Текст книги "Пол Маккартни. Биография"

Это была эпоха безраздельного мужского господства, причем на индустриальном севере больше, чем где бы то ни было. Хотя, как правило, ливерпульские девушки умели постоять за себя лучше других, Дот выросла в доме с властным алкоголиком-отцом, работавшим табельщиком в доках, и потому была слишком робка и не имела ни малейшего понятия о своей пленительной миловидности.

Как на “постоянную” Пола, на нее – как и на столь же кроткую и податливую Синтию в случае с Джоном – распространялся почти викторианский кодекс покорности и послушания. С одной стороны, у Пола и близко не было ревнивости и собственничества Джона, который мог напасть с кулаками на любого заподозренного в симпатиях к Синтии. С другой – в “Касбе” Дот не разрешалось танцевать ни с кем, даже с самыми платоническими друзьями из прошлого. Кроме того, вслед за Синтией ей пришлось изменить свою внешность, чтобы больше походить на обожествляемую и Джоном, и Полом Брижит Бардо: обесцветить волосы, завести гардероб из облегающих юбок и сетчатых чулок.

Среди гораздо более заметных плюсов Пола было то, что он был любящим и внимательным молодым человеком – в порыве чувств он часто подхватывал ее и держал на руках, как куклу. Кроме того, после проблем и рукоприкладства у себя дома она просто оттаивала в беспечной и счастливой обстановке дома Маккартни, особенно когда тети, дяди и кузены устраивали на Фортлин-роуд, 20 совместные праздники или посиделки. “У меня никогда не было ничего похожего, – вспоминает она. – Там было просто чудесно”.

В течение двух месяцев постоянных выступлений в “Касбе” Quarrymen сблизились с Моной Бест и подружились с ее восемнадцатилетним сыном Питом, который своим меланхоличным лицом довольно сильно напоминал голливудскую звезду Джеффа Чандлера. Учитывая затянувшееся отсутствие барабанщика, их особенно интересовал тот факт, что миссис Бест недавно купила Питу бледно-голубую ударную установку, в обращении с которой тот уже демонстрировал явные способности.

Вечером 10 октября четвертый гитарист Кен Браун прибыл в клуб, чувствуя себя нехорошо. По-матерински заботливая миссис Бест, освободив его от обязанности выступать, вместо этого поставила его на дверь. Под занавес она настояла на том, чтобы выплатить ему причитающуюся долю из трех фунтов за концерт – 15 шиллингов (75 пенсов).

По словам Брауна, тот факт, что кому-то заплатят за то, что он не играл, привел Пола в бешенство. “Он всегда был прижимистым – если у Джона денег никогда не было, Пол их никогда не тратил, – а тут просто поднял крик… выскочил со словами: «Ну все, хватит! Мы здесь больше не играем!»”

У этого гордого бегства, к которому безмолвно присоединились Джон и Джордж, вполне возможно, была и еще одна причина: вера в то, что совсем скоро они перестанут зависеть от жалких трехфунтовых гонораров. Всего через несколько дней они приняли участие в конкурсе талантов “Открытия” Кэррола Левиса – говорили, что подопечным этого канадца с приторной улыбкой гарантирован всебританский звездный статус. Перед выходом на сцену ливерпульского зала “Эмпайр” они под действием момента поменяли название на Johnny and the Moondogs – отчасти в честь американцев Johnny and the Hurricanes, отчасти в знак уважения к недавно опозоренному Алану “Мундогу” Фриду.

Джон уже когда-то пробовал стать “открытием” Кэрролла Левиса с домаккартниевским составом Quarrymen, но проиграл группе, где на контрабасе из чайного ящика играл карлик, забиравшийся на ящик прямо с ногами. Несмотря на отсутствие ударника, Johnny and the Moondogs продвинулись гораздо дальше: сыграв в “Эмпайре”, они вышли из предварительного этапа в полуфинал, который должен был состояться в манчестерском зале “Хипподром” 15 ноября.

Однако в Манчестере их погубила собственная бедность: шоу затянулось допоздна, и им пришлось вместо выступления в финальном раунде, от которого зависели окончательные результаты, поспешить на последний поезд до Ливерпуля. Потом в автобусе, едущем до вокзала, Пол обнаружил, что оставшихся денег ему не хватит даже на железнодорожный билет.

Все трое сидели на верхнем этаже для курильщиков, и какой-то мужчина, который собирался выходить, услышав его жалобы, беззвучно сунул ему в ладонь двухшиллинговую монету (10 пенсов). Пол погнался за этим неизвестным благодетелем и с вершины лестницы крикнул вслед: “Я вас просто обожаю!”

В ту зиму будущее группы стало еще более туманным, поскольку Джон неожиданно открыл, что художественный колледж – нечто большее, чем просто бесплатное место для репетиций. Однако его преподаватели не принимали в этом особого участия; вся заслуга принадлежала его однокурснику Стюарту Сатклиффу, с которым на второй год учебы Джона распределили в один живописный класс.

Девятнадцатилетний Сатклифф был самым блестящим учеником в колледже, абстрактным художником и скульптором с настолько уникальным и сложившимся дарованием, что большинство педагогов даже не пытались его чему-нибудь научить. Четырьмя годами ранее молодая голливудская звезда Джеймс Дин погиб за рулем своего спортивного автомобиля, после чего превратился в кумира молодежи до рок-н-ролльной эпохи, этакого Элвиса без музыки. У миниатюрного и изящного “Стю” было что-то от печально-поэтической ауры Дина – и, увы, столь же короткая судьба.

Помимо изобразительных талантов, его отличали ненасытная тяга к чтению и безграничные, как казалось, литературно-культурные познания. С самого момента знакомства с Джоном, устроенного общим приятелем Биллом Хэрри, он сумел увлечь этого циничного, колючего тедди-боя, как не удавалось никому из обычных учителей.

Именно от Стю Джон узнал о французских импрессионистах, этих рок-н-ролльных отщепенцах своего времени, и об американских писателях-“битниках”, чья проза и поэзия были исполнены духом рока еще до того, как возникла сама музыка. Группа, бывшая смыслом его существования, теперь оказалась “задвинута” (по выражению недовольного Пола), и большая часть времени отдавалось общению со Стю, Биллом Хэрри и всей остальной целенаправленно эстетской компанией, в которой он обсуждал Ван Гога, Пикассо, Керуака, Ферлингетти и Корсо с такой искренней увлеченностью, на которую, как казалось раньше, он в принципе был неспособен.

Удивительнее всего, что Стю смог подвигнуть Джона, раньше рисовавшего только гротескные шаржи, на серьезное художественное творчество и не скупился на похвалу при виде результатов. Это был еще один повод для недовольства Пола, тоже талантливого карикатуриста, при этом знавшего о фигурах вроде Матисса и Пикассо лет с десяти. Не соперничай они со Стю за внимание Джона, между ними вполне могла возникнуть тесная дружба; но судьба распорядилась так, что на ее месте навсегда осталась холодная сдержанность.

Несмотря на совершенную самодостаточность в творчестве, Стю комплексовал по поводу своей внешности и малого роста. Джон же никогда не мог удержаться от того, чтобы не попробовать на прочность чужую беззащитность и слабость, – даже если речь шла о столь выдающемся друге. “Он обычно играл с людьми, – вспоминает Билл Хэрри. – Если ты давал отпор, он относился к этому с уважением и отставал от тебя. Но если нащупывал какую-то слабину, обязательно этим пользовался. Стю был очень мягким и неагрессивным человеком, и Джон издевался над ним такими словами, каких никогда не позволял себе с другими в нашей компании, и тем более с Полом”.

Пятидесятые отступали – кто знал, что придет им на смену? – и в партнерстве Леннона и Маккартни обнаруживались новые трещины. Джон съехал от тети Мими и теперь делил комнату со Стю в огромной суматошной квартире, занимаемой студентами обоих полов, неподалеку от Ливерпульского собора (при этом всякий раз приползал обратно в “Мендипс” ради еды, денег или стирки). Это сказалось на сочинительских сессиях на Фортлин-роуд, 20: два кресла бок о бок, тетрадь с “Оригиналами Леннона и Маккартни” и трубки с чайными листьями на время были заброшены.

По-видимому, то, что Джон вышел из-под непосредственного контроля властной тети, спровоцировало бурную реакцию на смерть матери, которую он до того вынужден был постоянно подавлять. Он никогда не умел пить и теперь предавался регулярному и часто буйному пьянству, устраивая идиотские выходки – круша телефонные будки или мочась в шахту лифта в колледже. Колледж также познакомил его с новым наркотиком, помимо обычных сигарет и пива. Ингаляторы для носа фирмы Vicks, продававшиеся в любой аптеке, имели ватную вкладку, пропитанную бензедрином, – жуя ее, можно было получать абсолютно законный, с лекарственным запахом “кайф”. Джон, законопатив такими вкладками ноздри, мог всю ночь развлекаться на вечеринках, не умолкая ни на секунду, а его вспышки жестокости, саморазрушения или насилия становились еще более непредсказуемыми.

Тем временем трио Джон – Пол – Джордж находилось в подвешенном состоянии, по-прежнему без ударника и даже постоянного названия. От Johnny and the Moondogs отказались, ибо оно слишком напоминало о манчестерском разочаровании; если их знали, то в основном как “студенческий бэнд” – танцы в художественном колледже стали их самым регулярным ангажементом. Джон упросил студенческий профсоюз купить им аппаратуру, и Стю с Биллом Хэрри, как члены комитета, протолкнули решение выделить средства, но только при условии, что она не будет покидать здания колледжа (вскоре условие было нарушено, и аппаратуры в колледже больше не видели).

Через какое-то время к двум “институтским” мальчикам стали относиться как к почетным студентам, с разрешением приходить и уходить когда вздумается. Вместе с Джоном, Стю и Биллом они также участвовали в студенческом праздновании “дней рождественских пантомим”, когда все выходили на улицы в маскарадных костюмах и собирали деньги на благотворительность (Джон все содержимое своей банки для сборов попросту прикарманивал).

“Я, помню, болтал с Полом в один из дней панто, – говорит Хэрри. – На нем была юбка поверх брюк и косынка в горошек”. Пол всю жизнь будет получать удовольствие от переодеваний, даже когда это станет для группы вынужденной мерой предосторожности.

Смирившись с отсутствием барабанов, трое решили, что, по крайней мере, могут сделать свой звук сочнее с помощью одной из только что появившихся электрических бас-гитар, гортанный рокот которых все чаще и чаще можно было услышать на записях американских и даже некоторых британских поп-исполнителей. Проблема заключалась в том, что бас-гитары, если их вообще можно было где-то найти, стоили еще больше, чем новая ударная установка, – даже у самых высокооплачиваемых местных коллективов они по-прежнему были редкостью.

Решить проблему помогло художественное дарование Стю Сатклиффа. В ноябре 1959 года одну из картин Стю выбрали для престижной биеннале Джона Мурза, известного ливерпульского бизнес-магната и филантропа. Холст Стю не только удостоился места в галерее Уокера, но и был приобретен разборчивым мистером Мурзом за 65 фунтов. Так случилось, что в музыкальный магазин Хесси в то же время поступил в продажу бас Hofner President – роскошнейшая “виолончельная” модель, и ровно по той же цене. Хотя Стю в жизни не играл на гитаре, Джон убедил его купить Hofner President и стать еще одним членом студенческого бэнда.

Полу не нравилась идея принять в группу человека, совершенно не умеющего играть, тем более человека, которому Джон и без того уделял слишком много внимания. Однако, как вспоминал Джордж, “было лучше иметь бас-гитариста, не умеющего играть, чем не иметь бас-гитариста вообще”.

Отношения Джона и Пола всегда заново оживлялись во время каникул, когда колледж и школа переставали отнимать столько времени. На следующие пасхальные каникулы парочка решила посетить Бетт, кузину Пола, которая со своим мужем Майком Роббинсом держала паб под названием “Лиса и гончие” далеко на юге – в городке Кавершам в Беркшире. Бетт, помимо прочего, была очень музыкальным человеком, и именно она познакомила Пола с песней “My Funny Valentine” Роджерса и Харта, две строчки из которой: “Don’t change a hair for me / Not if you care for me” (“Не меняйся ни на волосок, / если только я тебе не безразличен”) – навсегда остались для него идеалом песенного стихотворчества.

Захватив гитары, они автостопом преодолели 200 миль до Беркшира и провели неделю в “Лисе и гончих”, по-детски деля небольшую односпальную кровать. Перед сном каждую ночь Майк Роббинс приходил к ним в комнату и рассказывал истории о годах, проведенных им в составе вокальной радиогруппы под названием Jones Boys, после чего уходил и выключал за собой свет.

В обмен на помощь по пабу им разрешили выступить здесь же акустическим дуэтом. “Выступаем в субботу… под названием Nerk Twins, – писал Пол в открытке своему брату Майклу, добавляя почти с таким же воодушевлением: – Может, пустят поработать за стойкой”.

Они нарисовали собственные афиши, а составляя список песен, решили положиться на опыт Роббинса как человека, профессионально занимавшегося увеселениями в кемпингах. Тот посоветовал не начинать с места в карьер с “Be-Bop-A-Lula” Джина Винсента, как они планировали, а выбрать что-то мелодичное, например “The World Is Waiting for the Sunrise” Леса Пола и Мэри Форд, и постепенно переходить к рок-н-ролльной кульминации.

Выступление состоялось в “разливной” “Лисы и гончих”, то есть в баре низшего уровня, где Пол и Джон занимали пару табуретов. Их самоуничижительное название – “nerk” по-ливерпульски означает “дурак” – никак не давало понять, чего ждать от выступавших, и посмотреть на них пришло всего три человека. Во время второго представления, в обед в воскресенье, посещаемость выросла ненамного.

Зато уже после того, как они уехали к себе на север, один из завсегдатаев спросил Майка Роббинса: “А куда делись эти Nerk Twins? Они, конечно, ни к черту не годились, но от них хотя бы здесь стало чуть поживее”.

Глава 7
“Пол, а кем ты вообще собираешься стать? Томми Стилом?”

Пиарщицкие таланты Пола уже начали давать о себе знать. В один из дней апреля 1960 года он набросал черновик письма местному журналисту по фамилии Лоу, который попросил прислать информацию о группе, чтобы сделать ей кое-какую рекламу. Была ли отослана чистовая версия и вышла ли в результате желаемая статья, неизвестно. Однако из этих полутора страниц, исписанных аккуратным маккартниевским почерком, явствует, что они по-прежнему оставались без ударника и по-прежнему пытались убедить окружающих, что “ритм в самих гитарах”:

Уважаемый мистер Лоу!

Прошу прощения за то, что так долго собирался вам написать, однако надеюсь, что еще не слишком поздно. Вот некоторая информация о группе.

В нее входит четыре молодых человека: Пол Маккартни (гитара), Джон Леннон (гитара), Стюарт Сатклифф (бас) и Джордж Харрисон (еще одна гитара) – и называется… Такой состав на первый взгляд может показаться скучноватым, но необходимо отметить, что, обладая незаурядными способностями к игре инструментам, эти юноши создают удивительное музыкальное разнообразие. В основном группа играет ритм на слабую долю, но в последнее время это обычно сопровождается игрой отчасти и на сильную долю; таким образом, в целом звучание довольно напоминает ритмически четырехдольный размер традиционного джаза. В этом, возможно, сказывается влияние группы мистера Маккартни, возглавлявшего один из лучших местных джазовых оркестров (Jim Mac’s Jazz Band) в 1920-е годы.

Как бы то ни было, главное увлечение группы – современная музыка, и, словно в подтверждение этого, за последние три года Джон и Пол написали более 50 мелодий: баллад и быстрых номеров.

Джон – названный лидером, несмотря на второе место в списке состава, – характеризуется как “квалифицированный гитарист и банджоист”, а также как “опытный карикатурист”. О себе восемнадцатилетнем Пол сообщает, что обучается по специальности “английский язык” в Ливерпульском университете и что, помимо гитары, играет на фортепиано и барабанах.

Выдумка про Ливерпульский университет показывает, насколько неловко он чувствовал себя, оставшись единственным школьником в группе. Будучи на год младше, Джордж Харрисон уже покинул Ливерпульский институт и устроился учеником электрика в “Блэклерс”, городской универсальный магазин. Подобно Джону и Стю, Джордж мог приходить домой как угодно поздно и выпивать сколь угодно много, тогда как Полу всегда приходилось думать о занятиях на следующее утро и о подготовке к выпускным экзаменам, назначенным на июль.

Долгие часы, когда пабы в центре города были закрыты, все еще безымянный квартет проводил в небольшом кафе под названием “Джакаранда” на Слейтер-стрит, где тосты с джемом стоили всего лишь пять старых пенсов (два нынешних) за порцию. Ближе к ночи подвал превращался в клуб для престижных групп вроде Cass and the Cassanovas и Derry and the Seniors, которые приходили сюда расслабиться после вечерних концертов.

“Джакаранда” принадлежала 30-летнему Аллану Уильямсу, коренастому ливерпульскому валлийцу с вьющимися волосами, пиратской черной бородой и женой-китаянкой по имени Берилл, которая командовала кухней. Уильямс в то время мало что знал о ливерпульской музыкальной сцене и поначалу не понимал, что четыре “бездельника”, часами протиравшие штаны в его заведении, ничего не заказывая, представляют собой рок-н-ролльную группу.

Прежде всего Уильямс обратил внимание на талант Сатклиффа-художника. В ту пору валлиец планировал организовать Ливерпульский бал искусств, по образцу лондонского Челсийского бала искусств в Королевском Альберт-холле, где местное богемное сообщество давало Англии редкий шанс полюбоваться на картины публичного пьянства и обнажения. Для своей куда более пьяной, но менее известной версии в Сент-Джорджес-холле Уильямс нанял Стю придумать оформление, а Джона, Пола и Джорджа – построить и украсить карнавальные платформы, которые предполагалось торжественно разгромить под конец мероприятия. Кроме того, он поручил им расписать стену в женском туалете “Джакаранды”.

Появление Аллана Уильямса в качестве потенциального благодетеля поставило ребром вопрос о постоянном названии. После нескольких бесплодных мозговых штурмов Джон и Стю приняли решение и сообщили о нем Полу как о свершившемся факте как-то вечером, когда все трое шли по Гэмбиер-террас в сторону собора. В дань уважения к Crickets (“Сверчкам”) Бадди Холли они решили называться Beetles (“Жуками”), только с “а” на месте “е” – как в beat music (“бит-музыка”) и beatnik (“битник”). В качестве каламбура внутри каламбура написание должно было выглядеть как Beatals, подразумевая, что они побьют всех конкурентов (beat all).

Ни Пол, ни вечно отмалчивавшийся Джордж не стали возражать, однако у групп, собиравшихся в “Джакаранде”, название вызвало резкое неодобрение. Брайан Кассер, харизматичный фронтмен Cass and the Cassanovas, сказал, что они сошли с ума, если хотят отступить от проверенной формулы “Тот-то и Такие-то”. Им нужно использовать имя лидера и сыграть на эффекте “Острова сокровищ”, назвавшись Long John and the Silver Beatles (“Долговязый Джон и Серебряные Жуки”).

Джон отказался ассоциировать себя с одноногим злодеем из классического пиратского романа Р. Л. Стивенсона. Однако, по-видимому, блеск драгоценного металла сделал никому не понравившийся энтомологический элемент более приемлемым, так что все остановились на Silver Beatles.

Им по-прежнему не хватало барабанщика – но теперь это был не единственный недостаток. Планировалось, что Стю Сатклифф заполнит ритмический вакуум своим дорогостоящим басом Hofner President, однако Стю, как оказалось, совершенно не блистал инструментальными талантами и, несмотря на уроки Джона, по-прежнему едва справлялся даже с самым элементарным ритмом. Он так стыдился своей беспомощности, что вставал спиной к зрителям, чтобы не показывать неуклюжие движения своих пальцев. Часто бывало, что остальные просто по-тихому отключали его усилитель. Пола все больше раздражала необходимость нести на себе этот мертвый груз, из-за которого, он был убежден, группа никогда не получит постоянный ангажемент. Однако Джон и слушать не хотел никаких претензий к своему творческому наставнику и, казалось, совершенно не беспокоился по поводу даже самых вопиющих сатклиффовских ляпов.

В любом случае у Пола был более серьезный повод для волнений. В начале 1960 года его постоянная подруга, прелестная миниатюрная Дот Роун, сообщила ему, что ждет ребенка. Ей было шестнадцать лет, ему – семнадцать.

В те дни беременность вне брака оставалась таким же позорным клеймом, как и в викторианские времена, особенно в среде респектабельного рабочего класса Северной Британии. И, как правило, единственным вариантом для виновника-мужчины был поспешный брак – лишь бы спасти еще не рожденного ребенка от практически гарантированного звания “маленького ублюдка”.

Пол повел себя примерно: он ни на секунду не отрицал своего отцовства – к тому же с такой девушкой, как Дот, это было бы нереально – и не предлагал воспользоваться унизительными и часто рискованными методами, которыми тогда избавлялись от нежелательной беременности. Самым тяжелым испытанием, особенно для сверхзастенчивой и неуверенной в себе Дот, было рассказать родителям. Поскольку они и сами были практически дети, решать, что следует предпринять, предстояло Джесси, матери Дот, и Джиму Маккартни, которые встретились для этого на Фортлин-роуд. Миссис Роун считала, что следует отдать ребенка на усыновление, говоря, что ее дочь “еще слишком молода, чтобы ходить с коляской”. Однако Джим, прекрасный человек во всем, обнял Дот и сказал, что будет только горд видеть ее гуляющей с коляской, в которой будет лежать его внук или внучка.

Решили, что до рождения ребенка осенью Пол и Дот по-тихому поженятся в бюро регистрации и будут жить на Фортлин-роуд с Джимом и Майком. Дот очень радовала перспектива стать частью отзывчивого и неунывающего клана Маккартни, который так сильно отличался от ее собственного неспокойного дома, где властвовал грубый отец. Однако для Пола последствия этого шага были однозначны: с женой и ребенком ему пришлось бы уйти из школы, забыть о дальнейшем образовании и найти “настоящую” работу, которая наверняка не имела бы ничего общего с музыкой.

Однако всему этому не суждено было случиться: на четвертом месяце у Дот случился выкидыш. Пол окружил ее заботой и вниманием, примчавшись с цветами к ее постели и пытаясь скрыть свое облегчение. Лестница в рай по-прежнему была для него открыта.

Американские первопроходцы рок-н-ролла, чья карьера пошла прахом на родине, не растеряли своих фанатов в Англии, и в марте 1960 года двое из самых любимых, Джин (“Be-Bop-A-Lula”) Винсент и Эдди (“Twenty Flight Rock”) Кокран, гастролировавшие по городам английского севера, остановились в Ливерпуле, чтобы дать шесть вечеров подряд в театре “Эмпайр”.

Устроителем тура был Ларри Парнс, в то время единственный крупный поп-импресарио в Великобритании. Парнс открыл Томми Стила, первую британскую звезду рок-н-ролла, однако, в силу отсутствия серьезных перспектив у подобной карьеры, быстро переделал его в киноактера и многостаночника от поп-музыки. Теперь под началом Парнса была целая когорта поп-вокалистов в новом, более мягком стиле и с говорящими псевдонимами, призванными возбуждать эмоциональный отклик у юных дев во всех возможных регистрах: Билли Фьюри (“Ярость”), Марти Уайлд (“Дикий”), Дикки Прайд (“Гордость”), Даффи Пауэр (“Мощь”), Джонни Джентл (“Нежный”), Винс Игер (“Рьяный”). Из-за того, что он обычно селил их прямо в своей кенсингтонской квартире, его подопечных окрестили “конюшней Ларри Парнса”.

Само собой, Джон с Полом отправились в “Эмпайр”, чтобы вживую лицезреть своих главных после Элвиса и Бадди музыкальных героев. Пол навсегда запомнил тот момент, когда занавес открылся и все увидели Эдди Кокрана, стоящего спиной к зрителям и проводящего гребнем по волосам. На самом деле он был настолько пьян, что, чтобы удержать его в равновесии, микрофонную стойку пришлось поставить между ним и гитарой.

В тот же вечер произошло превращение Аллана Уильямса из владельца кафе в бизнесмена от поп-музыки. Нисколько не смущаясь своей неопытностью, он договорился с Ларри Парнсом на паях организовать повторное выступление Кокрана и Джина Винсента в Ливерпуле – 3 мая на городской боксерской арене. В его задачу входило привлечь на помощь американским звездам лучшие местные группы, вроде Rory Storm and the Hurricanes и Cass and the Cassanovas. Несмотря на знакомство с Уильямсом, у только что появившихся на свет Silver Beatles при отсутствии барабанщика не было никаких надежд стать участниками концерта.

17 апреля Кокран скончался от увечий, полученных после того, как шофер его машины врезался в фонарный столб на пути из Бристоля в Лондон. Несмотря на это, было принято решение, что концерт на ливерпульской боксерской арене все равно состоится, с Джином Винсентом – сломавшим ключицу в той же аварии – в качестве единственного хедлайнера. Чтобы укомплектовать программу, Аллан Уильямс поспешно нанял еще несколько местных команд, в том числе бывших Gerry Marsden Skiffle Group, которые теперь назывались Gerry and the Pacemakers. Но даже в этих условиях Джон, Пол, Джордж и Стю могли не рассчитывать на участие и на концерте, разочарованные, смотрели на сцену из партера (стоячего).

Мероприятие продемонстрировало Ларри Парнсу, что в Ливерпуле имеется солидный резерв способных музыкантов-любителей, из которого он мог бы набирать ансамбли для своих солистов по ощутимо меньшей цене, чем стоили лондонские профессионалы. Не прошло и недели, как он вернулся к Аллану Уильямсу с просьбой, взбудоражившей каждого гитариста и прельстившей каждого барабанщика в Мерсисайде: ему было нужно собрать гастрольный ансамбль для самой известной фигуры из своей конюшни: Билли Фьюри. Уильямсу поручалось организовать прослушивание, на котором Парнс вместе с самой звездой выбрал бы, кому повезет попасть в его коллектив.

Среди британских поп-звезд мужского пола Фьюри уступал только Клиффу Ричарду. Этот двадцатилетний парень каким-то образом сочетал чувственный огонь Элвиса с жалостливостью Оливера Твиста. На самом деле звали его Роналд Уичерли, и он был коренным ливерпульцем, который работал помощником на одном из мерсийских буксиров, прежде чем Ларри Парнс открыл его талант на концерте в Беркенхеде и наградил новым именем. В согласии с давней традицией шоу-бизнеса разговаривал он теперь со смутно американским акцентом, а его происхождение нигде не афишировалось. Но интереснее всего для Джона и Пола было, что Фьюри был первым британским поп-кумиром, обходящимся без помощи профессиональных песенников с Тин-Пэн-элли. Если другие имели в репертуаре одну-две вещи собственного сочинения, то на как раз тогда продававшемся дебютном альбоме Фьюри, The Sound of Fury, автором всех песен был он сам.

На сей раз Silver Beatles не остались в стороне, потому что стараниями Брайана Кассера у них, наконец, появился ударник: Томас Мур, водитель погрузчика на бутылочном заводе в Гарстоне. В свои 29 лет на фоне двух студентов, подмастерья из магазина и школьника он казался взрослым дядей, однако они все равно накинулись на него, как оголодавшие пираньи.

Прослушивание проходило 10 мая, в бывшем клубе для встреч на Стил-стрит, который Алан Уильямс планировал переоборудовать в первоклассное ночное заведение. Лучшие из лучших ливерпульских бэндов отрабатывали свои номера перед Парнсом и Фьюри, пока те сидели за столом и делали пометки, как судьи на музыкальном конкурсе. Для фотоотчета Уильямс нанял своего соседа по Слейтер-стрит Ченистона Роланда, в чей объектив обычно попадали знаменитости, останавливавшиеся в гостинице “Адельфи”, такие как Марлен Дитрих или джазовый трубач Диззи Гиллеспи.

Ради такой невероятной возможности Silver Beatles произвели небольшую революцию в гардеробе, явившись в одинаковых черных рубашках, черных джинсах с белым кантом на задних карманах и в двухцветных итальянских туфлях, которые Ларри Парнс в темноте принял за теннисные. Они дрожали от благоговейного трепета перед звездой, к которой собирались поступить в ансамбль, обращались к нему “мистер Фьюри” и отреагировали как скандализированные тетушки, когда фотограф Ченистон Роланд запросто назвал его “Ронни” – дело было в том, что еще мальчиком будущий кумир работал в квартале Роланда разносчиком газет.

Их новый барабанщик Томми Мур не приехал вместе со всеми, ибо отправился забирать установку в клуб на другом конце города. Когда подошла их очередь, Мур все еще не объявился, поэтому пришлось позаимствовать барабанщика Cassanovas Джонни Хатчинсона, грубоватого парня, не скрывавшего своей антипатии к Джону и считавшего, что Silver Beatles “и морковки не стоят”.

На знаменитом снимке Ченистона Роланда, запечатлевшем их в момент выступления, Джон и Пол неистово скачут в своих двухцветных туфельках, как будто пытаясь компенсировать скованность остальных: Джорджа с его вечно постным лицом, Стю Сатклиффа с его увесистым басом, как обычно смущенно отвернувшегося, чтобы скрыть неумение; “Джонни Хатча” за барабанами, одетого обыкновенно по-уличному и явно смертельно скучающего.

Среди присутствовавших в зале был и новый бас-гитарист Cassanovas Джон Густафсон. “У них были дребезжащие усилки с практически нулевой громкостью, – вспоминает Густафсон. – Никаких своих вещей Джон с Полом в тот день не играли, один чистый рок-н-ролл: Карл Перкинс, Чак Берри, Ларри Уильямс. Но мне в память запал голос Пола. Этот милашка, которого обожали все девицы, открывал рот, и оттуда вылетал убойнейший вопль, как у Литтл Ричарда”.

Они не получили заветный ангажемент у Билли Фьюри, однако Ларри Парнс отметил про себя этих скачущих парней в теннисках. Через восемь дней Аллан Уильямс передал им предложение Парнса: недельное турне по Шотландии в качестве группы поддержки еще одного вокалиста из его конюшни, Джонни Джентла. Решать нужно было быстро, поскольку тур стартовал через 48 часов.

Для двух студентов-художников, подмастерья электрика и водителя погрузчика воспользоваться такой возможностью не составляло проблем. Но у Пола уже шел летний триместр в Инни, и выпускные должны были начаться всего через несколько недель. Мало кто из отцов одобрил бы подобную отлучку, тем более если говорить о человеке с таким уважением к образованию, как Джим Маккартни.

Однако, когда Silver Beatles два дня спустя сели на поезд до Шотландии, Пол был вместе с ними. Ему удалось убедить Джима, что в школе неожиданно случилась свободная от занятий неделя и что гастроли “хорошо проветрят ему мозги”.