Текст книги "Доктор гад"

2. Спичечный коробок

То, что он странный, говорил ещё дядя Эрц, мамин начальник.

– Попросил у меня револьвер. Я обрадовался, решил научить мальца стрелять, – рассказывал он Нарле, положив голову ей на колени, пока пятилетний Рофомм под столом играл с тем самым револьвером, крутя пустым барабаном у себя над ухом. – А он попросил показать, как его разобрать. Я уже Лирне сказал, что он у неё умный до ненормального. Помнишь, как мне маменька прислала свежих фермерских жаб? Так он этих жаб разделывал и глядел, что внутри.

– Не надо, не хочу про это слушать! – Нарла замахала руками. Ей претили мерзкие проявления детства. Дети обязаны быть хорошенькими, как сын её лучшей подруги, а вот то, что он лезет во внутренности мясных жаб, она знать не желала.

– А мне ещё Кинеэ – который из убойного, помнишь, маньяки у него? – рассказывал, что так всё и начинается. Я почти забеспокоился, спросил мелкого, не жалко ли ему жаб? «Они же уже мёртвые, дядя Эрц. Живых жалко». Милость всемирная, думаю, хоть не урод. Но странный. Друзей ему надо. Но ему тяжело, он уже читает на двух языках, если верить Веллогу, а обычные дети… туповаты. Моей Леаре тоже было тяжело, – Эрц-Скорпион театрально вздохнул. По случаю и без он упоминал свою старшенькую – единственную законнорождённую из всего множества дочерей от стаи разных женщин. – Как и всем отменным девкам, что рождаются от меня. Пока не поступят в институт, где находят себе компанию.

Нарла, которой всегда было с кем общаться, перепугалась и решила, что именно сейчас самое время схватиться за живот и сообщить любовнику, что она беременна. Эрц Андец вскочил и гордо заворковал, какой он счастливый человек – от него рождаются только девочки и исключительно они. А для ирмитов нет большей радости, чем дочь, ибо на женщинах зиждется их древняя и великая нация коммерсантов и интеллектуалов.

Рофомм на секунду остановил барабан револьвера, вдруг почувствовав, как в желудке что-то искристо защипало – как если бы он разом проглотил ложку мёда. То была радость, понял он, снова принявшись стрекотать пустым оружием, радость, что у него теперь будет друг.

Когда Нарла прикорнула на диване, он подкрался к её всё ещё плоскому животу и уткнулся носом в блестящую ткань певичкиного платья. Если он что-то скажет неродившейся девочке, она его не услышит, поэтому он только и мог, что молча дышать и тянуться своими недоразвитыми, но уже цепкими всемирными силами к эмбриону.

Он что-то терял в этот момент, чего-то в нём становилось меньше. Что-то золотистое лилось из его нездешней сущности, одушевляя материю, у которой мало что сформировалось, включая душу. Нарла, почувствовав что-то, раскрыла насурьмлённые глаза и ласково погладила мальчика по кудрям.

– Красавчик, хороший. Она тебя тоже полюбит. Тебя все любят.

Любят его или нет, Рофомм толком не знал. Мама была в ту пору страшно занятая. Говорят, начинала она с помощницы в гримерке, но Эрцу пришлось её повысить после того случая со снабженцем – Рофомм знал только по рассказам взрослых, ему тогда было два года. Снабженец закупал шары для «буйного стада» по цене моржового бивня, а мама обнаружила, что сделаны они из сосны и покрыты эмалью. Она рассказала Веллогу, управляющему игорным домом, а Веллог проверил счётные книги, посадив рядом маму. Вместе они нашли слишком много несостыковок, и Эрц-Скорпион решил уволить снабженца привычным для него способом.

Нарла верещала, топая ножкой, отбежав на два шага от трупа с простреленным виском, под которым растекалась тёмная лужа:

– Зачем убивать, да ещё и при ребёнке?! Проткнул бы ему ладони да вышвырнул бы на мороз!

Эрц убрал револьвер в карман.

– Детка, ты как дикая! Мы не в Гоге, успокойся. Лирна, напиши, пожалуйста, нашему следователю, что мой бывший сотрудник застрелился из моего револьвера. Ну, чего ты встала? – он повернулся к Лирне Сиросе, которая кривилась, подыскивая слова, чтобы, не нагрубив шефу, потребовать у него больше не убивать людей при её сыне. – Быстрее закончим – быстрее приступишь к новой работе. Ты же всё отыскала? Мне Веллог рассказал. Смекалка и лояльность, Лирна, – он потрепал даму по плечу, – имеют эффект, обратный тому, что ты только что наблюдала.

У Эрца Андеца были игорные дома, гоночные цеха и многое другое, он планировал выйти в аптечную коммерцию, но не хватало людей, которым он бы мог доверять.

Он отправил Лирну учиться на провизора за его счёт, и с тех пор Рофомм почти её не видел – мама либо работала, либо была на учёбе. Читать его учил Веллог, который клялся, что ненавидит детей, особенно Лирниного гадёныша, но продолжал скармливать ему два букваря – варкский и гралейский, «чтобы помнил корни».

– Он у меня умный, – Лирна гладила сына по голове или даже обнимала. Но на руки она его никогда не брала – сначала потому, что из-за принципова сечения ей нельзя было поднимать тяжести, а затем из-за свойственной ей отрешённости, которую все принимали за холодность. Рофомм же знал, что, пока он будет умным, мама будет тепла к нему. Она никогда не пела ему колыбельных и не сюсюкалась с ним, как Нарла с проектом очередной Скорпионьей дочки. Он бы всё отдал за нежность, но ему нечего было отдавать, и он ничего не мог сделать, кроме как быть умным.

Эрц успел придумать имя своей тринадцатой по счёту дочери до того, как его застрелили. Рофомм помнил этот день и в пятнадцать, и в тридцать лет.

Весь игорный дом забронировали под приватную встречу деловые люди, а Нарла, единственная женщина в зале, в расшитым золотом платье и с сухоцветами в коротких светлых волосах, пела своим вибрирующим голосом что-то сладостно-глупое:

 
Когда ты уйдёшь, то я всё пойму,
ведь ты не был здесь, ведь ты был во сне.
Если ты уйдёшь, я переживу,
туманами и силами останешься во мне.
 

Рофомм спрятался за занавесом и искал глазами что-нибудь гремящее или стрекочущее, потому что револьвер дядя Эрц забрал себе. Он сидел у самого помоста, разговаривая с крепким человеком по кличке Кувалда. Разговор шёл на любезных тонах, но Эрц всегда и со всеми разговаривал очень вежливо, даже когда сообщал собеседнику, что планирует его пристрелить.

Кувалда-Нерс что-то сказал, а Эрц-Скорпион что-то ответил, как вдруг Кувалда вскочил со стула, вытаскивая оружие. Следом за ним вскочили люди за соседними столами – и с его стороны, и со стороны Эрца. Когда послышались первые выстрелы, Рофомм не стал прятаться в гримерной, где уже визжали дамы, а выглянул из-за занавески, чтобы посмотреть свалку поближе.

Нарла стремглав припустила к занавеске, но не успела и с воплем упала, хватаясь тонкими руками за ткань – ей в ногу попала пуля. Она прижала руки к кровоточащей ноге и, слабея от боли, отползала прочь с помоста.

Скорпион валялся на полу, истекая кровью, но его люди продолжали палить по бойцам Кувалды. Послышался крик Веллога, который, размахивая руками, выбежал в зал:

– Да что вы делаете, выблудни?! Здесь же газовые рожки с трубами, вы нас всех… А-а! – взвыл он, когда Кувалда подстрелил и его.

Администратору досталось покрепче, чем Нарле, – он схватился за живот и осел на пол. От боли он скривился, и Рофомм подумал, что боль делает людей жутко уродливыми. Тихо скуля, он отполз к помосту и вцепился руками в живот. Мама, поняв, что сына нет в гримерке, выбежала в зал, а Кувалда что-то орал про «лояльность новому начальству», и Рофомм вдруг до странного сильно возжелал заткнуть ему чем-нибудь рот, чтобы он даже пискнуть боялся.

Рука Нерса, в которой был зажат револьвер, вдруг перестала принадлежать хозяину, хотя он явно сопротивлялся. Рука выгнула кисть, и дуло револьвера упёрлось ему в губы, раздвигая их и скрежеща по зубам. Все – и люди Кувалды, и люди Скорпиона, застыли, а Кувалда размахивал второй своей свободной рукой, требуя не вмешиваться. Нарла, поняв, что её никто не замечает, сползла с помоста, подтягивая за собой раненую ногу, и стала рыскать руками по трупам в поисках револьвера.

– Это она! – заорал вдруг кто-то из подчинённых Нерса, завидев Лирну. – Странная баба из администраторов! Я видел её за работой, она всемирная паску…

– А ну схлопнись! – рявкнула в ответ на него Лирна, подбегая к сыну и хватая его за плечи. – Ты чего вылез? Иди отсюда, пошли, Рофомм… – с деланым спокойствием заговорила она.

Но Рофомм не шевелился. Один из локонов упал ему на бровь и щекотал веко, но он даже не думал его стряхнуть. Он без особого удивления собственным способностям смотрел на Кувалду-Нерса. Где-то внутри, и в то же время не-здесь, он держал Кувалду за руку своей хилой детской ладонью. Не-рука Кувалды сопротивлялась, и телесная его рука сопротивлялась тоже. Но Рофомм был слишком раздражён тем, что Нерс пристрелил дядю Эрца, который давал ему поиграться с револьвером, ранил Нарлу в её тонкую ровную ногу, ранил Веллога в живот. И вообще Нерс ему не нравился. Можно заставить его нажать на курок, ведь дядя Эрц мёртв и не скажет, что он жестокий и урод.

И тут один из бандитов догадался.

– Это он! Это не она, а её маленький гадёныш!

Кто-то из бойцов дёрнул опустившимся было оружием, как Лирна зашипела:

– Только попробуй его тронуть, и я тебе лицо отгрызу!

Нерс что-то неразборчиво замычал, говорить он не мог из-за того, что дуло уже было у него во рту. Что бы он ни говорил, один из бандитов понял это как приказ пристрелить Рофомма:

– Да ничего она не сделает, прибейте мелкого…

– С ума сошёл? – рявкнул на него коллега. – Он же маленький! Твоё посмертие гноем и вонью…

Нерс снова замычал. Нарла уже нашла револьвер и проверяла его на предмет готовности. Тот, кто предложил пристрелить Рофомма, прицелился в ребёнка и приладил палец к спусковому крючку, но Нарла успела раньше, выпустив ему в грудь весь барабан. Она что-то кричала на гогском диалекте про «проблудной конец», из которого вылез бандит, чтобы попасть в свою «ржавую мамашу», про червей, которые сожрут его посмертие, что-то про Скорпиона и про свою ногу. Люди Скорпиона вскинули стволы, целясь в тех, кто направил пистолеты на Нарлу, а Кувалда, все ещё с дулом во рту, неистово мычал и пятился, размахивая рукой своим людям, чтобы они не стреляли. Когда патроны кончились, Нарла зарыдала, забыв про ногу, из которой вытекала кровь.

Лирна взяла сына за руку и подошла с ним к Кувалде. – Нерс, ты сохраняешь спокойствие? – спросила она.

Собрав в кулак последние капли иронии, Кувалда неразборчиво хмыкнул.

– Сынок, отдай мне, пожалуйста, его револьвер.

– Но тогда они тебя застрелят, – возразил Рофомм.

Лирна провела рукой по его кудрям.

– Ты у меня такой умный! Конечно же, не застрелят, ведь если что-то случится, то я, ты или Нарла взорвём газ. – А Нарла сможет? – с сомнением спросил мальчик.

– Да я им кишки на срам намотаю, – сквозь слёзы прорычала певичка, которая уже раздобыла новую партию патронов и принялась заряжать револьвер.

– Ну ладно, – пожал плечами ребёнок и освободил руку Кувалды от своей воли. Нерс послушно отдал оружие Лирне, вытирая рукавом рот, из которого от страха сочилась слюна как у псины.

Мама о чем-то тихо заговорила с бандитом, но Рофомму не было дела до их бесед. Он уселся рядом со скулящим Веллогом и попросил перестать его издавать «эти звуки». – А какие, всемирной селёдкой тебя по морде, звуки я ещё должен издавать? – прорычал администратор. – У меня пуля в кишках, и они кровоточат вовнутрь и во все стороны.

Он снова скрипнул, и Рофомм скривился. Дядя Веллог со своими звуками боли мог бы вдохновить целый оркестр музыкантов-упадочников, но Рофомм не был ценителем искусства даже на свой детский манер. Скулёж Веллога шёл от боли, а боль вызывала рана, всю серьёзность которой он ещё не осознал. Когда он особо противно скрипнул, Рофомм почувствовал, как его сущностное щупальце вторгается в самую рвань, откуда шло больше всего крови. Рвань начала затягиваться слой за слоем, выталкивая пулю из тела Веллога. Веллог перестал скулить, осознав, что боль прошла. Теперь он ухал, трогая себя за живот. Нащупав скользкую от крови пулю под рубашкой, он запустил пальцы под кафтан и вытащил железяку на свет телесный.

– Жуть всемирная, – прошептал он и перевёл взгляд с пули на серьёзное лицо мальчика. – Ты чего сделал?

– Я бы что угодно сделал, лишь бы ты умолк, дядя Веллог, – ответил Рофомм.

Позже приехали несколько мужчин в полицейских плащах, которых он раньше частенько видел распивающими с Эрцем кактусовую гоночную, а потом мама, взяв его за руку, пешком пошла куда-то далеко, а за ними покорно шли Нерс и ещё несколько человек. Кажется, они уже покинули столицу и вошли в ту часть агломерации, где жили богатые в собственных домах с садиками. В одном из таких домов жили госпожа Андеца с Леарой, старшая жена и единственная законнорождённая дочка Эрца-Скорпиона. Взрослые что-то обсуждали, а мать не отпускала его от себя. Видимо, ей доставлял удовольствие страх в глазах Кувалды.

* * *

– Он больше не пытался захватить дело, – рассказывал Рофомм. – Жена Эрца легализовала всё, что могла, а мать получила-таки свою аптеку. Вот в этом здании, – он похлопал ладонью по жухлой траве увядшего садика на крыше Дома-с-манекеном.

Где-то там, где нити времени сплелись с другой реальностью, курсант полицейской офицерской школы Дитр Парцес читал книги по истории криминала о том, как застрелили легендарного Эрца Андеца по прозвищу Скорпион. Его партнер-конкурент Нерс Кевцес по прозвищу Кувалда перебил всех сотрудников, включая, видимо, Нарлу и Веллога, а затем устроил самую настоящую бандитскую осаду семейного поместья в богатом пригороде. Кевцес полностью захватил его дело и его имущество, не оставив живых наследников, но торжествовал он недолго – не сумев договориться с прикормленными Скорпионом полицейскими, он сам поплатился жизнью. А Лирна Сироса умерла за пять лет до всего этого, истекла кровью после тяжёлых родов. Рофомм Ребус рос в сиротском доме за пару циркуляров от перестрелки, в окружении равнодушных, жестоких или даже извращённых людей. Одиноким, напуганным до злобы, которая однажды вырастет до всемирных масштабов и поднимет Ребуса до недочеловеческой высоты порочного гения. Но не здесь. Не в этом временном узоре.

– Твоя дама – дочка певички от Эрца? – спросил Дитр, вспоминая стрекотливую девицу, что обжималась со Скорпионом у него на глазах. – Я видел их обоих. Не признал. Непохожа. Гадал, кто она по национальности.

– Да, женщины-метиски порой ставят в тупик своей внешностью, – душевник мрачно усмехнулся.

– И ты тогда понял, что обезумеешь? Когда вытащил пулю из толстяка?

– Нет, я же был совсем мелким. Дети чего только ни творят – им можно, им надо выживать.

– Да, я уже слышал это, – Дитр усмехнулся, – от одного учёного. У тебя очень сильная жена. Эта дрянь внутри меня её прямо-таки ненавидит. Дамочка влезла в моё время, и, если б не проклятие, увидела бы всю мою биографию вплоть до ночи, когда меня зачали. Интересно, она сама по себе такая талантливая – или потому что ты всю жизнь только и делаешь, что её любишь?

Рофомм повернул к нему своё измождённое, посеревшее лицо без выражения. Оно было похоже на грязный обломок мрамора.

– Никогда об этом не думал. Просто знал, что, пока я её люблю, я хоть в чем-то нормальный.

* * *

Им с Джером было по четырнадцать лет, когда по всему Кампусу носились глашатаи с воплями о том, что началась война. Детей, даже младших студентов предынститутских групп, оторвали от занятий, дабы поведать, как храбрая армия Конфедерации готовится отбросить подлых агрессоров из Доминиона.

Западное государство-монстр было иного мнения и совсем не оправдывало ожиданий патриотов. Они раздавили укрепления Серебряной Черты и основную часть военных сил, которые из-за внезапности нападения не смогли отстоять юг, а теперь Доминион с успехом продвигался по Гогу, занимая шахтёрские поселения и рабочие городки с оружейными заводами.

– Захватили Гог, – Рофомм грохнул над ухом коробком, пока Джер критически разглядывал пропагандистский плакат. – Поставят на рельсы свой поезд в броне, поедут в столицу. Перебьют тут нас всех, поедут в Акк. И конец – и привет, новые субдоминантные земли Церлейского Доминиона.

– Батя говорит, что это все враки про их бронепоезд, чтобы нас деморализовать, – Джер зевнул. – Плакат убогий.

– Мне мама как-то говорила про бронированный состав, она общается с Леарой Андецей, та сейчас глашатай в армии, – рассказывал Рофомм, когда они садились в вагон поезда лёгкой железной дороги для студентов. – Сам её спросишь, если она уже вернулась.

Мать уехала «по делам», оставив помощницу работать через день, деньги и записку сыну о том, что, если деньги кончатся до её возвращения, пусть идёт к Нарле, потому что когда она вернётся – неизвестно.

Им надо было успеть в Технический Циркуляр до темноты, которая из-за создавшегося положения стала особо паршивой – уголь для газа добывали в Гоге, а теперь столица осталась почти без освещения. Кое-где жгли керосин, но экономили. Воска для свечей, по счастью, хватало, потому что свечное производство было в основном на севере, пока что свободном от войны. Еда подорожала, папиросы стали так и вовсе недоступны. Чего теперь было в достатке – так это женских ног. Глашатаи решили, что дам надо убедить поддерживать боевой дух солдат, и в моду вошли юбки с разрезами почти до самого верха бедра. Когда они подъезжали к станции, серевшей от солдатских шинелей, девушки просунули ноги между перегородкой и перилами, принявшись сверкать подтяжками на чулках под многоголосый свист.

– Ну хватит на них пялиться, если не умеешь этого делать, – хихикнул Джер другу на ухо, увидев, как тот разглядывает ноги девиц.

– Война – мать множества героев! – громко говорила смуглая девушка с горящими глазами. – А герой – лучший муж для ирмитской женщины, отец дочерей и других героев. Поэтому я решилась.

– Точно? – её приятель прищурился за стёклами своих очков. – А если одним не обойдётся?

– Так ведь чем больше, тем лучше! – девушка похлопала себя по груди. – Они пойдут в бой, зная, что согражданки их ценят.

– Только предупреди сперва полкового глашатая, Равила, – протянул парень. – А то на Больничной дуге не хватает кадров, вечность будешь стоять в очереди к кожнику или на аборт.

Патриоткам, исполнявшим «тёплый долг» перед солдатами, глашатаи давали талоны на особый порядок медицинского обслуживания в случае возникновения блудных болезней, беременностей и прочих неприятностей. А ещё поговаривали, что судьи перестали квалифицировать соитие с армейцем в военное время как измену и не учитывали это при разводах. Впрочем, всем было некогда разводиться.

– А вот и та самая глашатай, – заметил Рофомм. – Дочка Скорпиона, старшая, Леара.

Армейский глашатай, стоявшая в отдалении, с удовлетворённым видом наблюдала за студентками, обняв рупор и прижав его к груди. К Леаре подбежала помощница и принялась нашёптывать что-то начальнице. Та кивнула и заулыбалась, поднеся рупор к губам.

– Сограждане! Операция «Разрез» прошла успешно! Патриотическая группа женщин сумела уничтожить отрезок железной дороги!

– Говорил же я тебе, что есть бронепоезд, – буркнул другу Рофомм.

– Теперь доминионцам, чтобы добраться до столицы, придётся вступить с нами в честный бой! – продолжала Леара, а солдаты на перроне и студенты радостно завопили. Джер, не слушая друга, стащил с головы кепи, которое не вязалось с униформенным мундиром, и замахал им, вскочив с лавки. – Да одушевит наших бойцов любовь их страны! Да одушевит их отвага!

– Да одушевит их отвага! – заорала в ответ сотня голосов.

Равила выпрыгнула из поезда, который всё ещё тормозил, прямо в руки солдат, и уже вовсю целовалась с одним. Кто-то из девушек последовал её примеру, а глашатай продолжила говорить, теперь уже с меньшей патетикой:

– Сограждане, враг замедлил ход своей лавины, но отдельные паразиты успели просочиться на свободную от его заразы землю. Будьте бдительны – среди нас могут быть шпионы, диверсанты и саботажники.

Решив, что хватит пугать народ, она умолкла без заключительного слова и снова принялась обнимать свой рупор, словно тот был живым существом.

Аптека была закрыта. Манекен на крыше не работал, потому что студенту и младшей провизорше было недосуг его заводить, а Джер, как и все южане, любитель шестерёнок, полез с ним разбираться, пока Рофомм с папиросой в зубах и с коробком над ухом гадал, куда подевалась Лирна Сироса. Радиусы опустели – многие ушли на фронт, а другие стремились сбежать на север, выкупали места даже в грузовых составах. Кто-то залезал на крыши вагонов, и, когда начинались горные тоннели, железная дорога покрывалась трупами. Мама была с севера, там у неё были родственники, о которых она никогда не говорила, да и о самом Акке отзывалась с какой-то горечью. На север уехать она не могла – да ещё и без него. Или могла?

– Хватит греметь, – Джер закончил с манекеном и принялся вытирать руки листом розового лекарственного лопуха. – Не уехала она в Акк. Твоя мамаша тебя любит побольше, чем ты сам, – Джер за несколько лет дружбы изловчился читать его мысли.

– Надо спросить её подругу из Циркуляра Артистов, – каменным голосом произнёс Рофомм.

– Это её дочке мы книжку сделали? Циркуляр Артистов – туда я хоть пешком готов.

Нарлу он не видел давно, Эдту тоже. Наверняка она уже хорошо читает, заключил он, подсчитав, сколько девочке лет. Он раздобыл альманах древних гралейских легенд и, вооружившись старогралейским словником, принялся переводить, периодически донимая преподавателей. Джер сначала смеялся, – ведь кому в мире телесном нужно изучать старогралейский? – а потом сам засел за иллюстрации к самодельной книге. У них на юге были совсем другие сказки, и там не было страшных тварей и необыкновенных превращений, и Джер, как и всякий сын края шахт, заводов и научных цехов, искал всему объяснение.

– С русалками я разобрался – не было у них хвостов. Это всё выдумки моряков, которые не хотели признавать, что их топят обычные, пусть и дворянские бабы после соития. Но хвосты я всё равно нарисовал. А вот тут вышла заминка, – рассказывал будущий художник, листая сшитый томик. – Как выглядит это ваше обесчеловечивание? Как его видит телесный глаз?

– Как придём, спросишь Веллога. Он меня гралейскому учил, правда, сказок никаких не рассказывал, кроме того, что, если я буду мало жрать и расти хилым и больным, он меня утопит. Миф не всегда должен иметь телесно-научное обоснование, как, например, о русалках. Думаю, обесчеловечивание – это, как говорит наш словесник, метафора. Только метафора чего – не знаю.

– Безумия? – предположил Джер, покосившись на спички в руке друга.

В игорном доме их не пустили за столы «буйного стада» или лепестков-и-бокалов, поэтому осталось только усесться за обеденные и заказать выпить. Официант попросил личники, потому что Джер, предательски мелкий, как и все южане в этом возрасте, явно не тянул на шестнадцать. – Я вашему администратору нажалуюсь, – возмутился Рофомм, который уже начал бриться и поэтому считал, что ему должны наливать и без личника. – Омм да Борили вас лично своими ножиками почистит, вы разве не видите, что мне семнадцать?

– Нет тебе семнадцати, – Веллог, появившийся у него за спиной, отвесил юноше подзатыльник. – Что они заказали? – спросил он официанта.

– Гоночную.

– Белобрысому несите гоночную, а этому – вино. Гоночная, подумать только! Отвратительная южная дрянь, пусть они и травятся.

Рофомм приветственно ухмыльнулся, а мамин бывший шеф принялся оценивающе разглядывать его со всех сторон.

– Тебе самое большее можно дать шестнадцать – да и то только из-за роста и подбородка, – комментировал он, ощупывая плечи мальчика. – Ты чего такой тощий? Надо жрать и заниматься.

– Или хотя бы просто жрать, – ввернул Джер, покосившись на живот Веллога.

– Тебя забыли спросить, – бросил он Джеру и снова принялся за жертву. – Надо подстричь волосы, чтобы было видно, что уши хорошей формы и плотно прижаты к черепу. Да, не наврала Лирна, что сделала тебя от породистого. Экземпляр ты отборный, – толстяк отстранился от парня и снова смерил его взглядом, на который способны только гралейцы.

– А Нарла здесь? – спросил Рофомм с надеждой, что Веллог от него отстанет.

– Куда ж ей деться, – хмыкнул он. – Только после выступления её донимай, – заявил он и укатился по своим делам.

– Этот в фольклоре явно не разбирается, – прошептал Джер.

Если мэрия газ экономила, то Кувалда, которого вдова Скорпиона оставила контролировать заведение, в этом смысла не видел – горели все люстры и бра, их свет отблесками плясал вместе с танцовщицами, оседал на причёсках гостей и таял в опустевших глазах бандита. Рофомм не знал, что сделала с ним мать, но раз Скорпиониха после того случая решила оставить его в живых, что-то с ним случилось, что-то непоправимое.

Танцовщицы упорхнули, и на помост, помахивая накидкой с яркими перьями птиц из кернерских тропиков, вплыла Нарла. Нарла осваивала новые ноты – ниже и глубже, но голос оставался таким же вибрирующим, и казалось, что она рыдает. В зале было много военных, и после первой песни Нарла распахнула всемирные объятия и поблагодарила патриотов за то, что они сражаются за свой народ. Она посвятила им песню о том, как молодая лирическая героиня провожает своего любимого на войну. Некоторые офицеры из северян под конец песни плакали. Джер вытащил свой блокнот с карандашом и принялся делать эскиз. – Рисовательная она всё-таки женщина. Графичная.

Рофомм разглядывал её платье, которое было длинным, но узким, с глубоким вырезом и спущенными плечами, открывающими белую кожу. Он вспоминал, какие у Нарлы ноги. Наверняка они пополнели сверху, но лодыжки остались тонкими – так же, как располнели её предплечья, но запястья были хрупкими.

Когда Нарла закончила с репертуаром и на помост вышли танцовщицы, мальчики пробрались в гримерку. Джер вручил певице карандашный портрет, отчего та радостно воскликнула и расцеловала его в обе щёки. Рофомм стоял поодаль и молча ухмылялся краем рта. Он надеялся, что Нарла начнёт без стеснения переодеваться, как когда он был маленьким, однако делать она этого не стала. Она пригласила их остаться с ней на часок, после чего можно будет выпить вина у неё в квартире. Джер откланялся, сказав, что уже поздно и он пойдёт ловить экипаж по «студенческому флажку».

– Никогда не слышала о студенческих флажках, – сказала Нарла.

– Нет таких флажков. Это значит, что ты цепляешься за заднюю часть каретного поезда и едешь бесплатно. Есть риск, что тебя поймают полицейские или кто-то из транспортных сотрудников, но в этом и прелесть студенческой жизни. Правда, старшие студенты считают это ребячеством. Но нам всего по четырнадцать, имеем всемирное на то право.

– А ты выглядишь старше, – заметила Нарла, наблюдая, как он раскуривает очередную папиросу. – Видимо, потому что ты такой высокий и серьёзный. Я же тебе обещала, что ты вырастешь красавцем, – так оно и вышло.

Рофомм вежливо кивнул в ответ, чувствуя себя неловко. Тут он решил спросить:

– А вы не знаете, где мама? Она оставила записку… – он прервался, увидев, что Нарла как-то странно на него смотрит.

– Пойдём ко мне домой, я тебе расскажу.

В квартире у неё был бардак, который, впрочем, не смущал ни её, ни Эдту. Девочка жила в отдельной комнате, заваленной странными детскими рукописями. Она уже умела писать, но почерк у неё не сформировался. Эдта спала с горящим керосиновым ночником, она заснула в кровати, и на одеяле у неё лежали карандаш и несколько чистых листов. Рофомм стал собирать по комнате листки, которые она уже успела исписать. «Идут», – большими и кривыми буквами гласил один листок. «Здесь!» – написала она на другом. Третий был с рисунками: по всему листку бумаги были разбросаны условные человечки, но Рофомм смог понять, что это трупы. Он стал разглядывать и другие листки, хмурясь в приступе странного чувства. Он достал коробок спичек, и, забыв, что Эдта спит, стал громыхать ими в закрытой ладони. Чувство было очень знакомое. И тут он понял, что это страх.

Эдта проснулась и посмотрела на него зелёными отцовскими глазами.

– Рофомм, привет. Тебя так поздно с учёбы выпустили?

– Я задержался в игорном доме, – тихо произнёс юноша, подсаживаясь на корточки. – Я принёс тебе книжку, которую мы сделали для тебя с Джером Таттцесом. Это он рисовал, а я переводил.

Девочка поблагодарила и стала сонно разглядывать самодельный переплёт. Рофомм громыхнул спичками, поджав губы. Наконец он решился спросить:

– Ты много листов исписала, тут даже рисунки есть. Что это такое?

– Я не знаю, – тихо ответила Эдта. – Я просто видела.

– Ты видела много мертвецов?

– Да, – кивнула она. – И слышала.

– Когда?

– Завтра.

– Что? – охнул он. Он спрашивал совсем про другое.

– Я видела мертвецов завтра.

– А где ты их видела?

– Не знаю, – зевнула она. – Здесь. Но не здесь. Я сама не поняла. Всё было золотое.

– Золотое, – заворожённо повторил юноша.

Рофомм смотрел на неё во все глаза, а девочку снова начало клонить ко сну. В Кампусном Циркуляре были такие, как она. Они учились на отделении теории всемирных сил. Они обрекали себя на бедность, и их сразу было видно из толпы. Провидцы всегда имели заработок, достаточный для того, чтобы не умереть с голоду. Даже главный метеопредсказатель Префектуры, по слухам, получал четыреста союзных в терц, что было мало даже для гардеробщика. Жалование им не повышали из страха, что всемир расторгнет свой контракт с провидцем. Провидцы, будучи отмечены всемирным проникновением, держали себя гордо и высокомерно с другими, их мало кто жаловал. Но в институте этому посвящалась целая академическая программа, а Эдта, у которой ещё даже не сформировался почерк, видела всё и без обучения.

Рофомм вернулся туда, где Нарла разливала вино по бокалам, не вполне готовый рассказать о том, что грозит её дочери. Нарла заговорила первой:

– По правде говоря, твоя мама должна была уже вернуться. Я надеюсь, она просто задержалась.

– Где задержалась? – спросил Рофомм, принимая бокал.

– На железной дороге, – напряжённо ответила певица. – Она была там, в патриотическом отряде. Это они взорвали тракт.

Рофомм так и не нашёлся, что ответить. Он не ждал, что его мать станет участвовать в войне, но удивиться этому не смог. Пригубив вина, он поставил бокал на заваленный барахлом столик, только и сумев выдавить:

– Я тоже надеюсь, что она просто задержалась.

Нарла устала за вечер. Она улеглась на диван, вытянув ноги.

– Иди сюда, – она похлопала рядом с собой. – Садись. Тебе два года до совершеннолетия? Я пообещала взять тебя под опеку, если что-то… Да всё хорошо будет, Лирна же неубиваемая.

Рофомм, подумав немного, уселся у неё в ногах. Стало быть, опека. Нарла улыбалась, а платье её задралось, обнажив лодыжки.