Текст книги "Ловец душ"

Разочарованный, мальчик осматривал окрестности. Спускаться вправо, к подножию, означало возвращаться к Катсуку… раз уж не удалось обойти долину поверху. А перейти озеро по левому берегу – означало встретиться с воронами. Правда, здесь была еще одна тропа, по которой он пришел сюда вместе с Катсуком.

Решение принесло надежду. Он повернул назад, к подножию, стараясь двигаться осторожно, чему учился, глядя на Катсука. Но, так как у индейца, не получалось: Дэвид наступал на сухие ветки, которые ломались с оглушительным хрустом, он все так же спотыкался на корнях и ветках.

Деревья становились выше и толще, но много было и поломанных ветром. Мальчику хотелось пить, он начал ощущать первые признаки голода.

Здесь он обнаружил еще одну оленью тропу. Через несколько шагов она разделилась: левая тропка вела чуть ли не отвесно вверх, на склон холма, правая плавно спускалась вниз, теряясь в зеленом полумраке.

Дэвид осмотрелся и понял, что заблудился. Если он подымется наверх, то обязательно упрется в другую часть непреодолимой каменной гряды. Так что оставалось идти только вниз. Возможно, там ему удастся найти воду, чтобы, наконец-то, утолить жажду. Он погрузился в зеленый полумрак. Тропинка прихотливо вилась, пока не привела к вывернутому стихией дереву, чьи корни торчали прямо в небо.

Мальчик обошел вздыбленный комель и нос к носу столкнулся с черным медведем. Зверь заворчал и попятился назад. А Дэвид понесся вниз, по тропе, не обращая внимания на ветки и кусты, страх заставлял его мчаться сломя голову. Низкая ветка расцарапала ему лоб, на покрытом мхом стволе он поскользнулся и со всего размаху влетел носом в порожденное родником, пробивавшимся из черной скалы, болотце. Мальчик с трудом поднялся на ноги, разгляделся. Он весь был в грязи. От медведя ни слуху, ни духу. Ужасно болели грудь и бок, на который он упал.

Дэвид постоял, прислушиваясь, но слышен был только ветер в деревьях, булькание воды из родника и его собственное хриплое дыхание. Песня воды напомнила, что ему давно хочется пить. Мальчик нашел углубление в камнях, присел и погрузил лицо в родниковую воду. Когда он поднялся, все лицо было мокрым, но Дэвиду не удалось найти ни единого сухого клочка одежды, чтобы утереться. Пришлось отряхнуться по-собачьи.

Подул ветер, и Дэвиду стало холодно. Он ощутил, как дрожат все его мышцы, но поднялся и пошел вниз по течению ручья. Тот пробегал под сваленными деревьями, по песку, заполняя мелкие провальчики, становясь все шире и шире. В конце концов ручей добрался еще до одного болотца и скрылся в плотных зарослях чертовой ягоды.

Дэвид остановился, глядя на длинные белые шипы. Здесь не пройти. Он посмотрел направо. Эта дорога должна была привести его к стоянке индейцев. Тогда он свернул налево, идя по совершенно размокшей земле, и она чавкала на каждом шагу. Тропа привела его к зарослям кустарника выше его роста. Но здесь почва была уже тверже.

Оленья тропка вела прямо через заросли. Дэвид остановился и огляделся. Он посчитал, что бродит уже часа три. Он даже не был уверен, находится ли сейчас в озерной долине. Какая-то тропа здесь имелась. Мальчик поглядел в черную дыру прохода в кустарнике. Почва была грязно-серой, всю ее покрывали оленьи следы.

Мальчика охватил страх. От холода застучали зубы.

Куда ведет эта тропа? Назад к Катсуку?

Звук постоянно капающей влаги действовал ему на нервы. Ноги гудели. Окружающую тишину мальчик ощущал как проявление враждебности к нему и растений, и животных. Теперь уже он весь трясся от холода.

До него донеслось отдаленное карканье воронов. Дэвид поворачивал голову, пытаясь определить направление, откуда исходил этот звук. А каркание становилось все громче и громче, теперь крылья хлопали уже над самой головой, но за кронами деревьев самих птиц он видеть не мог.

«А вот они смогут увидать его даже сквозь листву.»

В приступе ужаса, большего, чем даже когда он встретился с медведем, Дэвид скользнул в дыру оленьего прохода, поскользнулся, упал, снова поднялся. Он бежал, ревя во весь голос, с трудом ориентируясь в плотной тени. Внезапно тропа резко завернула. Дэвид не удержался и грохнулся в кусты.

Подняв голову, он густо покраснел, все тело дрожало.

Прямо перед ним стоял Иш. Он подал руку, чтобы помочь Дэвиду подняться.

– Ты заблудился, мальчик?

Дэвид от изумления даже рот раскрыл. Единственное, что он мог, это глядеть птичьи глаза на морщинистом лице. За стариком была поляна, окруженная широким кольцом деревьев. Вся она была залита солнцем. От яркого света Дэвид зажмурился.

– Кое-кто посчитал, что ты заблудился, но тут я услыхал, как ты полетел на склоне холма, – сказал Иш. Он положил руку на плечо Дэвида и отступил на шаг, чтобы осмотреть мальчика всего. – Лодырь ты, только шатался все время.

– Я медведя встретил, – оправдывался Дэвид. Только сказав это, он понял, насколько глупо прозвучали его слова.

– Сейчас ты тоже увидал медведя? – в голосе Иша чувствовался смех.

Дэвид смутился.

– Пошли, глянем, как там Тсканай, – сказал Иш.

– Он рассердился на нее?

– Он наслал на нее духа. А тот сделал так, что девушку схватила судорогу, и она упала, плача от боли.

– Это он ударил ее.

– Может и так.

– Я же говорил ей, что он может так сделать.

– Тебе не надо было убегать, мальчик. Это же чистое самоубийство.

– А какая разница?

– Ладно, – примирительно сказал Иш. – Ты неплохо погулял. Я покажу тебе короткий путь в лагерь. Катсук ждет тебя.

Он повернулся и пошел через поляну – хромой старик, на чьих волосах горело солнце.

Дэвид, слишком усталый, для того, чтобы плакать, потащился за ним как марионетка на шнурке.

21

И вы еще называете себя индейцами! Каждый раз, когда вы так говорите, вы отрицаете – что вы Люди! Неру был индийцем. Ганди был индийцем. Они знали, что это такое – быть Людьми. Если вы не можете слушать меня, послушайте Ганди. Он говорил: «Как только человек перестает бояться сил деспотии, их мощь уходит». Услыхали, трусы? Выберите для себя собственное имя!

Из письма «Власть – краснокожим», которое Катсук направил в Индейский Союз

Старуха стояла у занавешенного шкурой входа в самую большую хижину. Когда Иш с мальчиком вышли на вырубку, где был лагерь, она разговаривала с Катсуком. Иш поднял руку, чтобы остановить Дэвида.

– Это Кэлли, его тетка со стороны матери, – объяснил старик мальчику.

Она была на голову ниже Катсука, плотная и крепкая, в черном платье до середины икр. На ногах у нее были черные носки и теннисные туфли. Волосы у нее были иссиня-черные, пронизанные сединой, крепко стянутые и связанные сзади голубой лентой. Ниже ленты волосы рассыпались по плечам. У нее был высокий лоб, щеки круглые, кожа жирная и смуглая. Когда она глядела через всю прогалину на Дэвида, он мог видеть непроницаемые карие глаза, которые ничего не говорили ему.

Мотнув головой, Кэлли приказала Ишу подвести мальчика поближе. Катсук повторил ее жест, улыбка переместилась с его губ в глаза.

– Иди, мальчик, сказал Иш и подвел Дэвида к паре, стоящей у входа в дом.

– Ну что, Хокват, хорошо прогулялся? – спросил Катсук. В то же время он размышлял: «Значит, это действительно правда – Хокват не может уйти от меня. Даже убежав, он возвращается назад.»

Дэвид уставился в землю. Он чувствовал себя несчастным и отверженным.

Здесь собрались и другие люди – идущие от берега озера, стоящие кучками у дверей других хижин. Дэвид чувствовал исходящее от них прохладное любопытство, и больше ничего.

Он подумал: «Такого не может быть. Это вовсе не дикие индейцы из исторических книжек. Эти люди ходят в школу и церковь. У них есть автомобили. Они смотрят телевизор.»

Он чувствовал, что разум его пытается установить точки совпадения между ним и окружающими его сейчас людьми. Эти мысли помогали забыть об отчаянной ситуации. Он сконцентрировался на теннисных туфлях, что были на ногах у Кэлли. Эти туфли явно были куплены. Значит, она бывала в городе и в магазинах. У Иша есть ружье. На нем была покупная одежда… как и тенниски Кэлли. Здесь они были людьми, а не дикарями-индейцами.

И все они боялись Катсука.

Тот же бросил быстрый взгляд на старуху и сказал:

– Хокват связан со мной, поняла? Он не может сбежать.

– Не говори глупостей, – ответила Кэлли, но без особой уверенности.

Катсук объяснил Дэвиду:

– Это Кэлли, сестра моей матери. Мне не хотелось бы много объяснять тебе, Хокват, но именно от родичей матери я получил свою первоначальную силу.

«Он говорит это, чтобы убедить ее, а не меня», – подумал мальчик.

Дэвид глянул на лицо женщины, чтобы уловить ее реакцию, но нашел там лишь буравящие его карие глаза. Чувствуя, как все внутри него проваливается куда-то вниз, Дэвид понял, что Кэлли гордится Катсуком. Она гордится тем, что сделал Катсук, но ее душа не принимает этого. И никогда не примет.

– С тобой все в порядке, мальчик? – спросила Кэлли.

Дэвид вздрогнул, но промолчал, все еще думая о той власти, которой обладал Катсук над этой женщиной. И она еще гордилась им.

«Ну что я могу сделать?» – подумал Дэвид. С большим трудом он заставлял себя не плакать. Плечи повисли от неуверенности. Только через какое-то время до него дошло, как страстно надеялся он на то, что эта женщина ему поможет. Ему казалось, что пожилая женщина всегда благосклонно отнесется к попавшему в беду мальчику.

Но она гордилась племянником… и в то же время боялась.

Кэлли положила руку на плечо Дэвиду и сказала:

– Ты весь грязный, тебе надо помыться. Снимай одежду, я возьму ее и постираю.

Дэвид удивленно уставился на нее. Было ли это проявлением мягкосердечия? Нет. Просто ей нужно было занять руки, что позволяло ей не думать, но сохранять чувство гордости.

Старуха поглядела на Катсука сбоку и спросила:

– Так что же ты, сынок, решил сделать с ним на самомделе? Ты собираешься взять за него потлач, выкуп?

Катсук нахмурился.

– Что? – Что-то не понравилось ему в голосе тетки. Была в нем какая-то хитрость.

– Ты говорил, – продолжила Кэлли, – что он связан с тобой, что только ты можешь его освободить. Ты собираешься отпустить его к своим?

Катсук отрицательно покачал головой и впервые увидел, что тетка сердится. Что это она задумала? Она разговаривала не с Катсуком. Она пробует воскресить Чарлза Хобухета! Он подавил в себе вскипающую ярость и сказал:

– Успокойся. Это не твое дело.

Но даже сказав так, он знал, что это не конец, не выход. Эти слова он адресовал самому себе, чтобы предупредить случайную грубость. «Это была его тетка», – сказал он про себя. «У Катсука нет родных. Эта женщина была теткой Чарлза Хобухета.»

– Ведь это будет самый большой подарок, который когда-либо делали, – сказала Кэлли. – Они будут обязаны тебе.

Катсук размышлял:

«Вот ведь какая хитрая. Теперь она говорит о предках. Потлач! Но ведь это же не мои предки. Я из рода Похитителя Душ.»

– Так как насчет этого? – настаивала Кэлли.

Дэвид пытался смочить пересохшее горло. Он чувствовал, что между этой женщиной и Катсуком идет сражение. Но она не пробовала спасти пленника. Тогда, к чему она ведет?

– Ты хочешь, чтобы я обменял свою жизнь за его? – спросил Катсук.

Это прозвучало как обвинение.

Дэвид видел, что Катсук прав. Женщина попросту пыталась спасти своего племянника. Ее совершенно не волновал какой-то чертов хокват. Дэвид почувствовал это, как будто бы старуха лягнула его и возненавидел ее.

– А ничто другое не имеет смысла, – сказала Кэлли.

Дэвид услыхал достаточно. Он закричал, сжав кулаки:

– Тебе не удастся его спасти! Он сумасшедший!

Даже не повернувшись к мальчику, Катсук расхохотался.

Кэлли же наорала на Дэвида:

– А ты не лезь не в свое дело!

– Нет, пусть говорит, – сказал Катсук. – Послушай моего Невинного. Он знает. Тебе не удастся спасти меня. – Теперь он обратился к Ишу: – Слыхал его, Иш? Он знает меня. Он знает и то, что я уже сделал. Ему известно и то, что я еще должен сделать.

Старик кивнул.

Дэвид перепугался того, что он сказал. Ведь он чуть не проболтался о смерти путешественника, и Катсук понял это. «Он знает то, что я уже сделал.» Но может все эти люди уже знают про убийство? Может потому они и напуганы? Нет. Они страшились могущества Катсука в мире духов. Пускай даже не все они принимали это, верили в это, но боялись все.

Катсук глянул на Кэлли, спросил:

– Как мы можем сделать, чтобы хокваты были нам обязаны больше, чем было ранее?

Дэвид видел, что старуха рассердилась, борясь против своей же гордости.

– Нет смысла плакать по прошлому! – сказала она.

– Если мы не будем плакать по нему, то кто? – спросил Катсук. Ему нравилось бить ее в слабое место.

– Прошлое умерло! – ответила она. – И пусть так и остается.

– Пока я жив, оно не умерло, – возразил ей Катсук. – А я живу вечно.

– Парнишка прав, – просопела Кэлли. – Ты сошел с ума.

Катсук ухмыльнулся.

– Я этого и не отрицаю.

– Ты не сможешь сделать, что задумал, – попробовала она спорить.

Спокойным, рассудительным тоном Катсук спросил у нее:

– Что я задумал?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

«Она знает, но не может сказать, – думал Катсук. – Ох, бедная Кэлли. Когда-то наши женщины были сильными. Теперь они слабы.»

– Никто из людей не сможет остановить меня.

– Посмотрим, – сказала она. С гневом и разочарованием, проглядывающими в каждом движении, она схватила Дэвида за руку и потащила в сторону хижины на дальнем конце вырубки. – Пошли, – приказала старуха. – Снимешь одежду и отдашь мне.

Катсук позвал ее:

– Думаю, мы еще увидимся, Кэлли.

– Зачем тебе моя одежда? – спросил Дэвид.

– Я собираюсь ее постирать. Проходи сюда. Тут есть одеяла. Можешь закутаться, пока одежда не высохнет.

Дверь из потрескавшихся досок заскрипела, когда Дэвид открыл ее. Он думал, что, возможно, успокоившись, Кэлли еще пытается спасти его. В хижине не было окон. Свет проникал только из двери. Мальчик ступил на грязный пол. Здесь воняло рыбьим жиром и еще чем-то кислым, заплесневелым от свежеснятой шкуры горной пумы, растянутой на стене напротив двери. Со стропил свисали какие-то темные тряпки. На полу повсюду валялись сети, полусгнившие, заскорузлые мешки, ржавые банки и ящики. В углу лежала целая стопка зеленых с коричневым одеял.

– Раздевайся побыстрей, – сказала Кэлли из-за двери. – Или ты сдохнешь в этих мокрых тряпках.

Дэвид неуверенно разглядывался. Хижина была ему противна. Ему хотелось бежать отсюда, чтобы найти людей, способных его освободить. Но вместо этого он разделся до трусов и просунул одежду в дверь.

– Трусы тоже, – сказала старуха.

Мальчик закутался в одеяло, стянул с себя трусы и выбросил их в дверной проем.

Стирка займет несколько часов, – сказала Кэлли. – Закутайся получше и отдыхай.

Она закрыла дверь.

Дэвид стоял в абсолютной темноте. По щекам побежали слезы. Все – и природа, и люди – повернулось против него. Девушка хотела, чтобы он убежал. Старая Кэлли тоже вроде бы хотела помочь ему. Но только никто из них не мог по-настоящему противостоять Катсуку. Дух Катсука был слишком могущественным. Дэвид вытер лицо уголком одеяла и тут же споткнулся о стоящую на полу раскладушку. Укутавшись в одеяло поплотнее, он сел на нее, и раскладушка тут же закряхтела.

Когда глаза немного попривыкли к темноте, он заметил, что дверь закрыта неплотно. В ней были трещины и дыры, через которые проходил свет. Мальчик неясно слышал голоса проходивших мимо индейцев. Откуда-то доходили отзвуки детской игры: удары палкой по жестянке.

Слезы продолжали катиться по щекам Дэвида. Он едва сдерживался, чтобы не разреветься во весь голос. Потом он разозлился на свою же слабость. «Я даже не смог убежать.»

Катсук повелевал птицами, людьми и всеми лесными духами. Здесь не было ни единого места, где можно было бы спрятаться. Все в лесу шпионило для безумного индейца. Его соплеменники знали это и потому боялись.

Сейчас же они держали у себя пленника, которого привел Катсук, отобрав у него одежду.

Дэвид учуял дым, запах варящегося мяса. Снаружи раздался взрыв смеха, но быстро и затих. Мальчик слышал, как шумит в деревьях ветер, как мимо ходят люди и обмениваются непонятными словами. Одеяло, в которое он закутался, пахло застарелым потом и было очень грубым. Слезы отчаяния продолжали течь из глаз мальчика. Звуки внешней активности постепенно замолкали, все чаще и чаще наступали периоды полной тишины. Что они там делают? Куда подевался Катсук? Дэвид услыхал направляющиеся к хижине шаги. Застонала открытая дверь. На пороге была Тсканай, неся в руках миску. В ее движениях была какая-то злобная решимость.

Когда дверь раскрылась пошире, и девушка зашла вовнутрь, дневной свет помог заметить на ее челюсти большой синяк. Тсканай закрыла дверь, села рядом с Дэвидом на раскладушку и протянула ему миску.

– Что это?

– Копченая форель. Очень вкусно. Попробуй.

Дэвид взял миску. Она была холодной и гладкой. Но мальчик продолжал глядеть на синяк. Свет из щели лег полосой на челюсти девушки. Было видно, что Тсканай чувствует себя неуютно и беспокойно.

– Все-таки он бил тебя? – спросил мальчик.

– Просто я упала. Ешь рыбу. – В ее голосе прозвучала злость.

Дэвид занялся форелью. Она была жесткая, с легким привкусом жира. Взяв в рот первый же кусочек, мальчик почувствовал, как от голода скрутило желудок. Дэвид не остановился, пока не съел всю рыбину, потом спросил:

– Где моя одежда?

– Кэлли стирает ее в большом доме. Закончит где-то через час. Чарли, Иш и другие мужчины ушли на охоту.

Дэвид слушал, что она говорит и дивился про себя: девушка говорила одно, пытаясь сказать что-то еще. Он перебил ее:

– Ему не нравилось, что ты называла его Чарли. Это потому он бил тебя?

– Катсук, – пробормотала она. – Тоже мне, шишка. – При этом она поглядела в сторону двери.

Дэвид съел вторую рыбу, облизал пальцы. Все это время девушка проявляла беспокойство, ерзая на раскладушке.

– Почему вы все так боитесь его? – спросил мальчик.

– Я ему покажу, – прошептала она.

– Что покажешь?

Не отвечая, Тсканай забрала миску и отшвырнула в сторону. Дэвид услыхал лишь, как та загрохотала по полу.

– Зачем ты так?

– Я хочу показать Катсуку! – Это имя прозвучало как ругательство.

Дэвид почувствовал, как вспыхнула, но тут же погасла в нем надежда. Что могла сделать Тсканай? Он сказал:

– Никто из вас не собирается мне помочь. Он сошел с ума, а вы все его боитесь.

– Он бешеный зверь, – сказала она. – Он хочет быть один. Он хочет смерти. Это безумие! А я хочу быть с кем-нибудь. Я хочу жизни! Вот это не сумасшествие. Никогда я не думала, что он станет твердолобым индейцем.

– Катсук не любит, когда его называют индейцем.

Она так замотала головой, что косички разлетелись в стороны.

– Он трахнутый, твой Катсук. – Тихим, горьким голосом.

Дэвид был шокирован. Он никогда не слышал, чтобы взрослые говорили настолько откровенно. Кое-кто из его приятелей пробовал ругаться, но все же не так, как эта девушка. А ей было, самое малое, лет двадцать.

– Что, я тебя шокировала, так? – спросила она. – Ты и вправду невинный. Хотя, ты знаешь, что это означает, иначе на тебя так бы не подействовало.

Дэвид сглотнул.

– Большое дело, – сказала Тсканай. – Придурошный индеец думает, будто у него есть невинный. Ну ладно, мы ему еще покажем!

Она поднялась, подошла к двери и закрыла ее.

Дэвид услыхал, как она возвращается к нему, шелест ее одежды.

– Что ты делаешь? – прошептал он.

Она ответила тем, что села рядом, нашла его левую руку и прижала к своей обнаженной груди.

От изумления Дэвид даже свистнул. Она была голая! Как только его глаза привыкли к темноте, он мог видеть ее всю, сидящую рядом.

– Мы поиграемся, – сказала она. – Мужчины и женщины часто играются в эту игру. Она очень веселая. – Она влезла рукой под его одеяло, пошарила там и нащупала его пенис. – О, у тебя уже есть волосы. Ты уже достаточно взрослый, чтобы играть в эту игру.

Дэвид попытался оттолкнуть ее руку.

– Не надо.

– Почему не надо?

Она поцеловала его в ухо.

– Потому что.

– Разве тебе не хочется избавиться от Чарли-Катсука?

– Хочется.

У нее была мягкая, возбуждающая кожа. В низу живота мальчик почувствовал странное ощущение: что-то поднялось и затвердело. Ему хотелось остановить девушку, но и прекращать этого не хотелось.

– Он хочет тебя невинного, – прошептала девушка. Дыхание ее участилось.

– А он меня отпустит? – тоже прошептал Дэвид. От девушки исходил какой-то странный, молочный запах, из-за чего кровь начала быстрее биться в жилах.

– Ты же слыхал, как он говорил. – Она взяла его руку и прижала к треугольнику волос между своими ногами. – Разве тебе не хорошо?

– Хорошо. Но откуда ты знаешь, что он меня…

– Он сам говорил, что ему нужна твоя невинность.

Немного перепуганный, но и возбужденный, Дэвид позволил ей уложить себя на раскладушку. Та затрещала и зашаталась. Теперь он делал все то, что она подсказывала, с желанием. Они покажут этому Катсуку! Придурошному, траханному Катсуку!

– Так, сюда… – шептала она. – Сюда! Аааах!.. – Потом: – А у тебя хорошая штучка. Ты и сам молодчина. Не так быстро… Сюда… правильно… вот так… ааааах!..

Осознание случившегося пришло к Дэвиду уже позднее. Тсканай вытирала его, потного, возбужденного, дрожащего, но в то же время успокоенного и довольного. Он думал: «Я сделал это!» Он чувствовал пульсирующую в себе жизнь. «Милая Тсканай!» Он даже расхрабрился и коснулся ее левой груди.

– Тебе понравилось, – сказала она. – Я же говорила, что это весело. – Она потрепала его за щеку. – Теперь ты уже мужчина, а не маленький Невинный, которого таскает за собой Катсук.

При воспоминании о Катсуке Дэвид почувствовал, как сжался желудок. Он прошептал:

– А как Катсук узнает?

– Узнает, – захихикала она.

– У него есть нож, – сказал Дэвид.

Она повернулась к нему лицом, положив ему руку на грудь.

– Ну и что?

Дэвид подумал об убитом туристе. Он оттолкнул руку Тсканай и сел на раскладушке.

– Ты же знаешь, что он сумасшедший.

Потом он подумал, а не рассказать ли девушке про убийство.

– Я с трудом могу дождаться, чтобы увидеть его лицо… – как-то апатично, даже со скукой сказала она.

Перебив ее, дверь заскрипела и распахнулась от удара.

В хижину вошел Катсук, его лицо против света оставалось в тени. Он нес охапку одежды Дэвида и его кроссовки. Когда солнечные лучи из дверного проема высветили две обнаженные фигуры на раскладушке, Катсук остановился.

Тсканай начала смеяться.

– Хей, Чарли-бэби. А у него уже нет невинности! Что ты на это?!

Катсук уставился на них, от шока у него перехватило у него перехватило дыхание. Его рука потянулась к рукояти ножа на поясе, он уже почти вытащил его из ножен. Почти. А потом в нем заговорила мудрость Ловца Душ, он прозрел ее женскую хитрость. Ей хотелось этого ножа! Ей хотелось смерти и того, чтобы смерть эта прикончила его. Ей хотелось отменить древний обряд. Ах, это женское хитроумие! Он бросил Дэвиду его одежду и сделал шаг вперед. Его лицо все так же оставалось в тени, и на нем ничего нельзя было прочесть.

– Ты собираешься прирезать нас, Чарли-бэби? – спросила Тсканай.

Дэвид сидел и не мог пошевелиться от страха. Он и сам предполагал, что дело закончится ножом. Это было бы логичным решением – правильным. У него заболела грудь. Его тело ожидало ножа, и сейчас даже собственная нагота не смущала его. Теперь уже не было никакой возможности уйти от удара.

– Неужели ты, Тсканай, считала, что такимобразом овладеешь моим духом? – спросил Катсук.

– Зато теперь он уже не твой невинный хокватик.

Но голос ее звучал озадаченно. Катсук не отреагировал так, как она рассчитывала. Она и сама точно не знала, на что рассчитывать, но уж явно не на его спокойствие. Он должен был тут все разнести вдребезги.

Катсук мельком глянул на перепуганного мальчишку. Невинный? Да разве мог секс повлиять на это? Нет! Понятие невинности заключалось в чем-то ином. Оно было связано с чувственностью и намерениями. Связано с тем, был ли в этом хоквате эгоизм. Был ли он нечувствителен к страданиям других. Способен ли он был на самопожертвование.

– Так ты уверена, что он потерял невинность? – спросил Катсук.

Тсканай села на раскладушке, потом поднялась на ноги, злобно дерзкая в своей наготе, насмехаясь ею над своим противником.

– Черт подери, конечно же уверена!

– А я – нет! – ответил индеец.

– Тебе нужны какие-то другие доказательства? – напирала она.

Медленно, очень медленно Дэвид спустил ноги с раскладушки. Он ощущал, что Катсук в этой хижине находится не весь, что мужчина прислушивается к голосам из другого мира. А вот Тсканай никак не могла увидеть этого. Или же Катсук послушается духов, или же вытащит нож полностью. Он мог ударить Тсканай, если та будет продолжать свои насмешки, но для этого вовсе не обязательно было пользоваться ножом.

– Катсук, не надо ее бить. Тсканай только пыталась мне помочь, – сказал Дэвид.

– Вот видишь, Тсканай, – заявил Катсук, – ты пыталась воспользоваться им против меня, а он просит, чтобы я тебе ничего не сделал. Да разве это не невинность?

– Да нет же! – заорала она. – Он уже потерял ее, будь ты проклят!

– Она не понимает, Катсук, – сказал Дэвид.

Удивительно мягким голосом Катсук ответил:

– Я знаю, Хокват. Одевайся. Кэлли все выстирала и высушила.

– Да нет у него невинности, говорю тебе! Нету! – шептала Тсканай.

– Он такой же Невинный, – перебил ее Катсук.

Дэвид взял одежду, которую Катсук бросил на раскладушку. Ну почему Тсканай не замолчит? Ведь это же были глупые слова. Он чувствовал, что его связь с Катсуком стала даже крепче. Тсканай не следовало помогать ему. Она попыталась вернуться к Катсуку, но не смогла встретить ту его часть, что жила в мире духов.

Девушка стояла, вся дрожа, сжав кулаки, ее лицо застыло. Все ее тело говорило о постигшей ее неудаче. Она была связана с чем-то, утраченным в этой хижине, и теперь ей нужно было нести знак этого всю оставшуюся жизнь, и она знала об этом.

– Вот теперь, Хокват, мы по-настоящему вместе. Возможно, мы даже братья. Только вот кто из нас Каин, а кто Авель?

Катсук повернулся и вышел, оставив дверь открытой.

Уже на поляне он остановился, задумавшись:

«Невинность не дается, чтобы ею пользовались.»

Он поглядел на свою правую руку, руку, которой он еще раньше ударил Тсканай.

«Не надо было бить ее. Это было ошибкой. Это во мне все еще оставалась частичка Чарлза Хобухета. Вот кто ее ударил! Это было так по-хокватски, ударить ее. А она тоже хотела поступить по-хокватски, но только лишь укрепила невинность избранной мною жертвы. Я – Катсук – могу смеяться над сделанным ею и лишь оценивать важность этого поступка для меня.»

А в хижине Тсканай все повторяла:

– Будь он проклят! Будь он проклят! Будь он проклят!

Она уже плакала.

Дэвид положил руку на ее ногу.

– Не надо плакать!

Она же закрыла лицо руками, рыдая еще громче.

Дэвид умолял:

– Пожалуйста, Тсканай, не плачь!

Она отшатнулась, убрала руки от лица.

– Меня зовут Мэри.

Продолжая плакать, она нашла свое платье и натянула на себя, не заботясь о том, чтобы поправить его и застегнуться. Она направилась к двери и, не обернувшись, сказала:

– Ты же слышал его. Одевайся!