Текст книги "Стрижи на рекой"

Глава 1

Лещинск, 1928 год

– Дуся, посмотри, кто-то стучится в калитку!

Евдокия Стрижева выпрямилась от стола, на котором сметывала детали мужского костюма и вышла. Назад хозяйка вернулась не одна: рядом с ней стояла юная девушка и держала на руках малышку. Красота незнакомки отличалась яркостью – белокурые волнистые косы и пронзительно синие глаза – но лицо было усталым. Она спустила девочку на пол, и та с любопытством стала оглядываться вокруг. Бледная Евдокия утирала уголки глаз от подступавших слез, приглашая гостей пройти в маленькую тесную кухоньку. Михаил с удивлением подошел к жене.

– Миша, это Вероника Стрижева, дочь нашего Васеньки. – Евдокия показала глазами на ребенка.

Из-под густых бровей Михаил внимательно посмотрел на вошедших:

– Сначала накорми, потом поговорим, девочку уложи, уже поздно, – и вернулся к оставленной работе.

Позже, когда ребенок заснул, Михаил вышел на кухню. Была душная летняя ночь. Евдокия закрыла окна ставнями и заперла калитку.

– Меня зовут Татьяна Кербс, я приехала из Саратова, – начала свой рассказ девушка. – Неделю назад от чахотки умерла мать девочки, Зинаида Хмелева.

Супруги перекрестились и продолжили внимательно слушать.

– Василий Стрижев и его жена Зинаида все эти годы пытались затеряться от властей. Они устраивались в разные театры, Зинаида играла там один, самое большее, два сезона, а потом они переезжали. Василий устраивался там же аккомпанировать на фортепьяно и писать музыку к спектаклям. Взяли себе сценический псевдоним Корсаковы, и никто не догадывался, кто они.

Четыре года назад, в Астрахани, Василий доверился молодому актеру, рассказал о себе, а тот донес на него. Не выдержав тяжести своего поступка, этот актер пришел к ним и во всем признался. Василий к тому времени знал, что Зинаида беременна, поэтому немедленно заставил ее уйти из дома. Его арестовали этим же вечером, но Зинаиду не застали. Она пришла ко мне, больше ей идти было не к кому.

В те годы мне только исполнилось четырнадцать лет. Чтобы выжить, я бралась за любую работу в театре. У нас с Зинаидой сложились дружеские отношения, и все равно она не сразу мне открылась. Сказала лишь, что Василия арестовали, я тут же собралась, и мы пошли на вокзал, где купили билеты до Саратова. Там у меня живут дальние родственники, они и приютили нас на первое время.

Вскоре родилась Вероника – в Николу Зимнего ей исполнится три года. Зинаида давала уроки музыки, а я, как обычно, пошла работать в театр. Болезнь подступила к ней внезапно, она проболела всего один месяц. Перед смертью взяла с меня клятву, что я отвезу девочку к вам. Ее мучила мысль, что никто не расскажет Веронике, кто были ее отец и мать, какие у нее корни. Я выполнила просьбу Зинаиды. Вот, пожалуй, и все.

Супруги внимательно слушали Татьяну. Лицо Михаила было непроницаемо, мимика же Евдокии выдавала сильное волнение. Выслушав до конца, Михаил задумался. Повисла долгая пауза, которую никто не решался нарушить.

– Девочка останется здесь, – спокойно произнес казак. – Я все думал, как бы нам объяснить ее появление. Выдадим за ребенка, подброшенного матерью, спасающейся от голода. Мы ее удочерим и дадим фамилию Стрижева.

Татьяна повеселела и передала узелок, в котором были дорогие сердцу Зинаиды личные вещи. Несколько золотых украшений, фотография юных родителей Вероники и конверты с письмами. Все это Евдокия забрала, чтобы надежно спрятать.

– Татьяна, а куда направляешься ты? – поинтересовался Михаил. – Ты должна понимать, что если узнают имя девочки, то не пощадят нас всех. Я-то смерти не боюсь, слишком много пришлось ее видеть, но теперь на моих руках ребенок.

– Я поеду дальше, в Оренбург, буду жить в семье своей старшей сестры Ксении. Прошу вас мне довериться, я любила мать девочки и страшно привязана к маленькой Веронике. Мне совсем не хочется расставаться с ней, но я дала обещание умирающей Зинаиде. Никто не узнает ее историю, клянусь. А теперь мне пора уходить. – Таня встала, и хозяева проводили девушку до калитки.

Михаил и Евдокия Стрижевы слыли в Лещинске первоклассными портными, в заказчиках у них недостатка не было. Мастерство спасало семью от репрессий и в новые времена. До революции они жили в собственном доме в центре города, но сейчас все эти здания национализировала Советская власть, и в них размещались различные учреждения. Они купили себе крохотный деревянный домик с садом немного в стороне от центра, ближе к реке, и зажили очень замкнуто. Михаилу не было еще и сорока лет, Евдокия была на несколько лет моложе. Своих детей у супругов не случилось, Евдокия очень переживала из-за этого в молодости, но теперь супруги жили друг для друга.

Михаил не зря боялся, что кто-то прознает тайну девочки. Его брат, Денис Стрижев, был казачьим полковником, всю гражданскую войну воевал на стороне белых: сначала в Лещинске, потом где-то на Дону. Рядом с ним все это время был его единственный сын, Василий. Михаил почти десять лет ничего не слышал о брате и племяннике. Последний раз их видели казаки на Каспии, в районе Гурьева, они пробирались на Дон. Дальше следы терялись.

Михаилу была хорошо известна и семья Зинаиды Хмелевой. Ее отца, миллионера Александра Хмелева, знал весь город. Ему когда-то принадлежали здесь многие здания, лабазы, промыслы, магазины. Это был король города, с которым советовался войсковой атаман. Большей частью он жил за границей, появляясь в Лещинске наездами. В свой последний приезд, уже во время войны, направляясь по делам в Персию, Михаил завез в город единственную дочь, юную Зинаиду. Здесь-то она и познакомилась с молодым казачьим офицером Василием Стрижевым. Между ними вспыхнула любовь, и Зинаида уговорила отца разрешить ей остаться погостить. Хмелев не смог отказать любимой дочери, но он не предусмотрел, что события начнут развиваться стремительно. Она вместе с родственниками успела выехать из города; говорили, что они в Крыму. И вот как все оказалось на самом деле…

Михаил долго не мог заснуть, сидя в саду и дымя папиросой. Рядом бегала его любимая собака – колли Сокол. Василий и Зинаида где-то встретились, скорее всего, в Крыму, но остались в России, подвергая свои жизни постоянному риску. Любимый племянник с женой жили где-то совсем рядом, а он даже не знал об этом, не увидел их родные лица. Они скитались, домой дороги не было, и все же отправили к нему свою дочь, Веронику. Ребенка, который связывал прошлое и будущее Стрижевых. Михаил вырастит девочку, чего бы это ему не стоило, чтобы потом рассказать ей об отце и матери. Приняв решение, Михаил успокоился и начал обдумывать свои следующие шаги по узакониванию проживания девочки в их семье. Здесь Михаил меньше переживал: никто лучше него не шил френчи для городских чиновников, которым очень важно быть похожими на вождя.

Глава 2

Татьяна Кербс в Оренбурге стала жить в семье своей старшей сестры Ксении. В двадцатые годы Григорий Граф привез сюда жену из Поволжья, рассказывая всем, что они бежали от голода. Они своими руками сложили дом недалеко от парка и стали жить очень скромно. Сейчас Ксения Граф работала сестрой милосердия в больнице, а Григорий служил бухгалтером в одной из государственных контор. У них рос семилетний сынишка Павел. Встретив сестру, Ксения была наполнена счастьем, ведь девочка пропала совсем малышкой, когда в вихре революции погибли их родители. Ее судьба долго оставалась неизвестной, и Ксения уже потеряла надежду встретиться с Танюшей. И сейчас она наконец рядом с ними! Сестры не имели известий лишь о судьбе старшего брата Николая, пропавшего на фронте в шестнадцатом году.

Татьяне исполнилось семнадцать лет, но ее сердце еще не испытало любви. Девочка родилась в Царицыне, оказавшись младшей дочерью в семье профессора медицины. Революция не пощадила ее родителей: красные расстреляли их прямо в госпитале, где отец лечил раненых белогвардейцев. Татьяна очнулась, когда кто-то, утешая, уводил ее из больницы. Это был старый актер, случайно оказавшийся на месте трагедии. Он и привел ее в театр, тотчас же открывшийся уже для новой власти. Потом Татьяна, которая научилась скрывать свои чувства, часто меняла с ним города и театры, пока они не остановились в Астрахани. Девушка уже повзрослела и превратилась в красавицу, в белокурую голубоглазую принцессу с изумительной фигуркой. Но кто бы ни пытался посмотреть на Татьяну с нежностью, он неизменно натыкался на холодный взгляд волчицы и больше не делал новых попыток к сближению. У нее никогда не было подруги, но Зинаида Хмелева напомнила ей ее прежнюю жизнь, и она потянулась к ней. К тому времени Татьяна осталась одна, старый актер, приютивший ее, уже умер. Девушки подружились, как оказалось, чтобы помочь друг другу в трагические мгновения жизни. И именно Танюше доверила Зинаида свою тайну и свою девочку, когда поняла, что не доживет до утра.

Как-то почтальонка, обычно бросающая газеты в почтовый ящик, прибитый к забору, неожиданно постучала в окно дома Ксении. Та вышла во двор, женщины о чем-то поговорили, и Ксения вернулась. В руках она сжимала конверт, в лице не было ни кровинки. В доме, кроме мужа Григория, больше никого не оказалось. Татьяна и Павел ушли на дальний огород полоть высаженный картофель. Там Григорий еще раньше разбил шалаш, и, чтобы не тратить время на дорогу, Татьяна с племянником собирались заночевать на реке.

– Что это? – Григория испугала бледность жены.

– Письмо из Германии от Николая,– безжизненным голосом проговорила Ксения.

Григорий молча смотрел на нее, она подняла на него свои прекрасные глаза.

– Прости, Гриша, подвела я тебя.

– Ксения!..– Григорий подошел и обнял свою жену.

– Почтальонка Мария мне сказала, что уже сообщила об этом письме в органы. Скоро за нами придут.

– Ну что ж, собери вещи.

Они так и не успели узнать, что им написал неожиданно нашедшийся Николай Кербс, поскольку письмо тут же изъяли. На пороге появилось четверо мужчин, которые арестовали очередных пособников врага, получающих почту из-за рубежа. Оставалось лишь узнать подробности биографии этой семейной пары, но методы добывания доказательств у палачей были отработаны в совершенстве.

Когда на следующий день Татьяна с мальчиком вернулись домой, там никого не было. Соседи шарахались от них, но ночью, шепотом, все же рассказали, что произошло. Татьяна не сомневалась, что органы ГПУ обязательно вернутся за ними. Она быстро собрала самые необходимые вещи, и через час они покидали родительский дом Павла.

Татьяна не знала, куда им идти, и ноги сами повели ее на вокзал, где она купила билет до Лещинска. Вновь она стучала в маленькое окно.

– Евдокия, накорми и уложи мальчика, – Михаил по-прежнему был немногословен, вернувшись из кухоньки к своей швейной машинке. Евдокия хлопотала у стола и, вздыхая, смотрела на Татьяну, а под ногами у них крутилась подросшая Вероника. Татьяна притянула малышку и крепко поцеловала в щеку:

– Я рада, что вам удалось удочерить девочку.

– Татьяна, ты не волнуйся, все будет хорошо, Михаил сейчас наверняка что-то обдумывает. Павлик, пойдем, я уложу тебя в одной комнате с Вероникой. – И Евдокия увела детей за собой.

– Будешь жить в пристройке, сзади дома, там прежде обитала наша старая родственница, но прошлой зимой она умерла. Над мальчиком оформишь опеку, я поговорю с тем же чиновником. Сейчас я шью платья для его жены, а ему самому костюм, – все это Михаил говорил Татьяне, обреченно сидящей за столом с ужином. Она встрепенулась:

– Михаил, ты хочешь поселить нас рядом с собой? Я не смела об этом даже мечтать.

– Татьяна, прекрати, – на нее посмотрели сердитые глаза казака. – Я не способен оставить молодую девушку и мальчика одних за порогом. Ты правильно сделала, что немедленно приехала к нам.

Вернулась Евдокия и безоговорочно поддержала решение Михаила:

– Будем жить тихо, не привлекая внимания. Глядишь, Господь поможет, и они скоро забудут про нас.

Так летом тысяча девятьсот двадцать девятого года стали вместе расти восьмилетний Павел и почти четырехлетняя Вероника в окружении бесконечно их любящих и близких людей.

На Веронику Павел сразу произвел очень сильное впечатление, она отдала ему свое детское сердце. Девочка делилась с ним всем, он был для нее единственным авторитетом, ее глаза смотрели на него с недетским обожанием. Михаил и Евдокия замечали такое отношение Вероники к Павлику, но никогда не смеялись по этому поводу. Их только удивляла эта недетская преданность малышки чужому мальчику. Но они знали, что время все расставит на свои места, а пока Павлик очень мягок с Вероникой и никогда не насмехается над ее детской влюбленностью. Наоборот, Павел с первых дней ведет себя как настоящий мужчина: он сразу взял на себя ответственность по защите девочки, и та позволила ему себя оберегать.

Глава 3

Лещинск, 1935 год

– Павел, выбирайся из своего сарая, пора идти встречать Веронику.

– Иду… Эта будущая звезда сцены могла бы и одна возвращаться. В десять лет пора запомнить дорогу домой.

– Нам она об этом прожужжала все уши, но я не допущу, чтобы девочка так поздно ходила без старших.

– Зачем же ты находишь для нее роли этих малолетних сироток?

– Тебе не понять нашу преданность театру.

Татьяна пыталась вытащить племянника из сарайчика, который он переоборудовал в свой кабинет. Несколько лет назад Михаил показал Павлу книги из библиотеки семьи Стрижевых. Они были свалены в кучу в огромном каменном подвале, о котором даже не подозревали соседи. Над подвалом был возведен неказистый сарайчик. Павел был потрясен увиденными сокровищами.

– Дядя Миша, я и не знал, что бывают такие подвалы.

– Павлик, до революции в этом квартале селились купцы, а они не могли не иметь таких закромов. Сейчас таких купеческих домов осталось всего несколько, остальные сгорели в гражданскую войну. Мы построили этот домик в девятнадцатом, тогда я и спрятал сюда наш семейный архив. Я не оставил здесь ничего особенного: книги, старые газеты, семейные фотографии. А сверху надстроил этот сарайчик. Но нам надо быть очень осторожными! Наш сосед, тот, что поселился один в доме купца Славина, – охранник из ГПУ.

– Дядя Миша, можно, я разберусь здесь? Жалко ведь, если все испортится!

– Для этого я тебе это и показал, Павлик. Зная твою немецкую любовь к порядку, не сомневаюсь, что ты сохранишь эти книги.

Павел с энтузиазмом взялся за дело. Он расчистил подвал, который был в два метра высотой; потом пилил и строгал доски, чтобы сделать книжные полки. Последним их с Михаилом усовершенствованием стала маленькая печь, которая через хитрую систему дымоходов соединялась с печью в домике Татьяны. Теперь можно было не бояться сырости, хотя в подвале она не ощущалась.

И конечно, сам маленький деревянный сарайчик Павел превратил в свою мастерскую, где жил с ранней весны и до поздней осени. Сейчас он недовольно оторвался от романа Фенимора Купера, чтобы идти в театр встречать Веронику.

Татьяна была одержима любовью к театру. У нее не было актерского таланта, но она возмещала это службой в театре. Она прекрасно шила, умело наносила грим, и, по сути, была незаменимой помощницей главного режиссера театра Петра Василевского. Веронику она стала привлекать к участию в постановках, как только режиссеру понадобилась малолетняя актриса. И вот уже пять лет Вероника появляется на сцене. Сегодня она исполняла роль Козетты в спектакле «Отверженные» по роману Гюго. Поэтому Павлик и упомянул с таким сарказмом несчастных сироток.

Михаил не разрешал детям заносить книги в дом, боясь приходящих на примерки незнакомых людей. И Вероника тоже отстояла себе уголок в сарайчике, причем не только читала там, а еще и репетировала свои роли. В последние дни перед премьерой у Павла распухла голова от ужасов, встречавшихся на жизненном пути несчастной французской девочки.

Подходя к зданию театра, Павел еще издали увидел стоящую под фонарем фигурку Вероники.

– Какое счастье, что мне не пришлось отбивать тебя от восторженной толпы зрителей, – Павел не удержался от возможности подколоть сестру.

– Вот еще, – доверчиво беря его за руку, вздернула нос Вероника. – Думаешь, я сама бы не смогла дать отпор?

– Зачем же давать отпор преклоняющимся перед своим божеством поклонникам?

– Этим толстым дядькам в галифе? Я вижу, как их боятся Татьяна и Петенька.

– Вероника, что еще за Петенька?

– Петенька – это мой любимый режиссер, ничего ты не понимаешь. И знаешь, по-моему, он безумно влюблен в Татьяну.

– Так, надо посоветоваться с дядей Мишей. Пора прекращать разрешать тебе читать французские пьесы и репетировать в любовных спектаклях.

– Подумаешь, что тут особенного. Наша Татьяна – такая красавица, Петенька ее боготворит. И поэтому ее так ненавидит прима Алиса Четверкина. Радовалась бы, что Татьяна не отбирает у нее ведущие роли.

– Вероника, прекращай болтать глупости.

– Это для тебя глупости, потому что ты ничего не понимаешь в любви. Тебя привлекает лишь скелет в нашем сарае. А между тем, Лелька Егорова интересовалась тобой.

– Вероника, это не просто скелет, на нем я изучаю кости, из которых состоит человек. Я его случайно нашел во дворе больницы, куда его кто-то выбросил. Принес и сам собрал. Я буду хирургом, как хотела моя мама. Дядя Миша считает, что у меня тонкие пальцы и талант кроить и шить. Значит, и хирург из меня выйдет первоклассный.

– Павлик, а ты сошьешь мне сарафан? Уже лето, мне не в чем бегать на речку.

– Ты что, дядя Миша одевает тебя как принцессу!

– Вот именно, а девчонки смеются, когда я не могу расстегнуть множество пуговичек.

– Вероника, с каких пор ты стала обращать внимание на насмешки подруг? Неужели сама не можешь справиться?

– О, еще как могу, теперь я раздеваюсь еще медленнее, и им приходиться ждать меня на берегу.

– Хорошо, сошью. А что ты сказала про Лелю Егорову? Сможешь передать ей записку от меня?

– Ладно, передам.

Они подошли к своей калитке, где их встречал верный Сокол. Войдя в дом, они заговорили с Татьяной на немецком, поскольку та упрямо ратовала за необходимость знания детьми иностранного языка. Вероника подробно рассказала о спектакле, кто из артистов как произносил свои реплики, как чувствовал себя режиссер, какая была публика. Евдокия хлопотала над поздним ужином для своей любимицы.

Из комнаты вышел Михаил, и его морщины словно разгладились при виде Вероники. В этой семье родительская любовь Михаила и Евдокии вспыхнула позже, но дарила безграничное тепло этим детям. Михаил любил Павла не меньше Вероники, он видел, что его Павлик впитал от отца и матери понятия чести и благородства. Павел напоминал ему любимого племянника Василия, отца Вероники. Правда, внешне они отличались: Павел был очень ярким блондином с голубыми глазами. Михаил любил общаться с мальчиком, поддерживал его мечту стать врачом. Семьи уже давно объединили свои хозяйства, и за детьми присматривала Евдокия, так как Татьяна постоянно пропадала в театре.

– Дядя Миша, я снова на лето устроился санитаром в больницу. Иван Григорьевич сказал, что уже пора приобщать меня к профессии.

– Правильно, Павлик! Иван Петров из наших казаков, потомственный лекарь, так что он обучит тебя всем тонкостям.

– Он сказал, что через два года, когда я окончу школу, он повезет меня в Саратов поступать на медицинский факультет.

– Да, Павел, когда-нибудь ты покинешь дом, чтобы высоко взлететь к своей мечте!.. Не забывай о нас,– улыбнулся казак.

– После мамы и отца я никого не люблю сильнее вас, – у Павла, ужинающего вместе с Вероникой, на глазах выступили слезы.

Евдокия быстро подошла к нему и, обняв, прижала к себе. Михаил тоже подошел и взлохматил Павлу вихры. Одна Вероника с аппетитом поглощала пирог, между кусками которого успела сказать:

– Вот уж не знаю, Лелька Егорова всем говорит, что ты любишь одну ее.

Стрижевы удивленно уставились на Веронику, Павел пнул ее под столом ногой, одна Татьяна подошла к девочке, чтобы защитить от надвигающейся беды.

– Татьяна, это все твой театр, девочка чересчур впечатлительная.

– Ничего подобного, она там развивает свои способности.

– А эти любовные пьесы, в которых ты ее занимаешь?

– Она играет героев в детстве, потом я ее увожу.

– Но откуда у нее эти слова?

– Да от Павла, от кого же. Девчонки совсем замучили его, а он их еще поощряет записками и прогулками.

– Татьяна, что ты говоришь?– запротестовал Павел, но Михаил, улыбнувшись в усы и махнув рукой, уже уходил к своей швейной машинке. Павел с ненавистью уставился в ехидное лицо Вероники, которая успела показать ему язык, пока Татьяна не увела ее готовиться ко сну.

Глава 4

– Бабушка, а Бог есть? – Вероника, вся в муке, помогала Евдокии лепить пироги.

– Бог есть, так мне говорили отец с матерью, а им бабушка с дедушкой, – Евдокия выпрямилась, чтобы утереть пот со лба.

– А нас в школе учат, что Бога нет.

– Сейчас другие времена, и теперь учителя говорят, что Бога нет. А у нас в гимназии был даже предмет «закон Божий».

– Да ты что? – Вероника потрясенно смотрела на Евдокию. – И как, ты этому верила?

– Конечно, верила, как же без веры жить?

– Ну ты посмотри: небо, солнце, уже летают самолеты и никто Бога ни разу не видел. Неужели ты не понимаешь?

– Вероника, Бога¹ видеть совсем не надо, он вот здесь,– и Евдокия показала на свое сердце.

– Здесь? – Вероника показала на свое.

– Да. Вспомни, когда у тебя хорошо на душе, когда она поет от радости, мы говорим, что

Бог заглянул в твою душу. А когда ты вдруг застынешь, оцепенев от нежности и восторга, мы говорим, что тебя коснулся своим крылом ангел. Когда ты трудишься, забыв про еду и отдых, из твоих рук выходят шедевры, достойные восхищения, мы говорим, что Бог поцеловал твои руки.

– Я знаю, про кого ты говоришь. Про дедушку! В его платьях ходят самые красивые женщины.

– Конечно, я говорю про него, – улыбнулась Евдокия, но из-за занавеси в кухню уже шли Михаил и Павел.

– Что это вы про меня говорите? – притворившись сердитым, спросил Михаил.

– Бабушка сказала, что Бог поцеловал твои пальцы, – тут же выпалила Вероника.

Михаил лукаво посмотрел на Евдокию, она рассмеялась, он тоже улыбнулся, и все сели ужинать.

– Бога нет, – решительно заявил Павел.– Я в больнице видел, что если человек умирает, никакая молитва его не спасет. Все это предрассудки и суеверия.

– Может быть, – тихо сказала Евдокия, – только я не сомневаюсь, что у тебя дар от Бога. Твои руки спасут много жизней, но не потому, что они такие ловкие. Потому, что у тебя благородная душа.

– Иван Григорьевич постоянно сквернословит, вовсе не культурный и пьет спирт, а дай Бог кому-нибудь спасти столько жизней, сколько он спас, – не соглашался Павел.

Михаил и Евдокия с улыбкой переглянулись. Они-то знали, насколько чистая душа у доктора Петрова, их друга с гимназических времен.

– Ты прав, Павел, трудно представить этого костолома в церкви со свечкой в руке, но не сомневайся в его благородстве. Это очень справедливый человек, добрый и внимательный. И очень верный. Верный своей клятве врача. Когда мир раскололся, он спасал от смерти и красных и белых, ругая при этом их убеждения. А они все ждали от него сострадания, и он всегда был к ним терпимым и снисходительным. Я рад, что ты все свое время проводишь рядом с этим человеком. Пока нет отца, Иван выведет тебя на прямую дорогу.

– Дядя Миша … – губы Павла задрожали, но он прямо посмотрел в глаза казаку, как будто о чем-то спрашивая его.

– Да, они обязательно вернутся, я верю в это.

– И я верю, – прошептал Павел.

– И я! – громко сказала Вероника.

– Ну а мне сам Бог велел,– сказала Евдокия. – Они вернутся, чтобы просто увидеть тебя хоть одним глазом.

– Скажи, Павел, неужели в больнице ты ни разу не столкнулся с чудом? Когда выздоравливал больной, на которого все махнули рукой? – Михаил внимательно смотрел на Павла.

– Нет, – решительно ответил мальчик, – чудес не бывает.

Но потом, подумав, он поправил себя:

– Иногда, правда, бывают редкие случаи, не вполне объяснимые.

– Какие, например? – Михаил не отступал от Павла.

– Одна женщина умирала от родов, просто истекала кровью. Все были уверены в неизбежности ее смерти. Кроме еще не родившегося младенца, у нее на руках оставался пятилетний мальчик. Их отца и ее мужа арестовали, и она просто не могла умереть. Женщина твердила это в перерывах между схватками, успокаивала самого доктора. Иван Григорьевич тогда состарился на глазах. У нее родилась девочка, все предвещало скорый конец, но она не сдавалась. Не знаю, что произошло, но она оставалась в живых и на следующий день, и через два дня, а на третий стало понятно, что она выкарабкается.

– Какая радость, – Евдокия отвернулась, все лицо ее было залито слезами, и она вытирала их фартуком.

– Тогда давай хотя бы признаем, что чудеса случаются, – Михаил поднял на Павла свои серые глаза.

– Да, случаются. И если это спасает жизни, конечно, я соглашусь, – Павел решительно тряхнул своим белокурым волнистым чубом.

– А если еще какая женщина будет умирать от родов, ее обязательно спасет наш Павлик! – раздался уверенный голос Вероники, и все за столом с изумлением уставились на нее. Павел демонстративно покрутил пальцем у своего виска и скорчил рожу, Михаил, улыбнувшись в усы, продолжил доедать ужин. Одна Евдокия откликнулась на добрые слова своей ненаглядной:

– Вероника, наш Павлик станет хирургом, он будет резать руки и ноги раненым солдатам. А женщин будет лечить другой доктор.

– Жалко, мы ведь тоже люди, – огорченно пробормотала десятилетняя девочка, но тут уж не выдержал Михаил и оглушительно рассмеялся. За ним прыснула и Евдокия.

По выходным и праздникам Михаил и Евдокия ходили в церковь, стоящую над высоким берегом Урала. Михаил всегда надевал синие широкие штаны с красным кантом, заправляя их в высокие сапоги. Поверх надевал белую просторную рубашку на пуговицах под самое горло. На голове была белая фуражка. Евдокия тоже выглядела нарядной за счет кружевных воротничков на строгом шерстяном платье. В руках у нее всегда была сумочка.

В церкви собиралось общество, которое неофициально существовало всегда. Общество старых казачек, бывших законодательниц общественного мнения городка. Сейчас они группировались вокруг своего последнего оплота, церкви. Возглавляла их казачка Софья Птицына. После службы, когда все выходили из церкви на площадь, она незаметно оказалась рядом с Михаилом и Евдокией.

– Михаил, не пойму, с чего это Евдокия все молодеет, – старая казачка с усмешкой смотрела на Михаила.

– А чего ей стареть, еще столько дел впереди, – отговорился казак.

– Да, дел у нее достаточно, вот теперь матерью стала двоим сиротам…

Михаил внимательно посмотрел на Софью, а она отвернулась и смотрела с высокого берега на реку и куда-то дальше. Потом снова заговорила:

– Видишь, как низко летают стрижи? Наверное, будет дождь. Ох уж эти стрижи, притягивает их наша река. И птенцов своих где-то выводят, а летать учат только здесь, у родных берегов. Ну, прощайте, хорошая девка у вас растет, красавица. – Софья отвернулась и быстро пошла в другую сторону. Михаил и Евдокия стояли и смотрели ей вслед, потом взявшись под руки, тихо пошли домой.

– Она обо всем догадалась, – негромко сказала Евдокия.

– Она никому не скажет, – не сомневаясь, ответил Михаил.

– Девочка действительно становится красавицей, непонятно, от кого больше взяла – от Васеньки или Зинаиды? Какая была пара… Когда они шли по нашему парку, гуляя вдоль реки, все любовались ими.

– Уж кого, а красавиц в нашем городе всегда было много, просто глаза разбегались. Да и сейчас их не меньше.

– Михаил, неужели ты у нас такой глазастый?

– Не был бы глазастым, не нашел такое сокровище, как ты.

– Не знаю, что вышло бы, если ты искал бы меня после своей швейной машинки! А в выпускном классе гимназии глаз у тебя был еще зоркий.

– Да уж, трудно было мне пропустить такую девушку с длинной черной косой и синими глазами.

И вновь Евдокия таяла от слов мужа, крепче держалась за его руку, спеша домой к детям.

Глава 5

1937 год

– Татьяна, я так и знал, что застану тебя, – главный режиссер театра Петр Василевский открыл дверь костюмерной комнаты и увидел склонившуюся над платьем фигурку Татьяны.

– Да, я готовлю платье для завтрашней премьеры Алисы Четверкиной, – она подняла голову и улыбнулась. Обычно эта улыбка обезоруживала Петра, уносила его куда-то, но сейчас она резанула сердце.

– Уже поздно, мы остались последними, сейчас придет сторож и выпроводит тебя.

– Петя, что-то случилось? Только не лги, мое сердце не обманешь.

– Я хочу поговорить с тобой, только не здесь. Приходи на реку, к нашему месту.

Была звездная летняя ночь. Татьяна прошла к реке и спустилась к берегу.

Петру исполнилось тридцать лет, и вся его жизнь стала служением музе театра. Петр был родом из Смоленска, из семьи богатых промышленников. В семнадцать лет он пришел учиться искусству в Московский художественный театр. Семь лет участвовал в спектаклях этой труппы и считался талантливым актером. Ему страстно хотелось самому ставить спектакли, но в Москве у него не было будущего. Кто-то рассказал ему о Лещинском театре, и он, не задумываясь, приехал сюда.

Они встретились с Татьяной, когда оба были новичками и еще мало разбирались в интригах театральной труппы. Постепенно оба твердо заняли свои места, которое отводило им искусство.

Внешне Петр был похож на благородного рыцаря, какими они представлялись Татьяне в детстве. Высокий, круглолицый и голубоглазый, с прямыми русыми волосами до плеч, с острым веснушчатым носом и обаятельной улыбкой. Она сразу отдала ему свое сердце. А он долго не признавался себе, что эта голубоглазая немка, помешанная на аккуратности и чистоте, имеет над ним какую-то власть.

– Таня, я хочу, чтобы ты выслушала меня, не перебивая. Тогда, шесть лет назад, ты пришла к нам в театр заурядной костюмершей. Я думал, что не будет особого греха немного поволочиться за тобой. Ты была необыкновенно соблазнительна, красавица, как и сейчас. И я сделал тебя своей любовницей. Меня не мучили угрызения совести, я был полностью поглощен делами театра, но иногда уделял немного времени и тебе. Ты молчала, и я думал, что тебя вполне устраивают такие отношения. Шли годы, я вдруг обратил внимание, что уже не ищу острых ощущений в объятиях других актрис, ведь ты знаешь актерскую среду. Я решил, что старею, и что меня устраивают отношения с одной любовницей. А ты взвалила на себя весь мой быт, обстирывала и обшивала, кормила, убирала мою комнату. Я опять все это принимал как должное, ведь у меня все получалось. Спектакли выходили прекрасными, я не стыдился их. В труппе были обычные интриги, но они не мешали творчеству. Даже любовник Алисы Четверкиной, майор НКВД, каждый день сверлящий меня взглядом из зрительного зала, не доставлял хлопот. Я просто давал Алисе все главные роли и это их вполне устраивало. Тем более что Алиса далеко не бездарна.