Текст книги "Привилегированное дитя"

В сумраке множество белых морд повернулись ко мне разом и уставились на меня бессмысленными глазами. Я опять ощутила приступ страха, страха, который испытывает одинокое существо перед враждебной толпой.

– Нет! – сказала себе я и, высоко вздернув голову, с высокомерием, присущим гордой рыжеволосой Беатрис, широко распахнула дверь и остановилась подле нее.

Овцы не торопились, но вид поросшего травой выгона был таким соблазнительным, что старый вожак наклонил голову и быстро пробежал мимо меня наружу. Остальные послушно направились за ним, лишь одна глупая овечка побоялась идти вперед и бросилась в мою сторону. Я схватила с пола старую сморщенную репку и бросила в нее. Тогда овца прошмыгнула мимо меня следом за всеми. Я была рада, что ударила ее. Я тоже боялась.

– Все сделано, – крикнула я Ричарду, выходя из амбара и направляясь к воротам. Он подвел Си Мист поближе, и я вскочила в седло.

– Ненавижу овец, – с облегчением сказал Ричард. – И скажу папе, что никогда не стану ими заниматься. Я лучше сосредоточусь на строительстве Холла. Там еще Бог знает сколько работы!

– Да? – переспросила я, радуясь, что можно увести разговор в сторону. – Ты нашел поблизости подходящую каменоломню?

– Думаю, что нам следует использовать каменоломни неподалеку от Бата, – ответил он. – Камень, который добывается здесь, по мнению архитектора, слишком мягок. Я надеялся отыскать что-нибудь подходящее поблизости, чтобы выиграть на транспортировке. Но по проекту для строительства дома годится только желтый песчаник.

– Мне нравится такой цвет камня, когда он новый, – заметила я. – А можно будет использовать старый камень прежнего здания?

– Это уже другой вопрос. Я стараюсь убедить архитектора сохранить остов прежнего Холла, чтобы нам не пришлось рыть заново погреба и место для фундамента. Это бы здорово облегчило труд и к тому же сэкономило уйму камня. Но он, разумеется, хочет все сделать по-своему.

Я кивнула, и, когда тропинка расширилась, мы поскакали бок о бок. Дорогой я все продолжала расспрашивать Ричарда о строительстве дома. Об отаре овец, оставленной нами на нижних склонах холма, мы больше не вспоминали. Ричард, правда, в тот же день улучил минуту и о чем-то тихо переговорил с отцом.

Дядя Джон – уроженец города и потомок многочисленных торговцев – не нашел отвращение Ричарда к скотоводству странным. Таким образом, овцы и маленькое стадо молочных коров стали с того дня моей заботой. Кто-то должен был делать и эту работу тоже. У мамы была ее школа, дядя Джон пекся о здоровье деревни и о деловой стороне нашей жизни, Ральф Мэгсон заботился о том, чтобы осваивать все новые и новые сельскохозяйственные культуры, Ричард взял на себя ответственность за строительство, а я целыми днями смотрела за живностью, за состоянием полей, за всходами. Я была очень занята, очень измотана… и чувствовала себя настоящей Лейси на своей земле.

Ричард не интересовался поголовьем скота.

Он не интересовался землей и урожаем.

Он не имел дела с арендаторами, с работниками, словом, не мог постичь премудрости обладания землей.

Самой большой его любовью, самым любимым занятием была постройка Холла. Все мы поняли, что он разбирается в этих делах с каждым днем все лучше и лучше. Только Ричард был способен – и делал это со страстью – в течение нескольких часов возиться с десятками образцов камней и наконец выбрать из них один подходящий.

– Этот камень чуть темнее, чем обычный песчаник, – объяснил он дяде Джону, Ральфу и мне, когда мы все собрались однажды утром в библиотеке обсудить вопрос о посадке ягод. – Но он подойдет к камню старых стен. Конечно, и архитектор, и строители хотели строить все заново, но я уверен, что поступил правильно, выбрав этот камень, хоть его и придется возить издалека. Зато его потребуется почти в два раза меньше, поскольку можно будет использовать прежний. Мне нравится сама мысль возродить Холл из руин.

Ральф Мегсон недовольно приподнял брови, не поднимая головы от разостланного перед нами на столе плана.

– Но у меня нет лишних рабочих рук, – предупредил он. – И наши люди не имеют опыта строительства.

– Я уже говорил с архитектором, – кивнул Ричард. – И мы решили, что лучше всего нанять опытных строителей. Их можно будет поселить в Мидхерсте и каждый день привозить сюда в фургоне. Как вы думаете, это не вызовет недовольства в Экре?

Ральф надул щеки и пристально посмотрел на дядю Джона.

– Эти люди будут работать за жалованье, так я понимаю? Без всякого участия в прибылях?

Дядя Джон спокойно встретил ироничный взгляд Ральфа.

– Не станем из-за этого устраивать баталии, – ответил он. – Они будут работать за жалованье. Кроме того, осенью мы наймем бригаду жнецов, и они тоже будут работать за поденную плату. Экр не будет обижен.

– Обиды кончатся, как только наша доля в прибылях станет больше, чем их жалованье, – парировал Ральф.

– Перейдем к следующему вопросу, – продолжал дядя Джон, не обратив внимания на его замечание. – Мистер Мегсон, я бы хотел, чтобы вы взглянули сюда… – и он закрыл план Ричарда раскрашенной картой поместья, где различные цвета обозначали разные культуры. Мы с Ричардом обменялись сокрушенной улыбкой. Никто не вникал в дела строительства, как вникал в них Ричард. – Мне кажется, Вайдекр должен стать фермой с хорошо сбалансированным хозяйством. В котором каждая культура согласовывалась бы с нашим климатом. Я полагаю, что здесь можно вырастить великое множество различных растений.

– Все фрукты любят солнце, – заметил Ральф, разглядывая карту, окрашенную спектром различных цветов.

– Верно, – согласился дядя Джон. – Но некоторые из них не переносят дождей, а плоды других становятся от ливней только более сочными. И я найду хороший рынок их сбыта в растущих городах. Вайдекр мог бы обеспечивать фруктами и Чичестер, и Портсмут, и даже Лондон.

Ральф согласно кивнул:

– Думаю, вы понимаете будущее правильно. В городах скапливается все больше и больше людей, и кто-то должен их кормить. Но в случае, если начнется война с Францией, цена на хлеб взлетит до небес. Пшеница – это главная культура в военное время.

– А что скажет на это Экр? Они не будут против посевов пшеницы?

В комнате повисло гнетущее молчание. Я даже будто почувствовала запах старого пожара. Но тут Ральф улыбнулся.

– Почему бы и нет? – усмехнулся он. – Никто в Экре не возражает против разумных прибылей. И раньше никто не протестовал против вывоза зерна. Здесь никогда не было хлебных бунтов, пока люди были сыты.

– Вы так говорите, будто оправдываете бунтовщиков, – голос дяди Джона звучал ровно и словно подбадривающе. – Вы никогда не принимали личного участия в таких делах?

– Я видел бунты. – Косой взгляд, брошенный Ральфом на меня, свидетельствовал о том, что тема разговора настораживала его. – И никогда не встречал такого, который не был бы, в некоторой степени, оправдан.

– Оправдан? – переспросил дядя Джон. Он все-таки вырос в Эдинбурге и последние четырнадцать лет провел в Индии.

– Да, – подтвердил Ральф, – обычно их начинают женщины, а не мятежники-мужчины. Я видел однажды такой бунт в Портсмуте, где женщины окружили хлебную лавку, в которой пекарь выпекал батоны меньше обычных размеров и продавал их по дорогой цене. Так вот, они взломали дверь, скрутили лавочника и сидели на нем до тех пор, пока кто-то не сбегал за мировым судьей. Тот пришел и сначала проверил весы в лавке, – они показывали неправильный вес. Тогда в магистратуре снова взвесили каждый батон из этого магазина и продали их женщинам по справедливой цене. Тогда они освободили лавочника и разошлись по домам. Все осталось целым и невредимым, даже наличность в кассе. Вот только дверь слегка пострадала.

Дядя Джон недоумевал, а мы с Ричардом улыбались.

– Мировой судья поддержал бунтовщиц? – недоверчиво спросил он.

Ральф пожал плечами и улыбнулся.

– Он, видимо, придерживался патриархальных взглядов. Никто не любит мошенников. А все эти женщины были вполне уважаемыми, честными дамами. Но, Бог мой, как они были разгневаны! Я бы своими руками отдал им половину магазина, если б они только бросили на меня взгляд.

– А они-таки бросили на вас взгляд, да, мистер Мэгсон? – лукаво поинтересовалась я. – Не может быть, чтобы вас там не было.

– Ну, предположим, был. Но я ровным счетом ничего не делал, – невинным голосом ответил Ральф. – Только стоял, придерживая дверь… и долото… и молоток…

Дядя Джон, Ричард и я громко расхохотались, да и сам Ральф не мог удержаться, чтобы не хмыкнуть.

– Те дни закончились, – снова становясь серьезным, продолжал он. – Дни, когда бедные люди могли требовать справедливых цен на рынке. Я только сейчас понял это. Вот почему я не возражаю, чтобы Вайдекр выращивал пшеницу и продавал ее с прибылью. Единственный путь для бедных в Англии заключается в том, чтобы на рынках было достаточно всякой еды и чтобы ни в одной деревне люди не голодали. Чтобы бедные не зависели от местного сквайра, а богатые не могли контролировать продажу зерна.

У дяди Джона эта идея нашла поддержку.

– При нашей системе дележа прибыли мы могли бы продавать излишек зерна в Лондоне, – сказал он важно. – Уж лучше получать большие прибыли с высоких лондонских цен, чем маленькие с низких цен в Мидхерсте.

– Вы правы, накормить Экр мы должны, но в Вайдекре можно засадить еще полдюжины полей пшеницей.

– Важно накормить не только Экр, – вмешалась я. – Когда наше зерно продается в Мидхерсте, покупать его съезжаются люди со всей округи. И самое разумное было бы договориться с другими торговцами продавать здесь зерно по невысоким ценам, а излишек везти в Лондон и получать основные прибыли с продажи его там.

– Заговор торговцев, чтобы накормить бедных, – с довольным смешком сказал Ральф. – Мисс Джулия, вам место на баррикадах. Я слыхал о заговоре торговцев против бедных, но о таком, какой предлагаете вы, не слышал никогда! Это было бы великое новшество!

– И это вполне реально, – задумчиво проговорил дядя Джон. – Вас не было здесь, мистер Мэгсон, когда отец Джулии, сквайр, начал свои сельскохозяйственные эксперименты, а Беатрис управляла имением. Всего за несколько лет Вайдекр покорил целое графство. Об этом поместье знали все, и все его уважали. Он был примером для других. Если бы нам удалось доказать, что поместье способно прокормить своих работников, получая при этом еще и выгоду, нашему примеру захотели бы последовать многие другие.

– Вайдекр показал когда-то и другой пример – что погоня за одними только прибылями не приносит выгоды, – сказала я.

– Да, – улыбнулся Ральф, – вы правы, мисс Джулия.

– Я тоже с нею согласен, – воскликнул неожиданно Ричард, и все обернулись к нему, но он смотрел только на меня. – Процветание Экра зависит не только от выгодной торговли. Этому способствуют также добрые отношения с соседями. Если мы будем продавать зерно на местном рынке по низким ценам, это будет справедливо.

– Договорились! – сказал дядя Джон, будто подтверждая сделку. – Но я все-таки хотел бы еще обзавестись несколькими плантациями малины и клубники.

– Ох, не знаю, не знаю, – кисло отозвался Ральф. – И что вы будете с ними делать, когда ягоды созреют в самый сенокос?

– Я буду убирать их! – великодушно пообещал Ричард. – Лучше я буду убирать ягоды, чем заниматься с овцами.

Мы весело рассмеялись, поскольку та страшная сцена в темном амбаре была не известна никому, кроме меня. Просто все знали, что молодой мастер Ричард не любит возиться с овцами. Этим занимались мистер Мэгсон и мисс Джулия. Итак, в эту осень Ральф нанял бригаду пахарей и сеятелей, чтобы снова засадить Вайдекр пшеницей.

Глава 11

Никто из нас не ожидал, что мы в первый же год получим хорошую прибыль в нашем хозяйстве. Но мы собрали неплохой урожай трав – «наполовину состоявший из цветов», как сердито отозвался о нем Ральф, – и это означало, что зимой нам намного дешевле обойдется корм для овец и коров. Плодовые деревья, разумеется, не плодоносили в этом году, но заросли малины вытянулись прямыми густыми рядами, что сулило хороший урожай на будущий год. Клубнику мы посадили на новом поле вдоль берега Фенни, где было больше солнца и где она имела естественную защиту от ветров, дующих с холмов. Мои яблони принялись, и теперь эти тонкие, стройные деревца радовали глаз. Они тоже оказались посаженными правильно, что для меня лично было маленьким чудом.

Ричард много занимался дома этой осенью, готовясь поступать в Оксфорд после Рождества. Вскоре дядя Джон увез его туда, а затем поехал в Лондон по делам компании Мак-Эндрю, связанным с обострением обстановки в Индии, вступившей в войну с Францией. Так что мы с мамой провели несколько одиноких недель, работая как рабы целыми днями и встречаясь только за обедом.

Мамины ученики сделали заметные успехи, и теперь они приступили к изучению букв. Теперь наша гостиная была по вечерам буквально завалена обрывками разноцветной бумаги, из которой мама вырезала буквы.

Я работала везде: в Экре, наблюдая за ремонтом коттеджей, которым слишком долго пренебрегали, на верхних полях, где возводили изгороди и ограды для овец, на общинной земле, следя за подрезкой деревьев и сбором топлива, и, конечно, в полях. Где бы я ни была, рядом со мной был Ральф.

Я не могла бы сказать, кем он был для меня. Иногда он казался мне отцом, иногда – возлюбленным, иногда – учителем. И всегда он был другом. По мере того как проходило время, укорачивались и становились холоднее ноябрьские дни и все труднее было работать на земле, между нами все крепла и крепла дружба, и нас все менее можно было назвать ученицей и учителем.

Однажды в начале декабря мы встретились на мосту через Фенни. Ральф спускался к реке с деревенской улицы, а я на минутку остановила Мисти, чтобы поглядеть на свинцовые воды, текущие под мостом.

– Вам, похоже, не холодно, – сказал он вместо приветствия.

Я кивнула. На мне была новая амазонка теплой шерсти сливового цвета, которую я застегнула до самого горла, поскольку день был ненастный и в воздухе веяло стужей.

– Овцы в порядке? – спросил Ральф. Он знал, что я собиралась побывать у них этим утром.

– Да, – ответила я. – Но мне кажется, что пастух Жиль слишком стар. Он очень часто болеет, а его сынишка еще мал, чтобы заменить его. Мама хочет, чтобы он ходил в школу.

– Я знаю, – коротко ответил Ральф. – Но в деревне нет никого, кто разбирался бы в овцах. Может быть, стоит нанять на пару сезонов пастуха, он поработал бы с нашими парнями и научил их всему.

– Но Джимми любит овец, лучше всего, чтобы ими занимался он. И его лучший друг Симон. Возможно, они вдвоем и освоили бы это дело.

Ральф неожиданно наклонился над водой и схватил меня за руку.

– Смотрите-ка! Молодой лосось! Плывет вверх по течению.

Я тоже пригнулась и вгляделась в воду. Очень медленно, будто устало, мимо плыла самка лосося. Она проделала долгое путешествие из моря вверх по реке, обойдя мельничную плотину и борясь с течением. Ее брюхо раздувалось от икры. Можно было надеяться, что все будущие маленькие лососята останутся в нашей Фенни, пока не вырастут, и только тогда они спустятся обратно в море.

– Я обожаю лосося, – с энтузиазмом воскликнул Ральф. – Мисс Джулия, пожалуйста, извините меня сегодня. Я хотел бы проследить, где она остановится на нерест, и через некоторое время выловить ее. Вы должны простить меня.

– Прощаю, прощаю, – улыбнулась я. – Вы можете передать пару кусков вырезки в Дауэр-Хаус, и миссис Гау приготовит их вам на обед, если вы примете приглашение и отобедаете с нами.

– Хорошо, – рассеянно согласился Ральф. – Я польщен. – И, положив два пальца в рот, он отчаянно свистнул.

Мгновенно из прибрежных кустов вынырнули двое парнишек, и он велел им бежать вдоль берега, чтобы знать, куда отправилась самка, но ни в коем случае не мешать ей, пока он ca$i отправится за лошадью и сетью. И без долгих слов он быстро, насколько позволяли ему протезы, пошел к деревне.

В тот же день попозже Малыш принес на нашу кухню три жирных куска лосося и застенчивым шепотом сообщил, что их передал мистер Мэгсон. К обеду у нас был отличный пирог с поджаристой румяной корочкой и чудной рыбной начинкой.

– Не устроить ли нам в этом году рождественский бал? – спросил мистер Мэгсон маму. – Мне хочется организовать что-нибудь подобное в деревне. У вас здесь несколько тесно.

– Я бы тоже хотела устроить вечеринку в Дауэр-Хаусе, – согласилась мама. – Может быть, вы организуете праздник Рождества, а мы устроим что-нибудь попозже, например, на Крещенье. Я должна посоветоваться с доктором Мак-Эндрю.

– Когда он собирается домой? – поинтересовался мистер Мэгсон, передавая маме вазу с засахаренными фруктами.

– Еще неизвестно, – ответила она. – Дела компании Мак-Эндрю довольно сложные, а никто не знает Индию так, как знает ее Джон. Вам он здесь нужен?

– Совершенно не нужен, – сказал Ральф, глядя на меня и улыбаясь, – Он оставил здесь своего весьма компетентного представителя.

– Думаю, вы правы, – тепло отозвалась мама. – Я не могу добиться от Джулии ни слова о чем-либо, кроме как о полях и урожае. Не думаю, чтобы она хоть раз открыла книжку или подошла к фортепиано за эти месяцы.

Я опустила голову. Это была правда.

– Она – Лейси, – мягко заметил Ральф. – И очень похожа на своего папу.

– На Гарри? – мама остро заглянула ему в глаза. – Она напоминает вам Гарри?

Он кивнул. Я знала, что он лжет, и понимала почему. Он пытался защитить маму и меня от деревенских слухов, которые постепенно превращались в хор голосов. Согласно этим слухам, мы с Беатрис не только были похожи как две горошины в стручке, но я и была ею. Золотая девочка вернулась к ним в моем облике, чтобы заставить все на земле расти и плодоносить.

– В деревне говорят, что она очень похожа на Беатрис, – сказал Ральф с уверенностью, – но, по моему мнению, своего отца она напоминает гораздо больше. И мне рассказывали, что, когда он вступил в наследство – это было примерно в возрасте Джулии, – он был так же помешан на хозяйстве, как впоследствии Беатрис.

Тревога и напряжение исчезли из маминых глаз, будто Ральф преподнес ей неожиданный подарок.

– Это и вправду так. Гарри бывал в полях почти каждый день в лето перед нашей свадьбой. И вы знаете, мистер Мэгсон, я почти забыла об этом! Все твердят, что вела хозяйство Беатрис, а ведь несколько лет это делал только Гарри!

Страйд внес поднос с портвейном, и мы с мамой поднялись, чтобы оставить мистера Мэгсона наедине с его графинчиком, но он жестом попросил нас не уходить.

– Пожалуйста, не оставляйте меня в торжественном одиночестве, – смущенно улыбнулся он. – Я простой человек, леди Лейси, и не люблю портвейн. Позвольте мне выпить с вами стаканчик ратафии, прежде чем я отправлюсь домой.

Итак, мистер Мэгсон сидел в нашей гостиной, смеялся вместе со мной, дружески улыбался маме. А потом он отправился под холодным чистым небом домой, и его путь был освещен ярким светом луны.

Он унес с собой секрет, который уже давно не был секретом ни для кого в деревне: с каждым днем я становилась все больше и больше похожа на Беатрис. Каждый день люди слышали ее чистый голос, отдающий приказы, слышали ее смех, если кто-то шутил со мной. Только из уважения к маме и мне никто не говорил об этом вслух. Но вся деревня знала, что Беатрис вернулась к ним. Вернулась в моем облике, облике последней девочки из рода Лейси.

Ею была я.

А меня это не радовало.

Часто я слышала тихий звон в моих ушах, означавший, что Беатрис пришла ко мне. И когда мне случалось отдавать приказ или отвечать на чей-то вопрос, у меня было странное ощущение, что все это когда-то уже происходило. И если кто-нибудь из стариков разговаривал в это время со мной, они замолкали и тепло улыбались мне. Я знала, что в этот момент они считали, будто рядом с ними стоит она и я говорю ее словами.

Это заставляло меня дрожать, несмотря на яркое зимнее солнце. Мне хотелось встряхнуться, как встряхивается щенок, вылезший из воды, и крикнуть: «Это я! Нет! Нет! Это я, Джулия Лейси! Не думайте больше ни о ком!»

А они спокойно улыбались мне, будто в их знании не было ничего сверхъестественного.

Рождество отпраздновали тихо, в традициях доброго старого времени. Из Лондо приехал дядя Джон, а из Оксфорда – Ричард, и мы с мамой были счастливы. Ральф собрался устроить рождественский бал в деревне, а мама запланировала праздник в крещенский сочельник в Дауэр-Хаусе.

Старый скрипач Экра давно умер, и мы все боялись, что не будет танцев. Но вдруг в один из дней на святках Ричард во время обеда сказал, что цыгане, раскинувшие недавно табор на общинной земле, пообещали играть целый вечер за ужин и мизерную плату. Так что дети Экра могли немного потанцевать и повеселиться.

Нас только беспокоила погода, всем хотелось, чтобы день был солнечным и дети смогли поесть, поплясать и побегать на свежем воздухе.

Но оказалось, что беспокоились мы напрасно. Дядя Джон, приветствуя маму утром, сказал:

– Солнце благосклонно к вам, и день сегодня на редкость ясный.

Поздно позавтракав, мы с мамой спустились на кухню и принялись поднос за подносом печь всякие сласти для праздника. Едва мы закончили работу, во дворе послышались звуки скрипки и пронзительный свист деревянной флейты, и, подбежав к окну, мы увидели, что цыгане играют джигу на лужайке перед самым домом.

– О! Они отличные музыканты! – радостно воскликнула мама и громко рассмеялась, когда Ричард обхватил ее за талию и повлек в танце вокруг обеденного стола в опасной близости от посуды.

– Не здесь! – вырывалась мама. – Ричард! Ты сам словно цыган! Разве можно танцевать в комнатах? Если хочешь повеселиться, бери Джулию и идите на лужайку. У нас в доме не хватит места даже для менуэта, а не то что для ваших галопов!

Ричард рассмеялся, и мы, отворив входную дверь, ринулись плясать на лужайку. Страйд, миссис Гау и Джем накрывали столы и дети, чинно входя во двор, улыбались от неожиданности, видя нас танцующими, и махали нам.

Затем они так же чинно уселись за столы и начали аккуратно есть, не хватая больших кусков, не рассовывая их по карманам. Было ясно, что теперь в деревне никто не голодает и никто не пришел на этот пир, чтобы наесться. Джон радостно кивнул маме, и она улыбнулась ему в ответ, будто они оба поняли, что в Экре настал порядок.

Этот был последний солнечный денек, который мы видели в течение долгих, долгих недель. Нас одолевали снег и мороз и, что было хуже всего, ледяной туман, который по вечерам накатывался с Фенни и вымораживал наш дом до такой степени, что сами стены сочились инеем, и казалось, что на них выступает холодный пот. Мы топили камины в каждой комнате, и мама все удивлялась, как это мы ухитрялись не мерзнуть при одном камине в гостиной, а в спальнях разжигали их только по утрам.

Последние дни января были ничуть не лучше. С севера налетели сильные ветра, которые хоть и разогнали туман, но зато заставляли скрипеть весь дом, словно корабль в штормовую погоду.

Я проводила много времени в четырех стенах, бездумно глядя на улицу сквозь замерзшие окна или греясь у камина. Мне казалось: где бы я ни была и что бы ни делала, со мной всегда была Беатрис.

Однажды ночью мне приснился сон.

Он начался с того странного звука, который всегда предупреждал меня, что ко мне идет она, – пение без слов. К нему примешивался вой ветра. Испугавшись, я вдруг села в постели. Ветер выл в печных трубах, словно привидение, словно замерзшая брошенная хозяином собака. Я поскорее зарылась в подушку и накрылась с головой одеялом, чтобы только не слышать это странное сочетание звуков.

И тогда я заснула.

Мне сразу же приснилось, что я в Экре, но не в Экре времен Беатрис, а в Экре наших дней: коттеджи стояли с починенными крышами, вымытыми стенами, а садики были вскопаны и приготовлены под посадку семян. Я стояла на маленьком клочке земли около церкви, который они называли «Уголок мисс Беатрис». Домик викария белел впереди, шпиль церкви возвышался сзади. Дул сильный ветер, он ворошил мои волосы, рвал на мне платье, но все это происходило в полной тишине, в смертельной тишине. Кругом не раздавалось ни звука, хотя шел дождь, дождь хлестал надо мной, вокруг меня, и, когда я подняла голову к покрытому тучами небу, казалось, промочил меня насквозь. Но мне не было холодно.

Мне было очень страшно, поскольку я знала, что это не обычный сон. Я чувствовала, что должна что-то сделать, но не знала, что именно.

Я обернулась, чтобы взглянуть на церковь, и в то же мгновение раздался оглушительный удар грома, будто небо раскололось пополам, и сверкнула молния. Ослепительный белый шар выкатился из туч и, прочертив в небе дугу, вонзился прямо в церковный шпиль.

Молния вошла в шпиль словно гвоздь, забитый умелой рукой. И я в молчании наблюдала, как он вдруг стал медленно наклоняться, напоминая надломленную ветку. Он падал в абсолютной тишине, падал прямо на стоящие внизу дома. На хорошенький домик, в котором жили Тед Тайк и его мать, на соседний с ними дом Бруеров и на следующий коттедж в этом ряду, в котором жила семья Клеев. Все они находились под угрозой.

Я открыла было рот, чтобы закричать, чтобы предупредить их, но не могла издать ни звука. Шпиль упал на них, словно указующий перст разгневанного божества, и раздавил дома в пыль.

Я стояла под дождем и наблюдала за происходящим в полном молчании.

И сразу же над руинами взметнулся костер, будто какой-то сумасшедший разжег там огонь. Жирные, короткие языки пламени охватили коттеджи и шипели под струями дождя, словно гнездо змей. Пламя лизало развалины только что целых домов и на глазах пожирало соломенные кровли, сухие деревянные полы, окна, двери. А я смотрела на все это в молчании, ибо знала, что ничего не могу сказать и ничего не могу сделать, пока не рухнет крыша над последним из строений.

Люди, крича, выскакивали из коттеджей, и я видела, как выбежала одна из девочек Картеров в горящей ночной рубашке. К ней кинулись люди, пытаясь затушить огонь, я видела ее рот, распахнутый в крике, но не слышала ничего. Я не слышала ни одного звука. Ее отец кинулся обратно в горящий дом за оставшимся там вторым ребенком, и я видела его искаженное отчаянием лицо, когда люди пытались удержать его.

Длинные языки пламени лизали коттеджи, и вот уже каждый дом полыхал огнем. Экр был разрушен.

Я проснулась в холодном поту, одеяло было сброшено на пол. Было слишком рано, чтобы вставать. Только рассветало. Снаружи слышался шум ветра и стук дождя в оконное стекло. Сон был ужасный, самый ужасный из всех, что я когда-либо видела.

Я вздрогнула от холода и, подобрав одеяло с пола, поскорее закуталась в него.

И сразу же задремала снова.

И снова увидела себя на церковном дворе, и снова молния вонзилась в шпиль нашей церкви. Раздался оглушительный раскат грома, и снова шпиль стал валиться на соседние дома, и я начала звать Теда Тайка и его мать, пытаясь разбудить их, и снова ни звука не слетело с моих губ.

Я ворочалась в кровати, чтобы освободиться от сна, но он держал меня безжалостной хваткой, и я в который раз видела все ту же картину: пожар… горящий ребенок… конец Экра.

Затем все вроде прекратилось, и я повернулась к стене, чтобы заснуть наконец спокойно.

И все началось снова.

Я стояла у церкви в том месте, которое называют «Уголком мисс Беатрис». И тот же сон надвигался на меня снова и снова, и я металась в постели, как пойманный капканом хорек.

– Мисс Джулия? – у моей постели стояла Дженни с чашкой утреннего шоколада. – Вы больны?

Со сна я ничего не понимала.

– Ох, Дженни, я так рада, что вы разбудили меня, – наконец воскликнула я. – Вы даже не поверите, какой страшный сон я только что видела. И он снился мне всю ночь, снова и снова!

Усевшись в постели, я откинула волосы со лба. Они были влажные и спутанные, будто я металась в жару несколько часов.

– Это правда? – спросила она и направилась к камину. – Если вам несколько раз снился один и тот же сон, то это, скорее всего, предзнаменование.

Дженни облокотилась рукой на каминную полку, и я увидела, как она скрестила пальцы – большой палец между указательным и средним, – старинный знак против колдовства. Этот знак, ее слова, сон – все будто навалилось на меня разом, и я совсем потеряла голову.

– Дайте мне одежду, – это говорила я и словно не я. – Я должна одеться и пойти в Экр. – Мне было очень трудно говорить, во рту пересохло, и язык будто не помещался у меня во рту.

Дженни бросила на меня испуганный взгляд, но я не поняла, в чем дело.

– Идет дождь… – слабо возразила она.

– Если я не пойду туда, будет хуже, – и я выскользнула из постели и даже не почувствовала, как холоден пол под ногами. Она протянула мне белье, и я не почувствовала его прохладу на коже. Я позволила ей туго меня зашнуровать и даже не шелохнулась. Она молча надела на меня амазонку, и я так же молча стала ее застегивать. Затем Дженни быстро присела в поклоне и бегом спустилась по лестнице, пока я закалывала волосы и надевала шляпу.

Я знала, что она передаст Джему, чтобы он приготовил мне Мисти. И действительно, когда я спустилась к конюшне, он держал лошадь под уздцы и ждал меня.

– Дженни – дурочка, – отрывисто сказал он. – Куда вы собираетесь, ничего не сказав маме?

Я смотрела на него словно не видя.

– Мне нужно в Экр, – тихо проговорила я. – Людям грозит опасность.

Джем сердито нахмурился.

– Не верю я в эту чепуху. Что вы будете делать в деревне?

– Я повидаю Ральфа, – ответила я.

И сразу лицо его разгладилось, и из глаз исчезло тревожное выражение. Он подставил руки и помог мне сесть в седло.

– Ну, тогда ладно. Ральф Мэгсон знает, что надо делать.

Мисти стояла неподвижно, ожидая, пока я усядусь, ее шкурка потемнела под струями дождя. Я тронула поводья, и она пошла ровным шагом. Скакать было тяжело, но она ухитрилась перейти даже на галоп. И все это время, пока мое тело покачивалось в такт шагам лошади, мой разум был опутан видениями сна. Перед моими глазами все маячил шпиль, расколотый ударом молнии, словно топором.

Ральф уже проснулся, я заметила его силуэт в окне коттеджа. На звук копыт он повернул голову, и через пару секунд возник на пороге.

– Джулия! – в удивлении воскликнул он. – Что случилось?

Я возвышалась над ним на лошади, и у меня было лицо сумасшедшей, я не сомневалась в этом. Глаза смотрели без всякого выражения, и в них застыл ужас, причина которого была понятна только мне.

– Мы должны освободить коттеджи по северной стороне улицы, – мне по-прежнему тяжело было говорить, я едва проталкивала слова наружу. – В шпиль нашей церкви попадет молния, и он упадет на коттеджи Тайков, Бруеров и Клеев. Затем вспыхнет пожар. И Экр погибнет. – Мой голос был едва слышен. – Мы должны освободить эти коттеджи и сделать преграду от огня.