Текст книги "Возвращение в Сокольники"

– Ну ты, Владька, артист. Смешал человека с дерьмом и идешь с ним же чокнуться!

– А сам-то как? Пошурупь, как говорится, колесиками. Трезво надо смотреть на вещи, Борисыч, дорогой ты мой. А вот то, что я тебе уже сказал – там, на скверике, – могу только повторить. Слово в слово: не суетись. Знаешь анекдот?

– Если про султана и его гарем, то знаю.

– Ну вот. Чего добавлять?

– Насчет «Центуриона», – мягко подсказал Турецкий.

– Ты чего, в самом деле спятил? Я о чем говорил?

– Ты? – удивился Турецкий. – Про родственников. А я – про другое. Про фирмы разные, вроде «Велды». Про «Стрельцов». Про дружбанов из измайловской братвы.

– Ну раз ты такой умный и настырный, сходи в ГУБОП. Может, там что-нибудь еще осталось. Хотя и не уверен. По-моему, сама акция с этой конторой была в немалой степени связана и с твоей проблемой…

– Ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу сказать, Борисыч, – перебил Влад. – Каждый волен по-своему относиться к «региональщикам». Одни считают, что парни окончательно скурвились и срослись с оргпреступностью, другим не нравится, что у них слишком подробное досье кое на кого, третьим… Словом, причин для разгона – великое множество, а подоплека может быть одна: заткнуть рты. Но я тебе сейчас даже и этого не говорил.

– А я, – улыбнулся Турецкий, – как раз именно это и хотел от тебя услышать.

– Подумай, Борисыч… – как-то уже рассеянно сказал Богаткин. – Я бы на твоем месте сто раз подумал… Слушай, – сменил он тему, – а ты там, – он кивнул наверх, – Федорова не видел? Юрия Александровича?

– А на фиг он тебе? Ты же Грязнова поздравлять приехал!

– Да Вячеслав – больше повод. Хотя и приятный! – Он захохотал. – Ну так ты не ответил?

– Даже разговаривал с Юрой. А что?

– А вы с ним… так, да?

Турецкий пожал плечами.

– Он был как? Еще способен? Адекватен?

– По-моему, абсолютно нормальный. Да ты не шибко волнуйся, он пить умеет, я знаю.

Дальше они поднимались молча.

Богаткина встретили криками. Больше всех, казалось, радовался Грязнов. Выскочил из-за своего «председательского» стола, схватил глиняную кружку, опрокинул туда полбутылки водки и кинулся к новому гостю с криком: «Штрафилку! Штрафилку!» И все стали дружно хлопать в ладоши, призывая, видимо, глотать ритмично.

Увидел Турецкий, как почти по-братски обнялись генералы – МВД и ФСБ, – и стало ему тошно. Ну ладно – Славка! Он в эйфории, у него сейчас любой гость – любезный друг. А Богаткин?…

«А сам ты, Турецкий? – из „ниоткуда“ возник вопрос. – Ты-то зачем участвуешь в этом дурном спектакле?…»

Увидел Меркулова – тот стоял в непосредственной близости от Славки, между двумя милицейскими генерал-полковниками – ну понятно, своя компания. Костя глазами показал Турецкому на балконную дверь, за которой недавно Александр разговаривал с Федоровым. Интимный уголок. Зовет, что ли?

Пока протиснулся через толпу гостей, уже не стоящих за столиками, а свободно составивших свои кружки, Костя успел выйти на свежий воздух. Начинало темнеть, но яркий свет из комнаты заливал неширокий балкон. И в этом освещении лицо Меркулова показалось Турецкому каким-то неестественно серым.

– Ты себя плохо чувствуешь? – спросил Александр, просто чтоб не молчать. Говорить-то вроде больше и не о чем.

– Нехорошо получилось, – негромко заговорил Меркулов о своем. – Тебе одно сказал, Вячеславу – другое. Домой позвонил – третье. А сам… даже и не знаю, чего сказать.

– Так и не говори, – неожиданно для себя хмыкнул Турецкий. Ему показалось странным, что Костю вдруг потянуло на исповедь, что ли. А зачем? И главное – перед кем? Все-таки никак не мог он отмахнуться от сказанного Федоровым.

Меркулов резко – слишком резко, отметил Турецкий, – обернулся к нему и посмотрел с недоумением.

– У тебя скверное настроение?

– А хорошему ему быть не с чего, – почти отрезал Турецкий.

Костя вопросительно уставился на него, но он промолчал.

– Ну смотри, как знаешь… – задумчиво проговорил Меркулов, отворачиваясь и, как недавно сам Турецкий, свешиваясь с балкона. Помахал кому-то рукой. Видно, прощаясь. Некоторые из ранних гостей, похоже, начали расходиться.

– А что это за женщины у Вячеслава? – неожиданно спросил Костя.

Турецкий чуть не поперхнулся. Спроси об этом кто-нибудь другой, да хоть и тот же Юрка Федоров, тот же Богаткин, было бы понятно. Но – Меркулов?!

– Давно тебя волнует этот вопрос? – не удержался от легкой издевочки Турецкий.

– Да нет, – не принял тона Меркулов. – Я смотрю, две-три очень даже привлекательные.

– Две-три – это его сотрудницы, остальные прибыли вместе с гостями, похожи на генеральских жен. Похожи… Может, и в самом деле.

– Да… – вздохнул Меркулов, глядя вниз. – А у меня снова проблемы.

Турецкий не ответил. Костя искоса взглянул на него. Отвернулся, не встретив интереса.

– Поеду, наверное, – сказал неуверенно. – Просто ума не приложу, что делать… И что за характер такой! Тот ей не нравится, этот… Взрослая девка, давно пора детей иметь… Внуков хочу, Саня… Так нет! Ох эти разборчивые невесты… Вот твоя подрастет, еще накушаешься…

«Сказал: поеду, а сам не уезжает… – подумал Турецкий. И опять вспомнил Федорова. – Неужели и тут Юрка прав?»

– А ты прикажи! – сказал вдруг, остро чувствуя, что не надо было этого делать, но – понесло… как вот недавно… – Вызови кого надо, аппарат у нас большой, старики далеко не все, а стать зятем «патриарха»? – Турецкий нарочно сказал это слово, зная, что Костя терпеть его не мог, хотя и терпел. – Я думаю, найдется немало толковых ребят.

– Обидеть хочешь? – спокойно спросил Костя, не поднимая головы.

– Да какие ж обиды? Жизнь…

– Ладно, поеду. Ну так смотри, если чего, в понедельник, с утра пораньше, как договорились. Отдыхайте, ребятки. – Он вздохнул и ушел с балкона.

…Турецкий курил. Обычную, простонародную «Яву» из мятой пачки. Размышлял об услышанном сегодня. Они все будто сговорились. Тех, кого Александр считал своими друзьями, спокойно и, главное, с полной уверенностью в собственной правоте поливали жидким дерьмом. И советовали… в основном думать… А у него уже и без их советов башка раскалывалась.

Славка – стукач! Это ж надо такое придумать?!

Но с другой стороны?… Он вспомнил первое крупное свое дело, которым занимался под руководством тогда еще «важняка» Кости. А сам бегал в стажерах в Московской городской прокуратуре. И Славка тогда был, кажется, еще капитаном. Ага, точно! А после они с Костей узнали, что Грязнов, вкалывая в их оперативно-следственной бригаде, стучал-таки! Оправдывался потом тем, что заставили. А КГБ с его помощью, оказывается, с них глаз не спускало. Вот тебе и вся правда…

Только когда ж это было? Два десятка лет назад! Фигня! Те, кто попадались на крючок гэбистов, так запросто с него не срывались. Вот и Влад утверждает, что где-то наверху у Славки имеется «волосатая лапа». Странно. Славка ни о чем таком никогда даже не намекал.

По правде говоря, и сам Александр Борисович, мягко выражаясь, тоже ведь был далеко не всегда щепетилен в отношении Грязнова. Девку вот у него увел, в которую Славка втрескался по-серьезному. Впрочем, тогда Грязнов был чрезмерно серьезен и в самом деле, а Таньке, так ее звали, не лекции нужны были, а совсем иное. Вот она, «замумуканная» благородными помыслами Славки, и кинулась во все тяжкие. А на Славкину беду, рядом оказался Александр Борисович, который немедленно предоставил распаленной желанием женщине буквально все, что она на данный момент желала. И уже после этого все душеспасительные лекции для заочницы-юрфаковки потеряли интерес. Славка переживал…

Где теперь Танька? Так и сгинула в безвестности. А ведь имела бы хорошие перспективы. Ну и что, разве Грязнов в этом виноват? А как же! Мы же привыкли обижаться и ссориться с людьми чаще всего не потому, что они в чем-то перед тобой виноваты, а исключительно по причине собственной вины перед ними. Я ему нос натянул, вот поэтому он и виноват передо мной… Железная логика!

Да, из– за баб у них с Грязновым случались стычки. А кстати, откуда он узнал про Мару? Славка уже несколько раз на протяжении вечера многозначительно подмигивал ему. А внизу, когда еще опробовали его «железного коня», кинул фразу: «Ну что, Саня, жену сплавил, а шмары-кошмары по ночам не снятся?» Мол, в том плане, что не пора ли тебе, друг, отпраздновать свое одиночество, как бывало? А позже снова вспомнил о каком-то сюрпризе. Ну, зная Славку, Турецкий мог предположить, что речь идет все о той же Илоне, которая умеет абсолютно все. Она, мол, хозяйка сногсшибательного злачного места и потому имеет в своем арсенале самые разнообразные средства, резко поднимающие тонус одинокого мужчины. Обмолвился как-то о ней Славка, да Турецкому тогда было не до них, не до умелых баб, его вполне устраивала Мара с ее собственным щедрым меню. И Турецкий, вообще не избегавший разнообразия в жизни, все больше склонялся к тому, что предложенного ему Марой хватило бы надолго и с лихвой. Так куда уж от добра другого добра искать? А оно вон как оборачивается! Неужели и Мара -такая же подставка, как и все остальное? На-ка, мол, «важнячок», откушай, а теперь мы у тебя отымем и вернем, когда будешь хороший и послушный! Или вce было гораздо проще и грубее… Турецкий уже ничему верить не хотел…

Илона… Он попробовал имя на язык – перекатывается, легкое, даже милое. А уж не та ли это бабенка, что с Юркой шушукалась? Чем-то она и в самом деле задела маленько. Поначалу. А после – забылась. Да и не видел ее больше Турецкий.

В комнате грянула музыка. Что-то венгерско-цыганское. Александр обернулся, но за спинами стоящих ничего не разглядел, зато бравый и ритмичный топот танцевавших «слонов» услышал. Отбивали подошвы старательно. В проране между головами мелькнула рыже-патлатая голова Славки, потом багровое лицо Богаткина. Чьи-то «лебединые» женские руки с платочком. Ну понятно, мужики плясать взялись!

Следующим этапом будет нестройная хоровая песня, как в лучших традициях. Что-нибудь про «эй, баргузин» или «ревела буря». Очень по-нашему.

Ну а после уже снова вольют по приличной дозе, облобызаются и… потекут к своим служебным машинам. У Славки ведь на ночь не устроишься. А у большинства присутствующих суббота – такой же, к сожалению, рабочий день, как и у самого высокого руководства, обретающегося в Кремле.

И в этой связи, подумал Турецкий, самое время потихоньку, чтоб ни с кем не пересекаться и не обижать хозяина, делать ноги.

Вызывать «служебку» он бы и не стал, а своя «шестерка» покорно стояла у Генеральной прокуратуры, на служебной стоянке. Оставалось такси. Тут, как говорится, были б деньги, а остальное – пустяки, довезут хоть до Питера. Но так далеко и не надо. Надо домой. Сесть в последний раз за стол и… посидеть. Подумать. Кое-что сочинить… Срок-то кончается!

– А нас так и не познакомили! – услышал он за спиной радостный голос.

Обернулся, узнал ту самую даму, что слушала шуточки Юрки Федорова, а сама с интересом поглядывала на него, Турецкого.

Турецкий облокотился на перила балкона и, шутейно шаркнув ногой, сделал изящный, с его точки зрения, поклон. Увидел себя словно со стороны и скептически хмыкнул.

– Меня зовут Илона. Я могу разделить ваше одиночество, Александр Борисович?

Голос у нее был низкий и бархатистый, каким во все времена говорили страстные соблазнительницы-профи.

Значит, большой обмыв еще не закончился. И что там у нас в дальнейшей программе?…

Глава пятнадцатая
ТАНЕЦ БЕЛОГО МОТЫЛЬКА

– Сейчас они устанут, а потом включат медленную музыку. Там же много женщин, они хотят потанцевать… верно?

– Возможно.

– Угостите меня, пожалуйста, сигареткой. А то мои – в сумочке, там. – Она махнула ладонью за спину и облокотилась, как и Турецкий, на перила, глядя вниз.

– Боюсь, что мои вам не понравятся, – сказал Турецкий. – Может, мне стоит принести все-таки ваши?

– Александр… – Она словно запнулась.

– Да зовите просто Сашей.

– Так вот, Саша, – хитро улыбнулась она, – я хочу сказать вам, но по большому секрету, что я – человек простых нравов. Я могу курить «Дымок» и пить с друзьями, где-нибудь в подворотне, портвейн. Из горла! Прошу иметь в виду.

– Тогда вы – наш человек, – улыбнулся он, протягивая ей «Яву». Дал прикурить.

Она глубоко, как профессиональный курильщик, затянулась, выпустила дым тонкой струйкой и с любопытством посмотрела на Турецкого.

– Вячеслав сказал мне, что вы – лучший его друг. Но я смотрю – у него праздник, все смеются, валяют дурака, а вы здесь – самый грустный. Почему? Я не лезу, куда мне не следует?

– Нет, я в самом деле рад за Славку… Просто свои проблемы. Но, видит Бог, у меня нет ни малейшего желания обсуждать их с такой милой и приятной женщиной, как вы. А вот портвешку в какой-нибудь подворотне я, честное слово, наверное, с вами бы дернул.

– Господи, – почти прошептала она с непонятным восторгом, – так в чем же дело? Или вы ждете танцев?

– Я плохой танцор, Илона… Я партнершам на ноги наступаю… Руками опять же… – Турецкий внимательно осмотрел свою ладонь с обеих сторон, будто видел впервые.

– Если вас волнует только эта проблема… – она мягко засмеялась, – то уверяю вас, у нас бы получилось просто отлично.

– Что вы имеете в виду?

– Медленный танец. Я когда-то, в молодости, мечтала стать профессиональной танцовщицей. Кое-что уже получалось просто очень хорошо Но… Как всегда, появляется некое «но», после чего все мечты летят к чертям. Я легко отнеслась к своей потере. А танцевать люблю по-прежнему. Так что вы не стесняйтесь, если есть желание, я готова соответствовать. Причем полностью. Схожу за сумочкой, хорошо?

– Это мог бы сделать и я.

– Лучше сама. А вы не убежите отсюда без меня? Как подлый трус Леопольд?

– Вы меня заинтриговали.

– Я знаю. Этого и добивалась. Так я пошла? – Она ловко плюнула на недокуренную сигарету и кинула ее в поллитровую банку с водой, которая здесь, на балконе, заменяла пепельницу.

Стройная, полноватая фигурка. Но полнота эта делала ее не «усадистой», как сказал бы тот же Славка, применявший в отношении женщин какие-то слишком специфические термины, а вкусной, как по-своему выразился бы Турецкий. Крепенькие ножки, подобранная талия, короткая модная стрижка, словно шлем пловчихи. Симпатичный такой абрис, ну а все остальное ведь познается по мере более тесного знакомства, разве не так?

И платье на ней сидит красиво – нечто среднее между туникой и модными в тридцатых годах платьями наших мам. Все как бы скрыто, но в то же время ищущий взгляд легко различит то же самое в первозданном, что называется, виде.

И разговор возник сразу доверительно-легкий, в котором подмена одних понятий другими почти неощутима. Умная женщина…

Обратно она шла, как заметил Турецкий, слегка расталкивая слишком настырных кавалеров. Ее останавливали за локоть, пробовали положить руки на талию, но она очень ловко уворачивалась, всем улыбалась и вообще чувствовала себя в родной стихии. После чего мужики невольно переключали свое внимание на собственных дам. И мило, и кокетливо, и никому не обидно. На сгибе локтя у нее болталась красная сумочка – под цвет туфель на высоком каблуке, а в руке, прижимая к груди, она несла завернутую в салфетку бутылку.

Сделав пальчиками прощальный жест, она выскользнула на балкон. Заглянувший следом мужик, из Славкиной епархии, увидел Турецкого и немедленно изобразил полное понимание сути момента. Даже дверь за собой слегка притворил. Вон ведь как! Ох и народ!…

Илона прямо от груди, не отнимая руки, передала Турецкому бутылку и сказала:

– Еле нашла. «Три семерки» – лучше не бывает.

– Откуда здесь оказался портвейн? – удивился Турецкий. – Вроде любителей-то особых нет.

– Вы не понимаете, Саша, – стала объяснять Илона. – В самом конце мужикам уже никакой коньяк и никакое виски в горло не лезут. Им нашего, родного, подай! Чтоб лакирнуть напоследок, верно?

– Просто поражаюсь вашему знанию мужской психологии.

– Это все – пустяки!

– А что же тогда не пустяки?

– Я нарочно не взяла стаканы. Подумала, что насчет подворотни, как всегда, ничего не известно, а вот дернуть из горла в компании с вами я бы не отказалась. Ну так что? Бутылка, между прочим, открыта. Валяйте первым.

Турецкий не стал заставлять себя уговаривать. Можно было бы, конечно, сказать что-нибудь в том смысле, что лучше первой – вы, тогда, после вас, я почувствую и вкус вина, и вкус ваших губ. Но не хотелось пошлости. А дальнейшая болтовня явно тянула на нее. Поэтому он поднес горлышко ко рту, сделал приличный глоток, салфеткой промокнул горло бутылки и протянул Илоне. Та, ничуть не смущаясь, сделала то же самое. Но когда отпивала, подняла руку с бутылкой, и платье на ней натянулось, открыв ноги выше колен. Турецкий отметил, что Господь в данном случае постарался. Тут же заметил ее хитрый глаз, устремленный на него. He стал скромничать, показал ей большой палец. Она хмыкнула и едва не захлебнулась.

Он протянул ей салфетку, но она вытерла ею выступившие слезы. Или просто сделала вид, что промокнула.

– Брр! – фыркнула. – Какая гадость! Не понимаю, за что мы эту штуку любим? Поставьте ее, Саша, туда, в угол. – Она показала под балконную дверь. – Кто-нибудь найдет, будет просто счастлив… А может, мы еще к ней вернемся… О! – Она торжественно подняла указательный палец. – Началось!

Из комнаты прилетели страстные стоны не то танго, не то блюза. Турецкий не очень-то разбирался «в жанрах». Жена смеялась над его «антимузыкальным» дарованием. Но что поделаешь? Не дано. Вот ей дано, а ему – нет. И чего о ней вспомнил?…

– Вы обещали хотя бы немного, пока мы вместе, не грустить! Забыли? Так я напоминаю. Идемте танцевать. Только не отпускайте меня. Я никого не хочу.

– Кроме?

– В таких случаях обычно отвечают: созвонимся…

Она оказалась права. В ее объятиях, точнее, держа ее в своих, но осознавая, что на самом-то деле все как раз наоборот, Турецкий почувствовал себя уверенно и успокоился. Народу было еще много. Танцуя, все разговаривали, на ходу обменивались партнершами, кто-то попробовал предложить то же самое и Турецкому, но он отрицательно качал головой, и от него отставали.

Откуда– то налетел Грязнов -растрепанный, в расстегнутой на груди белой сорочке, с закатанными по локоть рукавами, отчего его конечности напоминали грабки мясника. Мощные, заросшие рыжим волосом. Он с ходу обнял и Александра, и Илону, даже немного зависнув на их плечах, хитрющими глазами посмотрел на одного, на вторую, гоготнул удовлетворенно и наконец спросил:

– А вы, ваще, ребяты, чего еще тут делаете? Ваше место где?

– Ну, Вячеслав Иванович, – укоризненно начала Илона, но тот ее перебил:

– Не кипишись, подруга! Я тебе лучшую часть самого себя отдаю! Цени! Кто другой – во! – Он сложил ну просто громадную дулю и потряс ею над головой. – Саня, – добавил вдруг совершенно трезво, – я ведь обещал сюрприз?

– Угощаешь, значит, – как-то само вырвалось у Турецкого, и он тут же пожалел о сказанном.

Славка словно осел, стал ниже, но крупнее, шире в плечах.

– Думать так о друзьях, Саня, последнее дело.

– Да знаю я, прости, старик. Чего-то, правда, настроение не то. Так и прет… дерьмо всякое.

– Дам совет, – тут же засиял Грязнов. – На, только тихо, ключи от «мерина», отгоните его в соседний двор и уйдите с глаз моих долой! Ну не могу я вас видеть таких скучных! Тоскливых, мать вашу!

– Не ори, – остановил Турецкий. – А ключи давай. Мы сходим туда. Портвешку выпьем. Да? – спросил он у Илоны.

Она со странной улыбкой посмотрела ему в глаза и кивнула.

– Только не сожгите там… – неуверенно добавил Грязнов. О чем он думал? Почему «не сожгите»? А, ну, наверное, решил, что раз сели в машину, то сразу начали курить, а окурки бросать на пол. Ну конечно, иначе ж и не бывает.

– Славка, – громче, чем, возможно, следовало бы, спросил вдруг Турецкий, и к ним стали оборачиваться. – А ты не боишься, что у тебя твоего коня уведут? Вот пока мы тут все гуляем, обмываем, а его возьмут и сведут со двора?

Грязнов со странным ревом ринулся на балкон и под общий хохот свесился с перил. Вгляделся, вернулся, вытирая лоб рукавом.

– Ты так больше не шути! – сказал шутливо-сердито. – И вообще, там такая сигнализация! Мертвого из гроба вытащит. Шуточки, понимаешь…

– Так ведь я к чему, – стал уже «выступать» Турецкий. – Нынче знаешь какие мастера завелись? Им вскрыть, как два пальца. И без всякого звука. Я бы капканов понаставил вокруг. Ведь сведут! Лично, Славка, слышал, что именно на эти марки машин объявлена самая настоящая охота. Мужики, ну подтвердите, что не вру! – Все согласно загалдели, а Грязнов смотрел с опасливым недоверием: не розыгрыш ли? – А угоняют их сразу в Чечню. Откуда, Слава, возврата нет. Я на твоем месте в джипе так бы и поселился. Украдут, так хоть вместе с начальником МУРа. Представляете, мужики, вот сюрприз! Где-нибудь в Урус-Мартане открывают дверцу, а там Грязнов дрыхнет!

Народ веселился вовсю. Славка улыбался.

– Нет! – Он поднял кулак, призывая к вниманию. – Если кто-то рискнет только попробовать, я торжественно обещаю – вот при всех! Все слышат? Я напрягу свой седьмой отдел так, что они у меня вмиг отыщут все, – я подчеркиваю: все! – угнанные машины! Они меня еще не знают!

Вокруг уже стоял не хохот, а сплошной рев восторга.

Такого обещания еще ни один бывший опер или гаишник, что щеголяли нынче здесь в генеральских уже лампасах, от Грязнова не слышали. Да он, пожалуй, и сам не подозревал в себе столь отчаянной решительности.

Пока стоял хохот и начали наливать во что попало, чтобы немедленно отметить мужественное Славкино признание, Турецкий прихватил с балкона початую бутылку вместе с салфеткой, прижал Илону под локоть, и минуту спустя они уже подходили к черной громаде джипа.

Конечно, никуда мчаться сейчас он не собирался. Отъехать маленько в сторону – это правильно. Чтоб посторонним глаза не мозолить. Ходят же люди, каждый интересуется, пробует сквозь тонированные стекла разглядеть, что там внутри.

«Вякнула» сигнализация. Они влезли в салон. Машина мягко и почти неслышно покатилась…

Он подумал, что Славка все-таки прав, и завернул в соседний двор. Тот был перекопан, поэтому вглубь заезжать не стали. Под старыми липами было темно. Народ здесь не ходил, кому охота лазать по грязи. Самое, значит, то.

– Доставайте наш портвейн, – сказала Илона, устраиваясь на сиденье.

– Можно бы уже и на «ты», – заметил Турецкий.

– Рано. Только после первого поцелуя. Что-то вроде брудершафта.

– Брудершафт из одного горлышка?

– А вот на этот случай я и захватила посуду. – Она достала из сумочки две чайные чашки, простеньких таких, общепитовских. Оттуда же, откуда и вся остальная Славкина сервировка стола.

– Ну раз пошла такая пьянка, – назидательно сказал Турецкий, – я предлагаю немедленно перейти на заднее сиденье. Там и посвободнее, и вообще как-то…

Да, в задней части салона можно было просто жить. По-человечески. Высокий потолок, широкое сиденье. Мягко, удобно. Выдвижной столик из спинки переднего сиденья. Легкая подсветка изнутри пустого еще пока мини-бара. А сколько уюта!

Брудершафт удался. Как и последовавший за ним не менее терпкий, под вкус портвейна, поцелуй…

Илона не собиралась жеманиться, ломаться и тянуть, набивая себе цену. Она все твердо знала наперед. Потому предложила просто:

– Не будем терять времени.

Низкий и хрипловатый голос ее мягко вибрировал, словно колдовал.

Освобождение от условностей, называемых одеждой, произошло стремительно. А у Илоны еще и просто, поскольку она, чуть приподнявшись, подхватила подол своего платья, под которым, к изумлению Турецкого, ничего, кроме узорных чулок, не оказалось. И пока он, пыхтя, торопился со своими брюками, она локтями прижала складки платья под мышками, перешагнула через его вытянутые ноги и, ухватившись за спинку переднего сиденья, стала медленно опускаться на его колени…

Вспышка обоюдного желания была ослепительной и сокрушающей. Как мощный удар, от которого они сами будто взорвались. Резкий рывок, взлет, перехватывающий горло спазм и… надрывный вскрик. Как вопль отчаянного веселья…

Желание не отпускало, более того, оно становилось все острее. Он жесткими пальцами ухватил ее под мышками, и ее сильное и гибкое тело рвалось из его рук, словно взмывая все выше и выше – вот уже и над шикарным Славкиным джипом… над черными липами… над домами с их ярко освещенными окнами…

Проклятая башка! Сволочные мозги, которые даже в момент почти потери самого себя беспринципно и нахально подсовывают совершенно идиотские картинки! Ну да, конечно, рекламный же век! И молодая девка храбро загоняет в трубу своего пылесоса мчащийся на нее смерч, который засасывает в себя всю округу… И вот уже Илона – как тот смерч… Или рекламный пылесос? А кто же тогда он – Турецкий?…

Ее светлое в полутьме и будто обрубленное тою же тьмой на бедрах и у лопаток тело с круглыми скачущими ягодицами вдруг показалось крыльями бабочки-однодневки, исполняющей свой предсмертный танец.

Где ж это он слышал? Танец бабочки-мотылька… то ли у огонька свечи… то ли у горящего камелька… А что такое камелек? Ну черт знает чем голова занята, когда в руках такая женщина! Дурак ты все-таки, Турецкий!… А камелек – тут же подсунула память – это всего-навсего очаг. Домашний очаг. Но не твой, Турецкий…

Она хрипло и порывисто выдохнула, как-то сразу опала и привалилась спиной к его груди.

– О-ох… Саша… скажи правду, я тебе нравлюсь?

– Еще как! Ты ж видишь, я стараюсь доказать это.

– Тогда чем твоя башка занята? – Она резко обернулась к нему, изогнувшись при этом всем телом. Показалось, что сердится. Нотка появилась сварливая. Правильно, наверное.

– Это не объяснить…

– Может быть, поменяем позу? Попробуем другое? Сменим место?

– Вероятно, ты права, надо изменить условия. Давай уедем?

– Что, прямо на этом? – Вероятно, она имела в виду Славкин джип.

– Можно, но не стоит. Во-первых, Славку инфаркт хватит. А во-вторых, чего нам с ним потом-то делать?

– Вернем. Какие проблемы? Ты хочешь подальше отъехать?

– На другой конец Москвы. Только и всего.

– Ну-ка пусти меня.

– Ты обиделась?

– Нет, просто хочу привести себя в порядок. Да и тебе неплохо бы.

– Логично, Штирлиц ты мой! – засмеялся Турецкий.

…Ей надо было подняться в квартиру. Забрать с вешалки свой плащ.

– Не могу ж я ездить по Москве в таком откровенном наряде! – объяснила Илона.

– Ты считаешь его откровенным?

– Но я же вижу ваши глаза! Мужиков…

– Ты – храбрая женщина.

– Хочешь сказать, что своей жене не позволил бы появляться в малоизвестной компании в подобном платье? При отсутствии всего остального?

Турецкий вздохнул, мгновенно вспомнив «Дохлого осла». Что ответить? Что он вовсе не ханжа? Однако всему есть свои рамки! А в чем они, собственно, заключаются? Кому они необходимы, а кому нет? Илоне, значит, можно и даже нужно, а вот Ирине?…

Да ладно тебе, Турецкий, дурью маяться! Будто ты не знаешь, что каждому действительно – свое! Хоть Юрка Федоров считает, что свое – исключительно дуракам… А вот, к примеру, вдруг… женившись на Илоне, ты позволил бы ей ходить в таком виде? Как же, как же! Потому тебя и восхитило только что отсутствие всякого белья у Илоны, а слишком смелое платье Ирины едва не привело к смертоубийству. Ханжа и порядочная сволочь, вот ты кто. Но – молчи, об этом не должен знать никто, кроме… Господа Бога. А так разве бывает?…

Джип приехал на свое место. Турецкий включил в салоне полный свет, а Илона быстрыми движениями привела в полный порядок свой макияж. Чашки они так и оставили в мини-баре – на будущее. А бутылку с остатками портвейна и скомканную, перепачканную салфетку выкинули в мусорный бак.

В Славкиной квартире балаган уже практически закончился. Сам Грязнов, беспокойно вздрагивая, дрых на раскладушке, поставленной в непосредственной близости от бильярдного стола, так что Славкины ноги находились фактически под этим столом. Наверняка и во сне он все переживал за судьбу своего «мерина».

Денис с двумя парнями из своего агентства составлял столики в кучу, чтобы с утра оправить по обратному адресу. На кухне двое милых грязновских сотрудниц перемывали невероятную гору посуды. На Турецкого с его дамой посмотрели как на ненормальных.

– Дядь Сань? – изумился Денис. Но перевел взгляд на Илону и понимающе ухмыльнулся. Нет, все-таки у обоих этих рыжих поразительная манера догадываться быстрее, чем тебя просят!

– А мы проветрились маленько, – как ни в чем не бывало сказал Турецкий. – Что, разве уже все закончилось? Чего так быстро? Или хозяина подкосила поспешность? Вам помочь?

Денис захохотал:

– Вот ты – единственный, дядь Сань, кто совершенно точно определил ситуацию. Именно – поспешность! Но правильнее – подкосила. Рухнул дуб… и как там дальше? Ну вы рассказывали когда-то про абхазскую газету, а?

– Так это же некролог, нечестивец! – зарычал на него Турецкий. – Как жe ты можешь о родном-то дядьке?! Ну рухнул дуб, и осиротелые ветви громко скорбят. Двоеточие. Дядя Сандро, тетя, – он взглянул на свою спутницу, – тетя Илона, сосед Гиви, другой сосед Шалва и все остальные близкие и дальние родственники, о чем извещаем тех, кто пока не знает.

Глаза Илоны искрились от смеха.

– Неужели так и было написано?

– Сам читал! – со значением произнес Турецкий. – Ну ладно, шутки в сторону. Вот ключи, Денис. Джип на месте…

– Я его на всякий случай в мой гараж отгоню. А дядьке напишу записку.

– Ты так напиши, чтоб он сразу увидел, как сумеет глаза продрать. Его же кондрашка хватит, если он утром не обнаружит машину под балконом!

– Сделаю, – кивнул с улыбкой Денис. – А вы как же? Может, вас подбросить? Я смотрю, ты без колес.

– Хитер ты, Денис. Я, значит, без колес, а подбросить – нас? – подчеркнул Турецкий. – Это ты так за «нас» сразу все и решил?

– Дядь Сань, по-моему, ты все забываешь, сколько мне лет. Нет?

– Нет, дорогой, это я хорошо помню… – Он обернулся к Илоне. – Ну что ж, забирай свой плащ. Слышь, Дениска, у меня дома коньяк, а он, скорее всего, не пойдет. У вас тут что-нибудь приличное осталось?

– Хоть залейся, хоть утопись! Тебе чего? Виски, джины там какие-то, ликеров до фига. И, по-моему, даже пара больших водочных флаконов, которые с ручкой. На выбор. Я уж не говорю о закуси. Придется, наверное, завтра к себе в фирму забрать, иначе пропадет. А так хоть ребята слопают.

– Нет, закуси нам не надо, у меня у самого что-то есть. Дай виски, черт с ним, ты не против? – спросил он у Илоны.

– Ты знаешь… – Она пожала плечами.

– Наш человек, Денис. Запомни. Когда меня уже не будет.

– Ты чего это? – поднял брови Денис.

– Да так… к слову, что называется, – заторопился Турецкий, досадуя на собственную оплошность. – Ну тащи сюда свое виски, и прощайте, ребята.

– До свидания, дядь Сань, – лукаво подмигнул Денис, протягивая квадратную бутылку с черной этикеткой…