пялься.

Эдта фыркнула и отложила пистолет.

Парцес невозмутимо стучал на крыше, занимаясь слетевшей сточной трубой. Он перелез через изгородь и, сгруппировавшись, сидел на самом краю, ловко орудуя инструментами. Почти беззвучно, как умеют лишь чешуйчатые и гибкие твари, Рофомм вылез на крышу в пяти шагах от Парцеса. Туман был нынче до того невыносим, что с крыши не было видно даже соседнего здания. Туман хорошо ложился на седой затылок Дитра, и какой-нибудь Джер мог бы сказать, что это из его головы выходит дымка. Воспоминание о друге где-то глубоко дёрнулось, но всемирной ностальгией не стало, потому что другие мысли занимали ум Рофомма Ребуса.

У цилиндра манекена Парцес оставил некоторые инструменты, вот этот молоток должен подойти. Пальцы крепко сжимают рукоятку, но крыша куда вернее. Внизу внутренний дворик, там газон, но дом довольно высокий – десять шагов, самое то, чтобы убить даже крепкого и мускулистого Парцеса. А если он не помрёт сразу, то тут-то и пригодится молоток, нужно будет быстро спуститься и добить.

«Я не могу убить его всемирным способом, у меня контракт, – говорил он себе, и его внутренний голос теперь стал мягким, низким и певучим, как у наперсника. – Я не могу даже овладеть его волей и заставить сброситься с крыши, это же Парцес, он сложноуничтожим. Я не смогу остановить его сердце, обесчелове-читься и отравить его змеиным ядом, сжечь до головешки или сделать что-то иное. Я выше и крупнее, но я интеллектуальный сотрудник, а он профессиональный боец. Парцес в два счета сломает мне каждую кость. Он меня уничтожит, если я не успею сделать это первым».

Рофомм, аккуратно ступая по траве, стал подкрадываться к увлечённому работой человеку. Парцес его не слышал и не замечал – одной рукой он забивал крепление, а другой держался за изгородь, опасно перегнувшись. Если ударить внезапно – сначала молотком, потом ногой, можно будет ошеломить его и сбросить с крыши, никто из соседей и не заметит в этом тумане. Парцес даже не успеет заорать, но даже если заорёт – кто тут только ни орал, все привыкли. Он может волевым усилием заставить человека молчать – он же не убивает его, а всего лишь заставляет закрыть глотку, всемир не примет такое как нарушение контракта. В предпосмертии ослабевший Парцес подчинится и не станет сопротивляться кольцам чужой воли.

«Зачем?»

Рофомм остановился, ослабив руку с молотком, а Парцес всё так же невозмутимо возился со сточными трубами, на корточках переместившись к следующему креплению.

«Не явись он из ниоткуда, Эдта – прекрасная зеленоглазая радость – не ушла бы от меня. А он с ней ещё и спит без моего дозволения», – догадался он и снова стиснул молоток.

Он крался к новообретенному врагу, рассчитывая удар. С первого раза он, быть может, его и не убьёт молотком. Он доктор, он знает, куда бить, но он не военный и не полицейский и не уверен, что сможет правильно нанести удар. Есть вероятность, что он оступится, и Дитр на него обернётся и бросится отбиваться. Тогда главное – быстро столкнуть его с крыши.

Так думал врач, аккуратно подкрадываясь к намеченной жертве, а глаза его щурились, высматривая самую лёгкую для удара точку сквозь прохладный туман.

И вдруг что-то тёплое и сильное затормозило его тело, но сделало это так, что он не споткнулся, а лишь застыл на месте с молотком, балансируя носком домашней туфли. Тёплое и сильное окутало всю его суть, словно он был маленьким при всех свои ста девяносто одном ногте роста и широких плечах и груди. Оно предлагало ему гигантское всемирное рукопожатие и объятие, какого Рофомм не знал в своей жизни.

Парцес вдруг приподнялся и, покрепче взявшись за изгородь, махнул кому-то на радиусе.

– Дверь открыта, заходи! – крикнул он, а затем спокойно, как и всегда, повернулся к Рофомму, который так и не успел убрать молоток за спину. – Равила вернулась.

Он отложил инструменты и перемахнул через изгородь, направляясь к Рофомму, тот отшатнулся. Тепло становилось нестерпимым, ему нельзя в тепло, понял он, это человеческое, слишком человеческое. В голове застучало, ему казалось, что он слепнет.

– Ты же этого не хочешь, перестань, пожалуйста, охотиться на меня с молотком или с чем-нибудь ещё, – Парцес забрал у него молоток и поставил на место. – Во-первых, не хочешь. Во-вторых, не сможешь – и дело не в том, что тебя учили чинить людей, а меня – убивать. Просто всякий раз, когда ты пытаешься меня убить, всё выходит с ровно противоположным результатом.

Женские руки юрко вынырнули из-под его подмышек, и Эдта прижалась к его спине, сквозь тонкую ткань халата он чувствовал биение её сердца. Он схватил её за кисть и прижал к лицу, а нутро взорвалось новой болью – и то болело не тело, то болела сама душа, которая, как ему было хорошо известно, цепляется к каждой телесной клетке.

– Я родился куда позже упадка, я и впрямь родился в год, который ещё не наступил. Я впервые тебя увидел живьём, когда был курсантом офицерской школы, а ты уже стал чудовищем. По правде говоря, я сначала думал, что ты им и родился, но я же ошибся, верно?

Он рассказывал ему страшные небылицы, но изобретатель душескопа уже научился принимать недействительность со всеми её причудами. В другой жизни без контроля и тепла он стал жутким маньяком, который крушил и сжигал всё вокруг под предлогом чистки, пока сам не разбился о Дитра Парцеса. А во второй жизни – в слепом отцовском обожании и ощущении собственной неполноценности из-за незаконнорождённости он вырос в политикана-разрушителя. И лишь потом Парцес догадался помочь ему ещё до рождения и спас Лирну Сиросу от голодной смерти. Это была сущая ерунда, это был самый страшный его сон. Порой доктор и впрямь задумывался, кем бы стал, повернись его судьба так и эдак, чего бы добился, если б вырос, скажем, сиротой. А теперь он знал – лучше б не знал.

– Она в тебе, – мягко говорил Парцес, приближаясь к нему. – Тень тебя другого. Стороннее одушевление, которого у тебя никогда не было. Тень принесла с собой огонь и мощь, но она же сводит тебя с ума, заставляет ненавидеть и уничтожать. Тени не нравится, что ты любишь эту женщину. Ей не нравится, что я твой друг. Ты хочешь справиться со злом, повелитель звёзд? Хочешь, мы вместе его уничтожим?