Текст книги "Пол Маккартни. Биография"

Вслед за остальными протеже Ларри Парнса трое из них взяли себе сценические псевдонимы собственного изобретения. Пол стал Полом Рамоном, выбрав имя, которое, ему казалось, отдает экзотическим шиком немого кино двадцатых; Джордж стал Карлом Харрисоном в дань уважения к Карлу Перкинсу; Стю Сатклифф стал Стюартом де Сталем в честь художника-абстракциониста Николя де Сталя. Джон вместе с новым барабанщиком Томми Муром не стали утруждать себя, хотя во время тура – если верить Полу – Джон один-два раза возвращался к пиратской теме, предложенной для группы Брайаном Кассером, и выходил под именем Долговязого Джона.

Они добрались до городка Аллоа, что в Клакманнаншире в Центральной Шотландии, и там впервые встретились со своим временным фронтменом, Джонни Джентлом. У них оставалось только полчаса на репетиции, перед тем как выйти на сцену в ратуше соседнего Марч-Хилла.

Двадцатитрехлетний Джентл, урожденный Джон Эскью, был еще одним “тайным” ливерпульцем; он успел поработать плотником и матросом на торговых судах до того, как перебраться в Лондон, где его нашел и переименовал Ларри Парнс. Хотя он был лишь второстепенным членом конюшни Парнса, Silver Beatles относились к нему с большим пиететом, ибо он успел выступить вместе с Эдди Кокраном в Бристоле всего за несколько часов до того, как тот погиб по дороге обратно в Лондон.

Джентл, напротив, был вовсе не рад обнаружить, что из обещанного ему ансамбля из пятерых только трое могли полноценно справляться со своими обязанностями. Стю Сатклифф по-прежнему был явно не в ладах с бас-гитарой, а Томми Мур, хотя и был вполне годным барабанщиком, так плохо собрал свою установку, что одного слишком воодушевленного удара в “бочку” оказалось достаточно, чтобы та слетела с помоста и покатилась по сцене.

На первом концерте качество игры было таким плохим, что партнер Парнса, шотландский промоутер и по совместительству фермер-птицевод Данкан Маккиннон, известный как Датый Данкан, захотел посадить их на первый поезд обратно в Ливерпуль. Однако Джонни Джентл убедил его, что готов с ними работать, рассчитывая, что по ходу тура ребята смогут подтянуть свою игру.

Гастроли, выглядевшие так притягательно на словах, оказались мытарством длиной в неделю: они путешествовали в автофургоне вверх по унылому северо-восточному побережью Шотландии и внутрь Шотландского нагорья, выступая в полупустых танцевальных и актовых залах при муниципалитетах, останавливаясь в мрачных отельчиках и полупансионах. При этом немногочисленные зрители не подозревали ни о том, что слушают Silver Beatles, ни тем более об их экзотических псевдонимах – афиши перед каждым концертом просто объявляли о выступлении “Джонни Джентла и его группы”. Коллективный гонорар в 18 фунтов приходилось отрабатывать в поте лица: открывать шоу собственным часовым выступлением, 20 минут играть с Джентлом песни Элвиса и Рикки Нелсона, после чего выдавать еще примерно час самостоятельного музицирования, чаще всего под разочарованные крики “Джонни! Джонни!”. В таких условиях Джону, Полу и Джорджу пришлось выработать выносливость, которая еще не раз пригодится им в ближайшие месяцы и даже годы.

По-демократически живя вместе со своей группой, Джонни Джентл вскоре начал чувствовать ее внутренние трения. Из-за гастрольных тягот и разочарований Джон, с его острым языком и злобным юмором, стал совершенно невыносимым, причем больше всего доставалось двум самым уязвимым одногруппникам. Томми Мура он постоянно поддевал насчет его возраста, обращаясь к нему то “папа”, то “дед” и устраивая ему разные изощренные розыгрыши. Что касается Стю, то вдалеке от художественного колледжа его неумение играть особенно бросалось в глаза Джону, начавшему относиться к нему не просто без уважения, но по-хамски. В задней части гастрольного фургона не хватало посадочных мест, и Джон всегда заставлял Стю пристраиваться на одной из металлических колесных арок.

Путешествие выявило способность Пола – сохранившуюся на всю жизнь – выжимать максимум даже из самой неблагоприятной ситуации. В любой глуши, перед сколь угодно малочисленной публикой он всегда до конца отрабатывал роль “Пола Рамона”: приветствовал шотландских провинциалок неизменной улыбкой и заученным шутливым изображением местного акцента, раздавал свои первые в истории автографы – подписи с размашистыми петлями, как у школьного учителя, – и немедленно отправлял открытку об этом отцу.

Кроме того, при любой удобной возможности он засыпал добродушного Джентла вопросами о том, что из себя представляет жизнь поп-кумира. “Его интересовало все… с чего я начинал… как записывать пластинки… мои мысли по поводу того, что ему и остальным в группе следует делать дальше”.

“Я ему сказал: «Самое лучшее для вас – это как можно быстрее перебраться в Лондон». Если оглядываться назад, конечно, ничего хуже я бы и посоветовать не мог. Но Пол сказал: нет-нет, они решили, что сперва добьются всего в Ливерпуле”.

“Он никогда и не сомневался, что группу ждет успех. В нем была эта полная сосредоточенность и целеустремленность, и при этом он был реалистом. Он смотрел на карьеры больших звезд рок-н-ролла и понимал, как всегда недолго длится это счастье. «Когда пробьемся наверх, – сказал он мне, – у нас будет дай бог пара хороших лет»”.

Один раз в этой поездке он едва не кончил как Эдди Кокран. По дороге из Инвернесса во Фрейзербро водитель фургона Джерри Скотт отлеживался с тяжелого похмелья, и вместо него за руль сел Джонни Джентл. На одной из развилок он повернул не туда и въехал прямо во встречную машину. Ни на ком не было ремней безопасности, однако чудесным образом единственной жертвой стал Томми Мур: у него от удара гитарного футляра расшатало два зуба, и его пришлось везти в местную больницу с сотрясением мозга.

Но Томми тем же вечером все равно пришлось выполнять свои концертные обязанности. Прямо в отделение экстренной помощи заявился Джон, практически за шкирку отконвоировал его – еще под воздействием таблеток, с забинтованной головой – по месту службы и вытолкнул на сцену.

Дальше было только хуже. Группа уже потратила все и без того жалкие суточные, выданные Ларри Парнсом, однако не было никаких признаков второго транша, который обещал прислать Аллан Уильямс. В последние пару дней они вели себя как бродяжки: сбегали из гостиниц и кафе, не заплатив (Джона это нисколько не беспокоило, но Пол сгорал от стыда), и спали в машине. Джордж позже вспоминал, что выглядели они “по-сиротски… обувь в дырках, одежда бог знает в каком виде”. Когда Парнс наконец переправил деньги, их не хватило, чтобы купить всем билеты на поезд до дома, поэтому пришлось просить мать Стю, чтобы та компенсировала разницу.

В таких чрезвычайно несчастливых обстоятельствах Пол познакомился с краем, в котором однажды обретет безграничное счастье.

Отправляясь в шотландские гастроли, Silver Beatles надеялись положить конец своей безвестности, однако после гастролей все стало только хуже. Хотя Джонни Джентл, разглядевший в их игре проблески дарования, отправил хвалебный отчет Ларри Парнсу в Лондон, тот решил, что с ними одни проблемы, поэтому больше никакой работы не предлагал. Хуже того, травмированный Томми Мур сложил с себя обязанности барабанщика и вернулся грузить стеклотару, за что получал куда больше денег. Они уговаривали его как могли: выкрикивали извинения под окнами квартиры, пока подруга Томми не высунулась и не посоветовала им идти в жопу, потом бегали за его вилочным погрузчиком по двору бутылочного завода, – но Томми был непоколебим.

Вся надежда теперь была на Аллана Уильямса, который благодаря связям с Парнсом сделался важной фигурой в ливерпульском шоу-бизнесе. Все лето 1960 года Уильямс занимался тем, что искал, куда их пристроить, – несмотря на никому не понятное и не симпатичное название, а также на то, что ритм по-прежнему оставался “в самих гитарах”. На визитных карточках, напечатанных Уильямсом, они обозначались как Beatles, хотя в разных случаях выступали и как Silver Beatles, и как Silver Beetles, и как Silver Beats.

Из мест, предлагаемых Уильямсом, было мало тех, где было бы прилично показаться ученику Ливерпульского института. В основном это были танцевальные и муниципальные актовые залы в самых хулиганских районах Ливерпуля, где ветераны – тедди-бои не хотели слышать ничего, кроме оригинального чистопробного рок-н-ролла, и оставались верными его изначальному духу насилия и разрушения.

Мероприятия, безобидно рекламировавшиеся как “танцы” или “джайв-сессии”, почти всегда имели обязательную программу в виде стычек между местными тедами и интервентами из соседнего предместья. Часто неожиданной причиной “заварухи” становился номер в исполнении группы – например, во время “Hully-Gully” из репертуара Olympics неизменно начинали летать бутылки, а иногда и целые ящики из-под пива.

Однажды вечером в районе Уолласи, в зале с обманчиво аристократическим названием “Гроувенор боллрум”, громадный тед вскочил на сцену и схватил миниатюрный усилитель Elpico, принадлежавший Полу, чтобы использовать его как метательное орудие. В ответ на деликатный протест владельца послышалось рычание: “Шевельнешься – угроблю”.

У Уильямса в то время был бизнес-партнер, член довольно обширной карибской диаспоры Ливерпуля, чье неумеренное потребление самой дешевой марки сигарет заслужило ему прозвище Лорд Вудбайн. На Аппер-Парламент-стрит эти двое держали стриптиз-клуб, который, будучи тогда в Ливерпуле под запретом, имел безобидную вывеску New Cabaret Artists Club (“Новый клуб артистов кабаре”). Однажды вечером, когда аккомпаниаторы стриптизерш не вышли на работу, Уильямс выставил на сцену Silver Beatles / Beetles / Beats.

Пол навсегда запомнил довольно грозную стриптизершу по имени Дженис, которая давала им указания по части музыки. “[Она] принесла ноты, чтобы мы сыграли все ее аранжировки. Вручила нам что-то из Бетховена и «Испанский танец огня». Мы говорим: «Мы не читаем ноты, извините, но… мы можем сыграть “Harry Lime Cha Cha”, которую сами аранжировали… и вы можете работать под “Moonglow” и “September Song”… а вместо “Танца с саблями” мы вам сделаем “Ramrod”»”.

“Ну вот, значит, играем мы сзади… а публика смотрит на нее, все на нее смотрят, как будто ничего особенного. В конце танца она поворачивается и… в общем, мы же все просто пацаны, ничего подобного никогда не видели и дружно покраснели. Такие четыре паренька с румянцем в пол-лица”.

Из всех вариантов Уильямса лучшим для демонстрации их талантов был клуб в подвале его кафе “Джакаранда”, где под руководством Стю Сатклиффа они когда-то сюрреалистически расписали стены и перекрасили дамский туалет. Они играли по понедельникам, когда у дежурного ансамбля ямайских стальных барабанов был выходной, однако никакой рекламы и даже афиши снаружи им не полагалось. На крошечной сцене даже не было микрофонных стоек, поэтому подруги Пола и Джона, Дот и Синтия, садились прямо перед ними и держали по палке от метлы, к которым сверху привязывались ручные микрофоны. Билл Хэрри с его подругой Вирджинией часто становились свидетелями этих проявлений самоотверженности. “Уходя, мы видели Пола обжимающимся с Дот у одних дверей, а Джона с Синтией – у других”.

В Инни Пол наконец сдал свои экзамены повышенного уровня по двум профильным предметам, точнее, сдал только английскую литературу, а другой – изо – провалил. Хотя этого было достаточно, чтобы поступить в педагогический, на него напала непривычная лень и он подумывал отсидеть в шестом классе еще один год. Идею подал один из знакомых Джона по колледжу, который продолжал учиться на художника, будучи уже взрослым мужчиной двадцати четырех лет.

“Я подумал, если ему можно сидеть в школе и не идти на работу, то чем я хуже”.

Этим планам помешало неожиданное предложение, благодаря которому худшая группа Ливерпуля перенеслась из подвала “Джакаранды” в Западную Германию и, почти по волшебству, вернулась обратно в статусе лучшей.

Предложение поступило из Гамбурга – портового города, своим бесцеремонным, космополитическим характером очень похожего на Ливерпуль, но, кроме того, имевшего прославленный на всю Европу секс-квартал под названием Санкт-Паули. Владелец нескольких гамбургских клубов, некто Бруно Кошмидер, попросил Аллана Уильямса прислать ансамбль для одного из его заведений, “Кайзеркеллер”. Уильямс отправил в Гамбург Derry and the Seniors, которые в то время были главным фаворитом дансингов Мерсисайда. Немцы обнаружили такой аппетит к британскому рок-н-роллу, что теперь герр Кошмидер решил выписать второй коллектив, для шестинедельного ангажемента начиная с 17 августа.

Первыми, о ком подумал Уильямс, были вовсе не недавние оформители его стен и туалетов. Он предложил работу Rory Storm and the Hurricanes, но им пришлось отказаться из-за предварительных договоренностей с одним из “батлинзовских” кемпингов. Следующими в его списке шли Gerry and the Pacemakers, однако их лидер Джерри Марсден тоже не захотел бросать свою постоянную работу на железной дороге. Таким образом, вынужденный довольствоваться тем, что есть, Уильямс обратился к Джону, Полу, Джорджу и Стю.

Принять предложение означало перейти в категорию профессионалов, что было достаточно легким решением для трех из них. Джон понятия не имел, чем бы ему заняться после окончания (или неокончания) художественного колледжа, и только радовался возможности опровергнуть пророчество тети Мими, начав зарабатывать на жизнь гитарой. Стю не пришлось бы забрасывать искусство, ибо колледж заверил своего самого перспективного студента, что тот может вернуться и доучиться до диплома, когда ему будет удобно. Для Джорджа любая перспектива была предпочтительней, чем быть на побегушках у электрика в “Блэклерс”.

Пол, наоборот, казалось, терял почти все. Заняться музыкой как работой – без определенных перспектив после первых шести недель – казалось неважной заменой учительской карьере. Он бы разочаровал отца и, хуже того, предал бы память о матери, которая так хотела лучшего положения в обществе для своих детей. С другой стороны, он получал бы 15 фунтов в неделю – солидные деньги по любым меркам в 1960 году, больше, чем зарабатывал его отец, а также большинство его учителей.

Как и ожидалось, Джим Маккартни пришел в ужас от идеи, что Пол бросит учебу, да еще станет работать в стране, которая всего лишь 20 лет назад нанесла столько вреда Ливерпулю своими бомбами. При этом Пол, которому едва стукнуло восемнадцать, не мог уехать без письменного родительского согласия. Однако на стороне брата убедительно выступил Майкл, да и Аллан Уильямс посетил Фортлин-роуд, 20 с заверениями, что за “парнями” будет хороший присмотр. В конце концов Джим подавил свои сомнения и подписал необходимые бумаги.

Перед группой, которая ради простоты существования в неанглоговорящей среде теперь называла себя просто Beatles, оставалось одно важное препятствие. Так или иначе нужно было найти ударника. Им показалось, что судьба наконец сделала им подарок в лице таинственного юноши по имени Норман Чэпмен, который практиковался в одиночку – и блестяще – в офисном здании рядом с “Джакарандой” и которого они случайно подслушали. Чэпмен пару раз поучаствовал в их репетициях, но затем угодил под призыв в части британской Национальной службы и ушел в армию.

С неумолимо надвигающейся датой отъезда Пол был готов взять роль ударника на себя, используя разрозненные детали установки, оставленные предыдущими участниками. Однако такой ход все равно означал бы недостачу в одного человека: герру Кошмидеру требовалась точная копия группы, присланной Уильямсом ранее, а Derry and the Seniors были квинтетом.

Как-то поздно вечером Джону, Полу и Джорджу случилось заскочить в кафе-клуб “Касба” на Хейманс-Грин – их первый визит после прошлогодних выступлений в качестве Quarrymen и обиженного бегства Пола. Выяснилось, что подвальное заведение Моны Бест по-прежнему гудело от посетителей: все веселились под “домашний” бэнд под названием Blackjacks, где за светло-голубыми барабанами сидел ее миловидный и неразговорчивый сын Пит. Вскоре после этого Пол связался с Питом – который, по совпадению, также собирался в педагогический – и, рассказав о работе в Гамбурге, позвал его на прослушивание для Beatles. Прослушивание состоялось в том же захудалом клубе, где они сами показывались Ларри Парнсу, однако было чистейшей формальностью: Пита приняли так же внезапно, как спустя два года отставили. Что называется, поматросили и бросили.

В Инни новость о том, что Пол наплевал на шестой класс и собирается стать рок-музыкантом, стала сенсацией и среди учеников, и среди педагогов. “Дасти” Дербанд, завуч по английскому, был глубоко разочарован тем, что достойнейшая из карьер была принесена на алтарь бог знает чему. “Пол, а кем ты вообще собираешься стать? – поинтересовался Дербанд, выбрав имя самого невыдающегося поп-исполнителя из ему известных. – Томми Стилом?”

Строго говоря, вручить письменное уведомление директору школы мистеру Эдвардсу должен был Джим Маккартни, но Пол взял это на себя. Он, по своему обыкновению, говорил с Базом вежливо и почтительно, но не смог не упомянуть ожидавший его в Гамбурге достаток: “Вы, конечно же, понимаете, что я не смогу вернуться в сентябре… да и платить будут 15 фунтов в неделю”.

В последний день триместра он устроил прощание: забрался на деревянную парту – ту самую, за которой когда-то сидел знаменитый комик Артур Эски, – и самым забойным литтлричардовским голосом проверещал “Good Golly Miss Molly”.

Глава 8
“Здесь вокруг сплошное безумие. Спать вообще никто не ложится”

Дорогие папа и Майк!

В общем, все идет довольно неплохо, но есть один минус: мы всегда просыпаемся слишком поздно и не успеваем ничего купить, бумагу для письма и т. д.!! (как вы сами видите) Мы играем довольно долго, но если у нас есть желание где-нибудь посидеть, то это возможно, потому что большинство мест открыты примерно до 7–8 утра.

Я купил дешевые часы на здешнем развале, который устраивают раз в неделю, они вполне приличные и идут точно (отдал за них примерно 22 шилл. [1 фунт 10 пенсов])

Из-за того, что мы встаем поздно днем, у нас нет времени писать, и поэтому я пишу сейчас в 10:30 [утра], прежде чем лечь спать.

Майку.

Тони Шеридан, который был в [телепрограмме] Oh Boy! и играл в “Эмпайре”, теперь в Гамбурге, и мы с ним совсем подружились. Он выходил с нами прошлым вечером, в качестве гостя. Наш клуб большой, но там, где раньше играл Шеридан (“Топ Тен”), атмосфера просто потрясающая, а здесь у нас довольно мерзко.

Я и так сильно скучаю по дому, а сейчас еще больше, потому что недавно сказали, что нас могут оставить и дальше, и мы застрянем в Германии бог знает на сколько! В общем-то, отказываться нельзя, если дадут шанс, потому что платят здесь гораздо лучше, чем дома. Здесь вокруг сплошное безумие. Спать вообще никто не ложится. Еда здесь… такая же, как английская, только как будто ее кто-то испортил. Вареная картошка с овощами, помидоры, зеленый салат и да, главная кулинарная роскошь – картофель frittes, или как там его, то есть наши “чипс”. Сосиски невероятной длины, есть рыбные, есть мясные. Фу! Ну, зато теперь мы можем брать в соседнем кафе кукурузные хлопья, бифштекс, печенку, пюре и т. д., так что питаемся хорошо. Стакан молока обходится примерно в 13 пфеннигов [1 пенс], это довольно дешево. Все равно я бы предпочел быть дома.

Не бойся, пиши. Если напишешь, я совсем не расстроюсь.

С любовью и Auf Wiedersehen

Пол

Этот безобидный рассказ о походе за часами на уличный рынок, о покупке кукурузных хлопьев и молоке, разумеется, представляет лишь часть того, чем занимался Пол в Гамбурге. Со своей обычной деликатностью он не хочет беспокоить отца или задевать его чувства – к тому же опасается, что получит приказ вернуться. Вот только кое-что из того, что он опустил.

Он живет в гамбургском квартале Санкт-Паули, рядом с Репербаном, самой известной в Европе улицей красных фонарей, в окружении стрип-клубов, проституток, магазинов порнолитературы, порнофильмов, сутенеров, трансвеститов, гангстеров. Его новый работодатель Бруно Кошмидер – бывший цирковой клоун, переквалифицировавшийся в держателя стриптиз-клубов, имеет привычку избивать клиентов дубинкой или деревянной ножкой от стула, пока жертву держат бандитского вида официанты. Beatles, вопреки ожиданиям, играют не в большом, всегда переполненном кошмидеровском клубе “Кайзеркеллер”, а в захудалом стрип-заведении по соседству, где они работают в фактически кабальных условиях, выходя по будням на четыре с половиной часа с тремя жалкими 30-минутными перерывами и на шесть часов в выходные… Все пятеро ютятся в двух кладовых с каменными стенами, без окон и без воздуха, в задней части порнокинотеатра под названием “Бэмби кино”, с единственной возможностью помыться в мужском туалете: убожество и упадок таковы, что знай об этом его щепетильная в быту мать, она бы разрыдалась.

Когда Beatles прибыли в Гамбург, их земляки Derry and the Seniors играли в “Кайзеркеллере” уже несколько месяцев. Во главе с чернокожим фронтменом Дерри Уилки они представляли собой безупречную, высокопрофессиональную команду, которой Джон, Пол и Джордж всегда казались малолетками, бренчащими свой скиффл где-то на периферии. Их саксофонист Хауи Кейси вообще недоумевал, как это Аллан Уильямс умудрился прислать им в подкрепление такую “любительщину”.

Однако среди одногруппников Кейси были и те, кто не разделял его критического отношения, – например, их новый гитарист Брайан Гриффитс, который в свои шестнадцать лет был даже моложе Джорджа. Однажды еще в Ливерпуле “Гриф”, оказавшись снаружи “Джакаранды”, услышал шум, идущий сквозь решетку на тротуаре. “Это Beatles репетировали в подвале, – говорит он. – Я всегда буду помнить: Пол пел «Roll Over Beethoven» поразительным, чистым голосом и, казалось, легко попадал во все ноты – но это был рок! Настоящий! Рок!”

Невеселое место работы Beatles называлось “Индра” и располагалось рядом с Репербаном, на улице Гроссе-Фрайхайт (что означает “великая свобода”). Поскольку оно уже давно не окупалось как стрип-клуб, Бруно Кошмидер захотел поменять его имидж. Правда, поначалу завсегдатаи вполне могли неправильно понять, в какую именно сторону: для немецких ушей “битлз” было легко спутать с “пидлс” (“пиписьками”).

Группа появилась на сцене в одинаковых пиджаках лавандового цвета, пошитых соседом семьи Маккартни, и тех же черных рубашках, в которых они поехали в турне с Джонни Джентлом. У Пола была новая гитара, Rosetti Solid 7 с корпусом расцветки красный “санберст” и с двойным вырезом, которая, к сожалению, смотрелась намного лучше, чем звучала. Как и Zenith, это была праворукая модель, и чтобы играть, ему пришлось перевернуть ее накладкой вверх и натянуть струны в обратном порядке.

В этот вечер, 17 августа 1960 года, все пятеро были все еще вымотаны после путешествия из Англии в раздолбанном автофургоне Аллана Уильямса, к тому же пребывали в шоке от первого знакомства с Репербаном и в унынии от занюханного клуба, чьи немногочисленные посетители главным образом ждали выхода местной звезды, стриптизерши по имени Кончита.

Их первые номера звучали настолько сонно, что Бруно Кошмидер начал хлопать в ладоши и кричать: “Mach Schau! [Шоу давай!]” – призыв, который в этих краях обычно либо заставлял быстрее крутиться кисточки на сосках, либо давал сигнал на освобождение от стрингов. Джон отреагировал гротескной пародией на Джина Винсента, как он выглядел сразу после смертельной аварии с Эдди Кокраном: сгорбившись и приволакивая негнущуюся ногу, как какой-нибудь завывающий Квазимодо. Совершенно не подозревая, что над ними насмехаются, немцы встретили номер восторженно.

В отличие от того, как это случилось в лучшем элвисовском фильме “Кинг Креол”, полумертвый клуб не мог возродиться в одночасье. Beatles должны были завоевать публику: сперва им нужно было произвести достаточно шума, чтобы привлечь людей с Гроссе-Фрайхайт, а потом вообще забыть про тормоза, чтобы продолжать удерживать их внимание, – при этом иногда им приходилось играть весь сет перед единственным занятым столиком. “Им нужно было стараться, – говорит гамбургский музыкант Франк Досталль, – иначе клиенты просто встали бы с мест и перекочевали в соседний стриптиз или порномагазин”.

Когда в не менее суровом графике Derry and the Seniors случался перерыв, они заглядывали посмотреть на Beatles из недалеко расположенного “Кайзеркеллера”. Саксофонист Хауи Кейси был поражен, насколько преобразилась эта “любительщина” с последнего раза, когда он видел их на прослушивании Ларри Парнса. “В тот раз казалось, им почти самим стыдно за такую безобразную игру. А теперь они сделали из себя приличную, заводную группу”.

“На самом деле, именно на Поле у них все держалось, – говорит Брайан Гриффитс. – Джон в те времена как вокалист был так себе, Джордж очень стеснялся, Стю еще продолжал осваивать бас, Пит Бест вообще только пришел в группу. А у Пола были и голос, и техника игры. Он все знал и о минорных аккордах, и об уменьшенных септаккордах, тогда как Джон по-прежнему болтался с гитаристами из других бэндов и просил: «Ну давай, покажи проигрыш»”.

Тони Шеридан, который упоминается в письме Пола, был первым английским музыкантом на Репербане со своей группой Jets. Урожденный Энтони Эсмонд Шеридан Макгиннити, он был блестящим гитаристом, говорил как человек образованный и имел слабость к саморазрушительным выходкам, которая находила живой отклик у Джона. “Когда Beatles пришли в клуб, в котором я играл, я сразу узнал в них братьев по крови, – вспоминал Шеридан, – хотя про Пола я не сразу разобрался: такое девчачье лицо и брови тонкие – голубой он, что ли?”

Шеридан провел ливерпульских парней с экскурсией по Репербану, продемонстрировав все его тогда еще уникальные прелести разврата: стрип-клубы с полной обнаженкой, межрасовые секс-шоу, женские бои в грязи, бары трансвеститов, примыкающую улицу Хербертштрассе, на которой в освещенных витринах вместе с ценниками были выставлены шлюхи всех возрастов и размеров.

Также они открыли для себя, каким образом обитатели Репербана, равно английские и немецкие, умудрялись выдерживать неоновое безумие его долгих ночей. Им дали попробовать таблетки для похудения под названием “прелюдин”, амфетаминовое содержимое которого ускоряло обмен веществ, давая на выходе одновременно маниакальную энергию и бешеную жажду. Если не считать жевания ваток из виксовских носовых ингаляторов, это был первый попробованный Beatles наркотик. Джон поглощал его не считая, принимал по пять-шесть “прелли” за вечер и запивал их таким количеством пивных кружек, что иногда у него, как у бешеной собаки, шла пена изо рта.

Пол, однако, проявлял осторожность и сдержанность. От прелюдина начиналась такая бодрость с глазами из орбит, что единственным способом как-то отдохнуть становилось снотворное. Он ненавидел это муторное чувство по утрам – которое, по идее, быстрее всего снималось еще одним прелюдином, – и поэтому, чтоб его не считали “девчонкой”, глотал только одну белую таблеточку, после чего изображал угар как у Джона.

Это умение забраться в раковину, развившееся после смерти матери, также помогло ему пережить мерзость их спальных комнат на задах “Бэмби кино”, где крысы бегали по голому бетонному полу и малейший дождик протекал через потолок на убогие кровати. Он представлял себя нищим художником, молодым Пикассо или Матиссом, ютящимся на парижском чердаке. В один прекрасный день, думал он, из всего этого выйдет хорошая “глава для мемуаров”.

Однако никакая разборчивость и самоконтроль не могли защитить его от того, что позже он назовет гамбургским “секс-шоком”. Он и остальные приехали из страны, где девушки по-прежнему оснащали себя неприступными бюстгальтерами и корсетами, считали добрачный секс грехом и жили в постоянном страхе забеременеть. Теперь же Beatles обнаружили себя в обществе проституток, стриптизерш и барменш, которые не признавали подобных запретов – а также сковывающего нижнего белья. Находя всех этих юных музыкантов – тедди-боев чрезвычайно привлекательными, они с немецкой прямолинейностью совершенно этого не скрывали. Секс в Гамбурге был не результатом редкого везения, а круглосуточным шведским столом.

Пол позже признавался, что первый сексуальный опыт с одной из этих профессионалок оказался для него совершенно деморализующим. “[Она была] не очень высокая, с темными волосами… кажется, стриптизерша. Помню, что, лежа с ней, чувствал себя очень подавленно… всю ночь сам ничего особенного так и не предпринял, все старался собраться с силами”.

Иногда у девушек имелись собственные квартиры или комнаты, но часто их приходилось вести в “Бэмби кино”, где ни о каком уединении не могло идти речи. Когда семнадцатилетний Джордж лишался девственности, Пол, Джон и Пит были в кровати тут же неподалеку: пролежав весь процесс в тишине, они отметили завершение ликованием и апплодисментами. Если Пол приходил и видел “небольшой зад, который ходил вверх и вниз”, то есть Джона верхом на подруге, он бормотал: “Извиняюсь” – и выскакивал за дверь, как если бы ошибся классом у себя в Инни. Джон не всегда был так обходителен. “Когда [он] заставал Пола в постели с девицей, – вспоминал потом Джордж, – он мог взять ножницы и раскромсать всю ее одежду на кусочки, а потом устроить погром в гардеробе”.

Несмотря на все внешние соблазны, главной заботой Пола всегда оставалась группа. “Помню, мы с Джоном почти всю ночь выпивали в одном заведении, оно называлось «Бар Кармен», – говорит Брайан Гриффитс. – Наутро около девяти возвращаемся в «Индру» и, уже подходя, слышим шум… это Пол, один в пустом клубе, репетирует главную элвисовскую балладу 1960 года, «It’s Now or Never». Джон говорит: «Ну вот какого хрена он разучивает это дерьмо?» Для Джона единственные стоящие вещи у Элвиса были «That’s All Right, Mama», «Mystery Train» и прочее в таком духе. Но Пол понимал, что нельзя продержаться всю ночь на одних рок-н-роллах, нужно было завлекать немецкую публику. Потому же он потом начал исполнять «Wooden Heart» из элвисовского «Солдатского блюза» – с куплетом на немецком, всё точь-в-точь”.

Обе ливерпульские группы приехали в Западную Германию без необходимых разрешений на работу. Если у кого-то возникали вопросы, Beatles должны были выдавать себя за студентов на каникулах (которыми двое из них и правда были), а Derry and the Seniors – за сантехников, захвативших с собой музыкальные инструменты, чтобы развлекаться в свободное от работы время.