Текст книги "Последний свидетель. История человека, пережившего три концлагеря и крупнейшее кораблекрушение Второй мировой"

– Мне просто нужно было тебя увидеть, – сказала она. – Я знаю, это опасно. Материнское сердце не обманешь. Но никто не знает, что я здесь. Гер привез меня минуту назад и скоро заберет, чтобы мне не пришлось ни у кого спрашивать дорогу.

Сначала Вим встревожился, но такая практичность заставила его улыбнуться. Мама все продумала. Он спокойно смотрел в лицо матери. Несмотря на все трудности военного времени, она оставалась обаятельной и ухоженной. Это румяна или просто подействовал свежий воздух деревни? Матери явно понравилось, как он выглядит, потому что она смотрела на него с довольной улыбкой.

Жена фермера приготовила на кухне чай и оставила мать и сына вдвоем. Гер появился через полчаса. За это время мать рассказала обо всей семье и сообщила последние новости. Жена фермера приготовила матери Вима большой кусок бекона и ветчины, чтобы она взяла с собой в Амстердам. Простившись с матерью, Вим понял, что забыл половину из того, что она рассказывала. Важнее всего было то, что мать, Джо и Йоп здоровы и благополучны. Вим был рад, что господин Адольф о нем тоже не забыл. Мясник часто заглядывал к матери – и никогда не приходил с пустыми руками. Матери Вима он говорил, что после войны Вим сможет начать все сначала.

Но когда кончится война? В последние недели на кухне обсуждали только продвижение союзников после успешной высадки в Нормандии. Ван Дьепен всегда приносил последние новости. Даже Вим не знал, где на ферме спрятан радиоприемник.

А тем временем немецкая армия и приспешники фашистов продолжали творить ужасные жестокости. Стало известно, почему убили доктора Витема. Немцы велели мэру Коману, члену НДС, сообщить имена и адреса известных жителей деревни. Коман назвал имя доктора, и трое солдат отправились к нему. Они позвонили в дверь, сказали, что один из них тяжело ранен. Когда Витем открыл дверь, они хладнокровно застрелили его прямо на глазах жены. Гер сказал, что с немцами был голландец, Воутер Моллис. Он даже вступил в СС. Вим слушал, не произнося ни слова. Вот ублюдки!

В ту ночь он никак не мог уснуть в своем ящике. Ему вспоминались фрагменты разговора. Все произошло совсем рядом с домом, где он укрывался совсем недавно. Война подходила все ближе.

Через неделю он испугался не на шутку. Преимуществом его убежища была прохлада, а в тот день на улице было очень жарко. Ночью он накрылся тонким одеялом и быстро заснул, но среди ночи его разбудили шаги возле убежища. Вим мгновенно проснулся и затаил дыхание. Шаги приближались. Он инстинктивно потянулся за палкой, которую всегда держал под рукой, чтобы отпугивать мелких грызунов. Но это был не зверь. Виму стало страшно. Тихо отворилась дверь, и Вим услышал знакомый голос.

– Вим, это я, Кор.

– Кор?

– Да, успокойся… Я войду… В деревне облава.

Вим подвинулся, чтобы приятель поместился рядом.

– Старик разбудил меня и вытолкал через заднюю дверь, – сказал Кор. – Он отправил меня к тебе. Полиция обшаривала дом за домом. Они вот-вот могут появиться. Я еле успел сбежать.

На следующее утро они не осмеливались выйти наверх, боясь, что кто-нибудь может их поджидать. Прошло несколько часов с рассвета, когда кто-то постучал в их дверь палкой.

– Эй, кроты, есть не хотите?

Ван Дьепен громко расхохотался. Парни на четвереньках выбрались из своего убежища и уселись рядом с фермером в сухой канаве. Они щурились от яркого света. Перед ними стояла корзинка с бутербродами с сыром и кувшин молока.

– Эти твари прочесали половину деревни прошлой ночью, – ворчал Ван Дьепен. – Они забрали четверых. Теперь, ребята, нам нужно быть еще более осторожными.

9
Неверное решение

Баарсдорпермер, июль 1944 года, – Амстердам,

август 1944 года

После облавы солдаты и полицейские не заглядывали в Баарсдорпермер. Казалось, мир и покой вернулись. Лето было благосклонно к фермерам. Теплые, солнечные дни чередовались с сильными грозами. Канава лишь однажды заполнилась водой, и Виму пришлось приложить сноровку, чтобы не замочить ног, забираясь в свое убежище. Сквозь вентиляцию влажность почти не проникала, а высокий порог не позволял воде затечь в ящик. Через несколько дней канава снова просохла.

Кор и Вим часто разговаривали о том, что будут делать, когда война закончится. Кор хотел открыть собственную пекарню. А Вим сказал, что после освобождения вернется в лавку Адольфса, начнет все сначала и, возможно, даже сможет открыть свою мясную лавку. Но союзникам лучше поторопиться. Ван Дьепен сказал, что во Франции немцы ожесточенно сопротивляются – этого никто не ожидал, даже сами союзники. А им нужно запастись терпением.

В начале августа работы на земле почти не было. Для уборки урожая было еще слишком рано. Чаще всего парни ворошили сено, разбрасывали навоз и чистили просохшие канавы. Как-то днем, когда работа была закончена, они разговорились с Кесом Босом с соседней фермы. Кесу было около тридцати пяти лет, он носил очки в металлической оправе и имел огромные, оттопыренные уши. По его хилому виду трудно было сказать, что он хорошо работает, но это была лишь иллюзия. Жилистый Кес набирал на вилы столько же навоза, сколько Кор и Вим вдвоем. Они разговорились с соседями перед домом и не обращали внимания на то, что происходит вокруг.

Первым их услышал Кес. Он поднял глаза и прошипел парням:

– Полицейские! Я узнаю звук их мотоциклов. Двое!

Головой он указал на ферму отца, а потом на дорогу за полем, где они работали.

– Они уже заметили нас и разделились. Вам нужно бежать!

Полицейские пытались поймать их. Один заходил спереди и следил за входом в дом Ван Дьепена. Другой блокировал им отступление, медленно приближаясь к ним по дороге с дальней стороны поля. Единственный путь – по задворкам фермы Ван Дьепена. Кор и Вим бросили вилы в канаву и изо всех сил понеслись по полю к дому. Они слышали, как приближаются мотоциклы.

Первым до амбара добежал Кор. Он распахнул дверь и забрался на сеновал. Вим захлопнул за собой дверь и уставился на гору сена и соломы. Он протиснулся между тюков и нашел место, где прятался в первые ночи. Он сдвинул тюки за собой и оказался в своеобразной пещере. Он осторожно уселся на тюк. Задняя стена амбара была совсем близко. Пытаясь успокоиться, он подумал, где Кес. Наверное, он тоже побежал по задворкам. В амбаре его точно не было.

Глаза стали постепенно привыкать к полумраку, но времени не хватило. Дверь амбара резко распахнулась. Темноту прорезал солнечный луч. Вим видел контуры фигур полицейских. Эти парни времени даром не теряли.

– Мы видели вас! Выходите! – орали они.

«Хрен вам! – подумал Вим. – Вам меня здесь никогда не найти!»

Он зажал нос пальцами, чтобы случайно не чихнуть. Полицейские вошли в амбар и принялись тыкать палками в сено, но никого не нашли.

– Если не выйдете, мы будем стрелять и сожжем здесь все!

Молчание. Вим не мог представить, что они действительно будут стрелять в соотечественников, но внезапно раздался оглушительный выстрел. Он посмотрел в щель между тюками и увидел, что высокий полицейский держит в руке пистолет. Он стрелял в воздух, но Кору этого хватило.

– Не стреляйте! Не стреляйте! Я выхожу!

– Где двое других? – спросил тот, что пониже.

– Я не знаю, – прохрипел Кор. – Я бежал первым и не видел других. Может быть, они убежали в поле.

Полицейские переглянулись. Вим не знал, что делать. Бросить друга? А что, если эти предатели начнут обыскивать фермы? Или сожгут дом Ван Дьепена? Может быть, все и не так уж плохо. В худшем случае его отправят назад, в Брунсвик. Но он вспомнил рассказы Джо о жестокости полиции. В конце концов, дело не только в Коре.

Он поднялся и стал пробираться между тюками соломы. Полицейские уже вели Кора к двери. Услышав шорох, они остановились и обернулись. К их изумлению, Вим, подняв руки, шел к ним. И он сразу же понял, что поступил неправильно.

Кора и Вима посадили на полицейские мотоциклы, стоявшие возле фермы. Руки их привязали к хромированным багажникам так, чтобы они могли держаться на ходу. Полицейские повесили автоматы на плечи так, чтобы они висели на груди. Как только они завели моторы, из дома выскочил пылающий гневом Ван Дьепен.

– Эй! Отпустите моих парней! – крикнул он.

– Твоих парней? Твоих парней? Они укрываются здесь незаконно. Мы отвезем их в участок и допросим!

– Но они нужны мне на ферме, – настаивал Ван Дьепен. – Я нанял их и плачу за работу.

– Если не заткнешься, мы тебя тоже арестуем. Укрывать людей незаконно, и это может дорого тебе обойтись.

Поняв, что игра становится опасной, Ван Дьепен умолк. Полицейские не стали дожидаться и тронулись с места. Через минуту ферма Ван Дьепена скрылась из виду.

Они ехали на юг, к Хорну. Через четверть часа они остановились возле полицейского участка прямо в центре города. Было очень жарко, солнце нещадно палило голову Вима. Веревки на руках ослабили. Ему велели стоять рядом с мотоциклом.

Вим стоял спиной к центральной площади, а полицейский отправился искать ключи от камер. Пот тек по лбу Вима – он уже не понимал, от жары или от страха. Величественные дома центральной площади подавляли его.

Другой полицейский возился с веревкой, связывавшей Кора, и на Вима внимания не обращал. Он легко мог сбежать. Сбросить деревянные башмаки и кинуться бежать. Но он не осмеливался – он не представлял, что его ждет. Ему все еще казалось, что его просто отправят назад в Брунсвик, и он не хотел рисковать. Он отлично понимал, что полицейские могут попросту застрелить его в спину.

Через десять минут Вим сидел в холодной камере. Когда его запирали, он спросил про Кора, но ему не ответили. Захлопывая железную дверь, полицейский сказал лишь, что его отправят в Амстердам. Лязгнул замок. Добыча доставлена, можно отправляться за новой.

После беспокойной ночи на жестких нарах под колючим одеялом Вим проснулся очень рано. Все тело его окостенело. В камере было темно, и ему на мгновение показалось, что он спокойно лежит в своем деревянном ящике и еще не рассвело. Но тут зазвенели ключи, и дверь распахнулась. Полицейский принес ему тарелку с несколькими бутербродами. Вел он себя спокойно, но когда Вим спросил, что его ждет, тот промолчал. Вим подумал, что они и сами не знают. Наверное, им нужно связаться с немецкими властями и трамвайной компанией, где он работал. Разыскивают ли его там? Удалось ли Клаасу сбежать? И где Кор?

Днем в его камеру вошли двое полицейских средних лет.

– Поедешь с нами в Амстердам, сынок, – сказал тот что повыше, плохо выбритый, лохматый, с глубоко посаженными водянистыми глазами.

Без лишних церемоний полицейские подхватили его под руки и поволокли из здания. По дороге к вокзалу Вим видел выражение горечи и беспомощности в глазах соотечественников, ставших свидетелями этой сцены. Полицейские не обращали на них внимания. Не сбавляя шага, они вышли на платформу. Поезд уже стоял. В Амстердаме они сели на трамвай, но не на тот, что так часто подвозил его на Остерпаркстраат, а на южный. Эти улицы и кварталы были Виму почти незнакомы.

Вим начал тревожиться. Все, что он знал, осталось позади, а впереди ждала неизвестность. Достаточно было посмотреть на лица полицейских, чтобы понять, что ничего хорошего его не ждет. Они даже не смотрели на него, а когда он попытался что-то спросить, на него рявкнули:

– Заткнись!

Они переехали канал, и у Вима перехватило дыхание. Он точно знал, где они сейчас, – Северный Амстел-канал, впадающий в реку Амстел. Он так часто плавал здесь на своей лодке. Он начал догадываться, куда его везут. С начала оккупации улица Ойтерпестраат пользовалась зловещей репутацией. Здесь располагалось гестапо и центральный участок полиции.

Ойтерпестраат. Это название произносили только шепотом, когда люди рассказывали друг другу об исчезнувших родственниках, соседях и коллегах. Один из друзей Гера пробыл там две недели и вышел совершенно неузнаваемым. Когда-то здесь находилась школа для девочек, теперь же тут мучили, терзали и убивали людей. Множество борцов Сопротивления нашли здесь свою смерть, а многих мучили так, что они теряли рассудок. После историй, рассказанных Гером, Вим несколько ночей не мог заснуть.

– Пошевеливайся! – рявкнул полицейский, когда они сошли на остановке.

Пассажиры не осмеливались смотреть, как его выталкивают из трамвая. Вим чуть не упал. Они миновали пост охраны и подошли к входу. Вверху развевался черный флаг с зигзагами молний. Когда документы были оформлены, голландец в форме немецкой службы безопасности (СД) повел его в здание. Повсюду Вим видел людей в форме СД и СС, говоривших по-немецки. Он иногда видел таких на Каттенбурге, но никогда еще их не было так много. Они прошли по длинному коридору, голландец открыл дверь камеры, втолкнул Вима туда и запер дверь. Вим во второй раз за два дня оказался в тюрьме.

На нарах сидел мужчина лет сорока. Он сказал, что его зовут Фредерик и он из Утрехта.

– Зови меня Фред. – Он пожал руку Вима и сделал приглашающий жест: – Садись, парень.

Лицо у Фреда распухло, под глазом налился большой синяк. Весь он был покрыт кровью, синяками и ссадинами.

– Они обрабатывали меня два часа, – сказал Фред, – но я ничего не сказал.

– Что ты сделал? – спросил Вим.

– Тебе лучше не знать, чтобы этого из тебя не выбили. Этот Аус дер Фюнтен хуже всех. Чертов фриц! Товарищи предупреждали меня о нем. Настоящий садист, да еще и эсэсовец. Узнаешь, каковы немцы. А они еще называют себя высшей расой. Этому типу нравится смотреть, как другие мучаются. Грязную работу он оставляет подчиненным, руки пачкать не хочет.

– Я всего лишь сбежал из Германии, – сказал Вим. – Меня отправили туда на работу. Я же ничего больше не сделал…

– Им нет дела… Они захотят узнать, как ты сбежал, кто тебе помогал, кто укрывал, где ты брал еду. Они будут мучить тебя, пока ты не скажешь даже то, чего не знаешь.

Той ночью Вим не мог заснуть. Слова Фреда крутились у него в голове: «Чего не знаешь, того из тебя не выбить!»

На следующее утро дверь камеры с лязгом распахнулась.

– Алозерий! Выходи! – рявкнул надзиратель с дубинкой.

Было около семи утра, и за окном уже светило солнце. Фред спал – или притворялся.

Вим вышел. Надзиратель повел его по лестницам, несколько раз они свернули налево, потом направо. От надзирателя сильно пахло спиртным, и Вима замутило. Когда тот втолкнул его в кабинет и вышел, Вим почти обрадовался.

Голые стены. На столе в углу поблескивали непонятные железные предметы. Стол с черным бакелитовым телефоном. За столом сидел эсэсовец.

– Вильгельмус Йоханнес Алозерий? – спросил он на удивление высоким голосом.

– Да, господин. Это я.

Виму никак не удавалось взять себя в руки. Он обливался потом, голос его дрожал. Зазвонил телефон. Эсэсовец какое-то время молча смотрел на него, потом снял трубку. Двадцать секунд он слушал, потом бросил трубку. Он поднялся, открыл дверь и вызвал надзирателя:

– Sofort abführen! Убрать его, немедленно!

Слово sofort было Виму знакомо. Он и опомниться не успел, как снова оказался в камере. Вим изумленно огляделся. Фреда не было. Вима продержали там еще две ночи. Каждую минуту он ждал, что его вызовут и потащат на пытку. Мысли эти были мучительны сами по себе. В конце концов, он уже надеялся, что его замучают быстро, но надзиратели лишь приносили ему еду и воду. Его так и не вызвали, и Фреда он больше не видел.

На третий день рано утром охранник вошел в его камеру. Вим испугался, но не подал виду.

– Через полчаса тебя увезут. Собирайся!

Вим не понял, что ему собирать. Все его вещи забрали еще в Хорне. Ему оставалось лишь ждать. Полчаса тянулись, словно полдня. Что с ним сделают? Его снова будут допрашивать? В другом месте? Или что еще хуже? Вим попытался собраться с мыслями.

Шаги в коридоре стали громче. Два офицера СД открыли камеру и, не говоря ни слова, повели его из здания. На улице Вим всей грудью вдохнул свежий летний воздух, но времени, чтобы отдышаться, ему не дали. Через пять минут он снова сидел в трамвае, который шел на север, в центр города.

Когда они проехали Маурицкаде, он понял, куда его везут: центр для задержанных на Ветерингсшанс. Он знал этот дом, но никогда не был внутри – просто часто проезжал мимо, развозя заказы клиентам мясника. Здесь его передали другому человеку из СД, а тот привел его в комнату с грязными белеными стенами. Одна стена была покрыта красно-коричневыми потеками. За столом сидели трое из СД. Они спросили его имя и адрес. Вим честно все ответил. Тот, что сидел посередине (судя по нашивкам, он был старшим), сказал:

– А теперь мы сделаем твой портрет…

От того, как двое других хохотнули, холодок пробежал по спине Вима. Его поставили в тридцати сантиметрах от грязной стены, лицом к ней. Офицер ударил его ремнем по спине. Вим дернулся вперед, и голова его ударилась по стене. Удар был таким сильным, что он упал на колени. Все трое расхохотались, а он потерял сознание.

Камера была битком набита людьми. Вонь стояла такая, что он чуть не задохнулся. Духота коридоров в сравнении с камерой могла показаться морским бризом. Пять пар глаз смотрели на него. Вим пробормотал свое имя и сел прямо на пол в углу, где было свободное место. Камера была рассчитана на одного, максимум на двоих. У бетонной стены стояли деревянные нары, на полу валялась пара матрасов. В углу, справа от себя, он увидел железное ведро, туалет. Вонь от ведра смешивалась с запахом давно не мытых тел.

Вим дрожал. Он поднес руки к лицу и ощупал нос. Нос был покрыт кровью и жутко болел. Коснувшись лба, он вздрогнул. Все тело пронзила боль. На лбу он нащупал огромную шишку, налитую кровью. Верхняя губа была разбита, но зубы вроде бы уцелели. Сосед протянул ему миску с водой.

– Ополосни лицо. Хуже уже не станет.

Судя по чувству юмора, он был из Амстердама.

Настоящая боль пришла на следующий день. У Вима страшно болела голова. Все синяки и ссадины распухли и болели еще сильнее. Прошлой ночью он спал на бетонном полу. Хотя стояло лето, в камере было холодно и сыро. На паре тонких матрасов ему досталось не больше сорока сантиметров, и он скатился с них, даже не заметив. Его ели блохи, и он постоянно чесался. Вкуса еды он даже не почувствовал. Немного картошки и овощей, размятых в кашу, на металлической тарелке. Никакого мяса. Однажды охранник принес каждому по белому бумажному пакету с красным крестом. Там лежал помидор и немного сахара.

Заключенных периодически вызывали из камеры и после допроса возвращали дрожащих, с разбитыми головами. Через три или четыре дня Вим стал настолько грязным, что променял бы всю еду, лишь бы помыться. Голова напоминала перезрелую дыню.

Каждый день их на полчаса выводили на прогулку. Все двери распахивались одновременно, и их с громкими криками выгоняли в клетку на дворе. Эта клетка делилась на отделения, чтобы на открытом воздухе не оказалось слишком много заключенных. Повсюду были решетки – отсюда не убежишь.

Как-то днем в их крыло пришли восемь охранников. Дверь камеры напротив открылась, заключенных выволокли. Через пять минут все повторилось с камерой, расположенной по диагонали от камеры Вима. Шли часы. Вим гадал, в каком состоянии те вернутся. На следующее утро оказалось, что камеры все еще пусты. Кровь застыла у него в жилах. Его очередь вот-вот наступит.

Утром по лестницам выводили заключенных с верхнего этажа. Охранники громко орали и ругались. Когда заключенные проходили мимо его камеры, Вим всматривался в их лица. Похоже, их портреты тоже остались на той стене, но это были не те люди, которых увели днем раньше. Вим вспомнил историю, которую рассказывала Джо: про заключенных, которых вывели из камер и расстреляли.

На следующей неделе увели еще две группы заключенных. Никто так и не вернулся. Каждый раз Вим замирал на полу, надеясь, что охранники пройдут мимо. И два раза так и случалось. Мысль о том, что из-за пьяного немца, утонувшего в канале, могут расстрелять целую камеру, сводила Вима с ума. За две недели, проведенные здесь, он уже был на грани безумия. Он не мог представить, что есть место хуже, чем этот рассадник блох и вшей посреди Амстердама.

10
Пересыльный лагерь Амерсфорт

Амстердам, август 1944 года, –

Амерсфорт, Нидерланды, сентябрь 1944 года

Лето медленно, но уверенно близилось к концу – как и время Вима в центре задержания и мучительная неопределенность. 28 августа 1944 года охранник вытащил Вима из камеры и сообщил, что его переводят в концлагерь Амерсфорт. Вим спросил, что это значит, и ему сказали, что это трудовой лагерь. Вим не смог сдержать вздоха облегчения. В Брунсвике тоже приходилось работать – и он был не против. Кроме того, Амерсфорт недалеко от дома, километров пятьдесят, не больше. Может быть, мать и сестра смогут его навещать.

Тем же утром он покинул Амстердам на поезде. С обеих сторон сидели охранники. На этот раз ему даже руки связывать не стали. Но кобуры на ремнях охранников душили любую мысль о побеге в зародыше.

С вокзала его повели в лагерь. На улицах было многолюдно, но никто не обращал на него никакого внимания. Люди привыкли, что охранники постоянно ведут кого-то в лагерь.

Они шли дальше. Через четверть часа домов стало меньше, начались поля и леса. Справа и слева Вим видел красивые особняки, расположенные на опушке леса. Он чувствовал запах хвои, наслаждался солнцем.

Возле большого бука охранники свернули налево и вскоре остановились перед шлагбаумом, где навытяжку стоял солдат. Они поздоровались, солдат изучил документы и поднял шлагбаум. Узкая песчаная дорожка вела дальше в лес. Вим подумал, что они вошли в лагерь, но пришлось идти еще минут десять.

И вот перед ними появился лагерь. Они вошли в ворота. Первое, что бросилось Виму в глаза, это обилие колючей проволоки. Бараки были выкрашены в черный цвет. Он насчитал восемь. На окнах висели занавески. К своему удивлению, Вим даже горшки с цветами на подоконниках увидел. Повсюду он видел охранников в черной форме и инстинктивно съежился, втянув голову в плечи, чтобы стать незаметным.

Через двадцать метров охранники поволокли его вправо. Они прошли вдоль длинного здания и вошли в деревянную дверь. Эсэсовец взял у них документы, и они ушли, не сказал Виму ни слова. Эсэсовец какое-то время его рассматривал – тоже молча. «Может, здесь и ничего», – подумал Вим, но разумно держал язык за зубами.

Из-за стола, стоявшего в тени у задней стены, поднялся пожилой мужчина с бритой головой. Одет он был в старую форму голландской армии. Шаркая ногами, он подошел к Виму и дружески пробормотал:

– Добро пожаловать в рай!

С этим словами он вручил Виму стопку одежды и мешок с позвякивающими предметами. На стопке стояли старые деревянные башмаки, а в них лежали полоски ткани с номерами.

– Твое барахло, – сказал он. – Иди дальше, снимай одежду и надевай это. Номера пришьешь слева на грудь и на бедро. Тебе помогут. Удачи.

Сзади раздался громкий окрик:

– Häftling, mitkommen!

Вим уже достаточно хорошо знал немецкий, чтобы понять, что теперь его называют «заключенным» и что ему следует идти. Он развернулся и пошел за поджидавшим его эсэсовцем. И вот тут-то он увидел настоящий концлагерь, такой же огромный, как и эсэсовский, откуда он пришел. Над деревянными воротами высилась огромная каменная арка. У ворот стоял охранник. Одну створку открыли, он вошел и следом за эсэсовцем пошел к ближайшему бараку. Там за столом сидел другой заключенный. Тот знаком дал Виму понять, что он должен раздеться до белья и сесть на стул в углу. Через пять минут Вим был абсолютно лыс – светлые кудри остались в прошлом.

– Ты кишишь паразитами, парень, – сказал цирюльник. – Вши и другие насекомые. Мы тебя быстро от них избавим.

Теперь пришлось снять и белье. Вим встал под душ. Холодная вода освежила не только тело, но и разум. Ему выдали тряпку, которая служила полотенцем. Вим развязал выданный на входе мешок и разложил содержимое на бетонном полу. Когда Вим немного обсох, он натянул лагерную одежду. Белье было довольно чистым, но на штанах он заметил пятна крови прежнего владельца, а на армейской куртке виднелись темные масляные пятна. Штаны оказались слишком большими, а куртка маловата. Все походило на старую немецкую форму. Подошла только шапка.

– Что не подошло, можно поменять, – сказал наблюдавший за ним со стороны цирюльник.

Вим расстелил мокрое полотенце на полу и стал по одному доставать вещи из мешка: два тонких одеяла, оловянная миска с чашкой и ложкой, кусок мыла. Одеяла он перебросил через плечо, а все остальное завязал в полотенце. Осталась пара носков, старые деревянные башмаки и две полоски с цифрами. Присмотревшись, он разглядел на них число 6178.

Сзади снова появился охранник, и Вим пошел за ним. Он надел носки и башмаки и пошагал по большому пыльному двору к деревянному бараку, на котором мелом было написано «БЛОК III».

Внутри охранник сдал Вима другому заключенному, который назвался Blockälteste. Вим не понял, что это означает, но вскоре понял, что этот человек обладает в лагере определенной властью.

– Пошли, – велел тот. Они прошли между нарами. – Справа – твоя Stube, место 3С.

Заключенный указал на трехъярусные нары справа от прохода.

– Твоя средняя, а это твой шкафчик. – Он указал на шесть шкафчиков между нарами. – Шагай и жди, когда Stubenälteste закончит свою работу. Он покажет тебе остальное.

Вим огляделся. По обе стороны от прохода высились деревянные нары, но с другой стороны они были двухъярусными, потому что потолок там был ниже. В центре на двадцать метров тянулись столы со скамьями. Запах в бараке был не очень, но в сравнении с камерой на Ветерингшанс совсем неплох.

Прошло полчаса, а ни Stubenälteste, ни другие заключенные не появились. Виму захотелось в туалет. Он поднялся на цыпочки, посмотрел вдоль прохода и увидел то же самое, что и вокруг себя. Никакого туалета. Но природа брала свое, и он оглянулся назад. В середине барака он нашел дверь, за которой находились два туалета.

Как только он вернулся, раздался шум от массы людей. Через окно он видел, как сотня заключенных выстраиваются во дворе аккуратными рядами по пять человек. Шапки они держали в правой руке, руки по швам. У всех были выбриты головы, одежда не подходила никому. На всех была старая, поношенная форма голландской армии, национальной почты и разных логистических компаний. Никто не думал об единообразии. Одежда была порванной, грязной, куртки подвязаны проволокой и веревками, на штанах прорехи.

– Mützen auf! – раздалась команда.

Единым движением сто человек одновременно надели шапки. Через десять секунд прозвучала другая команда:

– Mützen ab!

Также слаженно заключенные прижали шапки к правому бедру. Вим попытался разглядеть, кто отдавал команды.

Неожиданно сзади раздался голос:

– Коталла!

Вим вздрогнул и повернулся. Меньше чем в метре от него стоял высокий мужчина с почти девичьим лицом. Испуг Вима насмешил Stubenälteste.

– Хотел увидеть, кто отдает команды? – спросил он. – Обершарфюрер СС Йозеф Коталла. Сегодня его смена. Держись от него подальше – с ним лучше дела не иметь.

Вим посмотрел туда, куда Stubenälteste указывал пальцем. Перед заключенными стоял небольшой человек в эсэсовской форме. Фуражка ему была явно велика. Он отдавал команды заключенным, которые только что вернулись с работы.

– Augen links!

Заключенные, как дрессированные цирковые животные, одновременно повернули головы налево.

– Augen rechts!

Головы повернулись направо.

– Какой идиот! – сказал Вим.

Stubenälteste сердито посмотрел на него.

– Если хочешь здесь выжить, никогда такого не говори. В лучшем случае можешь подумать.

– Wegtreten! Marsch! Marsch! (Разойдись! Марш! Марш!), – скомандовал Коталла.

Заключенные рассыпались по двору и направились к своим баракам. Вим рассматривал их, надеясь увидеть Кора, но так и не увидел, даже когда бараки медленно заполнились людьми.

В лагере содержали самых разных узников. Тех, кто, как Вим, сбежал с работы, а еще контрабандистов, мелких жуликов, евреев и политзаключенных – всего несколько тысяч человек. Женщин Вим не увидел. Он уже усвоил самый важный урок: если не хочешь нарваться на неприятности, главное – не высовываться. Нужно смешаться с толпой. На перекличке он старался держаться в центре группы, чтобы взгляды охранников (и их дубинки) падали на других. Он научился чувствовать все, что происходило вокруг, и словно обрел глаза на затылке.

Он узнал, что среди заключенных существует собственная иерархия. Во главе стоял Lagerälteste, главный заключенный лагеря. Узники спали в бараках – блоках. В каждом блоке был свой Blockälteste. Блоки делились на две части – Stuben, и в каждой был свой Stubendienst. Многие заключенные провели здесь уже несколько лет и успели подняться по иерархической лестнице. Чем выше был ранг, тем больше привилегий имел заключенный.

Все дни в лагере походили один на другой. Утром, в половине седьмого, раздавался первый сигнал. У Вима был час, чтобы умыться и одеться. За бараками находилось отдельное здание – Abort. Там над длинным цинковым желобом располагались краны. Там же находились туалеты, разделенные тонкими перегородками без дверей – все оставались на виду. Нужно было аккуратно застелить постель, туго скатать одеяла и соломенные матрасы, прежде чем прозвучит второй сигнал. Обычно это происходило около восьми утра.

Затем происходила поверка. Поскольку заключенных ждала работа, поверка много времени не занимала. Blockälteste выстраивал заключенных в ряды. Те, кто стоял впереди, выкрикивали номера своих рядов на немецком: Eins, Zwei, Drei, Vier и т. д. После поверки раздавалась команда: «Abmarschieren!», и заключенные отправлялись на работу.

Вим попал в команду Состерберг. Каждый день они отправлялись на аэродром в одноименном городе. После поверки команда шла по длинной лесной дороге, выходила за ворота и направлялась к трамвайной остановке. Рядом с Вимом шагал парень, который спал на нижних нарах, прямо под ним. Звали его Дрес, и он попал в лагерь из Дрибергена, города, расположенного неподалеку от Амерсфорта. Каждое утро невеста бросала ему пакет с бутербродами, который он прятал под курткой. Виму тоже частенько перепадал кусочек хлеба.

Заключенные сходили с трамвая в Состерберге и шли на военную базу, Fliegerhorst, где начиналась настоящая работа: заключенные закапывали воронки и убирали неразорвавшиеся бомбы. Работать лопатой целый день было нелегко – ущерб от бомб союзников был велик. Кроме того, работа была чрезвычайно опасной. Вим орудовал лопатой предельно осторожно – особенно когда капо, мастер или, того хуже, эсэсовец-охранник не смотрели в его сторону. А заметив их взгляды, Вим начинал работать с чуть большим энтузиазмом. Эсэсовцы хитроумно переложили свою опасную работу на заключенных. Когда работы проходили за территорией лагеря, за порядком следили капо и многочисленные мастера, которых легко было узнать по повязкам на рукаве. За ними следили молодые эсэсовцы – настоящие фанатики, за которыми присматривали старшие офицеры, способные вывести этих голодных волков из равновесия. Так что заключенные находились под постоянным контролем.