Текст книги "Конец парада. Том 2. И больше никаких парадов"

В итоге она, не пожелав уезжать далеко, отправилась в Остенде, где они намеревались провести пару недель за игрой. Но когда повстречала там каких-то знакомых, неожиданно для себя обнаружила, что оправдывается перед ними, объясняя, что оказалась в этом развеселом городе только проездом, следуя в Германию, в ту самую водолечебницу, где набиралась сил ее мать. Желание произнести эти слова охватило ее совершенно неожиданно, ведь до того самого момента она, совершенно безразличная к критике, даже не думала скрывать свои действия и поступки. Но когда увидела в казино хорошо известные ей английские лица, ей внезапно подумалось, что как бы Титженса ни унизило ее бегство с таким идиотом, как Пероун, оно может стать сущей ерундой по сравнению с ее собственным от того, что для этого она не нашла ничего лучше этого болвана. Кроме того… она стала скучать по Кристоферу.

В душном, но неприметном отеле на улице Сен-Рок в Париже, куда она перетащила озадаченного, но далекого от всяких жалоб Пероуна, – тот решил, что они едут весело провести время в Висбадене, – эти чувства вспыхнули в ее душе с новой силой. А Париж, если избегать самых ярких сборищ и уж тем более в отсутствие приятного спутника, может подавлять ничуть не хуже, скажем, воскресного Бирмингема.

Поэтому Сильвия прождала совсем недолго – только убедиться, что муж не намерен немедленно подавать на развод и, если уж на то пошло, вообще что-то предпринимать. Она отправила ему почтовую открытку, попросив пересылать все письма на ее имя и другую корреспонденцию в этот неприметный отель, – причем сам факт того, что ей пришлось признать всю непритязательность заведения, в котором они остановились, стал для нее страшным оскорблением. Но хотя он регулярно переправлял туда всю ее почту, каких-либо сообщений от самого Титженса там не оказалось.

На курорте для лечения заболеваний органов дыхания в центре Франции, куда они с Пероуном после этого уехали, она неожиданно для себя всерьез задумалась о том, что в сложившейся ситуации может предпринять Титженс. Хотя в своих письмах ее личные друзья косвенно и доверительно намекали, что Титженс если и не смирился, то и не отрицал тот факт, что Сильвия уехала ухаживать за матерью, которая якобы серьезно болела… Иными словами, друзья говорили: как скверно, что ее мать, миссис Саттеруэйт, одолел серьезный недуг; как скверно, что ей приходится торчать на захудалом немецком курорте в то время, как весь остальной мир развлекается; и как хорошо справляется Кристофер, если учесть, как скверно ему было остаться совсем одному…

Примерно в это же время Пероун стал раздражать ее еще больше обычного, если это, конечно же, вообще возможно. Хотя на том курорте для легочников отдыхали в основном французы, недавно там открылась площадка для игры в гольф. В этой игре Пероун демонстрировал, с одной стороны, полнейшее неумение, с другой – невероятное самомнение, что для такого человека, апатичного по своей природе, казалось весьма удивительным. Когда Сильвия или какой-нибудь француз выигрывали у него очередной раунд, он мог дуться целый вечер, хотя ей его обиды к тому времени уже стали совершенно безразличны. Но что еще хуже, в такие минуты его одолевала угрюмая подавленность и он устраивал с чужеземными оппонентами жуткие скандалы, вопя во всю глотку.

Затем в течение каких-то десяти минут произошло три события, после которых ей в голову пришла мысль бежать с этого курорта как можно дальше. Во-первых, в конце улочки она узрела английское семейство Терстонов, которых немного знала в лицо, и вдруг испытала в груди страшное волнение, свидетельствующее о том, насколько важна для нее сама возможность возвратиться обратно к Титженсу. Во-вторых, в гольф-клубе, куда она страшно заторопилась, дабы оплатить счет и забрать клюшки, ей довелось подслушать разговор двух игроков, после которого у нее не осталось ни малейших сомнений, что Пероуна во время игры несколько раз застукали на мелком жульничестве – он то незаметно пытался подвинуть мяч, то мошенничал со счетом… Этого она вынести уже не могла. В этот самый момент ее мозг, так сказать, снизошел до того, что напомнил ей слова Кристофера, когда-то надменно заявившего, что ни один мужчина не вправе не то что говорить, но даже думать о разводе с женой. И в отсутствие возможности защитить святость своего сердца, ему придется все терпеть, разве что женщина сама выразит желание с ним развестись…

Когда он произнес эти слова, ее мозг (на тот момент она уже довольно давно его ненавидела), казалось, не обратил на них никакого внимания. Но теперь, когда они опять силком в него ворвались, она подумала, что это был отнюдь не пустой звук, подняла в итоге несчастного Пероуна с постели, где он нежился в послеобеденной дреме, и заявила, что им надо немедленно уезжать. А потом добавила, что, когда они приедут в Париж либо другой город побольше этого, где официанты смогут понять ее французский, она расстанется с ним раз и навсегда. В итоге курорт им удалось покинуть только на следующий день в шесть часов утра. После заявления о ее намерении расстаться с ним, страсть Пероуна к приступам гнева и отчаяния приобрела весьма затруднительную форму: вопреки ее ожиданиям, он не стал грозить покончить с собой, а продемонстрировал угрюмую, фантастическую кровожадность, сказав, что, если Сильвия на мощах святого Антония, крохотную частичку которых она всегда возила с собой, не поклянется никогда его не бросать, он без промедления ее убьет. Потом добавил, что она разрушила ему всю жизнь и привела его к страшной нравственной погибели, и до самого их расставания повторял это каждый день. Если бы не она, он женился бы на невинной, юной девушке. Более того, пытаясь выбить из его головы привитые матерью представления, она заставляла его пить вино, причем единственно из пренебрежения к нему. В результате, по его глубокому убеждению, он нанес огромный вред своему здоровью, в том числе и мужскому… Одной из самых отвратительных черт этого человека в глазах Сильвии и в самом деле была его манера пить вино. Поднося в очередной раз бокал, Пероун, несносно хихикая, нес всякую чушь вроде того, что это еще один гвоздь в его гроб. И при этом немало пристрастился не только к вину, но и к более крепким горячительным напиткам.

Божиться святым Антонием Сильвия отказалась. У нее явно не было намерения впутывать его в свои амурные дела. И уж тем более она не хотела давать на мощах клятву только для того, чтобы при первой же возможности ее нарушить. При этом зная, что такое чрезмерный накал эмоций, и понимая, что иное бесчестье хуже смерти. Поэтому когда он бросился заламывать руки, выхватила у него револьвер, бросила его в кувшин с водой и с полным основанием почувствовала себя в безопасности.

Пероун не говорил на французском и почти ничего не знал о Франции, но давно понял, что, если убить женщину, вознамерившуюся тебя бросить, французы за это не сделают ровным счетом ничего. Сильвия, со своей стороны, ничуть не сомневалась, что безоружный он против нее практически бессилен. Если в дорогущей школе, куда ее когда-то определили, учиться особо было нечему, то занятиям ритмической гимнастикой внимания там уделяли достаточно для того, чтобы она прекрасно владела телом. К тому же она всегда поддерживала хорошую физическую форму, стараясь не растерять красоту…

– Отлично! – произнесла наконец она. – Тогда едем в Исенжо-ле-Перванш…

Об этом уголке на самом западе Франции, называя его уединенным раем, им рассказала весьма милая французская чета, проведшая там медовый месяц… А Сильвии, на тот случай, если перед расставанием Пероун закатит ей скандал, как раз такой уединенный рай и требовался…

Задуманное не внушало ей ни малейших сомнений: после долгой поездки на убогих поездах через половину Франции ее охватил приступ безудержной ностальгии! Именно так, и не иначе!.. Страдать от такого недуга было хоть и унизительно, но неизбежно, как от свинки. С ним просто надо смириться. К тому же она поняла, что хочет увидеть ребенка, хотя еще совсем недавно считала, что ненавидит его, считая источником всех своих бед…

В итоге по зрелому размышлению она написала Титженсу письмо и сообщила о своем намерении вернуться к нему, приложив максимум усилий с тем, чтобы придать ему сходство с посланием, в котором жена возвещает о возвращении из загородного дома, куда его пригласили на неопределенный срок. А потом дополнила ее достаточно суровыми распоряжениями касательно своей служанки, дабы в письме вообще не осталось ни тени эмоций. Сильвия была уверена: стоило ей выказать хоть малую толику чувств, как Кристофер ни в жизнь не станет больше жить с ней под одной крышей… И ничуть не сомневалась, что ее побег с Пероуном не вызвал никаких слухов. Уезжая, они видели на перроне майора Терстона, но с ним не говорили. Тем более что Терстон, весьма достойный парень с шоколадного цвета усами, был не из тех, кто разносит повсюду сплетни.

Покончить со всем этим оказалось нелегко: несколько недель Пероун следил за каждым ее шагом, не хуже сиделки в лечебнице для душевнобольных. Но потом, наконец, ему в голову пришла мысль, что она ни в жизнь не уедет без своих нарядов, и в один прекрасный день, когда после приличного количества выпитых за обедом крепких и весьма достойных горячительных напитков местного производства его одолела безудержная дремота, он позволил ей прогуляться одной…

К тому времени Сильвия уже смертельно устала от мужчин, а может, ей просто так казалось; настаивать на этом категорически она не могла, особенно с учетом женщин, которые на ее глазах сами создавали себе множество проблем, путаясь со всякими посредственностями. Так или иначе, но мужчины никогда не оправдывали ожиданий. По прошествии какого-то времени после знакомства они могли оказаться занятнее, чем думалось вначале, однако практически всегда, вступая в отношения с мужчиной, ей казалось, что она опять открывает много раз прочитанную книгу. Кто бы он ни был, уже после десяти минут более или менее близкого общения, ему можно было сказать: «Все это я уже читала раньше…» Знакомая завязка, скучная середина и, главное, хорошо известный финал…

Сильвия помнила, как несколько лет назад попыталась повергнуть в шок отца Консетта, духовного наставника ее матери, впоследствии убитого вместе с Кейсментом в Ирландии… Несчастного святого отца ее рассказ совсем не потряс. Более того, своим ответом он превзошел ее саму: когда она поделилась с ним своими представлениями о благоустроенной жизни – в те времена слово «благоустроенный» было в большом ходу – поведав, что, в ее понимании, это означало проводить каждый уик-энд с другим мужчиной, он сказал, что совсем скоро скука начнет одолевать ее уже в тот момент, когда очередной бедолага будет покупать ей на железнодорожном вокзале билет…

И его слова, конечно же, были чистой правдой… Поразмыслив о них, она пришла к выводу, что с того дня, когда несчастный праведник сказал об этом в гостиной ее матери в небольшом немецком курортном городке, должно быть, Лобшайде, при свете свечей, которые отбрасывали на все стены его тень, выдвигавшую против нее обвинения, до сегодняшнего, когда она сидела в окружении контрастировавших с кирпичной кладкой пальм в отеле, недавно отделанном в белых тонах в честь боевых действий, ей больше ни разу не пришлось ехать в одном поезде с мужчиной, считавшим себя вправе грубо с ней обращаться… Интересно, а отец Консетт был бы доволен, если бы заглянул сейчас в этот вестибюль со своих небес?.. Вполне возможно, что этими переменами в ее душе она была обязана не кому-то, а именно ему…

Действительно ни разу, правда, только до вчерашнего дня… Потому что бедолаге Пероуну на каких-то две минуты предоставилась возможность побыть премерзкой тварью, в которую в вагоне поезда превращается каждый мужчина, пока она не осадила его ледяным взглядом, заморозив до состояния бледного снеговика с выпученными глазами, жадно хватающего ртом воздух… Слишком бесцеремонным, но в то же время по-идиотски робким от страха, что в окошко вот-вот заглянет охранник… И это в поезде, преодолевающем больше шестидесяти миль в час, в вагонах которого нет коридоров…

– Ну уж нет, святой отец, никогда!.. – произнесла она и воздела взгляд к потолку. – Это не для меня…

Ну почему, почему нельзя найти мужчину, с которым можно провести весь-весь уик-энд… Да, весь благословенный уик-энд… Смех да и только… А то и всю благословенную жизнь… Почему нет?.. Об этом стоит задуматься… Целая благословенная жизнь со славным малым, который не будет пучить глаза, как треска, булькать горлом и вечно недомогать – до такой степени, что не сможет даже отыскать билет, когда его об этом попросят… «Мой славный отец, – вновь обратилась она к небесам, – будь у меня возможность находить таких мужчин, это был бы настоящий рай… где нет места бракам…» Она немного подумала и почти что безропотно продолжила: «Но тогда он даже не подумал бы хранить мне верность… И это пришлось бы терпеть».

Сильвия так неожиданно выпрямилась в кресле, что сидевший рядом майор Пероун чуть не подпрыгнул на своем стуле из ивовых прутьев и тотчас спросил, уж не вернулся ли Титженс.

– Нет!.. – воскликнула она. – Будь я проклята, если… Будь я проклята, будь я проклята, будь я проклята, если… Никогда! Клянусь живым Богом! Больше никогда!

Она яростно набросилась на разволновавшегося майора и спросила:

– Девушка в городе у Кристофера есть?.. Соврешь, тебе же будет хуже!

– Он… – пробормотал майор. – Нет… Он же не человек, а бревно… Его даже у Сюзетты ни разу не видели… Хотя нет, однажды он туда все же зашел, но только для того, чтобы угомонить и увести мелкого пакостника из нижних чинов, бросившегося крушить мебель мамаши Ардело…

Пероун немного помолчал и вновь проворчал:

– Зачем пугать человека, чтобы он вот так подпрыгивал!.. Ты же ведь сама говорила не воспринимать тебя в штыки…

И пошел дальше жаловаться, что со времен их совместного пребывания в Исенжо-ле-Перванш ее манеры отнюдь не улучшились… Потом рассказал, что в переводе с французского фраза yeux des pervenches означает «глаза голубого барвинка». Это единственное, что он выучил по-французски, услышав от какого-то француза, ехавшего вместе с ним в поезде. При этом ему всегда казалось, что ее собственные глаза тоже напоминают голубой барвинок…

– Но ты, вижу, меня не слушаешь… – пробурчал в заключение он. – Не очень вежливо с твоей стороны…

Сильвия вдруг подумала, что в этот город к Кристоферу приехала Валентайн Уонноп, подалась в кресле вперед и судорожно схватилась за горло. По всей видимости, это и стало той причиной, по которой он решил здесь остаться.

– А с какой стати Кристоферу оставаться в этой забытой Богом дыре?.. – спросила Сильвия. – На этой базе, которую сами ее обитатели называют безвестной…

– Да с той, что он с превеликой радостью делает все, что ему велят… – ответил майор Пероун.

– Кристофер?! – воскликнула она. – Ты хочешь сказать, что такого человека, как он, можно держать где-то против его воли?..

– Если он попытается сбежать, с него быстренько собьют спесь! – закричал майор Пероун. – Что, черт возьми, ты напридумывала о своем благоверном?! – А потом добавил голосом, в котором вдруг появилась мрачная ярость: – Да кто он, по-твоему, такой – король Англии?.. Если дезертирует, его расстреляют, как любого другого… А ты как думала?

– Но это ведь никоим образом не мешает ему завести в городе девушку?

– Да нет у него никого, – ответил Пероун, – он сидит в этом своем чертовом старом лагере, как наседка на яйцах… О нем все так и говорят… Сам я об этом парне вообще ничего не знаю…

Слушая Пероуна, хладнокровно, но злорадно Сильвия подумала, что в его бормотании явственно проглядывали нотки того смертоубийственного безумия, которыми был приправлен его голос в номере отеля в Исенжо. В Пероуне недвусмысленно присутствовало что-то от туповатого, сумасшедшего убийцы из числа тех, что постоянно мелькают в полицейских судах.

«Предположим, он захочет убить Кристофера…» – с неожиданным воодушевлением подумала она и представила, как муж ломает этому типу через колено хребет.

Эта мысль пронеслась в ее голове, как лучик света через опал, и у нее тотчас пересохло в горле. «Надо срочно выяснить, не приехала ли в Руан та девушка», – подумала она. Мужчинам свойственно держаться вместе, а раз так, то Пероун вполне может выгораживать Титженса. Быть того не может, чтобы Кристофера здесь держали какие-то предписанные уставом правила. Представителя высшего света нельзя вот так взять и запереть. Располагай Пероун хоть каплей здравого смысла, ему было бы понятно, что, прикрывая Титженса, ее ему не заполучить… Беда лишь в том, что этой капли у него как раз и не было… К тому же сплоченность в вопросах амурных похождений не зря называют нерушимой… Сильвия знала, что никогда бы не выдала тайну другой женщины, чтобы добиться расположения мужчины. Но как тогда убедиться, в городе девушка или нет? Как?.. Она представила, как каждый вечер Титженс возвращается к ней домой… Однако эту ночь ему предстояло провести с ней самой… Она это знала… Под этой самой крышей… От одной сразу к другой…

Она представила, как в этот самый момент он сидит у нее дома… В гостиной небольшого особнячка на возвышающемся над городом холме, который так хорошо виден из окошка трамвая… Да, они наверняка сейчас там… Обсуждают ее… От этой мысли она сжалась в кресле, все ее тело, мышца за мышцей, скорчилось от боли… Надо все узнать… Но как тут узнаешь, когда вокруг все вступили против тебя в заговор?.. А сама эта война напоминала собой секту агапемонитов, проповедовавших свободную любовь… Мужчина отправляется на войну из желания без конца насиловать самых разных женщин… Войны ради того и затеваются… Сколько мужчин, теснившихся на небольшом участке земли… Сильвия встала и сказала:

– Мне пора. Скоро прием у леди Сакс, и я должна припудрить личико… Если не хочешь, можешь не оставаться.

Ее переполняла решимость вглядываться в лица окружающих до тех пор, пока одно из них не выдаст тайну и не ответит на вопрос, прячет Кристофер эту девицу Уонноп в городе или нет… Она представила, как Валентайн прижимается к его щеке своим веснушчатым, курносым личиком… А как на ее взгляд, так и вовсе расплюснутым… Ну ничего, она все узнает…

2

Возможность провести следствие представилась быстро. Вечером за ужином, когда Титженс отошел поговорить по телефону с младшим капралом, напротив нее за столом оказался офицер, с виду больше похожий на мелкого лавочника, с румяным лицом и седыми, величественными, торчавшими вперед усами и таком мятом мундире, что его складки здорово смахивали на прожилки листика… Сей мелкий лавочник всецело заслуживал доверия, потому как торговал за углом бакалеей, время от времени получая заказы на поставку парафина…

– Мэм, – говорил он ей, – если умножить две тысячи девятьсот на десять, то получится что-то около двадцати девяти тысяч…

На что она восклицала:

– Вы действительно хотите сказать, что мой муж, капитан Титженс, вчера после обеда инспектировал двадцать девять тысяч обувных гвоздей и две тысячи девятьсот зубных щеток…

– А я ему говорил, – с самым серьезным видом отвечал собеседник, – что поскольку речь идет о колониальных войсках, то проверять их, эти зубные щетки, совсем не обязательно… Имперские войска будут чистить зубы теми же щетками, которыми надраивают пуговицы, чтобы те, которые они демонстрируют офицерам медицинской службы, оставались чистыми…

Сильвия слегка вздрогнула и сказала:

– Вы все здесь производите впечатление школяров, затеявших какую-то игру… По вашим словам выходит, что мой муж забивает себе голову такой ерундой…

Второй лейтенант Коули с ужасом осознавал, что новенькие офицерские погоны и портупея, купленные им сегодня на складе вещевого снабжения, не соответствуют ремню, великолепному куску кожи, который он носил вот уже десять лет, но это ничуть не помешало ему решительно ответить:

– Мадам! Некоторые говорят, что мозги армии в ее ногах, но это не так… В ногах не мозги армии, а ее жизнь… А в наши дни, по заверениям офицеров медицинской службы, в ее зубах… Ваш супруг, мэм, удивительный офицер… Он говорит, что каждый набор, прошедший через его руки, будет…

– Он целых три часа проверял… Как вы там говорили… Ах да, обмундирование и снаряжение… – сказала она.

– В этом ему, конечно же, помогали и другие офицеры… – ответил Коули. – Но вот что касается обуви, капитан все проверил лично…

– Этим он занимался от двух до пяти… Затем, надо полагать, попил чаю… А потом?.. Стал возиться с… как же это… С бумагами новобранцев…

– Если капитан и проявляет некоторое нерадение в написании писем, то… – приглушенным усами голосом сказал на это второй лейтенант Коули. – Мадам, я слышал, что… В общем, вы могли… Понимаете, я тоже женат… К тому же у меня есть дочь… А армия не самое подходящее место для того, чтобы писать письма… В этом отношении, мэм, нам остается лишь возблагодарить Господа, что у нас есть Военно-морской флот…

Не думая его перебивать, она выслушала из уст Коули еще пару предложений, полагая, что в состоянии охватившего его замешательства он выведет ее на руанский след мисс Уонноп. После чего мило произнесла:

– Мистер Коули, вы все мне объяснили, за что я вам чрезвычайно обязана… У моего супруга действительно нет времени писать подробные письма… Он ведь не юный и ветреный младший чин, не пропускающий ни одной…

Собеседник оглушительно захохотал и воскликнул:

– Капитан не пропускает ни одной юбки… Какого черта! После того как ваш супруг принял командование батальоном, он постоянно у меня на виду и случаи, когда он куда-то отлучался, можно по пальцам пересчитать.

Сильвию накрыла волна бездонной депрессии.

– Между собой мы даже шутим, что он носится с нами, как наседка со своими яйцами… – со смехом продолжал лейтенант Коули. – Ведь сколько эту армию ни хвали, от этого, как говорят, она не перестанет состоять из одних лишь оборванцев… А посмотрите, какие у нас были командиры до него… Взять хотя бы майора Брукса… Он никогда не вставал раньше полудня, а то и позже, а в лагере появлялся только к половине третьего… К этому времени ему надо было предоставить все рапорты, иначе он их вообще не подписывал… А полковник Поттер… Да благословит Господь мою душу… Тот вообще никаких чертовых бумаг не визировал… Жил в городе в отеле, а в лагере не показывался совсем… В то время как капитан… Мы всегда говорим, что… В общем, будь он адъютантом Челси, набирающим пополнение для Второго Колдстримского полка…

Красивая холодной, грациозной красотой – Сильвия знала, что источаемая ею красота действительно была грациозной и холодной, – она склонилась над скатертью, выслушивая пункты ужасного обвинения, которое теперь намеревалась выдвинуть против Титженса… Потому как мораль всего этого была такова: если у тебя на руках прекрасная женщина, не знающая себе равных, то заниматься ты должен единственно ею… Этого от тебя требует сама природа… до тех пор, пока ты не изменишь ей с курносой, веснушчатой девчонкой… хотя даже это, в качестве реакции, тоже означает заниматься той самой женщиной!.. Но изменять ей с батальоном… Это противоречит приличиям и самой природе… Да как он, Кристофер Титженс, мог опуститься до уровня тех мужланов, которых она здесь встречала!..

Когда Титженс, выйдя из телефонной будки, заковылял между столиками, вид у него был еще равнодушнее обычного. Он устало опустился на полированный стул между ней и лейтенантом и сказал:

– Я приказал устроить стирку…

Сильвия тихо зашипела сквозь стиснутые зубы, испытав в душе мстительную радость! Что ни говори, а так оно и было – он предал ее ради своего батальона.

– Завтра в половине пятого утра мне надо быть в лагере…

– Это же ведь настоящая поэма… Ах боже, как быстро приходит рассвет!.. – воскликнула Сильвия, не в состоянии сдержаться. – Ее, конечно же, читают влюбленные, нежась в постели… И кто же ее написал?

Коули покраснел до корней волос, скорее всего даже глубже. А когда возразил, что капитану не обязательно приезжать в лагерь в такую рань, потому как не найдется ни одного офицера, способного в этот час вывести пополнение, Титженс произнес перед ним целую речь. После чего неторопливо ответил:

– В период Средневековья с таким рефреном существовало множество стихотворений… Ты, вероятно, имеешь в виду обаду Арно Даниэля, точнее, ее более поздний перевод… Оба-да – это такая песнь, которую поют на рассвете, полагая, что петь в такой час могут единственно влюбленные…

– А завтра в лагере в четыре утра ты будешь петь ее один или с кем-то еще? – спросила Сильвия.

Она не могла ничего с собой поделать… Хотя и знала, что на этот медлительный, помпезный тон Титженс перешел только для того, чтобы дать этому гротескному типу за столом возможность оправиться от замешательства. И за это его ненавидела. Да какое право он имел выставлять себя напыщенным идиотом, дабы прикрыть чье-то там смущение?

Вернув самообладание, второй лейтенант хлопнул себя по бедру и воскликнул:

– Вот оно, мадам… Уж поверьте мне на слово, нашему капитану известно все на свете!.. Ни в жизнь не поверю, что в этом подлунном мире есть хоть один вопрос, на который он не знает ответа… В лагере даже говорят, что…

И он пустился в нескончаемый рассказ о том, на какие именно вопросы Титженс когда-либо отвечал за время своего пребывания на базе…

От того, что рядом сидел Кристофер, Сильвию переполняли эмоции. «Может, так будет всегда?» – спросила она себя. У нее похолодели руки, будто их сковало льдом. Пальцами правой руки она коснулась тыльной стороны ладони левой. Та тоже оказалась ледяной. Из них словно выкачали всю кровь. «Это чистой воды сексуальное влечение… – сказала она себе. – Чистой воды сексуальное влечение, и не более того… О Боже! Как же мне с этим справиться?» И тотчас обратилась к Консетту: «Святой отец!.. Когда-то вы чуть не боготворили Кристофера… Попросите Пресвятую Богородицу помочь мне это преодолеть… Я погублю и его, и себя. Хотя нет, не надо ничего просить, будь оно все проклято!.. Ведь ради чего мне тогда жить… Когда он, пошатываясь, вышел из телефонной будки, я подумала, что так и надо… Подумала, как же он похож на измотанную деревянную лошадку… На целых две минуты… А потом меня вновь все это захлестнуло… Я хочу сглотнуть, но не могу. У меня свело судорогой горло…» Она склонила к скатерти свою обнаженную, белую руку, протянула ее к моржовым усам, которые все так же гнусаво продолжали свою величественную речь, и произнесла:

– В школе его звали Старым Солом. Но есть один вопрос, на который Соломон не сможет ответить… О том, как один мужчина спутался… Скажем, со служанкой!.. Спросите-ка его, как он встретил рассвет девяносто шесть… хотя нет, девяносто восемь дней назад…

«Я ничего не могу с собой поделать… – сказала она про себя. – Боже, я не могу ничего с собой поделать».

– Э, нет! – радостно воскликнул бывший сержант. – Никто и никогда не говорил, что наш капитан умеет читать мысли… Просто он хорошо знает людей и жизнь… Это просто чудо, что он так знает людей, если учесть, что родился он не слугой… Но здесь все ваши аристократы по происхождению каждый день имеют дело с людьми, что позволяет им их познать. До самого основания, заглянув даже под портянки…

Титженс смотрел прямо перед собой, на его лице не отражалось ни единой эмоции. «Клянусь, я его все же доконаю…» – сказала она себе и обратилась к сержант-майору:

– Давайте представим себе офицера, того самого аристократа по происхождению, который возвращается из отпуска на фронт, в момент, когда поезд отходит от какой-нибудь большой станции, скажем, Паддингтон… О том, какие чувства при этом испытывают мужчины, он знает все… Но ему ничего не ведомо о том, что в такую минуту думает замужняя женщина… или же девушка…

«Черт, как-то нескладно у меня получается!.. – укорила она себя. – Раньше я могла одним-единственным словом заставить его выдать все секреты. А теперь мне для этого приходится произносить зараз целые предложения…»

После чего, без всякого перерыва, все так же обращаясь к Коули, продолжила:

– И поскольку может случиться так, что ему больше никогда не удастся увидеть единственного сына, он становится восприимчивым и ранимым… Я имею в виду того офицера на Паддингтонском вокзале…

А про себя подумала: «Клянусь Богом, если эта скотина сегодня ночью не пойдет мне навстречу, Майкла ему больше в жизни не видать… Эге, а я ведь его достала…» Титженс закрыл глаза и раздул полумесяцем ноздри, кончики которых тотчас побледнели. Все больше и больше… В ее голове вдруг прозвенел тревожный звоночек, она схватилась за край стола, чтобы не упасть… Если у мужчины таким вот образом бледнеют ноздри, он вот-вот может потерять сознание… Ей этого не хотелось… Но внимание на слово «Паддингтон» он обратил… Это случилось девяносто восемь дней назад, каждый из которых она считала… Собрав немало сведений… Слово «Паддингтон» Сильвия произнесла, выйдя из дома на рассвете, а он посчитал его прощанием. На тот момент… Решил, что теперь свободен и может делать с той девушкой все, что заблагорассудится… Только вот свободы ему никакой не видать… Вот от чего он до самого подбородка покрылся такой бледностью…

– Паддингтон!.. – громогласно запротестовал Коули. – Поезда, в которых возвращаются из отпуска на фронт, отправляются не с Паддингтонского, а с другого вокзала. И здесь еще не фронт, а Британский экспедиционный корпус… А с Паддингтонского вокзала отправляются на свою базу гламорганширцы… И ливерпульцы… У этих база в Беркенхеде… Или там базируются чеширцы? – Он повернулся к Титженсу и спросил: – Сэр, а у кого в Беркенхеде база – у ливерпульцев или чеширцев?.. Помните, мы ездили в Пенхалли набирать там пополнение… Так или иначе, но в Беркенхед поезда точно отправляются с Паддингтонского вокзала… Никогда там не бывал… Говорят, милое местечко…

– Еще какое милое… – сказала Сильвия, сама того не желая. – Но лично я не стала бы оставаться там навсегда…

– У чеширцев под Беркенхедом не база, а тренировочный лагерь. Ну и, разумеется, Королевский гарнизонный архив…

Она отвела от него взгляд.

– Вы чуть было не отключились, сэр! – весело закричал Коули. – У вас закрылись глаза… – Потом склонился к Сильвии и поднял бокал шампанского. – Вы уж простите капитана, мадам, – сказал он, – прошлой ночью ему даже прилечь не удалось… И не в последнюю очередь по моей вине… А он повел себя так любезно… Знаете, мэм, на этом свете не так много того, чего я не сделал бы ради капитана…