Текст книги "Голубой ангел"

– Анджела? – Свенсон пытается совместить два образа – мстительную гарпию, о которой рассказывает Магда, и застенчивого воробышка, благодарного за каждую кроху похвалы.

– Да, Анджела, – говорит Магда. – В конце концов я посоветовала Бетти ввести эту проклятую книжку в каталог, поставить на полку и надеяться, что никому, кроме Анджелы, она не понадобится. Никто ее и не заметит. А когда Анджела закончит университет, книжку можно будет списать. Сам понимаешь, прежде всего мне самой не хотелось проблем с администрацией. Стихи ведь были написаны к моему семинару. А я до сих пор не в штате.

– Так что, книжка в библиотеке? – спрашивает Свенсон.

– Насколько мне известно, да.

– Надо будет взглянуть.

– Да ради бога.

Оба вдруг замечают, что едва притронулись к сэндвичам, и смущенно принимаются за еду.

– Я проголодался, – говорит Свенсон.

– Я, похоже, тоже, – кивает Магда. – Да, кстати, Тед. Когда будешь в библиотеке, возьми «Моя собака Тюльпан» Акерли. И дай почитать своим ученикам. Это лучшее произведение про половые сношения с животными.

– Спасибо, – говорит Свенсон. – Я всегда знал, что на тебя можно рассчитывать.

– Мы же друзья, так ведь?

* * *

В библиотеке, как всегда, пусто. Интересно, где студенты работают? Эхо разносит звук шагов Свенсона по огромному вестибюлю. Он чувствует себя крошечным и никчемным, но одновременно громадным и оглушительно шумным.

И тут он видит Бетти Хестер, сидящую за столиком у входа. Высокая, с прямой спиной, в ручной вязки темно-лиловом платье с широкой юбкой, под которую можно упрятать весь ее выводок (работая в Юстоне и получая ученые степени по библиотековедению, Бетти родила шестерых), она напоминает тряпичную бабу на чайник.

– Тед! – свистящим шепотом приветствует его Бетти. – Сколько лет, сколько зим! Неужели столько пишешь, что и читать некогда?

– Если бы! – Свенсон скромно пожимает плечами – он как бы опровергает предположение Бетти, допуская, однако, что она, возможно, и права.

– Трудно вам, творцам. Как Шерри?

– Прекрасно, – говорит Свенсон. – Как дети?

– Все отлично. Итак, могу я чем-нибудь помочь?

– Нет, спасибо. У меня тут кое-что не клеится… Решил зайти порыться в книжках – вдруг вдохновение осенит.

– Да ты настоящий читатель, – говорит Бетти. – На таких библиотеки и держатся.

Свенсон украдкой бросает опасливый взгляд параноика-извращенца и понимает, что с места, где сидит Бетти, видно карточный каталог, который он по старинке предпочитает компьютеру, где никогда ничего не понятно. Он что, вообразил, будто Бетти, увидев, как он идет к ящику на "А", догадается, что он ищет «Непристойные стихи Анджелы Арго»? И тут его действительно осеняет. Он поищет книжку, которую посоветовала Магда, – «Моя собака Тюльпан» Акерли, – а уж потом…

Свенсон наспех записывает на листочке бумаги шифр Акерли, после чего якобы случайно выдвигает соседний ящик и находит карточку «Арго, Анджела. „Анджела-911“. Напечатано автором». В воздухе ни единой лишней молекулы кислорода – все насквозь пропитано плесенью. Он проводит пальцем по корешкам книг, находит брошюру, прошитую алой нитью, и тут же отдергивает руку, словно дотронулся до раскаленного железа. Легкие сжимаются и ему перестает хватать воздуха. Он берет себя в руки, выуживает книгу – книжонку – с полки. Понятно, с чего Бетти так распсиховалась. На обложке заглавие: «Анджела-911» алыми буквами. Под ним компьютерная фотография – Венера Милосская с грубо подрисованными руками. Одна рука прикрывает лобок, другая держит телефонную трубку.

Свенсон слышит (или ему мерещится?) шаги, замирает, прислушивается. Смотрит в проход между стеллажами. Книжка дрожит в руках. Он открывает первую страницу, там посвящение «Моим маме и папе». Как это мило – посвятить непристойные стихи об инцесте и сексе по телефону своим родителям. Он закрывает книгу. Кто-то идет? Или это потрескивают старые стеллажи, скрипит под их тяжестью пол?

Свет здесь тусклый, читать невозможно, но в зал он выходить не решается – вдруг там кого-нибудь встретит, до полки далеко, обратно не поставишь. Он ставит книжку на место, идет искать Акерли, находит, возвращается за брошюрой Анджелы, прячет ее под томик Акерли. После чего направляется к столу в самом дальнем углу – сюда никто никогда не заглядывает.

Он листает страницы, находит первое стихотворение и читает:

Я отец четырех дочерей.

Три из них уже спят,

А четвертая ждет меня.

Вот я вам и звоню.

Вы что, спите? Не спите! Слушайте!

Я все думаю об ее упругих грудках.

Моя рука у нее между ног.

Ее бедра вздымаются вверх.

Вы что, спите? Слушайте!

Я слышу ее стон –

Так она ворковала в младенчестве,

А теперь этот стон для меня, он мой.

Ее косточки тонкие, словно птичьи.

Я осторожно ложусь на нее,

и пенис упирается ей в гладкое бедро.

Вот я вам и позвонил.

Вы слушайте! Не спите. Слушайте.

Я же сказала, я не сплю.

Я жду, я жду тебя.

Ты меня так возбуждаешь.

Представь, что ты лежишь на мне.

Представь, что я – твоя дочь.

Ну что ж, она не Сильвия Плат. Хорошо, что проза у нее настолько лучше стихов. Свенсон готов выдать еще сколько угодно обидных замечаний, но прекрасно понимает: все это лишь попытки отвлечь себя, не думать о том, почему это у него случилась эрекция. Ну что он за чудовище? Возбудился, прочитав стишки про инцест, про совращение невинной девчушки! Все эти годы он морочил себе голову своими так называемыми нравственными принципами, интенсивной внутренней жизнью, обязанностями – он же учитель, муж, отец, да, отец, воспитывающий дочь. А если бы кто-то проделал такое с Руби? А если бы с Анджелой?

Да Свенсон просто нелюдь! Животное. Дикий зверь. Он судорожно скрещивает ноги, закрывает глаза, делает глубокий вдох. От книжной пыли у него начинается кашель. Так, вспомни о раке легких! Сколько лет ты курил! Ну вот, кажется, эрекция потихоньку спадает. Нужно просто успокоиться. Хватит себя уничтожать! Эрекция – не такое уж тяжкое преступление, это же не изнасилование, не домогательство. Даже католики не считают, что дурные мысли так же греховны, как дурные дела. В старших классах, когда на скучнейших уроках математики у него случалась эрекция, он представлял себе, что его родители умерли. А теперь-то они действительно мертвы, и сам он умрет, и Шерри, и Руби. О, срабатывает отлично! Безотказный антиафродизиак.

Собственно говоря, член у него встал не из-за стихов Анджелы, банальных, в сущности, по содержанию. И не потому, что написаны они студенткой, которую он знает лично, девушкой, о кое-каких сторонах натуры которой он бы и не догадался – а может, догадался бы, но был предусмотрителен и гадать не пытался. Ему сорок семь лет, и опасность сексуальных эксцессов почти миновала. Столько лет ему удавалось отделываться легким флиртом со студентками, причем прехорошенькими, и было бы безумием сойти с дистанции перед самым финишем ради этой пигалицы Анджелы Арго. Нет, причина эрекции не стихи. И точно уж не Анджела. Все дело в атмосфере – душная библиотека, нравственные табу, сама тема секса, как ни банально она преподнесена, и где – в этом унылом, аскетичном храме мудрости.

Он хочет прочитать остальные стихи. Только не здесь, не среди этих пыльных книг. Дома все по-другому. Чище. Спокойнее. Одна загвоздка – как пронести книгу мимо Бетти Хестер.

Может, просто ее украсть? Он окажет Бетти, да и Магде услугу. Почему он не прихватил с собой портфель? Можно сунуть книгу под мышку и вынести через центральный вход. Только с его-то везением наверняка окажется, что она намагничена, сработает сигнализация, которую установили несколько лет назад – питали идиотские надежды на то, что студенты будут воровать книги. Магда сказала, что Анджела ворует книги. А теперь этим, похоже, займется и Свенсон.

Он хочет заполучить эту книгу. Ему необходимо ее прочесть. Только никак нельзя брать ее на абонемент – запись об этом будет навеки внесена в компьютер. Может, сделать ксерокс? Там всего страниц пятнадцать-двадцать. Обрадовавшись, что нашелся такой простой выход, он спешит вниз, но по дороге вспоминает копировальный аппарат стоит рядом с каталогом и его отлично видно от стола Бетти. Так, ксерокс отпадает. Главное – сохранять спокойствие. Не встречаться взглядом с Бетти, дать ей жестом или отсутствием оного понять, что он принес эту брошюру с собой, а теперь уносит домой.

Уголком глаза он замечает, что Бетти за столом нет. Но тут из-за стеллажей со справочниками Бетти кричит:

– Тед! Сию секунду подойду!

Разве соблюдение гробовой тишины не входит в ее профессиональные обязанности?

Свенсон выдавливает из себя улыбку. Только не впадать в панику. Он взял на себя труд проверить, над чем его ученица работала в прошлом году, на что он имеет полное право, более того, это говорит о его исключительной ответственности. Что это на него нашло: уважаемый писатель, преподаватель университета испугался, не пристыдят ли его за то, что он вздумал почитать какие-то дилетантские скабрезные стишки! Будто мальчишка, которого поймали с порножурналом.

Бетти берет Акерли, Свенсон украдкой перекладывает книжку Анджелы в другую руку. Это его. Он этого никому не отдаст. И Бетти это не касается.

– Тед!

– Да? – Он тянет время.

– Где твоя карточка?

– Ой! – Он отворачивается, чтобы Бетти не заметила «Анджелу-911», свободной рукой шарит по карманам, достает бумажник.

– «Моя собака Тюльпан»? Название незнакомое.

– Профессор Мойнахен посоветовала почитать, – говорит он. И непонятно зачем добавляет: – Мои ученики словно сговорились – пишут рассказы про людей, которые проникаются неподобающими чувствами к своим домашним животным. – Ну зачем он об этом?

– Да, наверное, и такое бывает. – Бетти проверяет книгу и, удовлетворенная выданной компьютером информацией, отдает Акерли Свенсону – все в порядке, можете идти.

– Спасибо тебе. – Свенсон говорит это с пылом – имитирует дружеское прощание.

И тут Бетти голосом учительницы начальных классов, велящей положить ей на стол шпаргалку или выплюнуть жвачку, спрашивает:

– А эту?

Свенсону бы сказать: «А это моя». Он не обязан ей ничего показывать. Но он протягивает книгу. Немой вопрос – выражением глаз, жестом: он что, просто забыл или не хотел ее предъявлять? Во взгляде Бетти мелькает тень подозрения, но тут же улетучивается. Бетти берет брошюру, они оба рассматривают обнаженную Венеру Милосскую, прикрывающую срам и беседующую по телефону.

– О! Кажется, я знаю автора. Она твоя студентка?

– То-то и оно, – благодарно кивает Свенсон.

– Ей повезло.

У Свенсона в глазах слезы облегчения. Сколько событий за день – ланч с Магдой, потом этот инцидент с самим собой, там, за стеллажами. Слава богу, милейшая Бетти своим поведением его успокаивает, дает понять, что нет ничего извращенного или постыдного в желании прочесть книгу, написанную студенткой.

Бетти заносит данные в компьютер, отдает книжку ему. Он едва сдерживает себя – ему хочется поскорее, пока она на передумала, схватить томик, сунуть в портфель.

– Как Шерри? – интересуется Бетти. Кажется, об этом она уже спрашивала.

– Отлично, – во второй раз отвечает Свенсон.

– А Руби?

– Отлично.

– Передавай им привет.

– А ты – своим, – говорит Свенсон.

* * *

Когда ректор Фрэнсис Бентам открывает дверь своего викторианского особняка на Мэйн-стрит, Свенсона и Шерри окутывают клубы едкого дыма.

– Добро пожаловать в крематорий, друзья! – приветственно машет рукой Фрэнсис. – Входите, если отважитесь! Но предупреждаю: обстановка накалена до предела. Высокие технологии и кулинарное искусство сошлись в последней схватке.

– Что-то горит? – спрашивает Шерри.

– Наш ужин, – сообщает Фрэнсис. – Видно, надо было провести полевые испытания нашей новой «Дженн-Эр». Первый блин комом. Эти встроенные грили – с ними замучаешься. Наверное, что-то с воздушным клапаном. Только я положил сосиски на решетку, они стали взрываться как петарды.

Свенсон с Шерри украдкой обмениваются взглядами. Так тебе и надо, думают они.

Фрэнсис подает гостям исключительно жареное мясо. Во-первых, потому, что, даже живя в дикой вегетарианской колонии, упорно придерживается британских традиций; во-вторых, обожает издеваться над любимым занятием всех американцев вообще и университетской профессуры в частности – борьбой за здоровый образ жизни.

Свенсон любит говядину. И всегда ест с удовольствием, тем более что дома ее подают нечасто. Он определенно предпочитает мясо студенистым запеканкам с цуккини, которыми потчуют на университетских ужинах. Однако Свенсон полагает, что не следует подчеркивать свое положение посредством выбора блюд. Кому какое дело до твоей должности? Ректор у себя на ужине подает то, что пожелает. Хочешь – ешь, хочешь – сиди голодный. Тут Свенсон вспоминает про зуб, надо бы его вылечить, таких пиршеств плоти бедняге не выдержать. Он щупает зуб языком. Жевать придется другой стороной.

Раньше они с Шерри всегда ходили на университетские ужины, но после рождения Руби много сидели дома, а теперь и охота пропала, да и приглашают их редко. В общине вроде юстонской если отказываешься от приглашений, на короткое время становишься самым желанным гостем. Но довольно скоро интерес угасает, и тебя просто перестают приглашать.

Давненько они не участвовали в подобных мероприятиях. Убийственные беседы, пошлые до предела. Неужели и правда миссис профессор Икс видела сегодня утром на кормушке красноголовую гаичку? В самом ли деле профессор и миссис Зет заказали двойной спальный мешок, а одинарный, присланный по ошибке, отправили назад? Сплетни – от умеренно гнусных до злонамеренных и жестоких. А эта отвратительная еда – да, было десятилетие, когда домохозяйки открыли для себя радости оливкового масла, чеснока, паэльи, жареных куриных грудок, фалафеля, но теперь бал правят аскеты-вегетарианцы, от которых ничего, кроме соевого сыра и поддельных сосисок, не дождешься.

Свенсона сюда не заманишь, но как назло, когда позвонила секретарша ректора, к телефону подошла Шерри. Шерри считает, что обижать коллег – все равно что самому рыть себе могилу. Мало ли о чем придется попросить. И игнорировать приглашения Бентама ни в коем случае не следует.

Свенсон напрочь забыл, что прием назначен на сегодня, поэтому был избавлен от мук ожидания, однако теперь вынужден испить чашу до дна. Хозяин проводит Свенсона и Шерри через огромную викторианскую дверь, по бокам которой Марджори Бентам понавесила каких-то национальных ковриков, притащенных с конференций в странах третьего мира. Дом обставлен на манер английского загородного особняка, он, как и положено, слегка обшарпан – тут уж постарались трое детишек Бентама, спортивного вида здоровяки, резвые, как породистые щенки: один теперь учится в Принстоне, другой – в Йеле, третий – в школе-интернате. Сегодня вечером детали неряшливо-аристократического быта затуманены дымом. Бентам откашливается, тем самым позволяя, даже предлагая Свенсону и Шерри, напитав свои легкие летающими в воздухе ошметками пережаренного белка, последовать его примеру.

– У нас без церемоний, – говорит Бентам. – Пристройте свои пальто вон там. Я бы вам помог, да вот… – Он демонстрирует свои руки в заляпанных жиром резиновых перчатках.

Раньше ответственность за ужин несли жены, но теперь зачастую обязанности кухарки берут на себя мужчины, предупреждающие все возможные обвинения в феминизации тем, что кухню объявляют своей территорией и никого к ней не подпускают. Такие мужчины – Фрэнсис Бентам из их числа – с поварешкой наперевес рады продемонстрировать гостям, что это исключительно мужское занятие.

С чего это Свенсон так взъелся? В чем виноваты эти люди? Скучная вечеринка – не преступление. Они же не снимают на видео детское порно. Можно посмотреть на это глазами Чехова – и увидеть сборище заблудших душ, которые изо всех сил стараются сделать вид, будто в этой глухой провинции они вовсе не заедены тоской и скукой. Чехов бы сострадал им, а не судил, как делает Свенсон. И кто он такой, чтобы их судить? Сомнительный тип, у которого член встает даже на эротические стишки юной студентки.

Стоило вспомнить про инцидент в библиотеке, и ему тут же кажется, будто кожа у него липкая, словно клеем вымазанная. А что, если кухонная гарь к нему пристанет? И он представляет себя персонажем из Готорна, чей грех обнаруживается на факультетском приеме. А какое, собственно, преступление он совершил? Взял почитать чьи-то стихи? Он же не кинулся, придя домой, в кабинет, не упивался ими тайком. Они лежат там, где он их оставил, – на письменном столе.

Кстати, о Готорне… Вот и Джерри Слопер – мистер Американская Литература, его багровое лицо едва виднеется в едких клубах дыма. Кого еще Бентам пригласил? Ну должен же быть кто-то помимо сотрудников английской кафедры. Ректор ведь любит звать новых людей, ежели таковые в Юстоне появляются. Идучи сюда, Свенсон втайне надеялся, что Бентам пригласил Амелию Родригес, весьма сексапильную сурового вида пуэрториканку, которая недавно возглавила новую кафедру – латиноамериканской культуры. Вечно недовольная Амелия привнесла хотя бы экзотическую нотку, была бы надежда получить – пускай мазохистское – удовольствие: все гости по очереди пытались бы ее развлечь, и ни один бы в этом не преуспел.

Но Амелии среди собравшихся в гостиной нет: на диванах и в креслах – знакомые всё лица, попивают коктейли, закусывают крекерами, намазанными какими-то фекалиями. Одному богу известно, сколько уже принято водок и двойных виски. От говядины, они, может, и воздерживаются, но святого не тронь.

– «Мармайт» [10]10
  Название питательной белковой пасты


[Закрыть]! – восклицает Бернард Леви, пожилой спец по восемнадцатому веку. – Я ж его последний раз ел в Оксфорде, в свой wunderyahr [11]11
  Замечательный год (нем.)


[Закрыть]!

– Вам нравится? – спрашивает Мардж Бентам. – Американцы его почему-то не любят. – Ремарка Леви воодушевила Мардж: она хватает с блюда два печенья и машет ими перед носом Свенсона и Шерри с таким видом, что ясно – отказа не примет, и они спешат отведать угощение.

«Мармайт»! Неужто садизму Бентама нет предела? Что последует за этим – холодец из телячьих ножек? Пирог с почками? Если Марджори известно, что большинство американцев, вернее, большинство нормальных людей «Мармайт» терпеть не может, то почему это единственная закуска? Свенсон храбро отправляет свой крекер в рот целиком и очень старается проглотить ошметки отрубей, склеенных мерзкой соленой пастой, не поморщившись. Остальные гости пристально следят за тем, как он это будет глотать.

Итак, кто же лицезреет смертельный трюк, исполняемый Свенсоном? Бентамы, Джерри Слопер, Бернард Леви, престарелый Ангофайл с супругой, многострадальная Рут. Дейв Стеррет – викторианство – и его дружок Джейми – постструктурализм. Кремовые розочки на торте – неизменная поклонница Свенсона Лорен Хили, отъявленная феминистка и председатель Женской лиги. Он счастлив видеть Магду – его безумный взгляд, мечущийся по гостиной, с радостью выхватывает из толпы единственное родное лицо. Но радость сменяется легким беспокойством, причины которого он осознает не сразу: ах да, сегодняшний ланч, стихи Анджелы.

– Дружище, это надо немедленно запить, – советует Бентам.

– Водкой. Двойной. Будьте добры. – Свенсон чувствует, как Шерри буравит его взглядом. Ну и пей свое белое вино.

Опасения Свенсона подтвердились – здесь только английская кафедра. Все предсказуемо, никаких неожиданностей, никакой интриги. Спокойно, это всего-навсего ужин, не смерть же, не вечные же муки. Состав гостей указывает на то, что собрались здесь не для удовольствия, а для дела: ректор устраивает смотр одного из своих подразделений. Бентам будет задавать глубокомысленные вопросы и вполголоса отпускать сочувственные реплики, а они кинутся по очереди перерезать себе горло, и кто-то будет чересчур зажат, кто-то излишне наивен, кто-то чрезмерно ответственен, и даже штатные сотрудники испугаются за свои должности, а Бентам будет сидеть и смотреть, как отвратительно они себя ведут.

Дым потихоньку рассеивается, минуты дружеского единения перед лицом стихии подходят к концу. И вот они наконец могут увидеть друг друга в истинном и крайне нелицеприятном свете.

– Присаживайтесь, – говорит Бентам.

Свободны только два места – кресло времен королевы Анны и довольно широкий пуф. Свенсон и Шерри устремляются к пуфу.

– Привет, Тед! – говорит Берни Леви.

Предполагается, что Свенсон забыл, как двадцать лет назад Берни, боевой задор которого тогда еще не иссяк, выступал против кандидатуры Свенсона, заявляя, что писатель и кафедра литературного творчества университету ни к чему. Какая тут кафедра – всего-то Свенсон да Магда. Не о чем было Берни беспокоиться. Жаль только, что Берни проиграл. А то остался бы Свенсон в Нью-Йорке.

– Вот и наш творец! – говорит Берни. – Как тебе пишется, старина?

– Привет, Шерри, – сурово роняет Рут Леви.

– Привет, Рут, – отвечает Шерри.

– Спасибо, нормально, – говорит Свенсон.

– Роман продвигается? – спрашивает Дейв Стеррет, самый милый человек из здесь присутствующих, которого ежедневно мутузит его дружок-садист, постструктуралист Джейми.

– День на день не приходится. – Неужели это Свенсон сказал? Да, достаточно здесь появиться, и тут же цепляешь вирус неистребимой пошлости.

– Творческая работа – это подвиг, – говорит Рут Леви. – Требует полной отдачи.

Постструктуралист Джейми мечет в безобидную идиотку Рут свирепые взгляды, а Лорен Хили, готовая в любой момент броситься защищать старушку от мужчин-шовинистов, сурово уставилась на Джейми.

– Можете рассказать, над чем вы сейчас работаете?

Джейми что, шестым чувством уловил, что Свенсон не работает? И вообще, какое Джейми дело? Он ненавидит книги, или, как он их называет, тексты. Особенно он ненавидит писателей, наваливающих кучи бумажного дерьма, которые ассенизатор Джейми вынужден убирать.

С тех пор как Джейми зачислили в штат, он не дает себе труда скрывать презрение, которое питает ко всем остальным преподавателям. Исключение составляет Дейв – в него Джейми влюбился, едва попав в Юстон. Странно все-таки, что Берни Леви, выступавший против зачисления в штат Свенсона, с таким радушием приветствовал Джейми, оказавшегося гадюкой, которую они пригрели у себя на груди. Джейми не преминул сообщить, что книг Свенсона никогда не читал и не собирается, но время от времени интересуется его более знаменитыми и удачливыми собратьями по перу. Любит спросить, почему того или иного так перехваливают.

– Вот почему расспрашивать писателя о его творчестве считается верхом неприличия? – говорит Джейми.

– Пойду помогу Мардж, – заявляет Лорен. – Бедняжка там, наверное, одна замучилась.

Да, действительно, Бентам бросил Мардж разбираться с последствиями пожара одну. Он стоит с бокалом в руке, картинно облокотившись о каминную полку.

– Извините, Джейми, я не расслышал, – говорит Свенсон. – Что вы спросили? – Одно дело пропустить удар у себя на семинаре, и совсем другое – на ужине у ректора.

– Вы работаете над романом?

– Ну, теперь понятно, почему я сразу не услышал вопроса, – улыбается Свенсон. – Собственно говоря, да, работаю.

Шерри с Магдой не сводят с них глаз, обе мечтают, чтобы сменили тему.

– О чем ваш новый роман? – спрашивает Бентам. – Или вы уже рассказывали? Извините, я забыл.

А что, если Свенсон и впрямь уже рассказывал? Каково ему будет узнать, что этого обычно цепкая память ректора не удержала?

– Нет-нет, – успокаивает его Свенсон, – вам я не рассказывал. Вообще никому не рассказывал. Даже своей дражайшей и обожаемой, – кивает он на Шерри.

– Не смотри на меня так, – говорит Шерри.

Все хихикают.

– Ну хотя бы как называется? – жеманно вопрошает Фрэнсис. – Неужели и это секрет?

– Отчего же, – говорит Свенсон. – Он называется «Яйца».

Чувствует он себя как героиня «Экзорциста» [12]12
  Фильм Уильяма Фридкина (1973)


[Закрыть]. Какой бес его попутал это сказать? Его так и подмывает оглянуться, посмотреть, откуда донесся этот голос.

– Очень любопытное название, – говорит Дейв.

– Тед, – шепчет Шерри недоуменно, – я думала, твой роман называется «Черное и черное».

– Похоже, жены обо всем узнают последними, – говорит Дейв.

– «Черное и черное»? – переспрашивает Рут. – Тоже интересное название.

– И вполне понятное, – бросает Джейми.

– Оба названия хорошие, – говорит Магда.

Свенсону очень хочется выяснить, знает ли Магда, как называется роман Анджелы. Называл он его за ланчем или нет?

– Название – коварная штука, – говорит Свенсон.

Он больше не в силах это выносить, поэтому встает и направляется к двери – будто ему понадобилось в уборную. А почему бы и нет? Можно пойти и не спеша помочиться, а заодно хоть несколько минут отдохнуть от этого приятного общества.

– Вот, на дорожку, – говорит Бентам.

В стакан Свенсона льется водка. Он одним глотком выпивает половину. Он все еще чувствует жжение в горле, когда по пути в ванную сталкивается с Лорен Хили, выплывающей из кухни с плетеным подносом, на котором ровными рядами выложена новая порция крекеров с «Мармайтом». Обычно Лорен носит темные костюмы, но сегодня она в хлопчатобумажном платье, тоже темном, с высокой талией, с морем складок по груди – помпезном и по-девичьи кокетливом одновременно. Свенсон окидывает Лорен оценивающим взглядом, Лорен за ним наблюдает. Затем подплывает к нему почти вплотную. Она ниже его чуть ли не вполовину и, воинственно вскинув голову, оглядывает его снизу вверх.

– Тед, зачем ты здесь? – почему-то таинственным шепотом спрашивает Лорен.

– Это в каком смысле?

– Ты же в штате. Тебе от Бентама ничего не нужно. Может, ты хочешь годичный отпуск? Или решил объявить новый семинар? А?

Лорен что, решила, раз он принял приглашение ректора, он трус и подхалим? Или так тоскует по светской жизни, что готов идти, куда бы ни пригласили?

– К телефону подошла Шерри. Иначе, уверяю тебя, сюда бы меня не затащили.

Лорен, услышав это, вся съеживается. До Свенсона слишком поздно доходит, что она, быть может, вовсе не собиралась его унижать, а просто решила пококетничать. Но это он пресек, упомянув Шерри. Он точно и холодно констатировал факт: меня бы тут – с тобой, с вами со всеми – не было, если бы меня к этому не вынудила жена.

Лорен, тряхнув головой – как собачонка, вымокшая под дождем, – удаляется с подносом крекеров. Свенсон отправляется в ванную, где мочится, но не как собирался – не спеша и с удовольствием, – а прежде долго стоит, вдруг смутившись оттого, что держит пенис в руке, ошарашенно разглядывает безупречно чистые, изысканных расцветок махровые полотенца Мардж, куски мыла, похожие на огромные карамельки. Он так счастлив хотя бы нескольким капелькам мочи – видно, с простатой проблемы, – что прощает себе мокрое пятно на брюках, хотя и понимает, что Лорен увидит в этом очередную декларацию воинственного мачизма.

Он возвращается в гостиную, которая за время его отсутствия опустела. На мгновение его охватывает паника, но тут он слышит голоса в столовой, куда все, кроме этого грубого, невоспитанного и уже пьяного писателя, успели перейти.

– Прошу прощенья.

Свенсон устремляется к единственному свободному стулу, который – то ли это его вечное невезенье, то ли Мардж постаралась – оказывается рядом с Фрэнсисом Бекманом и напротив Лорен. Будь он понаглее, заставил бы всех передвинуться и сел рядом с Шерри, которая слегка встревоженно следит за ним с дальнего конца стола. Только вот будь он понаглее, он бы вообще сюда не пришел.

Ректор раздает тарелки с едой. Мардж ухитрилась-таки спасти сосиски – сняла обгоревшие шкурки, а то, что осталось, мелко нарезала, смешала с мясной подливкой и подала с картофельным пюре – получилась импровизированная «пастушья запеканка». Это, конечно, не тот пир плоти, которым славятся Бентамы, но вполне съедобно. Гости оживились. Они склоняются над тарелками, по очереди бормочут комплименты в адрес Мардж и ее кулинарных способностей, старательно не замечая того, что подливка пропахла дымом и гарью. Запивают они это месиво реками кислого красного вина, которое ректор разливает из запотевшего графина.

– Великолепно получилось, – одобряет Лорен.

– Угу-мм, – соглашаются остальные.

– Замечательно, Марджори. Ну что ж, друзья, – говорит Фрэнсис, – что новенького на баррикадах?

Все продолжают есть – первым высказываться не хочет никто.

– Как вам надежда и гордость Юстона? По сравнению с прошлым годом? Или с предыдущими?

– Думаю, – начинает Берни Леви, – я никого не шокирую, если скажу, что каждую осень новички кажутся менее подготовленными, чем худшие ученики предыдущего года.

– Точно, – презрительно усмехается постструктуралист Джейми. – Сдается мне, в нынешних школах совсем позабыли Драйдена и Попа [13]13
  Джон Драйден (1631–1700), Александр Поп (1688–1744) – английские поэты-классицисты


[Закрыть].

– А у вас как, Джейми? – спрашивает Фрэнсис. – Ваши что, из другого теста?

Не собирается ли Джейми сказать ректору, что те пятеро или шестеро ни на что другое не годных старшекурсников, которые выбирают его семинар по теории литературы, способнее тех, кто идет к Берни? Даже Свенсон, к Берни теплых чувств не питающий, напрягается.

– У меня в основном старшекурсники, – говорит Джейми. – Так что, когда они ко мне попадают, школьных учителей винить уже не в чем. Им успевают заморочить голову эти вот ребята, – показывает он на своих коллег. И смеется. В одиночестве.

– Тут на днях интересный случай случился, – говорит Джерри Слопер. – Он показал, какие нынче студенты и как они отличаются от меня в их возрасте.

– Я в их возрасте никогда не был, – признается Берни.

– Мы в этом не сомневаемся, – с готовностью подхватывает Дейв, явно смущенный нападками Джейми.

– «Случай случился»! – не выдерживает Джейми. – Господи помилуй!

– Джерри, прошу вас, продолжайте, – говорит Бентам.

– Шли занятия по введению в американскую литературу, – рассказывает Джерри. – Мы занимались Эдгаром По. Я решил начать с биографии… посвятить в кое-какие детали, так сказать, заинтересовать их бытовыми подробностями…

– Бытовые подробности! – вмешивается Берни. – До чего мы докатились! Сценарий для ток-шоу.

– Классно получилось бы! – говорит Джейми. – Например, По и его тринадцатилетняя кузина обсуждают свой брачный контракт в шоу Салли Джесси Рэйфел [14]14
  Известная ведущая телевизионного ток-шоу


[Закрыть].

– Интересно, – подает голос Рут.

– Господи Иисусе, только не это, – говорит Свенсон.

– Ой, Тед, ты такой предсказуемый, – тут же вступает Лорен. – Вечно заступаешься за писателей-мужчин.

– Короче, я рассказал им, что у По были проблемы с алкоголем и опиумом, – продолжает Джерри. – Шатался по трущобам и тому подобное. Их очень интересуют эксперименты с расширением сознания. Но когда я стал рассказывать о супружеской жизни По, все вдруг притихли. Я спрашиваю, в чем дело, – молчат. Наконец одна молодая особа говорит: «Вы что, хотите сказать, что мы изучали произведения растлителя малолетних? Я считаю, прежде чем давать задание, нас следовало об этом предупредить».