Текст книги "История Хэйкэ"

Глава 34.
Серебряный образ

Однажды утром в начале мая, когда холмы и долины еще были покрыты белой дымкой, Ёмоги постучала в закрытые ставни дома Красного Носа на Пятой улице.

– Чего ты заявилась в такую рань? – спросил Бамбоку, который еще был в ночной одежде, и затуманенным взором уставился на Ёмоги, рассматривая ее с головы до ног, обутых в мокрые от росы сандалии.

– Извините, что я пришла так рано, но я услышала нечто ужасное.

– Ты всегда приходишь сюда с очень мрачными рассказами. Ну и что же сегодня?

– Это случилось вчера, когда я, как обычно, шла домой из храма Киёмидзу.

– Ты все еще ходишь в храм, да? Хорошая девочка!

– И по пути домой я встретила Монгаку, который ждал меня у подножия холма.

– Монгаку – это такой бородатый малый, что ли?

– Да, в этом месяце он опять едет на водопад Нати и вернется только осенью, и он также собирается совершить паломничество в Кису.

– Сколько времени ты уже знаешь этого бродягу? Тебе бы лучше его остерегаться. Он повсюду говорит, что когда-то учился в академии вместе с господином Киёмори, но о нем, как я слышал, у Монгаку не находится доброго слова.

– Но он хороший человек. Он всегда так добр ко мне.

– Сомневаюсь и в том и в другом. Ну и что же этот Монгаку?

– Поскольку он уезжает в Кису и не вернется какое-то время, мы с ним пошли навестить нашего общего друга – Асатори. И я упомянула, что видела, как некий молодой человек смывал в реке кровь со своего меча, а у Томидзо отрубили голову…

– Гм, ну и что потом?

– Тогда Монгаку закричал, что это ужасно, что нам надо быть настороже. Потом он сказал, что должно случиться что-то страшное с моей хозяйкой.

– Что именно он имел в виду?

– Он сказал, что торговец волами был не тем человеком, за которым охотился этот парень. Он убил его лишь случайно. Так думает Монгаку.

– Постой, значит, убийца должен прятаться где-то рядом с вами. Не так ли?

– Да. Монгаку считает, что этот парень на протяжении какого-то времени прячется в саду моей хозяйки или где-то недалеко от дома.

– Нелепо, совершенно нелепо!

– Но Монгаку уверен, что произошло именно так. Он даже назвал мне имя этого парня.

– И как же этого парня звать?

– Я не должна говорить вам.

– Что?

– Я обещала Монгаку никому не говорить. Он считает, что не нужно, чтобы его имя стало известно, поскольку тогда воины Хэйкэ захватят его.

– Какая чертовщина! Тебя послал Монгаку или твоя хозяйка? Что заставило тебя прийти сюда, ко мне?

– Подождите же и дослушайте меня до конца. Не надо на меня так кричать!

И она стала пересказывать то, что говорил ей Монгаку. Имя молодого человека, настаивал монах, должно держаться в тайне: он был одним из слуг Ёситомо и поклялся отомстить за своего хозяина, убив Токиву. Он поджидал ее, спрятавшись в саду, в который выходили окна комнаты Токивы, но мужество покинуло его, когда этот парень наконец увидел намеченную жертву. Монгаку пообещал Ёмоги прогнать убийцу посредством заклинания, которое он написал на листке бумаги. Монах вручил ей этот листок аккуратно свернутым и наказал Ёмоги повесить его в саду на живую изгородь там, где его можно было бы увидеть. Он заверил ее, что если за ночь листок исчезнет, то больше нечего будет бояться. А до тех пор, несколько раз предупредил ее Монгаку, надо сделать все для того, чтобы защитить Токиву. Потом Ёмоги ушла домой и сделала все в точности так, как велел Монгаку, привязав листок бумаги к бамбуковой ветке в рощице с северной стороны дома, где проходило не много людей.

– И всю ночь я не могла сомкнуть глаз, думая, будет ли он там висеть утром.

Ёмоги хотела продолжить, но Бамбоку перебил ее:

– Это, должно быть, Конно-мару. Он на протяжении уже какого-то времени прячется в столице с Ёсихирой из дома Гэндзи.

– О! Как вы узнали?

– Кто бы этого не узнал? А послание Монгаку – оно все еще висело утром?

– Оно исчезло.

– Так я и думал…

– Но вместо него висело другое.

Ёмоги вынула листок бумаги и с беспокойством наблюдала за лицом Бамбоку, пока он рассматривал записку.

Красный Нос сморщил брови и несколько раз про себя попытался прочитать послание. Но оно намокло от росы, и почти ничего нельзя было разобрать.

– Что там написано? – спросила девушка.

– Кажется, это ответ на записку Монгаку.

– Ну а как насчет волшебства, о котором говорил Монгаку?

– Что! Ты полагаешь, что слова этого монаха возымеют какое-то действие? Скорее похоже, что он подстрекал этого убийцу.

– Ой, как страшно!.. Что же нам делать, господин Бамбоку? Скажите мне, Нос…

– Гм? Как ты меня только что назвала?

– Ничего, господин, я только…

– Ты – просто легкомысленная дурочка! Вот что получается из слишком дружеских отношений с Монгаку. Это должно стать для тебя уроком!

– Но если бы не Монгаку, мы бы не узнали об ужасном человеке, который хочет убить мою хозяйку, или его имени. Теперь, если я…

– Хватит болтать! Мы все знаем, как ты любишь свою хозяйку, но ты могла бы поменьше говорить.

– Я ничего не могу поделать, потому что беспокоюсь, очень беспокоюсь… Я просто не знаю, что я сделаю из-за беспокойства.

– И как ты можешь вообще что-то знать? У тебя мозгов не больше, чем у воробья! Отправляйся к хозяйке и прекрати свою болтовню!

Член Государственного совета Киёмори всю ночь провел при дворе, так как присутствовал на секретном заседании, которое продолжалось до утра. Ему удалось урвать лишь несколько часов, чтобы поспать. Он шел сквозь залы дворца, когда увидевший его придворный поторопился к нему с посланием, которое пришло через Ведомство стражи. Некий Бамбоку с Пятой улицы хотел срочно переговорить с членом Государственного совета и сейчас ждал в библиотеке.

– Бамбоку? Чего он хочет? – удивился Киёмори. Обычное дело не могло бы привести его сюда, да в обычном случае он и не был бы принят. Киёмори зашел в библиотеку и там обнаружил Бамбоку, с которым оказался Айтого.

Купец, полностью оценив оказанную привилегию, торжественно пал ниц, без своих обычных шуточек коротко рассказал об опасности, нависшей над Токивой, и попросил у Киёмори совета.

– Если это Конно-мару, который поклялся отомстить Хэйкэ, то дело очень серьезно, – ответил Киёмори и обратился к Айтого: – Возьми своих лучших воинов и отправляйся к домику Токивы. Нужно захватить этого человека. – И, уходя, Киёмори добавил: – А ты, Красный Нос, имей в виду: если с Токивой что-то случится, отвечать будешь ты.

Нос отвесил глубокий поклон.

В то же утро две сотни воинов под командованием Айтого отправились к домику Токивы. Разбросав по окрестностям своих людей широкой дугой, Айтого приказал им шаг за шагом идти на сближение, пока дом не будет окружен.

На протяжении нескольких дней некто без особых трудностей мог скрываться где-то рядом с домиком, вокруг которого были искусно рассажены рощицы, расположенные на холмистой местности. К тому же к стенам, которыми огорожен дом, тесно прилегали заросли бамбука.

Шаг за шагом сжималось человеческое кольцо и наконец сомкнулось. Нос в сопровождении нескольких воинов вошел в ворота.

– Теперь нет опасности, что он сбежит, – сказал Бамбоку. – Я сам обыщу дом. Смотрите, чтобы госпожу не потревожили.

В то же время половина воинов была послана обследовать территорию вокруг домика. Одни осматривали дом снаружи, причем кое-кто вскарабкался на крышу; другие вглядывались в колодец и верхушки деревьев. Однако никаких следов предполагаемого убийцы замечено не было. Предприятие оказалось напрасным, и рассерженные воины начали выражать недовольство. Однако больше всех был разозлен Нос. Ведь именно его обвинят в том, что он поднял весь этот шум, подал ложный сигнал тревоги. Торговец обрушился на Ёмоги:

– Нет тут никакого Конно-мару! Что значат все твои россказни? Только посмотри, какую суматоху ты вызвала!

– Хватит, Нос, – недовольно сказал находившийся поблизости воин. – Что толку орать на бедную девушку? Не пора ли нашим людям поужинать…

Айтого удалился, оставив двадцать воинов охранять стены дома.

Все это дело Нос еще раз прокрутил в своей голове. Ему придется сообщить об этой печальной истории Киёмори. Потом он вновь обратил свое внимание на Ёмоги:

– Послушай, скажи своей хозяйке вот что. Скажи ей, что мы сожалеем о том, что побеспокоили ее и вызвали все эти волнения. Мы установили охрану внутри и снаружи, поэтому нечего опасаться незваных гостей. Мы провели тщательные поиски, и она может быть уверена в том, что никто посторонний здесь не прячется. Все понятно, Ёмоги?

– Да, я скажу ей об этом.

– Теперь я направляюсь в Рокухару. Передай ей в точности то, что я сказал, и ничего более. Смотри не скажи ни слова больше.

– На самом деле я не болтаю так много, как вам кажется. Кроме того, кто бы мог оставаться спокойным на этот раз?

– Ну, опять! Болтовня и болтовня…

– Хорошо, тогда я не буду больше ничего говорить. Я не скажу ни слова, даже если что-то произойдет!

– Как тебе угодно. В любом случае от тебя теперь не будет никакой пользы. С сегодняшнего вечера воины станут нести охрану. И смотри, чтобы не было больше этой болтовни, когда ты выйдешь отсюда. Я тебя предупреждаю, болтовни больше быть не должно!

Ёмоги надула губы и повернулась спиной к Носу.

Два огромных дуба развесили свои ветви подобно зонтику над галереей, соединявшей одно крыло с главной частью дома, и над внутренним двориком. Молодые листья, вместе с засохшими прошлогодними, плотным покрывалом нависали над землей. Выглянув из своего убежища, Конно-мару зашевелился и облегченно вздохнул. Густо переплетавшиеся ветви давали ему возможность вытянуться или даже лежать в листьях, как в колыбели. Воин прятался там целый день, пока воины Айтого вели поиски, и, если бы его обнаружили, он намеревался по сучьям ускользнуть на крышу. Теперь уже было темно, и Конно-мару видел несколько бивачных костров, которые горели вдоль стен.

Он припомнил события последних нескольких дней и попрекнул себя за трусость. У него было несколько шансов, чтобы осуществить то, что намеревался, но всякий раз его подводил недостаток мужества. Но сейчас Конно-мару решил твердо: сегодня ночью он убьет Токиву, ничуть не думая о своей собственной безопасности. Час проходил за часом, воин ждал, пока в доме заснут. Ближе к полуночи Конно-мару пауком соскользнул по дереву и прокрался в направлении комнаты, в которой еще горел единственный огонек. Теперь он уже был хорошо знаком с домом и знал, что это комната Токивы. Перебравшись через перила, воин прокрался вдоль галереи и прижался к двери. Она оказалась заперта. Но теперь достаточно слегка приоткрыть замок кинжалом и всем телом навалиться на дверь. Хотя на шум наверняка прибегут слуги и воины, он тем временем сможет вонзить кинжал в Токиву. Что после этого случится с ним, не имеет значения.

И тут он вздрогнул, заслышав голос:

– Кто там?

Это был женский голос. За дверью послышался шелест шелка. Конно-мару отскочил от нее. Дверь распахнулась, и выглянуло бледное лицо Токивы, озаренное светильником, который она держала.

– Вы, случайно, не Конно-мару? – спросила женщина.

Воин застыл в изумлении. Токива же не выразила ни удивления, ни страха. Следующие слова она произнесла шепотом:

– Конно-мару, я была уверена, что это вы – любимый слуга господина Ёситомо. Идите сюда, входите, нас не должны услышать часовые, – сказала Токива, жестом приглашая парня в дом. Она скрылась за шелковой занавеской, а Конно-мару проскользнул за ней и притаился в углу комнаты.

Токива вернулась и тихо закрыла дверь. Фитиль в светильнике ярко горел; на письменном столе были разложены сутры, с которых она делала копии.

О Конно-мару и его замыслах в отношении ее жизни Токива услышала от Ёмоги, но эти откровения не встревожили женщину; она лишь спокойно выразила удивление по поводу того, что на протяжении нескольких дней он находился так близко. Когда Ёмоги показала ей послание, которое воин Гэндзи оставил в саду привязанным к дереву, Токива, кажется, взволновалась и сказала: «Конно-мару был хорошим и преданным слугой, и его едва ли можно винить за те чувства, которые он испытывает ко мне».

Некоторое время оба они сидели и наблюдали друг за другом. Огонь в светильнике затрепетал, поднялся и тревожно потух. Конно-мару не увидел ничего отталкивающего в неподвижной фигуре, сидевшей перед ним. Токива, темные волосы которой спадали вниз на складки ее шелковой одежды, была абсолютно спокойна. Голова женщины слегка наклонилась, будто Токива что-то обдумывала. Конно-мару чувствовал, как его конечности наливаются свинцом и обессиливают. Что удерживало его от того, чтобы приблизиться и вонзить в нее кинжал? С каждым мгновением сердце воина слабело и наполнялось жалостью. Он не находил в Токиве никаких признаков порочной, вероломной женщины. Взгляд упал на молельню, перед которой стояла горелка с благовониями, от нее поднималась ввысь белая струйка. Он еще раз взглянул на Токиву и вздрогнул, ощутив хрупкость плеч под ее одеждой.

– Конно-мару, вы помните, как давным-давно приходили ко мне с посланиями от господина Ёситомо?

Спокойный голос, кажется, вернул парню разум. Взгляд стал жестким, когда он наклонился к Токиве:

– Итак, вы не все забыли?

– Как я могла забыть, – тихо ответила она.

– Вы, коварная женщина, как можете говорить об этом с таким бесстыдством! Вы действительно воплощение зла!

– Вы правы, Конно-мару. Я хотела, чтобы кто-нибудь сказал мне об этом – обвинил меня, выразил презрение, пристыдил.

– Это действительно так?

– Это правда, Конно-мару. Вы можете убедиться в этом сами; я не пытаюсь от вас убегать.

– Да, это так. Но это, должно быть, мимолетное сожаление.

– Я не сожалею ни о чем, что сделала. Я делала только то, что хотела.

Рука Конно-мару лихорадочно ощупывала меч. Легкое движение руки, и он мог бы воткнуть его острие в любую часть ее тела.

А Токива задумчиво продолжала:

– Для женщины нет другого выбора… По крайней мере, для меня.

Когда Токива говорила, казалось, что через мгновение она упадет в обморок, но этого не последовало.

– Если вы решитесь отомстить мне, убив меня, тогда действуйте. Я готова… Я не буду пытаться убежать, не закричу от страха, – спокойно произнесла Токива, протягивая какие-то письма, которые как будто были у нее наготове. – У меня одна, последняя, просьба. Эти письма адресованы каждому из моих детей, это мои последние послания сыновьям… А это… это письмо моего господина Ёситомо. Позаботьтесь о том, чтобы оно дошло до кого-нибудь из дома Гэндзи, кому можно доверять. Это все, о чем я вас прошу.

После этого она отвернулась от Конно-мару и сложила руки перед маленьким образом Каннон в молельне.

Конно-мару смутился. Он помнил этот серебряный образ, который стоял в комнате его хозяина. Ёситомо молился перед ним каждым утром и вечером. В замешательстве Конно-мару обратился к письму, которое было написано знакомым почерком Ёситомо. Это было последнее послание его хозяина Токиве. Он прочитал его со слезами на глазах.

– Простите меня, моя госпожа. Как я мог быть таким дураком? Правильно говорил этот монах Монгаку – я был не в своем уме с моими мыслями о мести, а вы, беззащитная женщина, намного мужественнее меня. – Наступила тишина. Конно-мару пытался овладеть собой. Затем он продолжал: – Если бы я убил вас, моя жизнь стала бы еще мрачнее жизни Монгаку. Теперь я понимаю свою глупость. Я начну жить заново, жить мужественно… Я обещаю, что письмо моего господина попадет к Гэндзи, живущим на востоке, а эти письма к вашим детям будут своевременно доставлены каждому из них мною собственноручно.

Конно-мару бросился бы к ногам Токивы, но она быстро встала, открыла дверь, выглянула и тут же закрыла ее.

– Я вижу бивачные костры. Не лучше ли вам здесь дождаться рассвета?

Но Конно-мару уже собрался уходить. Он вынул темный шарф, закутал им лицо, обернув длинные концы вокруг плеч.

– Вам не надо беспокоиться обо мне, моя госпожа; они не смогут меня увидеть.

С этими словами он шагнул к двери, широко распахнул ее и растворился в ночи. Через несколько мгновений Токиве показалось, что на стене, огораживающей домик, показалась темная фигура и будто в знак прощания махнула ей рукой, и в ответ она повыше подняла светильник.

Глава 35.
Мириады светильников

Долгие дожди закончились, и жужжание цикад, облака и раскаленное небо возвестили о том, что наступил разгар лета.

– Постойте, что, у нас опять наводнение?.. Надеюсь, не слишком большой ущерб, – прорычал Нос. У него была привычка повышать голос на каждого слугу, который попадался ему на глаза при входе в ворота домика Токивы.

Ёмоги и несколько служанок стирали одежду в ручье, который бежал по участку. Неподалеку сушилось несколько бумажных зонтиков от дождя и от солнца.

– Какой красивый зонтик, Ёмоги! Не может быть, что это твой?

– Нет, не мой, это – моей госпожи.

– Твоей хозяйки, да? А что для нее толку от такого зонтика? Она не выходит из дома.

– Я купила его только сегодня утром на Западном рынке. Но, вы не поверите, он показался мне таким старомодным, когда я его открыла, что я положила его сюда вместе с остальными.

– Гм, ты купила его на Западном рынке? Ну а собирается ли куда-нибудь твоя госпожа выйти?

– Она хочет пойти в храм. Сотый день молитвы приходится на послезавтра.

– И могу я спросить, куда именно?

– Куда? Ну конечно, вы знаете – часовня Каннон в храме Киёмидзу.

Нос прошел в дом и некоторое время говорил с Токивой.

Никаких признаков или следов Конно-мару с того дня, как охранников разместили вокруг дома, не было обнаружено, и Нос положился на бдительность воинов. Он фактически начал забывать обо всем этом деле, но тревожился по поводу того, что Киёмори до сих пор здесь не появлялся. Получалось, что его план, заключавшийся в том, чтобы добиться расположения военачальника, ни к чему не привел. Конечно, у Киёмори мало времени на любовные дела, утешал сам себя Бамбоку, и надо проявить терпение, в конце концов он все равно никуда от Токивы не денется. Нос решил ждать и время от времени навещал домик, чтобы убедиться в том, что все идет гладко.

Теперь купец столкнулся еще с одной проблемой. Надо ему или не надо ставить Киёмори в известность, что Токива собирается идти в храм? Если с ней случится что-нибудь нехорошее, в этом конечно же обвинят Носа.

– Естественно, я не хочу отговаривать вас от того, чтобы пойти в храм, я только рад узнать, что вы к этому склоняетесь. Но может быть, было бы благоразумнее сначала выяснить, как к этому отнесется господин Киёмори? Сегодня или завтра я схожу к нему, – сказал Нос Токиве перед уходом.

На следующий день она получила послание о том, что ей разрешено в сопровождении Ёмоги отправиться в храм Киёмидзу. Токива была поражена, оказавшись в часовне, где десять монахов читали сутры специально для нее. Мириады светильников освещали часовню, и, когда она молилась, воздух был густо насыщен фимиамом.

«О боги, позаботьтесь о моих троих оставшихся без отца детях. Их мать для них почти потеряна. Эта Токива – всего лишь пустая оболочка, а дух ее бродит в аду. Какие бы горести и испытания ни выпали на долю их матери, пощадите ее детей. Не допустите, чтобы эти несчастные страдали за прегрешения дома Гэндзи».

И Токива заплакала, вспомнив ту зимнюю ночь, когда она вместе с детьми молилась в той же самой часовне.

– Моя госпожа, служба подходит к концу, не хотите ли вы пройти в отдельную комнату и отдохнуть? – прошептал монах.

Токива пришла в себя:

– Благодарю вас, ваше преподобие. Кажется, вы – Коган?

– Да, Коган. Доброго вам здоровья, моя госпожа.

– Мне никогда не забыть вашей доброты ко мне в то трудное время, – сказала Токива, сложив перед ним руки. – Но я более недостойна общаться с вами.

– Моя госпожа, вы не должны так говорить. Вам не следует испытывать стыд. Для меня вы так же чисты, как сама Каннон.

Появился еще один монах:

– Сюда, моя госпожа, пожалуйста, сюда.

Токива отклонила приглашение:

– Благодарю вас, но мне предстоит долгий путь, и я лучше пойду.

Но монах удержал ее:

– Моя госпожа, вы прошли такое огромное расстояние в столь ранний час, а он давно ожидает вас.

– Кто? Кто ожидает?

– Господин, который заказал службу.

Токива была озадачена. Кто бы это мог быть? В этой часовне не было никого, кроме нее. Но монаха не следовало заставлять ждать, поэтому в сопровождении Когана Токива двинулась по огражденным перилами галереям, пока наконец ее не привели в какую-то комнату. Когда она вошла, то в потрясении попятилась, и у нее ослабели ноги.

– Токива, ты не ожидала увидеть меня, не так ли?

Сквозь листья росших за окном кленов яркое солнце освещало лицо Киёмори, делая его сияющим.

– Я часто думал о тебе, Токива, но многое мешало мне прийти – а теперь наступило лето… Как быстро меняются времена года! У тебя все хорошо, Токива?

– Да… – ответила женщина. Противоречивые чувства охватили ее, и стали душить слезы.

Киёмори смотрел на нее и тоже испытывал самые разнообразные ощущения – его наполнили воспоминания о той весенней ночи… На какой-то момент Киёмори охватила неловкая, почти детская робость. Овладев собой, он опять заговорил с Токивой:

– Ты, конечно, не могла догадаться, что это я заказал сегодняшнюю службу. Неуместное вмешательство – так ты справедливо могла бы подумать. Но, Токива, я тоже нуждаюсь в молитвах. Да, Киёмори – всего лишь неловкий дурак, просто глупый человек! Можешь ли понять это, женщина?

– Думаю, да, немного.

– Даже этого немногого достаточно, Токива. Я благодарен тебе за все. Сейчас я из себя делаю еще большего дурака, но мне трудно признаться – почему. Пусть позже тебе расскажет Бамбоку.

Киёмори говорил бодро, но когда закончил, он резко отвернул лицо, на котором в появившихся слезах заиграл солнечный свет.

После этой короткой встречи Токива не видела Киёмори ни этим, ни следующим летом. Им вообще никогда не суждено было больше встретиться, потому что недолгое время спустя Киёмори попросил Носа устроить брак между Токивой и пожилым придворным из дома Фудзивара.

К осени все сплетни и разговоры о Токиве были забыты.