Текст книги "Жизнь-в-сновидении. Посвящение в мир магов"

– Прекрати заниматься этой сентиментальной чепухой, – услышала я.

Это был мужской голос. Я оглянулась и увидела, как смотритель, наклонившись, всматривается в меня.

– Как ты сюда забрался? – Я растерялась и была слегка взволнована. – Ты что, шел за нами? – Это был не просто вопрос, это было обвинение.

– Да, я по возможности всегда следую за тобой. – Он хитро посмотрел на меня.

Я заглядывала ему в лицо, не веря, потому что знала, что он любит подшучивать надо мной. Меня не раздражал и не пугал мерцающий свет его глаз.

– А где Эсперанса? – спросила я. Ее нигде не было видно. – Где она… – нервно заикалась я, не в состоянии выговорить слова.

– Она вокруг, – сказал он, улыбаясь. – Не бойся. Я тоже твой учитель. И ты в надежных руках.

Я нерешительно дала ему руку. Не прилагая никаких усилий, он втащил меня на плоский валун, огромный с виду, овальной формы, обточенный водой. Наверное, он долгое время пролежал в ручье, звук которого доносился откуда-то из темноты.

– А сейчас снимай одежду, – сказал он. – Самое время для твоего космического купания!

– Что снимать?

Конечно же, он шутил, и я засмеялась.

Но он говорил серьезно. Он слегка ударил меня рукой, точно так, как это делала Эсперанса, и снова предложил мне раздеться. Прежде чем я поняла, что он делает, он уже развязал шнурки моих кроссовок.

– У нас не так много времени, – предупредил он, настояв, чтобы я продолжала раздеваться. Взгляд, которым он рассматривал меня, был холодным и клинически безличным. Если бы я могла стать жабой, как говорила Эсперанса, и ускакать от него.

Дурацкая идея, что мне надо идти в темную, холодную воду, без сомнения переполненную всякими отвратительными тварями, ужаснула меня. Желая положить конец этой нелепой ситуации, я спрыгнула с камня и вошла в воду по щиколотку.

– Я ничего не чувствую! – завопила я, в ужасе взлетая обратно. – Что происходит? Это же не вода!

– Не будь ребенком, – прикрикнул на меня смотритель. – Конечно, это вода. Но ты не чувствуешь ее, вот и все.

Я хотела было выругаться, но вовремя взяла себя в руки. Страх прошел.

– Почему я не чувствую воду? – спросила я, упорно пытаясь выиграть время, хотя знала, что это бесполезное занятие. Но я не сомневалась, что сразу же скончаюсь в воде – буду я чувствовать ее или нет. Однако у меня не возникло желания быть безрассудной.

– Это безводная вода, что-то вроде очищающего раствора? – спросила я.

После долгой паузы, перебрав все угрожающие возможности, он сказал, что я могу называть ее очищающей жидкостью.

– Однако я должен предупредить тебя, что это не ритуальный способ очищения, – подчеркнул он. – Очищение должно прийти изнутри. Это частная и одинокая битва.

– Тогда почему ты хочешь, чтобы я вошла в эту воду? Она кажется слизистой, даже если я не чувствую ее, – сказала я со всей силой, которую могла вложить в голос.

Его губы дернулись, как будто он собирался рассмеяться, но, по-видимому вынужденный уступить, снова сделал серьезное лицо и сказал:

– Я собираюсь прыгнуть в воду вместе с тобой. – И без всяких дальнейших колебаний он полностью разделся.

Он стоял передо мной в каких-нибудь пяти футах, совершенно голый. В этом странном свете – казалось, был и не день, и не ночь – я могла видеть с совершенной ясностью каждый дюйм его тела. Он не делал робких попыток прикрыть свою наготу. Напротив, он, казалось, более чем гордился своими мужскими достоинствами и демонстрировал их передо мной с вызывающим нахальством.

– Поспеши и снимай свою одежду, – подгонял он меня. – У нас не так много времени.

– Я не собираюсь раздеваться. Это безумие! – протестовала я.

– Но ты это сделаешь. Это решение ты примешь всем своим существом. – Он говорил без горячности, без злости, со спокойной настойчивостью. – Сегодня в этом странном мире ты узнаешь, что существует только один способ вести себя: поведение мага. – Он смотрел на меня с любопытной смесью сострадания и радости.

С ухмылкой, которая, по-видимому, означала, что убеждать меня бесполезно, смотритель сказал, что прыжок в бассейн будет встряской для меня. Он что-то изменит внутри меня.

– Эта перемена поможет тебе в будущем понять, кто мы и что мы делаем.

Мимолетная улыбка просияла у него на лице, когда он поспешил заметить, что прыжок в воду не даст мне дополнительной энергии для сновидения. Он предупредил, что процесс сохранения и накопления энергии займет много времени и я могу вообще никогда не добиться успеха.

– В мире магов нет никаких гарантий, – сказал он.

Потом продолжил, что прыжок в бассейн может увести мое внимание прочь от повседневных забот, которые постоянно преследуют женщину моего возраста и моего времени.

– Это священный бассейн? – спросила я.

Его брови взметнулись в явном удивлении.

– Это магический бассейн, – объяснил он, твердо взглянув на меня. Он, должно быть, заметил, что я уже приняла решение, и расстегнул ремешок часов у меня на руке. – Этот бассейн не божественный и не дьявольский. – Он пожал своими худыми плечами и надел мои часы себе на руку. – А сейчас посмотри на свои часы, – приказал он. – Они у тебя уже много лет. Ощути их на моей руке. – Он хихикнул, как будто собирался что-то сказать, но передумал. – Ну ладно, давай снимай одежду.

– Может быть, я войду в воду в одежде, – пробормотала я.

Хотя я не стыдилась, но как-то не могла согласиться с мыслью стоять перед ним голой.

Он заметил, что мне понадобится сухая одежда, когда я выйду из воды.

– Я не хочу, чтобы ты схватила воспаление легких. – Озорная улыбка промелькнула в его глазах. – Это самая настоящая вода, хотя ты ее и не чувствуешь, – сказал он.

Неохотно я сняла джинсы и футболку.

– И трусы тоже, – сказал он.

Я шла вокруг поросшего травой края бассейна, проверяя, нужно ли мне сразу прыгнуть в воду, или я могу заходить в нее постепенно, сначала черпая руками и поливая себе ноги, руки, живот и наконец голову, как это делала одна старая женщина в Венесуэле, прежде чем войти в море.

– Я войду здесь! – закричала я, но вместо того, чтобы нырнуть, я обернулась, чтобы посмотреть на смотрителя.

Меня испугала его неподвижность. Казалось, он превратился в камень, с таким оцепеневшим и напряженным выражением он сидел на валуне. Только в глазах и оставалась жизнь; они сияли совершенно неотразимо, как будто источник света находился внутри, за глазами. Меня скорее поразило, чем опечалило, когда я увидела слезы, стекающие по его щекам. Не зная почему, я тоже начала тихо плакать. Слезы у смотрителя катились вниз и, как я догадалась, падали на мои часы на его руке. Я ощутила жуткое давление его убежденности. Внезапно страх и нерешительность покинули меня. Я бросилась в бассейн.

Вода оказалась вовсе не противной, а нежной, как шелк, и зеленой. Мне совсем не было холодно. Как и утверждал смотритель, я не чувствовала воды. Фактически я ничего не ощущала; было так, словно я, освобожденная от телесной оболочки, осознавала себя плавающей в центре бассейна с водой, которую я ощущала как жидкость, но не влажную. Я обратила внимание на свет, льющийся из глубины. Я подпрыгнула, как рыба, и, получив толчок, нырнула к источнику света.

Я вынырнула, чтобы набрать воздух.

– Насколько глубок этот бассейн?

– Он достигает центра земли.

Голос Эсперансы был ясным и громким; в нем было столько уверенности, что, будучи собой, я сразу же захотела возразить ей. Но меня остановила какая-то тяжесть в воздухе – неестественная неподвижность, напряжение, которое внезапно лопнуло с громким хлопком, звук которого шелестом распространился вокруг нас. Какой-то предостерегающий шепот, стремительный и зловещий, возвестил о чем-то странном.

На том самом месте, где стоял смотритель, была Эсперанса; она была тоже совершенно голая.

– А где смотритель? – закричала я искаженным от паники голосом.

– Я смотритель, – сказала она.

Убежденная, что эти двое сыграли со мной какую-то ужасающую шутку, я одним мощным гребком подплыла к валуну, на котором стояла Эсперанса.

– Что происходит? – Я хотела во всем разобраться, но мой голос скорее был похож на шепот, так тяжело было дышать.

Жестом подозвав меня, она подошла ко мне тем бесплотным, раскованным движением, которое было присуще только ей, вытянула шею, чтобы посмотреть на меня, потом остановилась совсем близко и показала мне мои часы у себя на руке.

– Я смотритель, – повторила она.

Я автоматически кивнула. Но тут передо мной вместо Эсперансы опять оказался смотритель, голый, как и прежде, указывающий на мои часы. Я не смотрела на часы; все мое внимание сфокусировалось на его половых органах. Я дотронулась до них, чтобы проверить, не гермафродит ли он. Это было не так. Моя рука все еще касалась его, когда я скорее почувствовала, чем увидела, что его плоть свернулась и я касаюсь влагалища женщины. Я раздвинула его, чтобы проверить, не спрятан ли внутри пенис.

– Эсперанса… – Мой голос замер, как будто что-то сдавило мне горло. Я сразу же почувствовала воду, как будто кто-то толкнул меня в глубину бассейна. Мне стало холодно. Это было не физическое ощущение холода, но осознание отсутствия тепла, света, звука; отсутствие любых человеческих ощущений в мире, где существовал бассейн.

Меня разбудил звук громкого храпа; рядом со мной на соломенном матрасе, расстеленном на земле, спала Зулейка. Она была как всегда красивой, молодой и сильной, и еще ранимой – в отличие от других женщин-магов, – несмотря на гармонию и силу, которую она вокруг себя распространяла.

Я долго рассматривала ее, потом села, и все события прошедшей ночи хлынули в мой мозг. Я хотела встряхнуть ее, чтобы разбудить и потребовать объяснения того, что же случилось, когда заметила, что мы не рядом с бассейном среди холмов, а на том самом месте, где сидели прежде, перед дверью реального дома ведьм.

Решив, что все это был сон, я легко дотронулась до ее плеча.

– Ты наконец проснулась, – сонно пробормотала она.

– Что произошло? – спросила я. – Ты должна мне все рассказать.

– Все? – повторила она, шумно зевая.

– Все, что случилось возле бассейна, – нетерпеливо проговорила я.

Она снова зевнула, потом засмеялась. Рассматривая мои часы у себя на руке, она заявила, будто что-то во мне изменилось значительно больше, чем она предвидела.

– У мира магов есть естественный барьер, который охраняет неокрепшие души, – объяснила она. – Магу требуется непревзойденная сила, чтобы манипулировать этим миром. Понимаешь, он населен монстрами, летающими драконами и демоническими существами, которые, конечно же, являются не чем иным, как безличной энергией. Мы, ведомые нашими страхами, превращаем эту безличную энергию в адские создания.

– А как с Эсперансой и смотрителем? – прервала я ее. – Я сновидела, что они оба – ты.

– Ты права, – сказала она, как будто это была самая естественная вещь на свете. – Я уже говорила тебе. Ты погрузилась глубже, чем я предполагала, и вошла в то состояние, которое мы называем сновидение в мирах, отличных от нашего. Мы с тобой сновидели в другом мире. Поэтому ты не чувствовала воду. Это тот самый мир, откуда Нагваль Элиас приносил свои изобретения. В том мире я могу быть и мужчиной, и женщиной. И точно так же, как Нагваль Элиас приносил в этот мир свои изобретения, я приношу либо Эсперансу, либо смотрителя. Или что угодно другое, чем может явиться моя безличная энергия.

Я не могла выразить свои мысли и чувства словами. Потрясающее желание убежать мгновенно охватило меня, но я не могла даже двинуться. Контроль над действиями тела больше не подчинялся моей воле. Пытаясь встать, я повалилась на землю.

Зулейка осталась неподвижной, просто не обратив внимания на мое состояние. Она продолжала говорить, словно не видела, что я валяюсь на земле, а мои колени вывернуты, как у тряпичной куклы.

– Ты отличная сновидящая. Но все равно ты будешь видеть монстров всю свою жизнь. Сейчас самое время достичь такого уровня энергии, чтобы сновидеть, как это делают маги, и видеть безличную энергию.

Я хотела возразить ей, что не было ничего безличного в моем сне об Эсперансе и смотрителе, что на самом деле они не были монстрами или ночными кошмарами, но говорить не могла.

– Сегодня твои часы вывели тебя из самого глубокого сновидения, какое когда-либо у тебя было, – продолжала Зулейка, не обращая внимания на звуки, вырывающиеся из моего горла. – У тебя даже есть камень, чтобы доказать это.

Она подошла туда, где я лежала, разинув рот и глядя на нее. Она проверила мой карман и оказалась права. Там действительно был камень, который я подобрала на скале в сновидении.

Глава 19

Меня разбудил громкий дребезжащий звук. Я села в гамаке и, всматриваясь в темноту, обнаружила, что прикрывающие окна деревянные ставни опущены. Холодный пронизывающий ветер со свистом кружил вокруг меня. Сухие листья с шелестом носились по патио за окном; шуршание усилилось, а потом внезапно превратилось в нежный свистящий звук. В комнату проникал тусклый свет и рассеянной дымкой стелился вдоль голых стен.

– Нагваль! – крикнула я.

Как будто вызванный моим заклинанием, Исидоро Балтасар мгновение спустя стоял в футе от моего гамака. Образ был почти реальный, хотя в нем оставалось что-то неопределенное, словно он был отражением в воде. Я прочистила горло, собираясь заговорить, но лишь слабый крик сорвался с моих губ, когда образ начал растворяться в тумане. Потом туман зашевелился внезапно и неудержимо, как ветер за окном.

Слишком возбужденная, чтобы спать, я сидела, завернувшись в одеяло, и размышляла, правильно ли я поступила, приехав в дом магов, чтобы найти Нагваля Исидоро Балтасара. Я не представляла себе, куда еще можно поехать. После трех месяцев ожидания беспокойство стало настолько сильным, что я вынуждена была действовать. Однажды утром, семь дней назад, я, ни разу не останавливаясь, приехала в дом магов. Тогда у меня не возникло вопроса о том, правильно ли я поступаю, – даже когда я перелезла через забор за домом и проникла в дом через незапертое окно. Однако после семи дней ожидания уверенности у меня поубавилось.

Я выпрыгнула из гамака на плиточный пол, больно ударившись голыми пятками. Потом встряхнулась, зная, что это всегда позволяло мне рассеять неуверенность. В это время я обычно не работала и поэтому опять улеглась в гамак.

Одним из самых важных моментов, которые я усвоила за три года в мире магов, было то, что решения мага окончательны. Моим решением было жить и умереть в этом мире. Именно сейчас самое время доказать это.

Странно звучащий неземной смех вывел меня из задумчивости. Внушая суеверный страх, он разнесся по всему дому, затем снова стало тихо. Я напряженно ждала, но не было никаких других звуков, кроме шуршания сухих листьев, гоняемых ветром по патио. Этот звук походил на слабый скребущий шепот.

Но странный звук каким-то образом не только убаюкал меня, но и погрузил в тот же сон, который я сновидела в течение последних семи ночей.

Я стою в Сонорской пустыне. Полдень. Солнце – золотой диск, сверкающий так сильно, что его почти не видно, – остановилось в зените. Вокруг ни звука, ни движения. Высокие кактусы сагварос, протягивающие свои колючие руки к недвижному небу, стоят, как постовые, охраняя безмолвие и неподвижность.

Ветер, казалось последовавший за мной в мой сон, со свистом проносился между ветвями мескитовых деревьев и раскачивал их с безумной силой. Вокруг меня поднимались и кружили столбы красной пыли. Стая ворон рассыпалась точками по небу, а потом, похожая на куски черного покрывала, тихо опустилась на землю в отдалении.

Ветер утих так же внезапно, как и поднялся. Я повернула в сторону далеких холмов. Казалось, я шла часами, прежде чем увидела на земле огромную темную тень. Я подняла голову. В воздухе на распростертых крыльях неподвижно висела гигантская птица; она была как будто прикована к небу. Только когда я снова посмотрела на ее темную тень на земле, я поняла, что птица движется. Медленно и непостижимо ее тень скользила впереди меня.

Руководимая необъяснимым побуждением, я попыталась оставаться в этой тени. И хотя я бежала очень быстро, тень все быстрее и быстрее уходила от меня. В изнеможении я споткнулась о свою собственную ногу и плашмя упала на землю.

Когда я встала, чтобы отряхнуть одежду, то заметила, что птица сидит на валуне рядом. Голова ее слегка повернулась ко мне, будто маня. Я осторожно приблизилась. Птица была громадной и рыжевато-коричневой, ее перья сверкали, как огненная медь. Взгляд янтарного цвета глаз был тяжелым и неумолимым, словно сама смерть.

Я отступила назад, когда птица раскрыла свои широкие крылья и взлетела. Она поднималась и поднималась, пока не превратилась в точку в небе. Ее тень на земле протянулась в бесконечность прямой темной линией и слила воедино пустыню и небо.

Я пропела заклинание, уверенная, что догоню птицу, если вызову ветер. Но в моей песне не было силы. Голос разлетелся на тысячи шепотков, которые быстро растворились в тишине. Пустыня вновь приобрела свой сверхъестественный покой. А потом начала крошиться по краям, и все вокруг меня понемногу исчезло…

Я постепенно начала ощущать свое тело и то, что я лежу в гамаке. Сквозь легкий туман я разглядывала стены комнаты, закрытые полными книг стеллажами. Потом, когда я полностью проснулась, осознание потрясло меня, как это случалось всякий раз в течение прошедшей недели. Это был не простой сон, и я знала его смысл.

Нагваль Мариано Аурелиано поведал мне однажды, что маги, говоря друг с другом, рассказывают притчу, что магия – это птица; они называют ее Птицей Свободы. Они говорят, что Птица Свободы летает лишь по прямой и никогда не возвращается дважды. Они считали также, что Нагваль приманивает Птицу Свободы. Именно он увлекает ее и заставляет распространить свою тень на путь воина. Без тени нет направления.

Смысл моего сна в том, что я потеряла эту Птицу. Я утратила Нагваля и с ним все надежды и цели. И самая большая тяжесть на душе была от того, что Птица Свободы улетела так скоро, даже не оставив мне времени поблагодарить всех должным образом, не позволив выразить им мое бесконечное восхищение.

Я убедила всех магов, что никогда не приму их мир или их личности как само собой разумеющееся, но на самом деле приняла, особенно Исидоро Балтасара. Мне казалось, что он собирается быть со мной вечно. Внезапно они ушли, все вместе, как порывы ветра, как падающие звезды. И они взяли с собой Исидоро Балтасара.

Я просидела до конца недели у себя в комнате, задавая себе один и тот же вопрос: возможно ли, что все они исчезли? Бессмысленный и излишний вопрос, показавший: то, что я испытала и чему была свидетелем в их мире, не изменило меня. Все это раскрывало мою истинную природу: мягкую и сомневающуюся. Что касается магов, то они говорили мне, что их окончательная цель – сгореть в Огне Изнутри, исчезнуть, быть поглощенными силой осознания. Старый Нагваль и его партия магов были готовы к этому, но я ничего не знала. Они готовили себя практически всю жизнь к окончательному дерзкому шагу: сновидеть, будто они ускользнули от смерти – такой, как мы себе ее представляем, – и проскользнуть в неизвестное, повышая без потерь общий уровень своей энергии.

Более всего я расстраивалась, когда вспоминала, как мое обычное второе «я» проявлялось, когда я меньше всего этого ожидала. Не то чтобы я не верила их колоссальным сверхчеловеческим целям и устремлениям. Скорее, трактуя их для себя, я объединяла и подчиняла их повседневному миру здравого смысла – возможно, не полностью, но так, чтобы представления о них мирно сосуществовали с обычными для меня представлениями об окружающем мире.

Маги действительно пытались подготовить меня для того, чтобы я могла стать свидетелем их окончательного путешествия, – то, что они однажды исчезнут, я тоже вполне могла себе представить. Но ничто не в состоянии было подготовить меня к последующей боли и отчаянию. Меня захлестывали волны печали, из которой, как я знала, не выберусь уже никогда. В этом заключалась моя участь.

Ощутив, что у меня есть все шансы еще глубже погрузиться в отчаяние, если я еще хоть на мгновение останусь в гамаке, я поднялась и приготовила себе завтрак – подогрела вчерашние остатки ужина: тортильяс, рис и фасоль. Это была моя обычная пища в течение последних семи дней, исключая обед, к которому я добавляла банку норвежских сардин, купленных в бакалейном магазине в ближайшем городе (я скупила все имеющиеся в наличии консервы). Фасоль тоже была консервированной.

Я вымыла посуду и протерла полы. Затем с веником в руке я прошлась по комнатам в поисках какой-нибудь вновь появившейся грязи или паутины в забытом углу. С самого приезда я ничего другого не делала, только вылизывала полы, мыла окна и стены, подметала коридоры и патио. Уборка всегда отвлекала меня от проблем, всегда успокаивала. Но не сейчас. И хотя я энергично принялась за уборку, у меня никак не получалось отвлечься от боли и ноющей внутренней пустоты.

Резкий шелест листьев прервал мое занятие. Я вышла из дома. Порывы ветра проносились сквозь ветви деревьев. Его сила испугала меня. Я уже хотела закрыть окна, когда ветер внезапно успокоился. Глубокое уныние стелилось по двору, охватывало кусты и деревья, цветы и грядки овощей. Даже светло-лиловая, вьющаяся по стене бугенвиллея была охвачена печалью.

Я прошлась вокруг фонтана в колониальном стиле, построенного в центре двора, и встала коленями на широкий каменный выступ. Ни о чем не думая, я вытащила упавшие в воду листья и мусор. Потом поднялась и поискала свое отражение в гладкой поверхности воды. Рядом с моим лицом появилось очень красивое, застывшее и худое лицо Флоринды.

Ошеломленная, я смотрела на отражение, загипнотизированная ее огромными, темными, искрящимися глазами, которые ярко контрастировали с заплетенными в косу белоснежными волосами. Она медленно улыбнулась. Я улыбнулась в ответ.

– Я не слышала, как ты подошла, – прошептала я, боясь, что ее образ может исчезнуть, боясь, что это только сон.

Она опустила руку мне на плечи, потом села рядом со мной на каменном выступе.

– Я собираюсь пробыть с тобой очень недолго, – сказала она. – Хотя я еще вернусь.

Я обернулась и выплеснула всю боль и отчаяние, которые во мне накопились.

Флоринда пристально смотрела на меня. Ее лицо выражало неизмеримую печаль. Внезапные слезы появились у нее на глазах, – слезы, которые ушли так же быстро, как и появились.

– Скажи мне, где Исидоро Балтасар? – спросила я.

Отвернув лицо, я дала волю едва сдерживаемым слезам. Плакать меня заставляли не жалость к себе и даже не печаль, но глубокое ощущение неудачи, вины и потери, овладевшие мной. Флоринда давно предупреждала меня о таких чувствах.

– Слезы бессмысленны для мага, – сказала она глубоким хриплым голосом. – Когда ты вступила в мир магов, ты должна была понять, что предначертания судьбы, все равно какие, – это просто вызов, который маг должен принять, несмотря на обиды, возмущение и жалость к самому себе.

Она остановилась на минуту, а потом уже в своей привычной неумолимой манере повторила все, что говорила мне раньше:

– Исидоро Балтасар больше не человек, он Нагваль. Он может присоединиться к старому Нагвалю, в этом случае он никогда не вернется. Но все может быть и по-другому.

– Но почему он…

У меня пропал голос, прежде чем я успела задать свой вопрос.

– В данный момент я действительно не знаю, – сказала Флоринда, поднимая руку, чтобы предвосхитить мой протест. – Это вызов для тебя – подняться над всем этим. И ты знаешь, что на вызов не обижаются и его не обсуждают. К нему относятся активно. Маги или побеждают, принимая вызов, или проигрывают. И действительно не имеет значения, что это за вызов, пока они хозяева ситуации.

– Как ты можешь требовать от меня владеть ситуацией, если меня убивает печаль? Исидоро Балтасар ушел навсегда, – возмущенно произнесла я, раздраженная прозаичностью ее чувств и отношения.

– Почему ты не обращаешь внимания на мой совет и не ведешь себя безупречно, несмотря на свои чувства? – строго отпарировала она. Ее настроение изменялось так же быстро, как и прелестная улыбка.

– Как я могу сделать это? Я знаю, если Нагваль ушел, то игра окончена.

– Тебе не нужен Нагваль, чтобы быть безупречным магом, – заметила она. – Твоя безупречность должна привести тебя к нему, даже если он уже покинул мир. Жить безупречно, невзирая на обстоятельства, – вот твой вызов. И то, увидишь ли ты Исидоро Балтасара завтра, через год или в конце твоей жизни, не должно иметь для тебя никакого значения.

Флоринда отвернулась от меня и долго молчала. Когда она снова повернулась ко мне, у нее было спокойное и странно мягкое лицо, похожее на маску, как будто она делала большие усилия, чтобы контролировать свои эмоции. В ее глазах было столько печали, что я сразу же забыла свою боль.

– Вот что я расскажу тебе, молодая женщина, – сказала она необычно резким голосом, который как будто обозначал выход всей ее боли. – Я не ушла с Нагвалем Мариано Аурелиано и его партией. Зулейка тоже. А знаешь ли ты почему?

Онемев от ожидания и страха, я смотрела на нее, раскрыв рот.

– Нет, Флоринда, не знаю, – проговорила я наконец.

– Мы здесь, потому что не принадлежим к той партии магов, – сказала она теперь уже низким и спокойным голосом. – Мы принадлежим, но не насовсем. Наши чувства – с другим Нагвалем, с Нагвалем Хулианом, нашим учителем. Нагваль Мариано Аурелиано – наш предводитель, а Нагваль Исидоро Балтасар – наш ученик. Как и ты, мы остались позади. Ты – потому что не была готова идти с ними; мы – потому что нам нужно больше энергии, чтобы совершить более мощный прыжок и присоединиться к другой группе воинов, более старой группе. Группе Нагваля Хулиана.

Я могла ощущать одиночество и тоску Флоринды как легкую дымку, застилавшую все вокруг. Я едва смела дышать, боясь, что она прекратит говорить.

Она очень подробно рассказала мне о великолепном Нагвале Хулиане, прославившемся во многих отношениях. Ее описание было сжатым, но таким живым, что я могла видеть этого Нагваля прямо перед глазами: самое необыкновенное существо, какое когда-нибудь было на свете. Веселый, остроумный и сообразительный; неисправимый озорник. Сказочник, маг, который управлял восприятием, как пекарь тестом, замешенным по определенному, особому рецепту, никогда не теряя видения ситуации. Флоринда убедила меня, что быть с Нагвалем Хулианом – это нечто незабываемое. Она призналась, что любила его помимо слов, помимо чувств. Точно так же и Зулейка.

Флоринда долго молчала, а ее взгляд был прикован к далеким горам, будто привлеченный силой их остроконечных вершин. Когда она заговорила снова, ее голос был еле слышным шепотом:

– Мир магов – мир одиночества, но любовь в нем вечна. Как моя любовь к Нагвалю Хулиану. Мы входим в магический мир полностью, и в счет идут только наши действия, наши чувства, наша безупречность. – Она кивала, как бы подчеркивая слова. – У меня больше нет чувств. Но как бы ни сложились обстоятельства, я пойду за Нагвалем Хулианом. Все, что со мной осталось, – это мое желание, мое чувство долга, моя цель.

– Возможно, мы с тобой в одной лодке.

Она сказала это так ровно, что прошло некоторое время, прежде чем я поняла, что она имела в виду.

Я смотрела на нее и, как всегда, была ослеплена ее великолепной красотой и молодостью, которые годы оставили совершенно нетронутыми.

– Не я, Флоринда, – выговорила я наконец. – У тебя был молодой Нагваль Исидоро Балтасар, и я, и все другие ученики, о которых я слышала. У меня нет ничего. У меня нет даже моего старого мира.

Во мне не было жалости к себе, только опустошительное знание, что моя жизнь, как я ее представляла себе до настоящего времени, закончилась.

– Нагваль Исидоро Балтасар мой по праву моей силы. Я буду послушно ждать еще некоторое время, но если он больше не в этом мире, я тоже не здесь. Я знаю, что делать!

Я умолкла, когда поняла, что Флоринда больше не слушает меня. Она была занята рассматриванием маленького ворона, прохаживавшегося рядом с нами вдоль края фонтана.

– Это Дионисий, – сказала я, ища в кармане кусочки тортильи. У меня ничего с собой не было. Я посмотрела в удивительно чистое небо. Меня вновь поглотила печаль, и я не заметила, что было уже далеко за полдень, время, когда маленький ворон обычно приходит за пищей.

– Этот парень совершенно расстроен. – Флоринда посмеялась над обиженным покаркиванием и потом, посмотрев мне в глаза, добавила: – Вы с вороном очень похожи. Вы очень легко расстраиваетесь, и вы оба очень громко сообщаете об этом.

Я едва сдержалась, чтобы не выпалить, что то же самое можно сказать и о ней. Флоринда хихикнула, как будто знала о том, какие усилия я предпринимаю, чтобы не разрыдаться.

Ворон уселся на мою пустую руку и смотрел на меня сбоку своим сияющим хрустальным глазом. Птица раскрыла крылья, но не улетела; ее черные перья отливали синевой под солнечными лучами.

Я спокойно сказала Флоринде, что давление, оказываемое на меня миром магов, было невыносимым.

– Нонсенс! – проворчала она, как будто говорила с избалованным ребенком. – Смотри, мы вспугнули Дионисия. – Она восхищенно следила, как ворон описывал круги над нашими головами, потом опять внимательно посмотрела на меня.

Я отвернула лицо, не понимая, что побудило меня так поступить. В сияющем взгляде темных глаз Флоринды не было ничего недоброго. Глаза были спокойны и абсолютно безразличны, когда она сказала:

– Если ты не сможешь достичь Исидоро Балтасара, тогда я и другие маги, учившие тебя, ошиблись, выбрав тебя. Мы бы ошиблись, вызвав тебя. Но это окончательная потеря не для нас, это полный крах для тебя.

Видя, что я вновь готова зарыдать, она бросила мне вызов:

– Где твоя безупречная цель? Что произошло со всем, чему ты научилась с нами?

– Что все это значит, если я не смогу последовать за Исидоро Балтасаром? – сквозь слезы спросила я.

– Как ты собираешься продолжать жить в мире магов, если не сделаешь усилия найти его? – резко спросила она.

– Сейчас мне очень нужна доброта, – пробормотала я, закрывая глаза, чтобы не полились слезы. – Мне нужна мама. Если бы только я могла пойти к ней.

Я удивилась собственным словам, но мне действительно хотелось этого. Не имея сил дольше сдерживаться, я разревелась.

Флоринда тихо смеялась. Но она не издевалась надо мной; в ее смехе были и доброта, и симпатия.

– Твоя мама очень далеко, – сказала она тихо, глядя печально и отстраненно, – и ты никогда не найдешь ее снова.

Ее голос превратился в тихий шепот, когда она продолжала говорить, что жизнь мага создает непреодолимый барьер вокруг нас. Маги, напомнила она, не могут найти утешение в симпатиях других или в жалости к самим себе.