Текст книги "Битвы, изменившие историю"

II

Это были уже не нищие сарацины, что явились из пустыни под влиянием объединившего их нацию религиозного пыла, а сплоченное и развитое, хотя не по западному типу, государство – Османская империя. В 1227 году в Малой Азии появился клан степных кочевников тюрков-сельджуков. В качестве награды за военную службу сельджуки отдали им во владение некоторые земли близ Анкары. Сами сельджуки раньше добрались до Малой Азии и, будучи сначала слугами и воинами халифов более позднего времени, проводивших жизнь в роскоши, вскоре завладели всем. Но они не обладали талантом политических организаторов, и поскольку клановая система в условиях оседлого проживания имеет тенденцию к дроблению, то к тому моменту, когда на историческую авансцену вышли османы, сельджуки жили в независимых враждующих княжествах.

Османам дважды крупно повезло. Во-первых, с царской династией; в течение почти трехсот лет вплоть до начала нашего повествования этот род произвел на свет непрерывный ряд из девяти талантливых правителей – энергичных, предприимчивых, жестоких, справедливых и умных. Особое удовольствие они черпали в завоеваниях. Ни одна другая династия в истории человечества не смогла побить их рекорд.

Вторая удача заключалась в появлении Ала-ад-Дина, старшего сына первого султана Османа. Ала-ад-Дин был мыслителем и ученым, он по собственному желанию оставил трон младшему брату Орхану и посвятил себя работе над военной и административной системой, которая впоследствии дала туркам-османам возможность добиться всего, чего они достигли.

Их всегда было не слишком много, но это были воины-всадники, имевшие предками степных кочевников. Захватив местность, они разделяли ее на феоды, каждый из которых должен был предоставить всадника. Феоды соединялись в уезды, уезды в провинции под властью бейлербея. В этой степени система была феодальной. Она предусматривала, что феод может не переходить от отца к сыну, поскольку каждый должен был доказать свое право на власть доблестью и службой, но подобные законы встречались и в раннефеодальной Европе. Турецкое государство могло бы развиться в том же направлении, если бы не уникальный институт, введенный Ала-ад-Дином.

А именно институт «ени чери» – янычар в европейской транскрипции. Их появление связано с тем, что поздние халифы Египта учредили войска воинов-рабов, названных мамелюками. В то же время во всех исламских государствах, как и раньше, считалось религиозным долгом мусульманина брать дань с иноверцев. Ала-ад-Дин соединил эти два установления, повелев уплачивать дань в виде младенцев мужского пола. Мальчики воспитывались в исламе, им запрещалось жениться и заниматься торговлей, их держали в строжайшей дисциплине. За исключением тех, кто показывал талант к управлению, с двадцатипятилетнего возраста их жизнь ограничивалась военным лагерем. Это были пешие воины.

Таким образом, у османских султанов появилось безбрачное военное сообщество, неотделимое от государства и преданное исключительно исламу и султану, причем каждый член сообщества с детства обучался одному делу – войне. Когда главы османского государства имели в руках такое орудие, их вассалы не могли собрать под своей властью большие феодальные владения, как это произошло на Западе. Они оставались воинами первоклассной конницы и аристократическим классом расплывчатой формы, поскольку управлять феодом имел право только сын его жителя.

Военная организация сочетала регулярные войска элитной пехоты с конницей, численность которой могла быть увеличена в случае необходимости. Она оставляла далеко позади любые западные армии, и османы немедленно подтвердили это, начав с того, что расправились с остатками умирающей греческой империи. К 1355 году последние следы Византии в Малой Азии были стерты с лица земли; в 1361 году Мурад I пересек пролив, взял Адрианополь, сделал его своей столицей и принялся за Балканы. Сербия, Болгария, Албания, Черногория, Валахия до сих пор почитают своих национальных героев, сопротивлявшихся нашествию с Востока, но оно неизменно заканчивалось одинаково: еще одна местность или нация присоединялась к Османской империи. С каждым таким присоединением как снежный ком росло количество феодов и, следовательно, мальчиков, которые шли на производство янычар.

Этот процесс не прервало ни вторжение монголов, захвативших султана Баязида I и державших его в железной клетке до самой смерти, ни то обстоятельство, что каждый новый султан обычно считал необходимостью передушить и отравить всех своих родных и двоюродных братьев. Казалось, кровь Османа, поставлявшая крепкое потомство, неистощима. К середине XV века все Балканы и Греция принадлежали туркам, турецкий флот начал доминировать в восточном Средиземноморье.

Одним из особых преимуществ османской династии была способность к учению. Неизвестно, когда и где турки впервые увидели пушку – вероятно, у венецианских моряков, но им понадобилось немного времени, чтобы понять, как это изобретение преодолеет техническую трудность армии, кочевнической по обычаям и образу мыслей, – ее неумение вести осадные действия. Новинку восприняли с энтузиазмом и использовали со свойственным турецкому характеру величием, так что тяжелая артиллерия османов вскоре стала лучшей в мире. Когда в 1451 году Мохаммед II пришел к власти, он сразу приказал начать отливку громадных орудий, способных метать каменные ядра до двадцати пяти дюймов в диаметре; через два года он обратил их против величайшего города в мире, и Константинополь стал Стамбулом.

Христианский мир был потрясен, но попытка объявить крестовый поход натолкнулась на то, что христиан занимали совсем другие вещи. Кроме того, Мохаммеду не удалось выгнать с Родоса рыцарей-иоаннитов, его наследник Баязид II не воевал с Европой, разве только с венграми, которые считались немногим лучше турок, а наследник Баязида Селим Грозный ввязался в ряд военных конфликтов на Востоке на стороне мусульманской ортодоксии против персидских еретиков-шиитов. Стоит отметить, что артиллерия повсюду приносила ему победы и позволила захватить Сирию и Египет.

В 1520 году он умер, и десятым султаном стал его сын Сулейман, названный земляками Сулейманом Законодателем, а европейцами Сулейманом Великолепным.

III

Тогда это показалось скорее хорошей новостью, чем плохой. Через Венецию было налажено превосходное сообщение Запада с турецким двором, и Европа получила полные сведения о новом правителе. Он был молодой человек двадцати пяти лет, высокий по турецким меркам, несколько болезненной наружности, с примесью татарской крови по материнской линии; сообразительный и проворный, черпающий наслаждение в романтических историях и преданный мусульманскому рыцарскому идеалу, лингвист, который говорил со своими офицерами на большинстве балканских диалектов, знал итальянский, прекрасно владел персидским, арабским и писал такие стихи на родном языке, что если бы он не взошел на трон, то прославился бы как один из лучших поэтов своей родины. Его интересы были устремлены на Запад; он управлял европейской частью Турции, пока его отец занимался кампаниями на юге и востоке; ему не было дела до похода Селима против еретиков-шиитов. Деспот, но просвещенный деспот, подобный Франциску I и Карлу V; Европа полагала, что ей ничто не помешает вести дела с таким человеком. И наконец, его великим визирем был обращенный в мусульманство грек по имени Ибрагим, человек бесконечного обаяния и услужливости.

Однако европейцы упустили из виду два обстоятельства, что неудивительно, так как они скрывались в мусульманском законодательстве и традиции. Во-первых, перед самой смертью покойный Селим Мрачный стал халифом всего исламского мира, повелителем правоверных. По мусульманскому закону это звание могло присваиваться только потомку пророка. Последним халифом такого происхождения был мрачный человек, правивший призрачным двором в Каире; когда Селим прибрал к рукам Египет, со стороны султана не понадобилось долгих убеждений, чтобы звание халифа было отдано ему. Таким образом, Сулейман очутился в положении первых халифов, объединив в своем лице монарха, религиозного вождя и главнокомандующего армиями мусульманского мира, который вдруг оказался тесно сплочен, благодаря разгрому еретиков и изгнанию из Испании последних остатков Альмохадов.

Второй фактор, не замеченный Западом, состоял в создании кодекса мусульманских законов, включившем в себя не только Коран, но и изречения пророка, передаваемые устной традицией, и решения первых халифов. К моменту восхождения Сулеймана на трон кодекс не был завершен, но уже была определена его основная линия, и было совершенно ясно: религиозный долг мусульман состоял в том, чтобы завоевать неверных, обратить их в ислам или наложить дань. Нам не известно об особой набожности Сулеймана, но многие его командиры отличались фанатизмом, а янычары, начавшие осознавать свое влияние, были довольны, только когда шла война.

Эти силы повлияли на то, что интерес Сулеймана к Западу превратился в намерение завоевать Запад, и султан начал с того, что потребовал от юного короля Венгрии Лайоша (или Людовика) выплатить дань. Король Лайош убил послов, что стало отличным поводом к войне. Сулейман отправил войска в Европу и без труда захватил две крупные приграничные крепости: Сабач и Белград. Сулейман желал блистать, но визирь Ибрагим сказал ему, что его владения так быстро расширяются на восток и юг, что необходимо предпринять усилия по консолидации в этих направлениях. Блистательная часть программы временно окончилась атакой на рыцарей святого Иоанна на Родосе, которым после грандиозной обороны пришлось сдаться. Сулейман занимался раздачей феодов, устранением местных беспорядков и налаживанием управления в Египте и Курдистане, когда получил послание от короля Франции.

Оно было написано из Мадрида, где содержали пленного Франциска после Павии, и побуждало Сулеймана продолжить кампанию в Венгрии и империи ради славы и добычи. Франция поможет ему тем, что заставит Карла V сражаться на два фронта. Послание сработало как детонатор; Сулейман бросил свои административные дела на попечение помощников и обратился туда, куда влекли его честолюбие, религия и янычары, – к Венгрии.

Венгрия была совсем не готова отразить нападение. На рубеже веков Венгрия представляла собой любопытное зрелище – общественную эволюцию задом наперед. Вельможи утопали в полуварварской роскоши и наслаждениях, не снимали корон, даже ложась в кровать; подати невыносимым бременем легли на крестьян, которые в 1514 году подняли яростное восстание, столь же яростно подавленное. После восстания съехался «Парламент дикарей» и принял законы, которые в буквальном смысле слова поставили все трудовое население в положение рабов у своих «природных господ», аннулировали все хартии городов, разрешили дворянам заниматься безналоговой торговлей и так тяжко обрушились на мелкопоместное дворянство, что тысячи венгров предпочли пересечь турецкую границу, поселиться у мусульман и платить дань, чем жить при таком режиме. Сам король Лайош часто недоедал и одевался в обноски.

Когда Сулейман прошел через Белград с 100 тысячами человек, Лайош смог противопоставить ему менее 30 тысяч всадников-дворян и крестьянского ополчения, силой угнанного на войну. Лайош просил помощи и надеялся ее получить у Карла V, который по браку был ему дважды родственником, но Франциск Французский, верный договору с турками, ввел армию в Италию, и император не мог помочь венгерскому монарху. Король Лайош повел войско на турок у Мохача; 28 августа 1526 года он был убит вместе с двумя архиепископами, пятью епископами и 24 тысячами венгров, и Венгрия как национальное государство перестала существовать. Разграбление Буды на многие годы наполнило товарами ближневосточные базары, а на пустующий трон Сулейман посадил марионеточного правителя Яна Заполья, воеводу Трансильвании.

Ян не был единственным претендентом. Брат императора Фердинанд утверждал, что имеет право на венгерский престол, так как женат на сестре покойного короля Лайоша, и собрал достаточно сторонников среди магнатов, чтобы созвать некий «съезд», который прошел в форме выборов. «Передайте ему, что мы встретимся в Мохаче, – сказал Сулейман, услыхав об этом, – а если его там не будет, я приду за ним в Вену».

В тот момент султан был слишком занят персидскими делами, чтобы заниматься Веной, и после ухода турецких войск Венгрия впала в анархию. По всей стране бродили банды головорезов, называвшие себя сторонниками короля Фердинанда или короля Яна, хотя на деле преследовали только собственные интересы. В конце 1528 года Сулейман закончил дела с Персией и решил, что настало время заняться Венгрией, пропустив ее через систему феодов, как раньше это произошло на Балканах. Необходимым шагом в этом направлении был захват Вены и освобождение новых границ от немецкой угрозы, как захват Мохача и Буды освободил Балканы от венгерской угрозы.

Стратегический план был таков: взять Вену в конце лета 1529 года, перезимовать там и, подтянув подкрепления, начать весеннюю кампанию по завоеванию Германии. Можно было рассчитывать, что король Франции Франциск возьмется за империю с другого края, который Карл считал жизненно важным; Фердинанду, как королю Лайошу, придется в основном полагаться на собственные силы. Сулейман заметил, что христианским государствам не хватало сплоченности действий, присущей объединенному султанату – халифату.

10 апреля 1529 года султан покинул Стамбул с армией более чем 200 тысяч человек. Янычары отправились по Дунаю на кораблях; король Ян Заполья должен был присоединиться к войску в Венгрии.

IV

Фердинанд кроме титула короля Венгрии также владел титулами эрцгерцога австрийского и короля Богемии. Как только он услышал, что Сулейман выступил в поход, имея конечную цель на Рейне, он созвал сословия во всех землях, где обладал какой-то властью. Австрийские делегаты проголосовали за то, чтобы отправить каждого десятого на оборону Вены, но не имели способа провести постановление в жизнь. Богемия, где все сословия отважно высказались в пользу мобилизации всех мужчин, способных держать в руках оружие, на деле отправила лишь 2 тысячи не раньше конца августа. Съезд империи, собравшийся в Шпеере, проголосовал за отправку 12 тысяч пехотинцев и 2 тысяч всадников, но прибавил условие, что ни один солдат не тронется с места, пока депутация не посетит Венгрию и не убедится на месте, есть ли хоть слово правды в угрозе турецкого похода. Затем последовала серия неразрешимых споров о том, кому взять командование над имперскими войсками. Карл V находился в Италии, озабоченный тем, что там затеяли французы; папа Клемент VII все внимание направил на восстановление власти герцогов Медичи во Флоренции и отмену республики.

Никто не желал верить в реальность восточной угрозы, кроме тех, кто уже находился на месте. К счастью для Германии и всей Европы, на месте оказались несколько подходящих человек. Лучшим из них был граф Николаус цу Залм-Рейффершайдт, всю жизнь солдатом прослуживший империи, дравшийся при Павии, лично ранивший короля Франциска и получивший рану от его руки. Цу Залму в то время было уже шестьдесят шесть лет и семьдесят в год нашествия Сулеймана; он защищал хорватские и словенские земли от марионеточного короля Заполья и хорошо знал страну. Он был недостаточно знатен, чтобы формально принять должность главнокомандующего; после бесконечных дебатов съезд в Шпеере назначил на это место герцога Фридриха Пфальцского.

Граф Николаус достиг Вены в начале сентября; вскоре после его прибытия пришли вести о том, что Сулейман взял Пешт и янычары перебили весь местный небольшой гарнизон имперских войск. Чтобы расшевелить венцев и заставить их приняться за оборону, нужны были серьезные вести, и это были те самые вести; но вплоть до приезда графа Николауса никто не взял руководство на себя и не сказал людям, что им нужно делать. А сделать нужно было многое. Городская стена, окружавшая территорию, известную сейчас как «кольцо», не перестраивалась примерно с того времени, когда Рудольф Габсбургский в 1276 году перенес столицу в Вену. Стена имела всего шесть футов в толщину и грозила обвалом. Внешний частокол за высохшим рвом горожане заслуженно прозвали «городским забором». Цитадель представляла собой старое здание из кирпича и бревен; дома покрыты чрезвычайно огнеопасной кровельной дранкой. Складов не было.

Граф Николаус послал отряд разведать местность на предмет продовольствия, пока в черте и за чертой города он строил и разрушал. Все дома за ветхой стеной на окраинах были снесены или сожжены, чтобы они не стали укрытием для нападающих, в том числе большая городская больница, две церкви и три монастыря. Строить новые каменные стены или ремонтировать старые не было времени; в самых слабых местах были возведены и огорожены крепким частоколом земляные бастионы. Берег Дуная, вернее, его рукавов, протекавших мимо Вены, окопали и укрепили частоколами. Чтобы снаряды не рикошетили, мощеные улицы разобрали, и большую часть камней использовали для постройки новой стены внутри старой от Штубена до Кернтнерских ворот, где старые оборонные сооружения были наиболее слабыми.

Граф Николаус добросовестно произвел перепись населения и отправил из города столько женщин, детей, стариков и священнослужителей, сколько смог. 21 сентября дошли слухи, что турки перешли реку Рааб и взяли Альтенберг; через два дня в город прибыли 700 первоклассных испанских и около 100 немецких солдат под началом пфальцграфа Филиппа. Он передал, что, по сообщениям депутации шпеерского съезда, турецкая опасность действительно серьезна. Герцог Фридрих дошел до Линца с имперским войском. И, услышав, что Сулейман идет с огромными силами, решил не рисковать, продвигаясь дальше.

В тот же день произошла стычка за городскими стенами между турецким отрядом и 500 кирасирами графа Хардегга; кирасиры отступили в город, потеряв семь человек пленными. Спустя некоторое время четверых из них, богато одетых, султан отослал в Вену, чтобы они доставили его условия. Он намерен завтракать в городе 29 сентября; если Вена сдастся на милость победителя, в город не войдет никто из его людей, кроме чиновников, и все останутся целы и невредимы; если же будет сопротивление, то его войско не оставит от города камня на камне, а всех жителей поголовно вырежет. Учитывая обычаи турок, можно было поверить в это заявление; говорили, что турецкий легковооруженный авангард наткнулся в Трайсмауэре на обоз с 5 тысячами бесполезных ртов и зарезал всех до одного.

Граф Николаус одел четверых турецких пленников так же богато, как султан кирасир, и отослал их Сулейману. Они не доставили в ответ ни единого слова. Венский гарнизон начитывал 22 тысячи пехотинцев, 2 тысячи всадников и 72 пушки почти стольких же калибров. Конницу разместили на четырех главных площадях, чтобы она находилась под рукой на случай необходимости; к каждому конному отряду был приписан старший канонир. Пфальцграф Филипп превосходил цу Залма по рангу, но с радостью предпочел забыть об этом и только подписывал его приказы. Нападающих было почти 350 тысяч.

V

Лето выдалось дождливое. Дождь шел день за днем с такой интенсивностью, какой не помнили старожилы, и это был один из самых удивительных метеорологических феноменов столетия. Сулейман не позволил погоде задержать его, он посчитал бы это ниже своего достоинства. Конница, составлявшая самую многочисленную часть его армии, тоже не обращала внимания на ненастье. Впереди главного корпуса шел отряд из 20 тысяч всадников, которых турки называли «акинжи» – мешочники. Их задачей было разграбление страны и уничтожение жителей, подготавливающее турецкую оккупацию. Именно эти люди убили 5 тысяч мирных человек в Трайсмауэре; считается, что они на две трети истребляли население районов, через которые шли, – едва ли это большое преувеличение.

Словом, конница продолжала наступать даже по колено в грязи. Маркитанты, вещевой обоз, женщины поспевали за ними в кибитках по той же грязи, а если не поспевали, то все, что они могли дать, воины получали грабежом и насилием. Пехота янычар и легкая артиллерия двигались вверх по Дунаю на баркасах. Но одна сила не была способна передвигаться сквозь эти дожди по стране, где преобладала лесистая местность и не было мощеных дорог. Тяжесть оказалась неподъемной даже для дунайской флотилии, и пушки в количестве двухсот штук пришлось оставить.

Но Сулеймана не очень раздосадовала необходимость бросить пушки, учитывая количество его войск (в Мохаче присоединился Заполья с несколькими отрядами благонадежных венгров), а также мастерство турецких инженеров. На тот случай, если Вена не сдастся сразу, Сулейман планировал прибегнуть к минам. С его полчищами шли несколько тысяч минеров из Валахии и Молдавии. Прибыв к стенам Вены 26 сентября, турки разбили в окрестностях города семь больших лагерей. Насколько хватало взгляда, если смотреть с башни Святого Штефана, где цу Залм устроил свой наблюдательный пост, всюду виделись шатры. Затем Сулейман первым делом отдал приказ проложить с юго-западной стороны фортификационные параллели и начать минирование у Кернтнерских ворот на южной стороне под аккомпанемент артиллерийской бомбардировки и сплошной ливень стрел.

Вена во время осады

Стрельба велась так интенсивно, что находиться на улицах рядом со стеной было небезопасно. Многие стрелы были украшены дорогими тканями и даже инкрустированы жемчугом, что точно характеризовало Сулеймана Великолепного. В основном лучники разместились на пригородных развалинах. Имевшимся в наличии пушкам не удалось добиться заметных результатов, метясь по наспех возведенным земляным укреплениям цу Залма. На второй день они стали целиться в более высокие здания, особенно в башню Святого Штефана. Можно сделать вывод о меткости и опытности турецких артиллеристов по тому, что пушечные выстрелы даже не заставили графа Николауса уйти со своего поста. Венская артиллерия была ненамного лучше, во всяком случае сначала. Зачастую амбразуры в старых стенах были слишком узки, чтобы как следует установить пушки; к тому же у венцев не было опыта в артиллерийской стрельбе из-за земляных бастионов. Но цу Залм или кто-то из его подчиненных отличался превосходным глазомером; несколько орудий поставили на крыши домов, а для других построили помосты, после чего сумели хорошенько насолить туркам, особенно на берегах реки.

Венской артиллерии предстояло сыграть немаловажную роль, а тем временем развернулось главное событие: вылазка конного отряда из Кернтнерских ворот под предводительством австрийца Экка фон Райшаха, состоявшаяся 29 сентября, в тот день, когда Сулейман намеревался позавтракать в Вене. Фон Райшах заметил, что в виноградниках засели турки, и многих убил, прежде чем они смогли собраться. Весь следующий день велась безостановочная стрельба, и в полдень 1 октября меткий артиллерийский обстрел реки привел к результату в виде появления турка, который явился с ничейной полосы, созданной пушками, и сказал, что по родителям он христианин и у него есть важные сведения.

Его передали командиру конницы Вильгельму фон Роггендорфу, который велел немного попытать перебежчика, чтобы убедиться в его правдивости. Он узнал, что турки закладывают мины в совершенно неожиданном месте – не там, где они проложили параллели, а под Винер-Бахом, по обе стороны от Кернтнерских ворот. Сразу был отдан приказ начать контрминирование; на следующее утро произошла подземная битва при свете факелов, когда венцы нашли большой подкоп под воротной башней и уничтожили его. Генерал Роггендорф сохранил перебежчику жизнь; во всех подозрительных подвалах выставили часовых и разложили посыпанные сухим горохом барабаны.

Минеры Сулеймана не сумели застать венцев врасплох; но других способов попасть в город не было, и он решил взять числом и упорством. Турки заложили новые мины под Кернтнерскими воротами и вдоль всего Винер-Баха. Дважды контрминеры добирались до турецких камер с порохом и вынесли из одной камеры не менее восьми тонн взрывчатки; трижды за бурную неделю с 4 по 12 октября взрывались мины, пробивая бреши в стене, одна из них была так широка, что в нее могли пройти двадцать четыре человека плечом к плечу. Привыкшие побеждать янычары бросились в проломы; но за стеной их ждали частоколы, а за частоколами испанские аркебузиры и немецкие ландскнехты с длинными мечами и громадными алебардами, умевшие драться не хуже янычар и лучше вооруженные, учитывая местные условия. После полудня 12 октября у бреши в стене лежали 1200 тел.

Поздно вечером в турецком лагере состоялся военный совет. Дождь не прекращался, продовольственная ситуация в огромной армии заметно осложнилась, так как конвои с провиантом застряли по дороге. Потери в количественном отношении были терпимы – между 14 и 20 тысячами человек, но беспокоил их состав: большинство погибших приходилось на аристократическую конницу и янычар. Гордые янычары были подавлены и занялись ранее несвойственным им делом – жалобами на то, что они напрасно жертвуют своими жизнями. Визирь Ибрагим заметил, что по установлениям Корана достаточно совершить три больших приступа. Но этого было недостаточно для Сулеймана Великолепного. Еще три больших подкопа у Кернтнерских ворот и один под Бергом были уже готовы, и султан планировал поистине грандиозный штурм с использованием всей армии при поддержке всех орудий. За этот штурм он обещал янычарам награду в тысячу аспар на человека и 30 тысяч аспар и высшее воинское звание тому, кто первый войдет в город.

Утром 14 октября все было готово. В 9 часов был отдан приказ взорвать мины и брошены священные лошадиные хвосты. Но с самого начала все пошло не так. Заряд под Бергом не взорвался (австрийцы нашли подкоп и забрали порох), и, хотя мины у Кернтнерских ворот проделали брешь шириной в 130 футов, обломки упали наружу, а защитники города прокопали траншею, огороженную новым частоколом, за которым ждали грозные испанцы и немцы со своими длинными мечами. Со стен можно было видеть, как турецкие офицеры, включая самого визиря, гонят людей вперед кнутами и саблями. Но тщетно; впервые за всю турецкую историю армия почти единодушно отказалась идти вперед.

Во время атаки осколок камня ранил графа цу Залма в бедро, впоследствии он так и не оправился от раны. Той ночью Вена не спала из-за пожаров и криков, ибо янычары сожгли все, что не смогли унести, и бросали пленных в огонь. На следующее утро турки исчезли. Пошел снег.

В покинутых лагерях австрийцы нашли какие-то странные на вид коричневые бобы. Они сварили их; сами бобы оказались не очень хороши, но из них получилась вполне съедобная похлебка. Так впервые в Европу попал кофе.