Текст книги "Пол Маккартни. Биография"

С помощью своего брата Клайва Брайан без лишнего шума положил конец распространению листовок и не дал опубликовать стихотворение. Ни Анита, ни Эрика Хуберс не оставили даже трещины в защитной перегородке, сооруженной вокруг Beatles их менеджером. Увы, вечно так продолжаться не могло.

Глава 14
“Долгих лет счастья и кучу марципановых бутеров”

На протяжении шестидесяти одного года дни рождения Джима Маккартни отмечались без всяких излишеств: семейным чаепитием, тортом со свечками в подсвечниках с лепестками и, может быть, чуть большей, чем обычно, ставкой на его любимых “лошадок”, если наводчик из Liverpool Echo советовал какую-нибудь особо многообещающую кандидатуру.

Но на свою шестьдесят вторую годовщину – или, точнее, накануне вечером – Джим оказался в роскошном кинотеатре “Ландон павилион” на королевской премьере “Вечера трудного дня”. От фильма он получил огромное удовольствие, хотя сценарий невольно коснулся трагедии, которую он с сыновьями пережил восемь лет назад. В самом начале, когда Beatles сидят в купе поезда, Джон, согласно сценарию Алана Оуэна, спрашивает Пола, почему тот вынужден присматривать за своим непоседливым дедом, которого играет Уилфрид Брамбелл. “Меня об этом попросила мама”, – звучит в ответ.

После показа следовал пышный прием в отеле “Дорчестер”, где присутствовали принцесса Маргарет и ее муж, лорд Сноудон, – королевская пара, столь же гламурная и популярная в 1964 году, как Уильям с Кейт полвека спустя. Джиму предложили шанс быть представленным, однако, как обычно, не желая выпячивать себя, он отказался, полагая, что просто не найдется что сказать.

В полночь, официально давшую отсчет дню рождения, Пол вручил Джиму сверток из коричневой бумаги, развернув который тот увидел нарисованную маслом скаковую лошадь. “Я сказал: «Какая прелесть», – позже вспоминал он, – а сам думаю: «Зачем мне эта картина с лошадью?» Пол говорит: «Это не просто картина… Я самого коня купил. Он теперь твой, и в эту субботу у него скачки в Честере»”.

Конь оказался мерином с впечатляющей родословной по кличке Барабан Дрейка (Drake’s Drum). Пол заплатил за него 1050 фунтов (15 тысяч по нынешним временам) и пристроил его в конюшню подполковника Уилфреда Лайда, известного йоркширского тренера. В субботу в Честере Джим с обоими сыновьями уже наблюдал, как тот участвовал в своем первом забеге – и финишировал вторым.

Такая подчеркнутая демонстрация сыновних чувств со стороны Пола особым – не самым приятным – образом перекликалась с событиями в жизни Джона Леннона. Дело было в том, что как раз во время съемок фильма “Вечер трудного дня” Джон снова встретился со своим отцом, Альфредом Ленноном, которого он не видел с шестилетнего возраста. Альф, теперь известный как Фредди и давно покинувший торговый флот, вел полукочевой образ жизни и работал на кухне одной гостиницы, когда коллеги заметили, что один из Beatles носит его фамилию.

На самом деле, несмотря на его нынешнюю низкооплачиваемую работу, Фредди совсем не был тем безнадежно пропащим человеком, каким был приучен считать его сын. И история про то, что он просто бессовестно бросил семью сразу после войны, оставив малыша Джона на попечение семьи, которая передавала его из рук в руки, пока, наконец, он не оказался в доме суровой тети Мими, тоже отличалась от реальности. Однако мифотворчество Мими оставило слишком глубокий след, чтобы Джон мог чувствовать себя комфортно в компании своего блудного отца или перестать подозревать, что единственным мотивом Фредди была надежда урвать свой кусок от битловских богатств.

Напротив, Джим, когда к сыну пришла слава, ни разу не потребовал от Пола ничего в награду за все свои годы одинокого и самоотверженного отцовства. Поэтому Барабан Дрейка был не просто прихотью молодого миллионера, хвастающегося своим новым богатством; это была дань благодарности, превосходившая все, о чем его отец мог когда-либо попросить или даже мечтать.

Еще одним подарком Пола на шестидесятидвухлетие (и этот подарок, как всегда утверждал Джим, значил для него еще больше) стала возможность наконец уйти на покой, чтобы в полной мере наслаждаться своей новой жизнью коневладельца. В 1964 году Джим по-прежнему работал на A. Hannay & Co., фирму, занимавшуюся торговлей хлопком, в которую он поступил четырнадцатилетним подростком во время Первой мировой, и получал недельное жалование, которое так и держалось примерно на уровне 10 фунтов. Пол сказал отцу, что ему пора уйти с работы и не ждать еще три года до наступления официального пенсионного возраста – что теперь он сможет обеспечивать его до конца жизни. Как бы Джим ни был привязан к хлопковой бирже и уже не такой бойкой, как раньше, коммерческой жизни центрального Ливерпуля, уговаривать его не пришлось.

Ему никогда не приходило в голову, что, уйдя на пенсию, он проведет остаток лет где-то еще, а не на Фортлин-роуд, 20, в этом небольшом муниципальном доме позади полицейской академии, где он воспитал двух своих мальчиков, – даже если теперь полицию чаще можно было увидеть прямо перед дверью, сдерживающей натиск толпы экзальтированных девиц.

Как и родственники остальных битлов, Джим и по-прежнему живший с отцом Майк были неизменно обходительны с теми, кто осаждал их дом и засыпал их письмами и подарками со всего мира. Если фанаты приезжали издалека или выглядели особенно жалко из-за погоды или чего-то еще, Джим приглашал их внутрь и пускал попить чаю в крошечную кухню, где стену украшали фотографии Майка, на которых Джон снимал с плиты видавший виды жестяной чайник или сам хозяин дома загружал в стиральную машину нижнее белье старшего сына.

Однако к 1964 году ситуация с фанатами на Фортлин-роуд была такова, что Пол уже не мог приезжать домой, как он по-прежнему любил делать. Поэтому он стал подыскивать Джиму новый дом, такой, который располагался бы в более уединенном месте и который он сам при необходимости мог бы использовать в качестве своего форпоста на Северо-Западе.

По традиции, заветной мечтой любого уходящего на покой ливерпульца было переехать “за воду” – то есть за реку Мерси, – чтобы поселиться в зеленых предместьях полуострова Уиррал, территориально относящегося к Чеширу. Пол нашел там идеальное место под названием Хесуолл – деревню на западной оконечности Уиррала, с которой он впервые познакомился, когда Quarrymen играли в зале местного Женского института. За значительную по тем временам сумму в 8750 фунтов он купил отцу дом с четырьмя спальнями, откуда открывался захватывающий вид на реку Ди и лежащий на другом берегу Уэльс.

Дом имел собственное имя – “Рембрандт” – и был построен в псевдотюдоровском стиле, напоминая и тем и другим детский дом Джона в Вултоне, который Пол когда-то считал слишком “пафосным”. Санузел здесь на всех был только один, зато в довесок прилагалось пол-акра земли с садиком и приличного размера теплицами, так что Джим, наконец, мог целиком отдаться своей всегдашней страсти, не будучи ограниченным квадратиками травы на задних дворах муниципального жилья.

Пол заплатил за ремонт, установку центрального отопления и ковры, которые полностью закрывали пол. Падчерица Джима Рут Маккартни вспоминает: “Он впервые жил в месте, где ковры лежали вплотную к стенам”.

В “Рембрандте” должен был поселиться и Майк Маккартни, который к этому времени тоже пришел в поп-музыку, хотя и более окольным путем, чем старший брат – “наш паренек”, как Майк его всегда называл. Поработав какое-то время стажером в дамской парикмахерской, Майк стал одним из главных организаторов первого мерсисайдского фестиваля искусств в 1962 году, где принял участие в скетче с ливерпульскими поэтами Роджером Макгоу и Джоном Горманом. В результате троица основала вокальное трио, специализирующееся на старых мюзик-холльных номерах и детских распевках-кричалках. Название ему было дано с типично ливерпульским мрачным юмором: Scaffold (“Помост для виселицы”).

Чтобы избежать любых обвинений в спекуляции на славе “нашего паренька”, Майк придумал себе фамилию Макгир – слово “gear” на ливерпульском сленге означало как существительное “модный прикид”, а как прилагательное – “крутой”. Пока трио Scaffold зарабатывало себе репутацию, он получал от Пола – по “еженедельному обету”, как он сам говорил, – 10 фунтов на расходы.

Сам Джим мог пользоваться совместным с Полом банковским счетом, на который в то время его сын переводил значительную часть своих битловских заработков. Наличие под рукой такого богатства ударило Джиму в голову только в одном отношении: он стал раздавать несусветные чаевые. В скромном кафе-кондитерской в Хесуолле по счету меньше чем в 2 фунта он мог оставить целый фунт сверху. Путешествуя в автомобиле между Уирраллом и Ливерпулем через тоннель по Мерси, он умудрялся оставлять чаевые даже служителю, который собирал плату за проезд.

За восемь лет, прошедших после смерти Мэри, погруженный в заботы, разделяемые между работой и воспитанием двоих сыновей, Джим не проявлял никакого интереса к женскому полу за пределами дружного круга своих сестер. Его единственным невинным увлечением была организатор фан-клуба Beatles Фрида Келли, которая называла его “дядя Джим”. Он водил ее в устричный бар “Баснетт” – любимое место Брайана, приучая ценить вина и французские сыры, которые до тех пор она считала просто “вонючими”.

Переехав “за воду”, Джим, казалось, твердо решил до конца оставаться холостяком: сестры Милли и Джин по-прежнему заглядывали к нему раз в неделю, чтобы устроить уборку, как это повелось еще со времени смерти Мэри. Единственным отличием было то, что теперь он мог отправить их домой на такси.

И тем не менее, не успел он еще толком обосноваться в “Рембрандте”, как романтические чувства вновь поразили его с той же внезапностью, как когда-то давно в бомбоубежище его матери. Через свою племянницу Бетт Роббинс он познакомился с Анджелой Уильямс, миниатюрной тридцатипятилетней женщиной с модным высоким начесом и очками в оправе “кошачий глаз”. Рожденная в Хойлейке, Энджи выросла в Норрис-Грин (где, по совпадению, Джим познакомился с Мэри) и подружилась с Бетт в “батлинзовском” кемпинге, когда обе записались на участие в конкурсе красоты. Теперь она была новоиспеченной вдовой с четырехлетней дочкой Рут на руках, жила в крохотной заводской квартирке в Керкби и работала на компанию Pure Chemicals.

Если Джима поначалу ужасно смущала разница в возрасте – все-таки двадцать семь лет, Энджи это ни капли не беспокоило. “Когда я в первый раз подходила к дому и увидела Джима стоящим у входа, – говорит она, – я сразу поняла, что выйду за него замуж”. Она была симпатичной, добросердечной, полной энергии женщиной и – решающий момент для Джима – прекрасной пианисткой. Всего лишь на четвертый или пятый ее визит в “Рембрандт” он подошел к ней сзади, когда она играла, и положил руки ей на плечи. “Он сказал: «Я хочу тебя кое о чем спросить», – вспоминает она. – Он только хотел продолжить, а я говорю: «Да, я согласна»”.

Из того, как было сформулировано предложение, можно понять, насколько изменившиеся нравы повлияли даже на такого человека, как “джентльмен Джим”. Энджи был предоставлен выбор: просто жить с ним на положении хозяйки дома или, при желании, оформить отношения как полагается. Думая в первую очередь о дочери, она сказала, что уж лучше пусть это будет законный брак.

Джим сразу же пошел к телефону звонить Полу, с которым Энджи пока еще не познакомилась, но с которым, как стало понятно, Джим все заранее обсудил. “Я слышала, как он говорит: «Да, согласилась… да, предложил… да, собираемся». Потом он передал мне трубку, и Пол сказал мне: «А голос у вас очень приятный»”.

Пол в тот момент находился в Лондоне, но бросил все и приехал на своем “астон мартине” прямо в Чешир. По уже заведенной традиции, отец открыл двери гаража, чтобы он мог сразу заехать внутрь и пройти в дом через кухню, подальше от глаз возможных фанатов, которые дежурили у ворот. Дочь Энджи Рут вспоминает, что ее подняли с постели и привели вниз на первый этаж в пижаме, чтобы представить ей ее будущего сводного брата. К тому времени лица Beatles были знакомы даже четырехлетним. “Я помню, первое, что я ему сказала: «А у моей кузины ты есть на обоях в ее домике во дворе!»”

Всегда умевший общаться с детьми Пол усадил ее к себе на колени и стал подробно обо всем расспрашивать. “Незадолго до того у меня была операция по удалению почки, и я задрала пижаму и показала ему шрам. Он сказал, что у Ринго тоже есть большой шрам на животе [от перенесенного в детстве перитонита], но только не такой симпатичный”.

На следующий день Энджи попросила свою пожилую мать Иди, чтобы та пожила с ней в “Рембрандте” до свадьбы. Полу было нужно уезжать обратно в Лондон, и Иди, совершенно не смущаясь тем, что он знаменитость, предложила приготовить ему в дорогу бутерброды с сыром и термос с чаем. В незнакомом ей холодильнике Джима она обнаружила то, что она приняла за сыр, но на самом деле было блоком марципана. “Через пару часов после того, как Пол уехал, он дозвонился к нам откуда-то с полпути, – вспоминает Энджи. – Очень потешался над своими марципановыми бутербродами”.

Джим и Энджи поженились 24 ноября в крошечной часовне в Карроге, что в Северном Уэльсе. Съемки на телевидении задержали Пола в Лондоне, а Майк был на гастролях со Scaffold. Джим взял себе шафером деревенского могильщика, а жена священника исполнила одновременно роли подружки невесты и органистки. В поздравительной телеграмме Пол написал: “Желаю вам долгих лет счастья и кучу марципановых бутеров”.

Оказаться мачехой сыновьям, потерявшим мать, бывает очень непросто, однако, по-видимому, с Полом и Майклом у Энджи не было ни малейших сложностей. Если какие-то трения и могли возникнуть, то скорее с Майком, поскольку ему, вернувшись с гастролей Scaffold, предстояло иметь дело со свершившимся фактом: у “Рембрандта” была теперь новая хозяйка, которая отныне будет делить его с ним и его отцом. Тем не менее оба брата были одинаково рады тому, что Джим нашел себе такую жизнерадостную спутницу и что ему не придется провести остаток жизни в одиночестве. А Майк с Энджи скоро сблизились почти как родные мать и сын.

Пол, судя по всему, был в таком восторге от пополнения своего семейства, что под Рождество пригласил Джима приехать вместе с Энджи и Рут в Лондон, остановиться в гостинице и присоединиться к нему и семье Джейн за рождественским обедом на Уимпол-стрит, 57. Дом Эшеров с его огромной елкой и завернутыми в золотую бумагу подарками показался Энджи и Рут “похожим на сон”. В празднестве также участвовали Питер, Гордон и последняя подружка Питера Бетси Достер, пресс-агент американской группы Sam the Sham and the Pharaohs. Эшеры постарались, чтобы Маккартни чувствовали себя как дома. Джим особенно сошелся с отцом Джейн, который по наущению Пола преподнес ему идеальный подарок: Оксфордский словарь английского языка.

На второй день Рождества Пол приготовил сюрприз специально для Рут. Заехав в гостиницу на “астон мартине”, он отвез ее в Кенсингтон на встречу с женщиной с сияющей улыбкой и пышной шапкой вьющихся волос, которую он представил просто как Альму. Это была Альма Коган, самая известная певица британской предрок-н-ролльной эстрады пятидесятых, “девушка со смехом в голосе”, которая вошла в историю благодаря череде юмористических песен вроде “20 Tiny Fingers” или “Never Do a Tango with an Eskimo”. Карьера ее тогда уже пошла на спад, но она продолжала оставаться чрезвычайно популярной фигурой в шоу-бизнесе, относясь к категории людей, о гостеприимстве которых слагают легенды. Все четверо битлов вместе с Брайаном регулярно наведывались в ее апартаменты, где она жила вместе с матерью и буквально круглосуточно принимала высоких гостей, включая таких звезд, как Фрэнк Синатра, Кэри Грант и Сэмми Дэвис-младший.

Ее сестра Сандра Кэрон вспоминает, что, оказываясь на собраниях в доме Альмы, Пол не пропускал ни одной знаменитости, стараясь со всеми познакомиться и научиться всему, чем они могли с ним поделиться. “Однажды они с Джорджем сидели на кухне, и я пошла им сказать, что в соседней комнате Ноэл Кауард. «Кто это?» – спросил Джордж. Я сказала: всего лишь один из самых известных драматургов и острословов XX века. Когда я потом пришла в гостиную, Пол уже сидел у его ног”.

В те времена считалось само собой разумеющимся, что Энджи будет ухаживать за Джимом и заправлять всем домашним хозяйством, хотя, по долгой привычке, он по-прежнему брал на себя большую часть готовки. Пол ежегодно выделял им 7 тысяч фунтов, из которых Энджи получала 60 фунтов в неделю на домашние нужды. Ей надлежало вести подробную бухгалтерию всех трат, вплоть до кухонных полотенец и конфет, и переправлять отчеты в офис Пола (“Настройщик пианино – 3 ф., телеантенна – 7 ф., платье Рут – 4 ф.”).

Джим никогда раньше не мог позволить себе автомобиль, поэтому так и не выучился водить, а теперь говорил, что уже слишком поздно. Его стала возить Энджи – на небольшой машине, предоставленной Полом, усердно записывая каждый купленный галлон бензина и каждую плату за проезд по тоннелю во время еженедельных вылазок Джима в Ливерпуль, где он пополнял счет своего букмекера.

Также она решила постараться обуздать его привычку к большим чаевым. В начале 1965 года они отправились праздновать запоздалый медовый месяц на Багамы, где (по налоговым причинам) Beatles снимали кульминационные сцены “На помощь!”. Однажды вечером в ресторане под открытым небом группа музыкантов подошла к столику молодоженов и исполнила “Yellow Bird”. Благодарность Джима оказалась настолько щедрой, что весь остаток отпуска музыканты неотступно преследовали их с этой песней, однажды даже проводив Энджи до туалета и продолжая играть снаружи, пока она там находилась.

На родине, в Ливерпуле, он постоянно раздавал наличность своим многочисленным родственникам, у которых возникала та или иная нужда, но которые стеснялись просить у самого Пола. Даже своему врачу в Хесуолле он преподносил 300 фунтов на каждое Рождество. “В какой-то год врач сообщил Джиму, что хочет купить цветной телевизор, и поэтому попросил в этот раз увеличить сумму вдвое, – вспоминает Энджи. – И Джим ему не отказал”.

Как мачехе Пола Маккартни, Энджи пришлось привыкнуть к группкам восторженной молодежи, маячащим в конце подъездной дорожки в любое время дня и ночи и при любой погоде, к ночным голосам и шорохам в саду, к свету фонариков, зачем-то заглядывающих в окно ее спальни. Время от времени в дом также нужно было пускать прессу, переставлять мебель по просьбе телеоператоров и осветителей, а также бесконечно угощать непрошеных визитеров чаем и чем-нибудь еще. Однажды, когда она была занята на кухне, нагружая очередной поднос, туда осторожно проник какой-то любвеобильный газетчик – с целью сделать ей неприличное предложение.

Хотя “Рембрандт” планировался как секретное убежище, его почтовый ящик скоро стали переполнять фанатские письма. Как-то раз в груде, сложенной на столе в гостиной, Энджи разглядела несколько посланий от одного и того же человека, штемпеля на которых свидетельствовали, что отправитель все ближе и ближе. В один из следующих вечеров с Джимом связалась портовая полиция Ливерпуля и рассказала, что задержала некую молодую особу, которая прибыла зайцем на грузовом судне и утверждала, что “приглашена в дом к Полу Маккартни”. Пол, который как раз был дома, лично поговорил с девушкой – с традиционным для семейства Маккартни гостеприимством она была приглашена на чай, а затем устроена в ливерпульской гостинице до тех пор, пока не найдет способ, как вернуться домой.

Неоднозначную реакцию Пола с Майком вполне могло вызвать и то, что их отец решил удочерить Рут, малолетнюю дочь Энджи, – стать для нее “папочкой”, проведя полжизни в качестве их “папы”. Однако оба брата отнеслись к этой новости как еще к одному радостному знаку того, что Джим на пенсии вовсе не собирался уходить на покой: он как будто молодел вместо того, чтобы стареть. В глазах Рут он был таким же, каким был в их собственных все те годы, что они провели на Фортлин-роуд, 20: немногословным, привычным к порядку человеком, который никогда не появлялся за завтраком без рубашки и галстука, но который из-за своей “как бы булькающей в глубине веселости” всегда выходил победителем в соревновании по показыванию языков. Подобно Полу и Майку в прежние годы, Рут также посылали за словарем Чамберса, чтобы проверить написание каждого неизвестного слова в кроссворде; как и они, она выучила наизусть перлы его ливерпульской мудрости: “Сделай сразу”, “Две самых важных «-ости» в жизни – это «терпим-» и «умерен-»”, “Нет волос на груди у чайки”, “Если тяжело тащить, поставь”.

Пол, приезжая к отцу, всегда уделял ей время: играл с ней в саду, показывал книги о своих любимых современных художниках. Его приятно поразило, как она совершенно по-свойски отнеслась к сюрреалистическим фантазиям Сальвадора Дали, заметив между делом: “Ой, смотри… мягкие часы”.

Хотя он не сблизился со своей мачехой так же сильно, как Майк, он любил Энджи за ее жизнерадостность и неизменное гостеприимство по отношению к друзьям, которых он привозил с собой, – в любой час дня и ночи “Эндж” с готовностью шла на кухню и ставила чайник. Ее любовь к музыке и игра на пианино еще сильнее укрепили их отношения, а шутки насчет ее культа Фрэнка Синатры стали в семье дежурными. Значительно позднее, во время сольной поездки в Америку, Полу как-то предложили подбросить его до нужного места на личном самолете Синатры. При этом он не подозревал, что хозяин самолета тоже окажется на борту. Во время перелета он не удержался и брякнул: “Что только будет, когда моя мачеха узнает, с кем я познакомился”.

Такая бестактность была совершенно не в его духе, и он сразу же стал извиняться. “Не переживай, – ответил Синатра. – Я сказал то же самое, когда познакомился с Джоном Уэйном”.

Остальные трое битлов с неприятным удивлением обнаруживали, что с началом громкой славы превратились в предмет заискивания со стороны родителей и близких родственников. Однако, когда Пол приезжал к отцу, тот относился к нему так же, как и всегда, не забывая спросить, правильно ли он питается и все ли в порядке с его кишечником, и всегда полушутливо намекая, что теперь, когда битловская стрижка сослужила свою службу, пора бы сменить ее на что-нибудь менее радикальное.

Под влиянием Энджи Джим, наконец, отправил в отставку свои старые двубортные “деловые” костюмы и начал одеваться чуть более стильно, что включало зауженные брюки, которые он так терпеть не мог в конце пятидесятых, когда Пол, наоборот, ими бредил. “К тому времени Пол и все остальные молодые люди уже вовсю носили клеш, – говорит Рут Маккартни. – Соответственно, папочка начал критиковать клеш”.

С Полом часто приезжали Джон или Джордж, без жен, чтобы на несколько дней расслабиться, как это часто бывало еще во времена Quarrymen. Джордж обожал стряпню Джима, особенно его заварной крем: мягкий, густой, без пенки. “Он все просил дать ему рецепт, – вспоминает Энджи. – Но Джим так и не поделился”.

Джон стал наезжать довольно часто и проникся настоящим уважением к Энджи, когда она – немного в духе тети Мими – делала ему выговор за то, что он забывал сказать “пожалуйста”. Ему особенно нравилось проводить время с Рут, которая, увы, занимала его намного больше, чем собственный сын. “Он научил меня кататься на велосипеде, – вспоминает Рут. – А еще он мне читал и выдумывал всякие истории про моего плюшевого мишку”.

Однажды, когда Джон был в гостях, они с Полом на автобусе отправились за покупками в близлежащий Честер, в качестве маскировки надев старые плащи из теплицы Джима, а также шляпы трилби и темные очки. Купленное ими было уже потом доставлено грузовиком: у Джона это было большое распятие, Библия, несколько подсвечников и книг, у Пола – кровать с сосновой рамой, которая оказалась изъеденной жучками. Его покладистая мачеха – как будто вождения машины, закупки всего необходимого для дома, готовки и бесконечного заваривания чая ей было недостаточно – сама вызвалась договориться о том, чтобы раму обработал дезинсектор.

Джон как раз гостил у Пола, когда Брайан Эпстайн позвонил в “Рембрандт”, чтобы сообщить, что Beatles заняли все пять первых строчек в “горячей сотне” журнала Billboard. “Они были вне себя от радости”, – вспоминает Энджи.

В 1965 году в Англии еще не было ничего подобного рок-культуре, которая начала расцветать в Америке. Признаком успеха Beatles на родине было их принятие миром большого шоу-бизнеса – миром, где церемонии награждений проводились во время званых ужинов с тостующими ведущими в алых фраках, где главным событием считалось ежегодное Королевское представление-варьете и где элита посвященных собиралась на воскресных вечеринках у Альмы Коган.

1 августа Beatles должны были участвовать в качестве гвоздя программы в телевизионном действе под названием Blackpool Night Out (“Вечеринка в Блэкпуле”), которое вели комики Майк и Берни Уинтерсы. За несколько дней до того Пол позвонил своей бывшей девушке Айрис Колдуэлл, с которой продолжал поддерживать дружеские отношения. Айрис знала, каким ранимым он может быть под маской своей ангельской улыбки. Но она никогда не предполагала, насколько глубоко западет ему в память полуигривый упрек ее матери: “У тебя просто сердца нет, Пол”. “Пол сказал: «Посмотри сегодня Blackpool Night Out и скажи, если у меня все так же нет сердца…» Именно тогда он в первый раз спел «Yesterday» на телевидении”.

Во время съемок “На помощь!” он донимал своих коллег по Beatles и особенно режиссера Ричарда Лестера тем, что каждый раз требовал себе пианино и возился на нем с мотивчиком, который, по его словам, приснился ему как-то ночью, когда он лежал в своей одинокой постели на последнем этаже дома Эшеров.

Когда он проснулся, мелодия представилась ему в настолько готовом и завершенном виде, что он почти мгновенно смог подобрать ее на своем пианино для кабаре. Более того, из-за этой завершенности он на первых порах не мог поверить, что у него родился оригинал, и подозревал себя в бессознательном плагиате какой-то известной песни, название и слова которой выветрились у него из памяти. Следующие нескольких недель он то и дело показывал ее другим людям: Джону, Джорджу, Ринго, Джорджу Мартину, Альме Коган, случайным подсобным рабочим на съемочной площадке, – но так и не услышал ни от кого ожидаемого возгласа узнавания. “Это было как при сдаче находки в полицию, – вспоминал он. – Если никто не заявляет свои права, значит, она моя”. В те дни, задолго до первого большого процесса о плагиате в поп-музыке (с его коллегой Джорджем в роли ответчика), мало кто из сочинителей песен был столь же щепетилен.

Новой вещи он присвоил шутливое рабочее название “Scrambled Eggs” – три слога, накладывающихся на трехнотное вступление. “Scrambled Eggs, – распевал он на бесконечных демо-версиях, – Oh my baby, how I love your legs” (“Яичница… О детка, как же я обожаю твои ноги”). Очень по-маккартниевски: сочетание непристойности и простецкого домашнего блюда.

В мае они с Джейн отправились отдыхать в Албуфейру, на побережье Алгарве в Португалии, где остановились на вилле, принадлежащей Брюсу Уэлчу из Shadows. В то время ближайшим к Алгарве международным аэропортом был лиссабонский, в пяти часах езды. На заднем сиденье перевозившего их автомобиля, пока Джейн спала, Пол стал сочинять стихи в том же стихотворном размере, что и “Scrambled Eggs”.

“Когда машина подъехала к моему дому, он выскочил и спросил: «У тебя есть гитара?»” – вспоминает Брюс Уэлч. Они провели первый вечер на соседней вилле, принадлежащей Мюриэл Янг, ведущей детской программы на телевидении, где ее партнером был кукольный совенок по имени Олли Клюв. “К началу вечера Пол закончил песню на моей гитаре Martin и после ужина сыграл ее нам, – говорит Уэлч. – Мы были первыми, кто услышал «Yesterday»”.

Когда Beatles встретились, чтобы записать альбом-саундтрек к фильму, Пола одолела новая тревога. Название “Yesterday” звучало так знакомо, что, может быть, он бессознательно своровал и его. Однако самое близкое, что смог вспомнить Джордж Мартин, была вещь Пегги Ли из прошлого десятилетия, которая называлась “Yesterdays”. Стилистически в песне Пола слышался отголосок “Georgia on My Mind” Рэя Чарльза, а хит Ната Кинга Коула 1954 года “Answer Me, My Love”, выражая то же настроение раскаяния, имел строчки похожей длины и к тому же содержал слова “You were mine yesterday / I believed that love was here to stay”[26]26
  “Вчера ты была моей, / Я верил, что любовь никуда не денется”. В тексте “Yesterday”: “Yesterday all my troubles seemed so far away / Now it looks as though they're here to stay / Oh, I believe in yesterday” – “Вчера все мои тревоги казались такими далекими, / А сегодня похоже, что они никуда не денутся. / О, я верю во вчера”.


[Закрыть]. Тем не менее даже сверхщепетильный Мартин полагал, что Пол может ни о чем не беспокоиться.

Другой вопрос, что было неясно, как ее записывать. Она больше всего напоминала любовную песню елизаветинской эпохи, и ей явно не подходили ни барабаны Ринго, ни соло-гитара Джорджа, ни едкий второй вокал Джона, – с чем все трое охотно согласились. Первоначальной идеей Мартина было выпустить ее под именем одного Пола, однако Брайан Эпстайн и слышать ничего не хотел: “Что бы мы ни придумали, разделять Beatles – это исключено”.

С точки зрения Мартина, вокал Пола просто требовал в качестве фона пустить классический струнный квартет. Сам он поначалу хотел использовать что-то более экспериментальное и подумывал обратиться за помощью в радиофоническую мастерскую BBC – звуковую лабораторию докомпьютерной эпохи, в которой, в частности, создавались эффекты для научно-фантастического сериала “Доктор Кто”. Сейчас странно представлять эту самую печальную и сладостную из элегий существующей в одном измерении с далеками[27]27
  Далеки – существа-полукиборги из сериала “Доктор Кто”, враждебные главному герою.


[Закрыть].

14 июня 1965 года, за четыре дня до своего двадцатитрехлетия, он записал вокал для “Yesterday” на Эбби-роуд, а через три дня мужской струнный квартет записал аккомпанемент для студийного наложения. Разумеется, делать аранжировку выпало Джорджу Мартину, как классически образованному музыканту, однако, чтобы совсем не обрывать связь с современностью, Пол попросил вставить в партитуру септиму – то, что джазмены называют блюзовой нотой. “Бах никогда бы так не сделал”, – пытался возражать Мартин, но безрезультатно.

На альбоме Help! авторство “Yesterday” обозначено как Леннон – Маккартни, а исполнителями числятся Beatles. Песню не использовали в фильме, более того, на британском рынке ей фактически перекрыли кислород: Джон, Джордж и Ринго наложили вето на выпуск ее в качестве сингла на Parlophone, чтобы не поставить под удар свою репутацию как рок-группы. Однако на их американский лейбл, Capitol, надавить не удалось, и 5 октября (как положено, за авторством Леннона и Маккартни) она вышла на первое место в “горячей сотне” журнала Billboard и продержалась там четыре недели.