Текст книги "Доктор гад"

– Вы тоже. Я помню, как вас ранило, – он провёл рукой по её лодыжке, – вот сюда. Мне было очень жаль вашей ноги, я боялся, что вас ранило в кость и нога больше не будет такой стройной.

– Нет, – проговорила Нарла, голос у неё сделался вибрирующим, как когда она пела. – Пуля попала в мясо. Были, конечно, проблемы, но я быстро восстановилась. – Она поднялась на локте и другой рукой пригладила волосы юноши. – Ты уже такой взрослый, Рофомм. Почти мужчина.

Он отнял её руку от своих кудрей и поднёс к губам. Завтра и здесь будет много мёртвых людей, и он всю ночь провёл, стараясь это забыть.

* * *

– Сколько ей было? – осведомился Дитр.

– Тридцать два.

– А тебе, стало быть, четырнадцать. Прибить бы за такое, – он поморщился, а Ребус пожал плечами. – Твоей сестре сейчас сколько? Посмотрел бы я на тебя, если бы к твоей сестре полез тридцатилетний…

– Это другое, она девочка, – рыкнул на него шеф-душевник. – Я ей от таких кинжал подарил, она с детства знает, куда колоть. У меня были пациенты… жертвы детоблудней, – его болезненно передёрнуло. – У нас девочкам дарят кинжал на первую кровь, но извращенцы, как известно, дожидаться не станут. Я не смогу всегда быть рядом, она должна сама уметь себя защитить. Она очень добрая, хорошенькая. Ты видел её?

– Видел. Похожа на тебя, только ты бледная гадина, а она – красавица. Не будь она в два раза младше, подумал бы, что вы близнецы.

– Крепкая порода, серебряная кровь.

В другом времени и в другой жизни у Рофомма Ребуса был брат – и тот его взаимно терпеть не мог. Он не был ему родственником по крови, вдруг понял Дитр. Зачали его не от Урномма Ребуса – такое часто случается в гралейских семьях, «наследственное разнообразие», как они это называют. Здесь же его отец, до того, как первая жена забеременела непонятно от кого, развёлся с ней ради Лирны Сиросы. Здесь же и сейчас доктор Рофомм Ребус имел любимую сестру, которая была так похожа на него и на их отца.

* * *

Наутро он обнаружил, что в захламлённой квартире что-то изменилось – в частности, пропала Нарла, которая увела дочь в образовательную детскую группу, а также расчистился один из столиков, и там стояла холодная бодрящая настойка и скудный завтрак из зачерствелого хлеба и томатного варенья. К завтраку прилагалась записка. Чтобы добраться до столика, Рофомму пришлось надеть ботинки, потому что расчистила поверхность Нарла весьма условно, просто свалив всё на пол. Стараясь не наступать на медные брошки с поломанными булавками, погнутые перьевые наконечники, дырявые веера и пустые конверты, которые она зачем-то хранила, юноша прокрался к столику. Конечно же, ему впервые дама оставляла наутро записку, потому что ранее дам у него не было, но он думал, что даже Нарла могла бы составить её чуть красноречивей.

«Преятного апетита, доброго утра, преходи вечером с другом, будут офицеры – ему понравиться. Ушла с Эдтой, затим на рботу, готовим потр. вечер. Нарла», – сообщила ему записка его первой дамы. Рофомм с трудом смог понять, что она имела в виду «патриотический вечер», Нарла была необразованной. Она работала с десяти лет, а в пятнадцать сбежала из Гога в столицу, где после года мыканий, к своему счастью, нашла Скорпиона. Пожёвывая на ходу хлеб, он отдал ключи привратнику и пошёл ловить экипаж.

Манекен снова не работал, но и продавщицы не было, и тут Рофомм вспомнил, что сегодня выходной. «Не завтра, – с жуткой сухостью во рту вдруг подумал он, – сегодня». Он не знал, говорить ли кому-нибудь, что где-то здесь, в столице, скоро окажется диверсионный отряд. Он бы выглядел глупо, рассказывая о том, что девочка, которая научилась определённому аспекту теории всемирных сил, вдруг увидела непонятно где (и не вполне точно, в столице ли вообще) много трупов. Его бы просто засмеяли, даже поверь они в то, что девочка действительно всемирно видит, – куча трупов в военный год, подумать только!

Джер был очень понятлив. Женщины его, похоже, не интересовали, но он всегда чувствовал, кто кому симпатичен. Джер сейчас был бы похож на паука, если б пауки умели ухмыляться.

– Ну и как тебе?

– Не понимаю, о чём ты говоришь, – холодно ответил Рофомм, поняв вдруг, насколько он щепетилен. – Сегодня патриотический вечер в игорном доме. Мне велели взять тебя с собой, потому что там будет много офицеров, – сообщил он, а Джер просиял.

Они пришли до начала программы, но почти все уже собрались. Среди гостей были только офицеры, причём не последнего ранга. Рофомм увидел, что Нарла, которая уже вышла на сцену в золотом в цвет волос платье и перчатках со стальным отливом, склонившись с помоста, беседует с самим Верлом Улдисом, который не потрудился надеть парадный мундир, а остался почти что в боевом наряде, разве только из уважения непонятно к кому повязал себе шейный платок. Улдис был из тех людей, о которых не пишут плохо даже реакционные газеты, чтобы не подорвать его боевой дух. Было объявлено, что Улдис возглавит оборону Технического Циркуляра столицы, если это, конечно, потребуется. На него возлагали большие надежды, он вселял в людей отвагу.

Рофомм вдруг подумал, что если Нарла выбирает таких мужчин, как Верл Улдис, то и он сам чего-нибудь да стоит. Джер, похоже, подумал то же самое и ткнул друга локтем, кивая в сторону знаменитого офицера с довольно понятной ухмылкой.

– Ещё хоть слово… – пригрозил Рофомм, но не успел окончить фразу, потому что к ним, расталкивая людей пузом, приближался Веллог.

– Он ещё и курит! – возмутился управляющий.

– Сегодня больше не буду, – успокоил его юноша, затушив папиросу в пепельнице. – Что у тебя с официантами, Веллог? Зачем ты напялил кафтаны на бедных южан?

Официанты сменились в полном составе. Они были высокие, со скуластыми лицами и крепкими прямыми носами. Кафтаны на них смотрелись нелепо.

– Это наши с тобой сородичи из Принципата. Сегодня в честь особого вечера дал ребятам отгул. Это очень важно для поддержания боевого духа офицеров, – Веллог погладил себя по груди, словно там были ордена, – знать, что нас поддерживает соседнее государство.

– Они не с Серебряной Черты? – удивился Рофомм.

– Нет, настоящие гралейцы из Принципата, – надулся Веллог.

– Да и на фауну Серебряной Черты они тоже не похожи, – подал голос Джер, и, прежде чем Веллог успел высказаться о том, что Джер такой мелкий, а уже явный извращенец, Рофомм заявил:

– Они и говорят-то с каким-то театральным акцентом, прям как актёры в пьесе «Два дурака, румпель и селёдка». Обвели тебя, дядя Веллог, потому что ты не видел нормальных гралейцев даже в зеркале.

– Послушай-ка меня, омм, – Веллог разъярённо ткнул юношу пальцем в грудь, – я гралеец поболее, чем ты, – на целую четверть. Не бурли мне тут, не то велю ничего крепче «одинокой горечи» тебе не наливать.

– Уж не больно-то и хочется, – пробормотал Рофомм вслед удаляющемуся Веллогу, водя пальцем по губе. Желание пить отбивало то скребущее и давящее чувство, о котором он теперь постоянно грохотал коробком. Оно мешало даже осознать, что он впервые побывал в постели с дамой, оценить, насколько ему это понравилось.

Вечер и впрямь был особенным – мало того, что Веллог притащил каких-то мошенников, так ещё и Кувалда в кои-то веки допустил, чтобы в игорный зал проникли притонные девки. Наперсниц пускали везде и всегда, а вот странных девиц, которые лезли на колени к офицерам, Кувалда был видеть не рад. Он сидел в обществе двух своих здоровяков, рядом с помостом, но в тени. Вокруг смеялись военные, и «деловой человек» явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Джер опять завёл песню про гралейский легендариум и о том, что не знает, как телесный глаз видит обесчеловечивание.

– Да как обычное безумие, Джер, – раздражённо ответил ему Рофомм. – То, что в горах якобы до сих пор встречают странных и диких котов, что уходят от всех ловушек благодаря своему неживотному разуму, а их глаза смотрят прямо в душу – потому что это якобы бывшие охотники и дворяне, уставшие от жизни настолько, что решили кончиться в человеческом, не прерывая телесного, – глупости. Просто они не умеют отлавливать котов. А если кого-то так достали родичи, что он сбежал в горы…

– Если меня достанут родичи, я стану пауком, – Джер осклабился. – Только не шелкопрядом, а то мать с батей заставят работать, а обычным, который ловит мух в красивую паутину. Я б ткал её узорами, чтобы людям было жалко её смахивать. Паутину обрызгивали бы скрепляющим раствором и отправляли в галереи. А я был бы заявлен «Калейдоскопом» как «первый в мире паук-художник», у меня бы брали интервью, и я бы общался с журналистами кодами, выстукивая буквы лапками по бумаге, а моя глашатай бы им переводила. А ты б в кого кончился? – Я? – очнулся Рофомм. – Я – ни в кого. Я бы не обесчеловечился. Для этого нужна высокая, всемирная эмоциональность, а я душевный урод.

Джер было принялся его отговаривать, хотя наверняка порой и сам поражался холодности друга, как к ним подошёл официант в кафтане. Джер переключился на него:

– Омм, мы вот прежде, чем закажем вино, хотим спросить.

– Что вам угодно, господин? – вежливо поклонился официант.

– Мы обсуждаем обесчеловеченных, мы переводим старогралейские легенды, – сбивчиво затараторил Джер. – Вернее, мой друг их переводит, а я делаю иллюстрации. Нам очень важно для книги, мы не нашли в библиотеке фольклора об обесчеловеченных, но вдруг вам в детстве родители рассказывали сказки…

– Господин, – спокойно ответил официант, скрывая то ли раздражение, то ли ещё что-то, до чего Рофомм не мог добраться, потому что официант был всемирно, не по-официантски силён. – Я не вполне понимаю, о чём вы говорите. Мне таких сказок не рассказывали. Может быть, вы желаете что-нибудь заказать?

Джер велел принести ему гоночного сиропа, а Рофомм по-гралейски потребовал «одинокую горечь», как называли гралейцы горький отвар без сахара, спирта или сливок. – Эр коэлли? – вежливо приподнял брови официант в кафтане. – Ньер «цолле ан оннолос»?

– Горький отвар без ничего, – без улыбки объяснил Рофомм и воззрился на него самым пронзительным из своих взглядов. Официант вздрогнул и ответил ему тем же разрезающим небытие взором. Их сущности столкнулись там, где кончалась жизнь и начиналась пустота, и мощные, хлёсткие сполохи угрожающе вздыбились, обещая раздавить Рофомма как насекомое, если он ещё раз вздумает к нему лезть.

– Что-то ещё? – с непроницаемым лицом осведомился официант, и Джер махнул рукой, что тот свободен.

Рофомм, наплевав на обещание, закурил, пытаясь скрыть тревогу от самого себя.

Вечер начался, и на сцену выскочил Веллог, в кои-то веки довольный. Довольным, как подозревал Рофомм, он был сам собой, чувствуя себя патриотом Конфедерации и одновременно очень и очень национально идентичным как гралеец. Он поприветствовал военных и гражданских, собравшихся сегодня в ресторанном зале игорного дома, особо выделив господина Улдиса. Под аплодисменты офицер встал и отвесил несколько смущённых поклонов. Внимание выпадало ему часто, но он к нему так и не привык. Когда администратор закончил, на помост выскочили танцовщицы. Наряды на них были короткими, но с длинной, почти до пола бахромой, которая в бесконечном движении демонстрировала их ноги украдкой и блеском. Рофомм вежливо смотрел на танцовщиц, ожидая Нарлу. Джер не обращал на них внимания и пялился по сторонам, не забывая про блокнот и карандаш. Обнаружив глазами хороший профиль какого-то военного, он стал зарисовывать мужчину, одобрительно цокая языком.

Наконец вышла Нарла. Кто-то закричал ей, что она восхитительная золотая госпожа, однако певица прервала его своей одетой в перчатку рукой.

– Ни в коем случае! Я – стальная госпожа! И сегодня я пою для вас, как сталь поёт в ваших руках.

Официанты подливали вино, офицеры пьянели. Нарла ушла с помоста отдохнуть, и её снова сменили танцовщицы. Потом она вернулась и, приняв очередную партию комплиментов, принялась петь. Вечер становился расслабленным. У нескольких мужчин сидели на коленях девицы, одна даже пыталась подобраться к Верлу Улдису, однако он, явно нацелившись на Нарлу, быстро отделался от девушки.

Рофомм пил отвар на горьких зёрнах, и тревога его не оставляла. Свет от газовых рожков и люстры золотым потоком разбивался о его короткие, опущенные книзу ресницы. Зал освещался даже лучше, чем обычно, зал был золотым. Даже скатерти постелили золотые, и занавес поменяли на золо…

И едва он догадался, как послышался свист. Он бы никогда не подумал, что освистывают Нарлу. Освистывают совсем не так. Этот же свист был сигнальным. И, прежде чем Рофомм успел что-то сделать, закричала Нарла, которая видела весь зал со своего помоста:

– Они, это они! Здесь! – она протянула руку, указывая на одного из официантов, как вдруг раздался целый залп выстрелов.

Нарла упала на помост и больше не поднялась. Пули попали ей в грудь, в шею и в голову, и по помосту растекалась кровь. Но никому уже не было до этого дела, потому что в зале началась резня. Девки, сидевшие на коленях у офицеров, вдруг обзавелись ножами – не столовыми, а вполне себе боевыми кинжалами. Парочке удалось проткнуть своих кавалеров, другим – лишь ранить. Дюжий чернявый тип умудрился извернуться и отшвырнуть от себя женщину, мигом выхватывая пистолет. Пристрелив её, он ринулся на помощь товарищам.

Рофомм перевернул стол и бросился на пол, стащив следом за собой Джера, который ругался на чём мир телесный стоит испуганным фальцетом.

Доминионцы были плохи в правде и убеждении, не ведали они и административного контроля. Но в чём хороши были доминионцы, это в дисциплине и технике боя. Они были одинаково опасны с огнестрельным оружием, ножом и с голыми кулаками. У официантов кулаки голыми перестали быть быстро, они разбили бутылки и со стеклянными остриями бросились на конфедератских офицеров. Другие сразу же скинули кафтаны и вытащили пистолеты.

Кувалда, спрятавшись за спины телохранителей, отступал ко входу, но и их не пощадили. Одного убили почти сразу же, второй получил пулю в правую руку и попытался пристрелить обидчика левой, но доминионец всадил ему в глаз метательный клинок. Кувалда схватил стул и швырнул его в диверсанта. Тот, ловко поймав стул за спинку, размахнулся и несколько раз ударил им по Нерсу. Тот свалился на пол и еле дёргал ногой, но дышал.

Сразу несколько человек навалилось на Улдиса, за которым, очевидно, они сюда и пришли. Улдис отбивался саблей, потому что никак не находил момента вытащить пистолет – и доминионцы старались изо всех сил, чтобы этого момента у него не нашлось. Улдиса теснили в ту сторону, где за столом прятались Рофомм и Джер. Офицера подсекли, и он упал на пол, роняя саблю. Из его кобуры вылетел пистолет и, крутясь волчком, отлетел к перевёрнутой столешнице. Не успев сообразить, что он делает и должен сделать, Рофомм схватил пистолет и, высунувшись из-за столешницы, выстрелил в доминионца, который надвигался на Улдиса, занося трофейную саблю для удара. Пуля чудом попала ему в левый бок, Рофомм не стал его добивать, а лишь заорал, колотя рукояткой пистолета по руке Улдиса:

– Держите, держите!

Улдис схватил пистолет и, коротко и благодарно кивнув тому, кого он так и не увидел, потому что Рофомм как можно быстрее нырнул обратно за столешницу, стал отстреливаться от доминионцев, вскакивая на ноги и отбегая.

Военных Конфедерации было больше, но они не ждали нападения и к тому же были пьяны и расслаблены, а ещё, вынужден был признать Рофомм, куда хуже подготовлены, чем диверсанты Доминиона. Джер ни о чём не думал, он закрыл лицо руками и шептал что-то про свет всемирный.

Страх куда-то ушёл, осталось лишь раздражение – как тогда, когда убили Скорпиона. Только сейчас и Рофомм был старше, и раздражение было стократ сильнее. Юноша поднялся, а друг, очнувшись от ужаса, что-то несогласно завопил, хватая его за локоть, но Рофомм выдернул руку и вышел из-за стола. Доминионцев не сильно убавилось, зато от конфедератских солдат осталась лишь горстка живых, возглавляемых Улдисом. На помосте лежала мёртвая Нарла, а занавеска колыхалась, словно за ней кто-то был. Рофомм встал, на него никто не обращал внимания, потому что доминионцы были слишком заняты Улдисом, а тот – ими. Перешагивая через мёртвые тела и через мучительно кончавшихся людей, юноша шёл к помосту, у которого теснились Улдис с товарищами.

Из-за занавески вышла Эдта, которую сегодня мама взяла с собой в гримерку. Эдта видела золотой зал и много мёртвых людей на полу, а маму под ногами она не видела. Девочка прижала кулаки ко рту и завопила от ужаса. Один из официантов метнул в неё кинжал, который упал на полпути на помост. Диверсант резко развернулся к тому, кто остановил полёт его оружия, и наткнулся на мальчишку, который пытался прощупать его суть, первым догадавшись, что никакой он не гралеец. Остальные продолжали теснить военных, а неудавшийся убийца Эдты надвигался на Рофомма, который пятился назад, при каждом вздохе боясь споткнуться о чей-нибудь труп.

Когда-то в детстве его воли хватило, чтобы подчинить примитивного Кувалду, но этот человек не позволял творить с собой такого. Этот человек со всемирной силой треснул его по нездешним щупальцам, едва Рофомм успел подумать о том, как было бы хорошо, если б этот тип прямо сейчас располосовал себе глотку. Рофомм второй раз в жизни пытался заставить человека что-то сделать, и у него не получилось. Тот прицелился в него и сказал что-то на своём языке, и Рофомм понял, что и пулю его он не остановит и не отклонит. Диверсант напряг палец на курке – и вдруг взорвался.

Юноша медленно повернулся туда, где было их убежище за столешницей. Из-за столешницы выглядывал бледный, но абсолютно вменяемый Джер. В глазу у него лопнул сосуд, но это была небольшая цена за спасение друга. Рофомм, не замечая, как ошмётки чужой плоти кровавыми дорожками сползают вниз с его лица, пошёл к помосту, неся плоть телесную и всемирную суть, что когда-нибудь одушевит чью-нибудь отвагу или месть. Он плётками бил по волям чужеземцев, не пытаясь заставить их заколоть и застрелить себя, но мешая им, выбивая оружие из рук и давая преимущество Улдису, который трещал от своей нескончаемой доблести, что растекалась по душам солдат звенящей всемирной кровью.

Улдис убил своего противника, потому что рука у того рубанула совершенно не в ту сторону. Улдис удивился, но сразу же перепрыгнул к следующему. Другого убил ловкий чернявый офицер. Доминионцев начали теснить, а Рофомм стоял позади дерущихся, напряжённый и сосредоточенный. Он не справится ни с одним из этих людей один на один, но, когда с лица на них наступает конфедератский офицер, а сзади – чья-то всемирная помеха, убийцы не смогут обезвредить их обоих. Диверсанты выбрали офицеров и, быть может, даже и не поняли, чья сущность дёргала их за локти и рукоятки.

Когда прикончили последнего, Рофомм выдохнул, не сразу поняв, что на него смотрит Улдис. Улдис снял с себя шейный платок, и протянул его юноше.

– Спасибо, – прохрипел Рофомм, принимая платок и вытирая им лицо.

– Ты словно воплощённая всемирная пытка, парень, – сказал он. – Это ты его взорвал?

– Нет, – мотнул головой Рофомм, с омерзением ощущая на себе чужие телесные останки. – Он. Вон там, за столом.

Джер выполз на четвереньках из-под стола и поднялся во весь свой невысокий рост. Офицеры кивали ему, а он нервно улыбался и мелко дрожал, видимо, вспоминая своих пауков, которых взрывал в детстве. Из-за занавески вытек Веллог, у него была перевязана рука. Веллога задело, но он успел сбежать в безопасное место. Схватив Эдту, он уволок её обратно в гримерку, а та будто окоченела и не сопротивлялась, и ноги в детских башмачках нелепо волочились по помосту. Верл Улдис начал оглядывать зал побоища, ища выживших. Кто-то захлёбывался кровью на полу и был, очевидно, не жилец.

Рофомм снова слышал эти звуки, но он слишком устал и был слишком потрясён, чтобы испытывать раздражение. Он встал рядом с Улдисом и посмотрел на умирающего. По его позвоночнику через весь торс пробежал болезненный спазм и растворился где-то в желудке. Рофомм нащупал спичечный коробок. Кругом звенели голоса – то растворялись убитые сущности. Голоса заполонили его тело, дрожали на кончиках пальцев.

– Кто ты, Рофомм Ребус? – орали, шептали, скрежетали мёртвые.

Он не знал ответа, лишь громыхал коробком над ухом. Умирающий поднял кулак и попытался однобоко отсалютовать то ли ему, то ли Улдису, но рука его дрогнула от слабости и боли и упала обратно на пол.

– Кто ты? Кто ты. Кто ты.

Улдис достал саблю и со вздохом занёс её над товарищем.

– В ком воплотимся мы? Что в твоих руках?

Рофомм посмотрел на свои длинные пальцы, заляпанные чужой кровью.

– Пустота. В моих руках пустота.

– Вольёмся в пустоту, – шипело всемирное посмертие.

– Одушевим пропасть! – верещали неживые голоса.

– Отдай тишину, разбей ритм, услышь грохот! требовали те, кого не было уже в мире телесном.

И он вдохнул, вбирая в себя новые силы. Больше не будет ритма, порядка. Только грохот и бесконечные спазмы – чтобы кончились чужие страдания.

И тогда пустоты не стало. Улдис не успел ничего сделать, потому что сердце у раненого остановилось и его телесное кончилось без страха и боли. Офицер посмотрел на стоящего рядом юношу.

– Ему так не больно, – прошептал Рофомм, сжимая в руке коробок. Улдис кивнул и пошёл к следующему телу. Тот был без сознания, но живой, Рофомм почувствовал это, даже не проверяя его слабое дыхание. Юноша присел рядом с раненым и аккуратно отвёл в сторону ворот мундира, из-под которого сочилась кровь, – человека рубанули по ключице, он просто истечёт кровью и умрёт. По позвоночнику мальчика и прямо до горла прошёл спазм, занемели скулы и нос, а он держал раненого за плечо, сжимая рану.

– Молодец, парень, – кивнул Улдис, увидев, что кровь перестала растекаться под бессознательным телом.

Он склонился, изучая рану, которая затянулась тонкой плёнкой. – До врачей пусть лежит, а они его осторожно вынесут. Ты-то где этому научился? – обернулся он к юноше, а Рофомм растерянно пожал плечами.

Они переходили от одного тела к другому. Какие-то ещё можно было починить – остановить кровь или поставить осколки на место, а других приходилось кончать – тёплым, безболезненным толчком. Он терял силы с каждым спазмом, с каждым окончанием или спасением он шатался всё больше и уже не замечал, что от одного тела к другому его перетаскивал Улдис, держа за локоть.

Кувалда обнаружился у выхода, его забили не насмерть, и он всё ещё дышал. Если волей своей аккуратно поставить обломок черепа на место, он доживёт до прихода врачей, думал Рофомм под грохот спичек.

– Рофомм, – вдруг тихо сказал ему на ухо голос Веллога. – Он же Эрца убил. Он же чудовище, хуже дикой псины.

– Да хоть хуже сольпуги, мне все равно, – ответил юноша и опустился рядом с Нерсом.

Когда со всеми закончили, Улдис, забыв о крови и грязи, взял Рофомма за плечо и повёл туда, где сидели выжившие военные. Один из них качал головой и досадливо повторял про «стальную даму».

– Красивая была, – согласился Улдис.

– Да, – кивнул Веллог. – И выбирала себе самых достойных мужчин. Жаль, что вы с ней так и не познакомились близко, господин Улдис.

Тот кивнул, спокойно утирая северные слёзы. Офицеру-варку больше других полагалось плакать, высказывая всемирное неравнодушие.

– Да растворятся они доблестью всемирной, – тихо и отчётливо произнёс офицер.

– Да растворятся они доблестью всемирной, – повторили за ним остальные.

Громыхнула дверь, и в полный мертвецов зал вбежала Леара с рупором наперевес. Она затараторила что-то о журналистах, которые вот-вот будут, спрашивая почему-то не Улдиса, а ловкого чернявого вояку. Тот, переглянувшись с шефом, заявил, что Улдис окончил тех, кому уже не помочь, саблей милосердия.

– Как скажете, Ильц. Сабля так сабля, – она втянула носом воздух, ища, откуда идёт ложь, и пристально поглядела на Рофомма. Юноша отвёл глаза. – В условиях всемирно-непреодолимой силы, а именно диверсионного налёта при уже объявленной войне, вы применили к конечно-раненым саблю милосердия.

– Я применил, – резко сказал Улдис. – На меня смотрите, глашатай.

– Слушаюсь, – кивнула она. – Так и скажу журналистам. Позволите добавить, шеф? – спросила Леара, вытянувшись в струнку. – Это сын Сиросы из отряда «Разрез».

– Сироса, – протянул Улдис. – Соболезную тебе, парень, – он поднял руку, чтобы похлопать Рофомма по плечу, но тут же спохватился – он не хотел снова мараться в доминионских потрохах. – Никаких вестей, глашатай?

– Командир, все они, похоже, погибли по пути домой, нарвавшись на вражеские патрули. Казна уже занимается компенсацией семьям героинь. Сироса же просила ходатайствовать за него в офицерскую школу армии, – она кивнула на Рофомма. – Я ничего не обещала, так как он незаконнорождённый…

– Позаботьтесь, чтобы он и его друг были приставлены к награде за гражданскую доблесть. Думаю, ректор офицерской школы сможет смириться с тем, что его родители не состояли в браке.

«Я не хочу, – вдруг понял Рофомм. – Не хочу в армию». И дело было не в том, что всех гралейцев отправляют на юго-запад страны на Серебряную Черту. Серебряная Черта не так уж плоха, говорят. Не в этом дело. Просто Рофомм сойдёт с ума. Какой из него офицер? Как может вести в бой человек, грохочущий у себя над ухом спичками? Мать погибла ради него и ради страны, а он не хочет принять её жертву, и это было ужасно, об этом думалось через силу. Стыд, вот что это было.

Веллог искал для него чистую одежду, а Джер, который быстро пришёл в себя, пытался разговорить одеревеневшую от потери Эдту. Девочка больше не кричала, заплакать она так и не смогла. Её увели подальше от трупа матери, но это не помогло. Она крепко обнимала самодельную книжку сказок, которую притащила с собой, решив наконец почитать, и смотрела в небытие побледневшими до желтизны глазами.

– Я ничего не поняла, – сказала она, когда он зашёл в гримерку. – Я видела всё и ничего не поняла. А когда поняла, мама мёртвая была. Другие тоже. А я всё видела – и всё без пользы.

– Ты ни в чём не виновата, – только и смог ответить Рофомм, пятясь от её боли, которая всё крепла в одушевлении девочки. Боль скребла его своими зазубринами, и от неё было не отделаться, ибо то была чужая боль.

Отмывшись от останков и переодевшись, он вернулся в гримерку, где уже сидела Леара, поцокивая коготками по рупору. Рофомм помнил её подростком немного старше восьмилетней Эдты, но сёстры были совершенно не похожи. Однако что-то общее у них всё же было.

– Достань мне билет до Акка, Леара, я очень тебя прошу, – сказал он. Глашатай удивлённо вздёрнула бровь. – У меня там родственники. Не знаю, правда, где. – Билет до Акка нужен всем, – она хмыкнула. – Не будь ты таким храбрым гаденышом, я б отправила твою смазливую задницу в тёплый дом для офицерских вдов таскать им вино и играть на пианино до самого совершеннолетия. У меня остались личные дела папиных сотрудников, поищу Сиросу, её папка недалеко – я поднимала информацию о ней, когда вербовала в отряд. Кажется, твоя мать из какого-то совсем паршивого места. Не хочешь узнать родственников отца? О них папа тоже узнавал, правда, матери твоей не говорил.

– Гралейцы меня не любят, – буркнул Рофомм.

– Тебе так кажется, потому что у вас сильное архаичное расслоение диаспоры. Но как знаешь, – старшая из Скорпионьего выводка пожала плечами. – Достану я тебе билет. Пошли, Эдта, – она встала, дёрнув сестру за собой. Девочка заупрямилась. – У тебя теперь кроме нас с сёстрами родственников не осталось. Куда ты пойдёшь? – К нему, – она кивнула на Рофомма. – Я всё равно к нему пойду, – говорила она, пока старшая утаскивала её прочь.

Джер решил остаться с другом, в жилых помещениях над аптекой он нашёл свой любимый диван у окна и завалился под ночником с блокнотом и карандашом.

Рофомм сбежал на крышу с застывшим манекеном.

Он не хотел ни пить, ни есть, ни курить. Он забыл свой коробок спичек, а дома, как назло и странно, спичек не оказалось. Он думал под неумолкающий даже ночью грохот Технического Циркуляра, вспоминал спазмы странной, печальной боли, что пронзали его позвоночник и тонули в жёлчи. Он терял себя. Он не видел своих белых рук, обхвативших голову, не чувствовал коленей, которыми упёрся в землю, по которой кралась садовая жаба.

Он превратился в гладкий, скользкий разум, ища в себе успокаивающий стрекот. И тут он его услышал.

Под собственный стрекот Рофомм вспомнил тот спазм, что не был спазмом, и боль, что болью не была. Раз за разом его пронзала всемирная жалость к раненым и умирающим, и он жертвовал собой, сращивая рваную плоть и останавливая кончающиеся сердца без боли и страха. Его чистую, неизведанную пустоту заполнили силы всемирные, и теперь они будут по капле вытеснять его рассудок. Стрекот был громче мёртвых голосов, стрекот будет последним звуком его безумия.

Вместо спичечного коробка громыхал его хвост. Не было у него больше ни рук, ни ног, как не было волос, лица и кожи. Рофомм Ребус обесчеловечился.

* * *

– Стало быть, ты так хорош, потому что ты безумен? – спросил Дитр. – Или ты так безумен, потому что хорош?

– Джер меня то же самое спрашивал всю ночь, когда обнаружил на крыше, – шеф-душевник мрачно усмехнулся. – Странно, но он даже не попытался раздавить гадину. Никто не пытается. На моё обесчеловеченное появление люди реагируют не так, будто перед ними змея, – заметил он, и Дитр, которого в своё время змея с папиросой в пасти, внезапно возникшая у больничной койки, тоже не напугала, согласно кивнул. – Джер дёргал меня за хвост и хвалил узор на чешуе, обещал заказать у родителей шёлковый кафтанчик для змейки. Лишь нормальное, человеческое желание всадить в придурка клыки вывело меня из безногого состояния.

Сундук с вещами Джера Таттцеса обнаружился в одной из гостевых комнат – судя по всему, Джер жил здесь какое-то время и не удосужился забрать свои стеклянные трубки для дурман-травы, огрызки карандашей и какие-то эскизы, а Ребус был слишком сентиментален, чтобы всё это выбросить.

– Вы подружились на учёбе? – поинтересовался Дитр, пытаясь отыскать на загаженной кухне хоть один чистый сотейник для горького отвара.

– Нет. Его родители держали паучий цех, заставляли его помогать с шелкопрядами. Ему так не нравились пауки, что он начал их взрывать. И тогда родители притащили его к матери, требуя продать без рецепта успокоительные, пока я сидел на лестнице и ржал где-то внутри себя. Никогда не видел, как взрываются пауки. Смешно, наверное. Мать продала им пустышку, спрессованный порошок из яичной скорлупы, чтобы они не потащились к другому аптекарю, который может накормить абсолютно нормального мальчишку веществами для душевнобольных. Я потом пошёл в цех спросить, как всё-таки взрываются пауки – симметрично ли разлетаются лапки и так далее, а он там стоит и давит рвоту двумя пальцами. Я рассказал про пустышку. Он сказал, что у меня странное лицо. Что когда мне смешно, только глаза улыбаются, а рот не шевелится. Заставил рассмеяться. Так и сдружились.