Текст книги "Голубой ангел"

Бентам несколько секунд выжидает и говорит устало:

– Кстати, о сексе по телефону… Следует занести в протокол, что профессор Свенсон звонил в «Секс по телефону». Из своего рабочего кабинета.

Свенсон уже на грани истерики. А как же невмешательство в его частную жизнь? Права, дарованные ему Первой поправкой? С каких это пор комиссии позволено изучать его телефонные счета? Ну да, точнее говоря, их телефонные счета.

– Следующий свидетель, – бурчит Бентам.

По ступеням спускается Карлос Остапчек. Пробегая мимо Свенсона, он хлопает его по плечу – в знак солидарности. Карлос – не Бетти Хестер, из которой можно веревки вить. Карлос здесь, потому что он на стороне Свенсона, пришел поддержать своего Тренера. Свенсон не удивился бы, если бы, спустившись вниз, Карлос вскинул победно руки. Но нет, он просто садится, ставит локти на стол.

– Рады приветствовать вас, мистер Остапчек, – говорит Лорен; остальные члены комиссии нестройным хором бормочут свои приветствия.

– Не могу сказать, что я рад оказаться здесь, – говорит Карлос и кидает многозначительный взгляд на Фрэнсиса Бентама.

– Да и мы тоже, – говорит Бентам. – Можете, Карлос, мне поверить. – Карлос замечает, что ректор обратился к нему по имени.

Сукин сын, думает Свенсон. Он и не подозревал, какой этот Бентам скользкий тип. Впрочем, только такие и становятся ректорами столь претенциозных заведений. Это слушание – эксперимент по выявлению истинных натур его сослуживцев.

– Карлос, – говорит Лорен, – я понимаю, как вам трудно. Но в интересах университета и всех студентов мы вынуждены задать несколько вопросов. И ваши однокурсники выбрали вас своим представителем.

Это известие Свенсона радует. Студенты, многие из которых, подозревает он, его недолюбливают, выбрали своим представителем того, кто скорее будет его защищать. Свенсон думает обо всех них с нежностью и сочувствием. Это его ученики. Они держатся заодно. Свенсон был к ним суров – да и к себе тоже. Но чему-то он их научил. Они все чему-то учились.

– Уж не знаю, чей я представитель, – говорит Карлос. – Мне известно то, что известно мне.

– А большего мы от вас и не требуем, – говорит Амелия. Сеньорита-аристократка опекает дурачка-простолюдина.

– Ну что ж, приступим, – говорит Лорен. – Не было ли в поведении профессора Свенсона чего-то, что показалось вам необычным, что вас каким-либо образом смущало?

– Нет, мэм, – говорит Карлос. Это «мэм» неподражаемо. Годы, про веденные Карлосом в исправительной колонии и в армии, закалили его, он не дрогнет, выдержит издевательства Лорен Хили и ей подобных.

– Совсем ничего? – уточняет Бентам.

– Совсем, – отвечает Карлос.

Они что, расследуют преподавательскую деятельность Свенсона? Он-то решил, что все собрались здесь обсудить его интимные отношения с Анджелой Арго. Они если имели место, то никак не в классе, – впрочем, думает Свенсон, происходившее в классе доставило ему неизмеримо большее удовольствие.

Он закрывает на мгновение глаза и слышит, как кто-то спрашивает:

– Замечали ли вы что-нибудь необычное, выходящее за рамки, в поведении профессора Свенсона по отношению к Анджеле Арго?

Он не сразу понимает, что это голос Магды. Какой-то он другой. Зачем Магда это спрашивает? Неужели она что-то заметила в тот самый первый день, когда Свенсон шел с Анджелой по двору? Если да, хотелось бы услышать от нее, что именно. Поскольку, даже несмотря на то, что сделала Анджела, Свенсону очень хочется, чтобы Магда сказала: когда увидела их с Анджелой вместе, ей показалось, будто между ними возникла… взаимная симпатия.

– Да нет, не замечал, – отвечает Карлос.

– А как он относился к ее работе?

Старушка Магда пытается вернуть все на привычные рельсы. Преподавание. Обучение. Работа.

– Она ему нравилась, – говорит Карлос. – И я понимал почему. У нее неплохо получалось. Здорово. Она умеет писать. Думаю, в глубине души и остальные это понимали.

– А что написала мисс Арго? – спрашивает Билл.

– Она принесла в класс главу из романа, – отвечает Карлос. – Во всяком случае, так нам сказали.

– А о чем роман? – Лорен наверняка это известно: об угнетении женщин, о мужской гегемонии, о фаллоцентризме.

– Ну, о девочке, – говорит Карлос. – О школьнице, которая занимается яйцами… выведением цыплят из яиц – это у нее научная работа по биологии.

Карл и Билл при упоминании чего-то настолько конкретного и реального, как научная работа, слегка оживляются.

– А еще о чем? – спрашивает Лорен. – Вы что-нибудь еще запомнили?

Лорен знает, чего добивается. Она слышала про роман. Кто ей рассказал? Магда? Анджела? Или Лорен его читала? Свенсону хочется надеяться, что да. Хорошо бы, если бы они все его прочли. Это, говоря их же словами, изменило бы ход обсуждения. Карлос отвечает:

– Там было про то, как девочка влюбилась в своего учителя.

– Никому из вас это странным не показалось? – интересуется Бентам. – Никого не смутило, что Анджела пишет об ученице, влюбившейся в учителя?

– Да нет, – говорит Карлос. – Профессор Свенсон еще на первом занятии объяснил нам, что не следует воспринимать художественное про изведение как автобиографию.

Какой Карлос молодчина! Среди этой толпы он кажется столпом нравственности – как Иисус, проповедующий старейшинам во храме.

– Понимаю, – отвечает пристыженный Бентам. – Да, это мудрая мысль.

– Вдобавок, – продолжает Карлос, – половина из того, что пишут наши девицы, как раз про влюбленность в преподавателей. Они же нигде не бывали, ничего не знают. О чем им еще писать?

Ну будет, Карлос. Достаточно. Мег Фергюсон, услышь это, наверняка лишила бы тебя права говорить от лица всей группы,

– Карлос… – обращается к нему Лорен, – а были у кого-нибудь из вас основания подозревать, что профессора Свенсона связывают… ммм… особые отношения с мисс Арго?

– Не было, – говорит Карлос. – Но теперь есть. Только знаете что? Я никак не пойму, зачем весь этот шум. Всяко бывает. Мало ли кто кем увлекся. Дело житейское.

И тут Карлос свой авторитет роняет. Комиссия не допустит, чтобы их нравственные стандарты, принципы, которые они поддерживают изо всех сил, ставились под сомнение. Глас обывателя им не указ.

– Я полагаю, теперь у всей группы имеются основания считать, – с нажимом говорит Бентам, – что профессор Свенсон мог уговорить мисс Арго вступить с ним в интимную связь, пообещав оказать ей помощь.

– Какую помощь? – спрашивает Карлос.

– Он обещал показать ее рукопись своему нью-йоркскому издателю. Уговорить его опубликовать роман.

Ну нет. Группе ничего такого известно не было. Точно – не было. Карлос может не отвечать – все написано на его лице.

Вот Свенсон и расплачивается за то, что ввел эту садистскую систему – приучил студентов молча терпеть все пытки. Комиссия должна была оказать Свенсону услугу – заткнуть ему рот кляпом, чтобы он не мог закричать: «Карлос, не слушай их! Ничего такого не было!» А что ему говорить? Что же было? Я показал ее работу своему издателю, потому что она в тыщу раз лучше твоей, Карлос. Впрочем, теперь уже непонятно, есть у него издатель или нет, и кроме того, он никогда бы не стал требовать интима в обмен на профессиональную поддержку. Не только потому, что у него есть моральные принципы, есть устои, есть, в конце концов, гордость, но и потому, что, как выяснилось, он не вполне уверен, что смог бы воспользоваться предоставленной возможностью.

– Нет, – говорит Карлос, – этого мы не знали. Но погодите… Я ничего не понимаю. Я не хотел…

Все видят, как изумлен Карлос: он не знал, что Анджела пользуется благами, которые другим предоставлены не были, и теперь в нем борются два чувства: он возмущен несправедливостью, но обязан хранить верность своему командиру. Свенсону хочется сказать ему, что несправедливость заключается лишь в том, что одному отпущено больше таланта, а другим меньше, и это не имеет никакого отношения к тому, что произошло между ним и Анджелой Арго. Но это вряд ли расположит к нему комиссию или Карлоса.

– Ничего, Карлос, – говорит Бентам. – Не торопитесь, успокойтесь. Скажите, а вы тоже писатель?

– Надеюсь, – отвечает Карлос.

– Я всегда считал, – продолжает Бентам, – что у писателей отличная память. Их профессия это подразумевает.

– Наверное, – соглашается Карлос.

– Тогда постарайтесь вспомнить, – говорит Бентам, – не происходило ли на занятиях чего-либо такого, что показалось вам хотя бы чуточку странным… или необычным?

Карлос обучен стоять навытяжку и сообщать лишь свою фамилию, звание и номер части. Но он не готов устоять перед таким искушением: ректор называет его писателем, а члены комиссии ловят каждое его слово. Разве может он их разочаровать? Разве не обязан сообщить все, что ему удастся вспомнить?

– У нас в группе ходила одна шуточка. Понимаете, мы обсудили несколько рассказов о людях… – Карлос трясет головой. Он сам не понимает, что с ним такое. Даже на флоте было попроще. – …О людях, занимавшихся сексом с… с животными.

Ну да, и начал это Карлос со своим рассказом о юном вуайеристе, его болтливом соседе и немецкой овчарке.

– С животными? – повторяет Бентам.

Билли-антрополога это живо интересует. В каких тайных ритуалах писательского племени практикуется межвидовое совокупление?

– С какими животными? – интересуется Билл. Карлос снова трясет головой.

– Собственно говоря, с курицей.

Бентама это явно забавляет.

– Карлос, уж не хотите ли вы сказать, что некий студент из группы профессора Свенсона написал рассказ, герой которого… совокуплялся с курицей?

– С куриной тушкой, – говорит Карлос простодушно.

Все украдкой хихикают. Бентам смотрит на Свенсона, тот качает головой. М-да… Секс по телефону, секс с животными. Интересный у него получился семестр.

– Понятно, – говорит Лорен. – Тема ширится.

– Это вы о чем? – настороженно спрашивает Карлос.

– Вы же сами сказали, что роман мисс Арго был про яйца. – За долгие годы преподавания Лорен приучилась находить во всем схемы и метафоры. – А теперь еще и куры…

– В романе Анджелы никто с яйцом сексом не занимается, – говорит Карлос.

Ты просто до этого места не дочитал, думает Свенсон. Как низко он пал – гордится тем, что прочел из романа Анджелы больше, чем любой здесь присутствующий.

– Вы сказали «животные», во множественном числе, – напоминает Билл тоном солидного ученого-социолога. – Следовательно, были и другие… животные.

– Корова, – говорит Карлос. – Еще собака.

– В том же рассказе или в других? – спрашивает Амелия.

– В других, – отвечает Карлос.

– Написанных разными студентами? – спрашивает Карл.

– Да. Собака была в моем рассказе.

Вот и сказал наконец правду.

– И всё в прошлом семестре? – спрашивает Бентам. – Ну да.

– Вы хотите сказать, что в прошлом семестре студенты из группы профессора Свенсона писали рассказы, в которых люди вступали в интимные отношения с коровами, курами и собаками?

– С коровой, курицей и собакой, – уточняет Карлос.

– Очень занятно! – говорит Бентам.

– Мы еще говорили между собой, вот, мол, вычислили наконец, что привлекает внимание профессора Свенсона.

Так они решили, что это привлекает его внимание? Да Свенсон изнывал от тоски, продираясь через их жалкие рассказики, и больше всего его заботило одно: как же вести занятия, чтоб его не обвинили в сексуальных домогательствах – в коих его таки и обвинили, стало быть, основания для волнений у него имелись. А внимание его привлек только роман Анджелы Арго.

Несколько минут все молчат – обдумывают последнее заявление Карлоса. Лорен обводит взглядом членов комиссии и, убедившись, что ни у кого вопросов нет, говорит:

– Спасибо, Карлос. Спасибо за то, что пришли сегодня сюда, за то, что отвечали нам честно и откровенно.

– Погодите! – говорит Карлос. – Я бы хотел кое-что уточнить. Лично я считаю, что в рассказах о сексе с животными ничего предосудительного нет. По-моему, студенты имеют право писать о чем захотят!

Поздно Карлос вспомнил о Первой поправке!

– Да, конечно, – отвечает Бентам. – Мы с вами полностью согласны. Спасибо за помощь.

Сколько еще преданных Свенсону студентов предстанет перед комиссией? Может, все. Слушание еще не закончено. Карлос пробирается вверх по проходу, стараясь не встречаться взглядом со Свенсоном.

Дверь снова открывается. По ступеням плавно спускается Клэрис Уильямс, и унылый лекционный зал тут же превращается в подиум, по которому летит, едва касаясь земли, блистательная Клэрис, изгибает свою тонкую, длинную шею, отворачивает голову – словно избегает слепящего света фотовспышек. Свенсону кажется, что дыхание перехватило у всех членов комиссии, и каждый из них задумался, почему такие студентки не идут к ним в семинары.

– Спасибо, что пришли, мисс Уильямс. Даже Бентам сражен красотой Клэрис.

– Не за что, – ровным голосом отвечает Клэрис.

– Я понимаю, вам это может быть неприятно, – говорит Лорен, – поэтому мы постараемся вас не задерживать. Когда вы общались с профессором Свенсоном – в классе или за его пределами, – замечали ли какие-нибудь… странности в его поведении?

– Нет, – качает своей очаровательной головкой Клэрис.

Она поддерживает Свенсона, однако присутствующие сомневаются в ее искренности, поскольку не могут поверить, что нормальный здоровый мужчина западет на Анджелу Арго, когда рядом такая девушка, как Клэрис. Да ясно же – либо она врет, либо Свенсон ненормальный. А является ли безумие смягчающим обстоятельством при обвинении в сексуальных домогательствах?

Свенсон и Клэрис знают: все это – правда. Свенсон думает: да, наверное, что-то со мной не так. Клэрис в качестве сексуального объекта он никогда не рассматривал, зато сколько времени страдал по Анджеле Арго. Смех, да и только. Какой же он мужчина?

Бентам бьет прямо в цель.

– А не было ли в поступках профессора Свенсона чего-либо такого, что заставило бы вас заподозрить его в неподобающем поведении по отношению к другим студенткам?

– Что вы имеете в виду? – спрашивает Клэрис.

– Не встречали ли вы случайно профессора Свенсона с мисс Арго… в каких-нибудь… неожиданных местах?

– Да, однажды…– шепчет Клэрис; все подаются вперед, и лишь Свенсон откидывается назад. – …Я столкнулась с профессором Свенсоном в общежитии – он выходил из комнаты Анджелы.

– Выходил из комнаты мисс Арго? – изумляется ректор. Свенсон все еще ждет: вот сейчас правдивая Клэрис уточнит, что она не видела, как он выходил из комнаты Анджелы. Она столкнулась с ним на лестнице и сама решила, что шел он от Анджелы. Улика-то косвенная!

– Да, – отвечает Клэрис. Разве Свенсон не учил ее, как важны подробности?

– Вы помните, когда это случилось?

– Помню. Перед самым Днем благодарения – я еще приняла профессора Свенсона за чьего-нибудь отца, который помогает дочери… отнести, например, вещи в машину. И искренне удивилась, поняв, что это профессор Свенсон.

Он и есть чей-то отец. Но не Анджелы Арго.

– Вы профессору Свенсону что-нибудь сказали? – спрашивает Лорен.

– Просто поздоровалась.

– Он вас видел? – спрашивает Билл.

– Видел.

– Вы кому-нибудь об этом рассказывали? – спрашивает Лорен.

– Нет, – отвечает Клэрис. – Зачем?

Действительно, зачем? Зачем ей было об этом рассказывать? Вопрос явно лишний. Да только святая удержалась бы и никому не насплетничала. Так откуда же Бентам знал, о чем именно спрашивать Клэрис? И тут Свенсон догадывается: Клэрис сама им все рассказала, когда узнала, что комиссия занялась сбором сведений. Теперь он понимает, что дело приняло серьезный оборот, с этого самого мгновения события покатятся, как снежный ком с горы, за предательством Клэрис последует еще одно представление: студенты будут пинать его, лежачего, ногами.

– А какой был у профессора Свенсона вид, когда он покидал помещение, где проживает мисс Арго?

– Я бы сказала… смущенный, – отвечает Клэрис.

– А может, виноватый! – настаивает Бентам.

– Скорее, смущенный, – повторяет Клэрис.

– Благодарю вас, – ледяным тоном говорит Бентам. Он не привык к тому, чтобы его поправляли такие вот девицы. – Комиссия признательна вам за помощь.

Теперь поток мучителей и обвинителей уже не сдержать протоколом, определявшим до сей минуты порядок и время их появления. На лестнице Клэрис едва не сбивает с ног Кортни Элкотт. Она, как Анджела с Карлосом, тоже изменила имидж, помадой не злоупотребляла, серьги сняла, как сняла широкие штаны и необъятный свитер. На ней темно-синий костюм – наверное, его надевает ее мамаша, когда отправляется на дамский ланч в «Ритц».

Кортни усаживается на стул. Она не хочет, чтобы ее благодарили, не ждет вопросов. Поток слов вырывается из нее, как шампанское из бутылки.

– Никто этого не скажет, – говорит она. – Я точно знаю, никто здесь об этом не скажет, но я решила – кто-то ведь должен. Мы все понимали – что-то происходит. На занятиях нас всех опускали. Профессор Свенсон либо критиковал в пух и прах твою работу, либо подначивал на это других студентов. Особенно Анджелу: он вынуждал ее говорить все те гадости, которые на самом деле хотел бы сказать сам. Но когда дошел черед до нее – до ее главы из романа, или что там это было, – никому и слова поперек сказать не дали, а когда мы пытались высказаться, он нам заявил, что мы все дебилы, а Анджела – гений. Ну вот мы и решили, что он либо спит с ней, либо еще что…

– Прошу прощенья! – перебивает ее Свенсон. – Полагаю, комиссия понимает, что могут быть и иные причины хвалить работу студента.

Такое вынести невозможно – он не желает, чтобы его судила Кортни, тупая, неблагодарная дрянь. Должна же комиссия понять, что он не в силах сидеть и слушать, как эта идиотка критикует его профессиональную деятельность. Однако реплика Свенсона так изумляет Бентама, что он словно не сразу вспоминает, кто Свенсон, собственно, такой.

– Мы это понимаем, – говорит он. – Но, Тед… будьте добры, подождите со своими замечаниями, пока…

– Прошу прощенья, – говорит Свенсон. – Но это уж чересчур.

– Ничего страшного, – прощает его Кортни. – Я все сказала. И сделала это исключительно потому, что ни у кого другого духу бы не хватило.

– Мы вам очень признательны, – говорит Лорен. – Спасибо за смелость, Кортни.

Проходя мимо Свенсона, Кортни одаривает его ослепительной улыбкой торжествующей добродетели. Что ж, повод радоваться у нее есть. Правда ее раскрепостила. Она может и впредь предаваться сентиментальным размышлениям о жизни в гетто, и никто ее не остановит. Свенсон получил хороший урок. Теперь поостережется критиковать студентов. Впрочем, такой шанс ему вряд ли представится.

Наступает тишина. Где же следующий свидетель? Неужели истерический всплеск Кортни был последним выступлением, финальным аккордом обвинения? Комиссия роется в папках, проверяет списки. У Анджелы тоже заготовлен список. У всех – кроме Свенсона. Бентам смотрит на свой «ролекс». Свенсон бросает взгляд на «касио». Прошел час. Лорен барабанит пальцами по столу. У всех на лицах написано нетерпение.

Свенсон очень надеется, что произойдет хоть что-нибудь. Достаточно небольшой паузы в представлении – и тут же на ум приходит вопрос: а что с ним будет после того, как слушание закончится? Ни жены, ни работы, ни дома. Он вытягивает шею, но видит лишь затылок Анджелы. Бентам говорит:

– У меня в списке значится, что следующий… Мэтью Макилвейн. Может, он забыл или передумал…

Мэтт Макилвейн? Он-то о чем хочет сообщить? Что встретился со Свенсоном и Анджелой у видеосалона? Комиссия, похоже, желает опросить всех, кто когда-либо видел их в одном месте и в одно время. Мэтт может сказать, что встретил их на Норт-стрит: они, жарко поцеловавшись, отправились куда-то под ручку. У Мэтта миллион причин желать Свенсону неприятностей.

– Пойду посмотрю, там ли он, – говорит своим звонким бойскаутским тенорком Билл Гриссом.

Он вскакивает и бежит, перепрыгивая через ступени, наверх. Нет его довольно долго. Наверное, счастливчик, отправился в уборную.

Возвращается он не с Мэттом, а с Арлен Шерли, которую держит под руку. Арлен, одетая в свою ослепительную форму, вся дрожит. Она что здесь делает? Слишком все это близко к Шерри.

Билл едва ли не силком усаживает Арлен на стул. Она сидит потупившись. Ректор Бентам пожимает ей руку. Положенных благодарностей за то, что пришла, Арлен будто и не слышит – она не сводит глаз со своих сжатых в кулачки рук.

Бентам с ней связываться опасается. Пусть Лорен разбирается.

– Арлен, – говорит Лорен, – скажите, заходила ли мисс Анджела Арго в амбулаторию?

– Несколько раз, – отвечает Арлен.

– По какому поводу?

– У нее были… проблемы со здоровьем.

– Какого рода? – Если понадобится, Лорен будет весь день расспрашивать.

Тут Арлен смотрит вопросительно на Фрэнсиса Бентама – позволит ли глава университета отвечать. А как же врачебная тайна?

– Бетти… – ласково говорит Бентам.

– Я – Арлен.

– Бетти – это библиотекарша, – объясняет Лорен. Она тоже не любит Фрэнсиса Бентама. Но Свенсона куда больше.

– Отвечайте, Арлен, – соглашается Бентам. – Медицинские карты студентов – часть их досье…

Так ли это? А что бы сказали юристы? Но Арлен этого не спросит, как не будет перечить ректору.

– Прежде всего, у нее эпилепсия. В мягкой форме, однако… Во избежание приступов надо постоянно принимать лекарства. В тот раз дежурили Шерри Свенсон и я…

Упомянув имя Шерри, Арлен замирает. Да, накладочка вышла. Комиссии известно, кто такая Шерри. Напряжение в зале возрастает. Свенсон замечает вдруг, что на несколько мгновений задержал дыхание.

– Пациентка сказала… – Голос Арлен дрожит. – …Сказала, что ее мучают мысли о самоубийстве. Должна признаться, меня это крайне напугало. Я позвала Шерри. Шерри налила нам всем кока-колы. Помню, Анджела говорила, как боится, что никогда не встретит мужчину, которого сможет полюбить, что у нее никогда не будет детей, да еще и эпилепсия…

На Анджелу это совсем не похоже. Свенсон не может поверить, что эта самоуверенная, упорная девушка позволила себе нести весь этот девичий бред. Но девочка в ее романе именно такая. Неужели Анджела проводила исследование? А на Свенсоне изучала характер мужчины-преподавателя? Вот и ему преподнесен урок – о разнице между литературой и автобиографией.

– И что же вы ей сказали? – спрашивает Лорен.

– Смешно, – говорит Арлен, – но мы с Шерри стали рассказывать ей, как познакомились со своими мужьями. Ну, понимаете, хотели ее утешить.

Члены комиссии глядят на Свенсона, вернее, на его оболочку. Он покинул собственное тело. Его разум запросил передышки – ему надо переварить новую информацию.

Тайна раскрыта. Так вот как рассказ об их с Шерри встрече попал в роман Анджелы. Он не псих, не параноик. Всему есть объяснение. Ну почти всему. Это кажется Свенсону даже забавным и не обидным – по сравнению с мучительной мыслью о доброй, ласковой Шерри, которая рассказывает про романтическую встречу со своим мужем девушке, к которой ее муж как раз испытывает романтические чувства.

– А потом? – спрашивает Лорен.

Хороший вопрос. Об этом может рассказать он, Свенсон. Анджела отправилась домой и в своем романе описала сцену встречи Шерри и Свенсона в приемном покое больницы Святого Винсента. Но он – единственный, кто это знает, единственный, кого это волнует. Никто из них и не догадывается, насколько это связано с выдвинутыми против него обвинениями. Она выуживала подробности его жизни, использовала их в своей работе. И это доказывает, что он был ей интересен, что привлек ее внимание. У Свенсона начинает кружиться голова – так стремительно мечутся его чувства между Анджелой и Шерри. – Потом Анджела успокоилась, – говорит Арлен.

– Прошу прощенья, – перебивает ее Бентам. – Вы хотите сказать, что когда к вам в амбулаторию приходит студент с суицидальными мыслями, вы пьете с ним кока-колу и рассказываете романтические истории?

– У нас не хватает персонала, – говорит Арлен. – Господи! Да мы же направили Анджелу на консультацию к психологу, в Берлингтон.

– В Берлингтон? То есть, по-вашему, мы советуем учащимся с суицидальными наклонностями отправляться самостоятельно в Берлингтон? – В голосе Бентама слышна угроза. Когда они разберутся со Свенсоном, займутся амбулаторией. И следующим, от кого они избавятся, будет Шерри. Что Свенсон натворил! Погубил не только собственную жизнь, но и жизнь Шерри, которая ничем такого не заслужила!

– Вы проверяли, пошла ли мисс Арго на прием к специалисту?

Почему Шерри не проверила? Да потому, что все они – за исключением Свенсона – знали, что Анджела лжет. Шерри, Магда, даже Арлен. Все женщины знали. А Магда даже предупреждала его.

– Невозможно их постоянно держать за руки, – резко отвечает Арлен.

Заметил ли кто-нибудь кроме Свенсона, что классовая борьба таки разгорелась? Арлен, рабочая косточка, уже не в силах сдерживать того, что накопилось, – опостылели ей и маленькие паршивцы, которых она столько лет пестует, и лицемерные британцы, которые пришли сюда завоевателями и считают, что вправе всем здесь распоряжаться.

– Конечно, невозможно, – соглашается Лорен.

– Это все? – спрашивает Арлен раздраженно.

Все, да не совсем. Ее показания усилили неприязнь, которую комиссия испытывает к Свенсону: он не просто предложил студентке помочь опубликовать ее роман в обмен на сексуальные услуги, он предложил это студентке, склонной к суициду.

– Есть еще вопросы к миссис Шерли?

Вопросов нет – никому не хочется в этом копаться. Никому, кроме Амелии, которая, кажется, не заметила вспышки классового конфликта между Арлен и Бентамом.

Амелия говорит:

– Упоминала ли мисс Арго о своих отношениях с профессором Свенсоном?

Арлен едва не лишается дара речи.

– Как это… при Шерри… при жене Теда она бы не стала… А вы?

Амелия пожимает плечами. Сейчас не время и не место объяснять, что говорят или могут сказать друг другу латиноамериканки.

– Ну что ж! – говорит Лорен. – Арлен, вы больше ни о чем не желаете нам сообщить?

– Разве что еще одно… – говорит Арлен голосом, тонким и острым, как игла, которой вводят яд. – Думаю, вам следует задуматься о том, на сколько все это тяжело для Шерри. – Арлен в упор смотрит на Свенсона. Он закрывает лицо руками, но вообще-то хочет заткнуть уши, бормотать какую-нибудь белиберду – лишь бы не слышать ее голос. – Шерри – сильная женщина. Очень сильная.

Свенсон чувствует себя рогоносцем. Шерри оставила его ради Арлен! И теперь Арлен, а не Свенсон имеет право говорить о Шерри в присутствии этих посторонних людей. Ему хочется подойти к Анджеле, схватить ее за шкирку – посмотри, что ты наделала! Но он знает, что не она тут главный персонаж: это он все сделал своими руками. Ради него и устроили судилище. Если он сейчас запрокинет голову и завоет в голос, они хоть тогда заткнутся?

– Благодарим вас, Арлен, – говорит Лорен.

– Не за что, – отвечает Арлен.

Она смотрит на Билла, словно ждет, что он проводит ее, поможет уйти, как помог прийти. Но с Арлен все в порядке – это крепкая медсестра лет под шестьдесят, которой только что хватило сил забить здоровенный гвоздь в крышку гроба Свенсона. Она и сама отсюда выберется, встанет и уйдет. Когда Арлен проходит мимо Анджелы и ее родителей, Свенсон приподнимается и смотрит на них: интересно, как папа с мамой восприняли известие о суицидальных наклонностях дочери. Похоже, никак. Они сосредоточены на своей миссии. Они здесь, чтобы поддержать дочь, чтобы удостовериться в том, что правосудие свершится.

Комиссия смотрит на Анджелу – точнее, на Анджелу и ее родителей. Никто ничему не удивляется. Все было срежиссировано заранее.

Лорен говорит:

– Анджела, вы готовы? У вас есть силы отвечать на вопросы комиссии?

Анджела, вы готовы? Других свидетелей об этом не спрашивали. Ими вертели так и сяк – как было удобнее комиссии. Но начала все Анджела, она этого хотела. Анджела была готова с самого начала. Она стояла у истоков.

Анджела встает и выходит к столу. И Свенсон видит панковские булавки, торчащие из-под обличья примерной студентки. Он ждет, что она сейчас споткнется или стукнется об угол стола, но она – как дебютантка на балу – грациозно опускается на стул. Да нет же, даже при этой маскировке ее жесты будут теми же, ее манера держаться выдаст ее истинную натуру. Актеры все время так делают. А Анджела – девушка разносторонне одаренная.

Комиссия словно отступает в сторонку, вверяет Анджелу Лорен: только она способна общаться с таким хрупким созданием.

– Анджела, – говорит Лорен, – прежде всего мы хотим сказать, что все, кто тут присутствует, понимают, как трудно было вам решиться на это. Спасибо вам за смелость, которую вы проявили. И еще я хочу сказать, что все мы прослушали запись вашего… разговора с профессором Свенсоном. И пришли к единодушному выводу: нет никакой необходимости прослушивать ее здесь еще раз. Мисс Уолин, – кивает она на секретаршу Бентама, – переписала разговор на бумагу, для протокола.

Так значит, их не заставят прослушивать запись публично! У Свенсона от радости голова идет кругом. Ему больше не придется слушать эту гадость, эту низкопробную подделку, эту ложь, из которой следует, что он уговорил Анджелу вступить с ним в интимные отношения, пообещав за это показать ее книгу Лену. Анджела сидит, сложив руки на коленях, – похоже, ей не хватает колец, которые она с удовольствием покрутила бы на пальцах. Утром, одеваясь, она упустила это из виду. На лице ее выражение крайнего раздражения и скуки, так знакомое ему по первым семинарским занятиям, но теперь у нее пронзительный взгляд мученицы, благочестивый и скорбный, и зажгло его пламя священной войны, которую она ведет с мужской тиранией и сексуальными домогательствами.

– Ну что ж, Анджела, – говорит Лорен. – Может быть, вы для начала расскажете нам, как познакомились с профессором Свенсоном?

Анджела презрительно выпячивает нижнюю губку. Они что, идиоты?

– Я занимаюсь в его группе. Вернее, занималась.

– Сколько в ней человек? – спрашивает Карл. Хочет проверить, какая у профессора нагрузка.

– Восемь, – отвечает Анджела. – Со мной – девять.

Амелия и Билл кидают на Свенсона оскорбленные взгляды. Да, нагрузка минимальная.

– У вас с профессором Свенсоном возникли… некие отношения.

– Да, это было как-то странно, – говорит Анджела. – Он все время вызывал меня на консультации. Это всех удивляло – больше ни с кем он таких консультаций не проводил. Студентам отлично известно, что в своем кабинете он… типа… почти не показывается.

Лорен держит паузу – чтобы информация усвоилась. Свенсон не только растлитель малолетних, он еще и нерадивый преподаватель.

– А что вы обсуждали на этих «консультациях»?

– Ну, мою работу. Если это можно назвать обсуждением. Он, вообще-то, не вносил никаких поправок. Говорил только, что у меня хорошо получается и что нужно продолжать в том же духе.

Слушание можно заканчивать прямо сейчас. Всякому уважающему себя преподавателю понятно: профессору не так уж и нравилась эта работа, он просто хотел встречаться с этой студенткой за пределами класса.