Текст книги "Возвращение в Сокольники"

– Если у него – нож, то самое прямое.

– Да не в ноже дело! В том-то и суть. А в том, что его страсть значительно сильнее, чем и у вас, и у меня, и у всех! Мы судим его, как слабые сильного, хотя внешне он кажется слабым. Но почему, скажите, он не заперся в туалете и не занялся, скажем, онанизмом, выпустив таким образом из себя свое желание?

– Не знаю, – сказал Турецкий.

– Я тоже не знаю, я, врач, посвятивший этому всю свою жизнь, написавший докторскую по аффектам и шизоаффективным психозам. Не могу! Честно скажу вам, Александр Борисович. Вот ко мне приходят люди консультироваться. Плачут жены. Один очень богатый и известный в Москве человек взял и спустил в один день все свое состояние. Почему? Нормальный он? Она плачет, уговаривает меня: помогите. Просит дать какую-то справку, просит вылечить его. А что я могу поделать? Она кричит мне: снимите с него сглаз, кто-то сглазил его! Говорю: идите к бабкам! Пусть они этот сглаз и снимают, потому что я ума не приложу, что и как делать. Честное слово, не знаю! Может, это действительно сглаз или порча. Мы про то в медицинском не проходили. Вот так, Александр Борисович.

– Получается, что все мы, сидящие в прокуратурах и судах, занимаемся бесполезным делом?

– Нет, я не говорил, что бесполезным, – возразил Зильбер.

– А как же тогда вас понимать?

– Понимайте, как хотите. Воля ваша! Но сам я понимать что-либо отказываюсь. Чем дольше я живу, чем больше меня ценят как врача, тем чаще я убеждаюсь, что ни черта не понимаю ни в медицине, ни в жизни, ни в человеке. Это просто случай Фауста. Вы помните Фауста, Александр Борисович? Все вокруг ценят и любят его как самого умного, как мудреца, а он пожимает плечами и говорит себе тихо: да нет же, я не мудрец, я знаю еще меньше, чем вы. Вот так-то. Загадка это, Александр Борисович! Не знаю, уж кто нас создал такими, но точно мы дети не человеков.

– А кого же тогда?

– Кого хотите, – сказал Зильбер. – Как вам больше нравится. Есть много забавных эвфемизмов.

– Но вы-то сами как бы сказали?

– Я? – Зильбер минуту подумал. – Я старый толстовец, люблю Руссо. Такими нас создала природа. Вот вам мой ответ. И каждый из нас – только частный случай. Поэтому судить нас можно исключительно по законам самой природы.

– Ну нет, Станислав Густавович! – запротестовал Турецкий. – Что такое эти ваши законы природы?

– А то!

– Нет, что? – допытывался Турецкий. – Кто тогда будет судить людей? Самый сильный?

– Пусть хотя бы и он.

– А слабые что же? Слабые должны погибнуть?

– А по-вашему, должны погибнуть сильные?

– Ну нет, я не согласен, – сказал Турецкий.

– Как хотите. Этот спор давний. К слову сказать, вы тоже судите по праву сильных.

– Кто – мы? – спросил Турецкий.

– Ну, например, Генеральная прокуратура.

– Да почему же?

– А потому!… Но ваше право сильных – это опять-таки право большинства перед меньшинством. Право отары овец судить льва.

– И кто же тогда лев? – улыбнулся Турецкий. – Тот ли старый очкарик, который трахнул девушку в кустах, а потом прирезал ее?

– Заметьте, трахнул-то не одну.

– А какая разница?

– Их было штук двадцать! А это уже целое стадо антилоп. Навел шороху на весь город. Напугал всех добропорядочных мамаш и папаш. Вот он и лев!

– Но это же смешно! – возмутился Турецкий.

– Да, смешно, – согласился Зильбер. – Но не забывайте, что мы с вами – люди. А человек – это уже порча по сравнению с природой. Вот поэтому вам тихий очкарик и сделал то, что хотел. Кстати, этот боксер, как его… Не подскажете?

– Какой?

– Ну американец… Из головы вылетело. Не важно. Не помню фамилии. Так вот он тоже трахнул какую-то девушку. Помните ту историю? Боксер-профессионал.

– Тайсон? – подсказал Турецкий.

– Вот-вот, Майкл Тайсон! И что же? Где были прокуратура и все судьи Америки? Ну да, парню дали несколько лет, потом выпустили под залог, потом разрешили выезд и выступления. Почему? Потому что Тайсон – огромная фирма. На нем зарабатывает миллионы куча людей, это – бизнес. Его выпустили, а вашего очкарика они же элементарно приговорили бы к электрическому стулу. Ну как? – торжествующе посмотрел Зильбер на Турецкого. – Съели?

– Это частный случай… – забормотал Турецкий, уже окончательно побежденный напором и темпераментом ученого старца.

– Да никакой это не частный случай, – поморщился Зильбер. – Это – закон, поймите вы! Единственно верный и признаваемый во всем мире закон. Закон силы, закон природы, в которой, при внешней простоте, все устроено вовсе не так уж и просто.

– Ну нет, – сказал Турецкий, – нет…

Он не знал, что ответить Зильберу.

– Не убедил? – хитро посмотрев на Турецкого прищуренным глазом, проговорил Зильбер.

– Нет.

– Ладно, бог с вами. Только не думайте, что я сам живу по этим законам. Нет, наоборот, я как раз – старый непротивленец, и если есть на моей совести несколько мелких грешков, то не больше, чем у других добропорядочных граждан. А вы… вы, Александр Борисович, придет время, доживете до моих седин – вспомните. Но поймите главное: тот, кто вам скажет, что все просто, достоин того, чтоб ему плюнули в физиономию. И это – истинная правда. Можете даже сослаться на меня, доктора медицинских наук, профессора Зильбера Станислава Густавовича. Вашего покорного слуги.

К чему теперь вспомнились старик и, особенно подробно, беседа с ним? Какие ассоциации вернули в прошлое, не такое уж, впрочем, и далекое? Вряд ли с ходу ответил бы Александр Борисович. То, что бандиты, с которыми он разговаривал и коих представлял этот Иван Иваныч, живут по своим понятиям – так они для себя определяют и законы, – несомненно. И, возможно, полагают, если судить по Зильберу, что сильные – именно они. А остальные, как стадо слабых, судит их по другим понятиям, по своим собственным. И ты, Александр Борисович, в их глазах, так уж получается, олицетворяешь это стадо, все-таки очень опасное для них. Вот и хотят они избавиться от тебя – откупившись. Поскольку считают, что те три сотни тысяч баксов – достаточная компенсация для твоей «непримиримой» совести. И верно. Как ответил тот алкаш, которому продавщица винного отдела посоветовала купить вместо бутылки водки рубашку, зима же на дворе: «Не надо, Тома, здоровье дороже…»

Вот и они полагают, что твое здоровье, «важняк», тебе дороже. И не так уж и не правы. А здоровье твое – это деньги, «капуста», «хрусты», «зелень», которых у них много, а у тебя практически нет совсем. За малым исключением. Ты же взяток не берешь, тебе в этом смысле «за державу обидно». Так вот, чтоб без обиды, рыночная стоимость которой по нынешним временам определяется довольно точно, тебя и пригласил этот «мягкоголосый» Иван Иваныч, которому, в свою очередь, приказал новый Черный Абдулла: «Договорись с таможней!» Сперва – мягко. А потом? Есть много способов заставить человека сделать так, как хочешь именно ты. И понимающий это, подчиняясь инстинкту самосохранения, выбирает из двух зол меньшее. Верно: лучше быть одну минуточку трусом, чем всю жизнь покойником.

Интересно, а какой вывод сделал бы старик Зильбер из случая с Нонной? У них мог бы получиться любопытный диалог, который стоило бы так и назвать: шлюха и психиатр…

Все забудется в конце концов. Как однажды выпадет из памяти и случайный Георгий Фролович. Да вот и совесть – по понятиям – явление временное, малообъяснимое, и лучше б ее вообще не было. А если все-таки есть, ну пусть поболит, а потом пройдет. Как все в жизни. Кажется, это выражение Нонны, ее постоянный рефрен.

«Чудовищно: шлюха и психиатр! И оба – философы! Да, им было бы вдвоем интереснее, чем со мной. А мне, – сказал Турецкий, – с ними – нет…»

Пo его мнению, нечто, заложенное в него изначально, он еще не растерял на дороге жизни… Дурак, что ли? Нет, дуракам много проще! Разве что частный случай? В самом деле…

Глава восьмая
«ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ, „ВАЖНЯК“?»

Несмотря на некоторые превратности вчерашнего дня, верный своему служебному долгу, как ни выспренно это звучит, Турецкий все-таки провел вторую половину вторника в архиве. Согласно указанию, или поручению, или предписанию заместителя генерального прокурора Меркулова. К вящей радости и Георгия Суреновича, и Максима Петлицына.

Первый получил в лице «важняка» незаменимого помощника в разгадывании кроссвордов.

Второй – возможность задавать любые вопросы, даже идиотские, на которые Александр Борисович, вспоминая себя, такого же молодого и неуемного в получении информации на халяву, отвечал с терпеливой и снисходительной улыбкой. Хотя кошки на сердце скребли основательно…

– Химическое вещество, пять букв? – провозгласил в очередной раз Георгий Суренович. – Первая «ка».

– Калий, – с ходу ответил Турецкий.

– Верно! – восхитился Георгий Суренович. – Хотел спросить вас, Александр Борисович. Вопрос важный! Вы никогда не пробовали сочинять кроссворды?

– Сочинять? – Турецкий сделал вид, что не понял. Действительно, «важный вопрос»!

– Да, именно сочинять, ведь это такое сложное искусство! Один мой знакомый из Еревана сочинял великолепные кроссворды. Он даже сделал на этом себе некоторое состояние. Небольшое, конечно, так себе. Поставил дело на конвейер, разжился учениками. Я думаю, у вас бы получилось. У вас острый аналитический ум!

– Спасибо, – поблагодарил «важняк». – Вы хотите, чтоб я тоже разжился?

– Э нет! – покачал головой Георгий Суренович. – Сейчас на этом не разживешься. То было первое время, самое первое время, когда все только начиналось! Теперь выгоднее выписывать какие-нибудь местные газеты и просто передирать кроссворды оттуда, выдавая их за свои. Так тоже делают.

– Надо же! Видимо, совсем совесть потеряли?

– Вы правильно понимаете, Александр Борисович. Я ж говорю, что у вас бы обязательно получилось… А я вот пробовал сочинять, – мечтательно добавил Георгий Суренович. – Скрывать не буду. И что же? Знаете, сколько усилий?

– Сколько?

– Очень много! А результат? Ноль! Полное, полное фиаско.

– Может, стоит снова попробовать? – предположил Турецкий. – Поучиться. Не все же дается вот так, с ходу. Долго вы учились этому?

– Нет-нет, бесполезно! – засмеялся и замахал руками Георгий Суренович. – Для этого нужен особый талант. А еще выяснилось, знаете, что сочинять кроссворды не так уж и интересно. Вот отгадывать их! И это разочаровало меня еще больше.

– Ну вот видите, значит, и у меня ничего бы не получилось, – сказал Турецкий. – Тем более что и разгадывать их я не большой любитель.

– Нет-нет, Александр Борисович! Поверьте старику, у вас бы вышло. Я это точно вам говорю.

– Да вы просто хотите мне польстить!

– Конечно, хочу, Александр Борисович! – снова засмеялся Георгий Суренович. – И чтоб вы не хмурились. Вот доживете до моих лет…

– Доживу ли? Это – серьезный вопрос. – Турецкий задумался.

– О чем вы говорите? – улыбнулся старик. – Не смешите меня, Александр Борисович. Вы еще в полном порядке! А что, возникли проблемы? Смотрите!… У меня, пардон, есть один знакомый андролог…

– Нет, дело не в этом, – засмеялся Турецкий.

– Ну слава богу. Тогда в чем дело? Да вы не тушуйтесь, я же свой!

– Отяжелел я будто. Не понимаете? Не знаю, как это объяснить получше. Вот, например, смотрю на вас и завидую вашему спокойствию: сидите, решаете свои кроссворды…

– А вы?

– А я тороплюсь! У меня совсем не остается времени…

– Ну у вас же работа такая, – объяснил Георгий Суренович.

– Не то… – поморщился Турецкий. Он совсем не собирался посвящать постороннего человека в собственные проблемы, просто само как-то вырвалось, и Турецкий уже жалел о начатом разговоре.

– Я, кажется, понимаю вас, Александр Борисович. – Старик подчеркнул свою «догадку» поднятым указательным пальцем. – Это у вас, знаете ли, возрастное. Да-да, есть такой момент в жизни, как раз примерно в ваши годы, когда человек вдруг осмысливает, что он прошел, и начинает думать, сколько осталось. Это обязательно проходит каждый из нас. Такое, извините, предчувствие грядущего климакса. – Он засмеялся. – Но это не опасно. Это естественно. А то, что вы об этом задумались, говорит, что вы еще молоды, еще чего-то ждете, не примирились, как я, например, со своими кроссвордами. Посмотрите на настоящих стариков. Где они? Чем они занимаются? Вяжут – подумайте только! – гуляют с внуками, копаются в садиках, решают кроссворды. Они уже все! Они все о себе знают. Многие даже не догадываются об этом, но организм, природа их смирилась и успокоилась. А вы – нет, боретесь. Значит, вам еще не скоро.

– А вдруг это совсем не то? – скептически усмехнулся Турецкий. – Не может же быть так, чтоб все кругом смирились, а один я, такой бунтарь и сумасшедший, остался? Есть и помоложе меня, мои знакомые, которые, как вы уже сказали, и вяжут, и копаются в огородиках, парятся в банях, решают кроссворды или еще что-то в том же духе. Их-то как понять? Они же нормальные люди! А мне все это скучно! Вот в чем дело!

– Они-то? – хитро прищурившись, покачал головой старик. – Про них не знаю.

– Александр Борисович! – закричал из угла Максим. – Вы не можете подойти ко мне?

– А что у тебя случилось? – обернулся Турецкий.

– Да тут вот есть…

Турецкий выразительно развел руками, а Георгий Суренович понимающе кивнул: ничего не поделаешь, прервал их содержательный диалог практикант…

Не имел ни желания, ни интереса Турецкий возвращаться к своим давно забытым делам, прочно занимавшим место в архиве. На одно из таких, вероятно по чистой случайности, и наткнулся Максим.

– Зачем ты залез сюда? – строго спросил Александр Борисович. – Разве не видишь, здесь стоит гриф «секретно»?

– А вы сами посмотрите на срок давности! – возразил практикант. – Не сегодня завтра кончится. И потом, я подумал, что вам самому это может быть интересно. Вы на эту папку обратите внимание.

Турецкий взял в руки увесистый том, раскрыл на сделанной закладке. И… удивился, увидев свое имя и фамилию. Хмыкнул, устроился за соседним столом и стал листать страницы…

Это были секретные материалы Управления делами Генеральной прокуратуры, которые, скорее всего, попали сюда по чьему-то недосмотру, по ошибке, за которую прежде просто сняли бы голову с виновного. Да, конечно, после всех пертурбаций, после бесконечных смещений и перемещений в кадрах, после свистопляски с вечными «исполняющими обязанности генерального», чем резко отличались девяностые годы, особенно их середина, ничего особо секретного даже для постороннего в этих материалах не было. Но все же…

Итак, халатность неизвестного Турецкому сотрудника Управления делами позволила Александру Борисовичу по прошествии определенного времени обнаружить удивительную и не очень приятную для себя информацию. Собственно, следовало бы вообще разобраться, каким это образом отчет Службы собственной безопасности оказался среди материалов Управления делами? А надо? В смысле разбираться?…

Оказывается, еще в девяносто шестом году, сам того не желая, Александр Борисович невольно подставил двоих своих коллег. Это было одно из модных тогда «взяточных» дел, участники которого оперировали практически запредельными суммами. Дело оказалось настолько разветвленным, будто метастазы запущенной раковой опухоли, что из него по определению суда было выделено несколько самостоятельных дел, расследованием которых и занимались cледователи Генпрокуратуры Юшманов и Однокозов. С первым из них Турецкий был знаком, образно говоря, шапочно, а со вторым, как казалось, был даже в приятельских отношениях.

Потом он улетел в командировку в Штаты. Вернувшись ненадолго, был откомандирован в Германию, в Гармиш-Партенкирхен, к Питеру Реддвею, у которого считался заместителем в секретной школе по борьбе с терроризмом «Файф левел». Словом, когда вернулся домой, не без удивления узнал, что оба его бывшие коллеги оказались изгнанными из Генеральной прокуратуры. А один из них даже осужден, правда на небольшой срок. Но ведь статья – она и есть статья, сколько б ты по ней ни имел.

Однако в ту пору, как вспоминал сейчас Турецкий, ему было не до чужих несчастий, и он пропустил услышанную весть как-то мимо ушей. А сейчас поневоле ткнулся носом в свое прошлое. И оно очень не понравилось Александру Борисовичу.

Профессионально проглядывая материалы расследования Службы собственной безопасности, он прочитал и собственные показания, касавшиеся профессиональных качеств коллег. И они были, мягко говоря… неутешительными для последних. Что ж, иной раз твоя якобы принципиальность может легко смахивать и на донос. Это если рассматривать сказанное под определенным углом зрения. А что поделаешь? Наша принципиальность и объективность впитаны, что называется, с молоком матери. Это, как говорится, особый менталитет, которого вовсе не стеснялись, а, напротив, всячески культивировали более семи десятков лет. И Павлик Морозов был подлинным героем, большой любви к которому Турецкий, в общем, никогда не испытывал, однако же… оправданий для мальчика всегда находилось больше.

Нет, не чувствовал себя сейчас страдальцем-пионером Александр Борисович, но вот если бы можно было повернуть время вспять… Нехорошо.

А где они сейчас, эти мужики? «Вот ты говоришь – приятель, – хмыкнул Турецкий. – А сам даже не поинтересовался, что стало с человеком, которому ты, по собственной честности, элементарно подставил подножку. И зачем? Что ты поимел с этого? Была хоть польза делу?…» Не мог ответить даже на такие примитивные вопросы Турецкий. И это злило…

Он снял трубку местного телефона и набрал номер приемной Меркулова.

– Приемная замес…

– Знаю, – перебил он вежливую молодую практикантку-секретаршу Свету. – Скажи мне, девочка… это Турецкий, у Кости… извини, Константина Дмитрича есть сейчас кто-нибудь в кабинете?

– Именно сейчас? – переспросила неуверенно Света.

– Я неясно выразился? – почти рявкнул Турецкий. – Да или нет?

– Нет… – испуганно ответила Света.

– Все, спасибо, я понял, – стихая, мягко уже сказал Александр Борисович, – прости, девочка. – И, отключившись, тут же набрал Костин внутренний. – Извини, я не очень отрываю от дел государственных?

– А, это ты, Саша? Не очень. Какие проблемы? Ты где?

– Где и положено – в архиве. Потому и вопрос, могу?

– Валяй, минутка имеется, сейчас жду из Совета Федерации, чего-то у них там опять… Ну ладно, слушаю.

– Ты помнишь, Костя, таких ребят – Однокозова и Юшманова?

– Да, а в чем дело? – В его голосе послышалось недовольство.

– Да вот случайно обнаружились кое-какие документы… То ли их сюда по ошибке сунули, то ли нарочно, чтоб следы потерять… Чем тогда с ними закончилось? И чем было вызвано расследование в ССБ? Не помнишь?

– Да зачем тебе? – Голос у Кости стал вовсе неприятным – скрипучим и нудным, как бывало всегда, когда ему что-то чрезвычайно не нравилось.

– Ну ты мне, как своему товарищу, черт возьми, можешь правду сказать?! – почти закричал Турецкий. – Что у нас, понимаешь, куда ни ткнись, повсюду сплошные тайны мадридского двора?!

– Не ори! – сурово оборвал Меркулов. – Не один, поди, там. Нельзя демонстрировать посторонним неуважение к собственному начальству. Я помню. И не помню, если говорить по правде. Потому что не интересовался дальнейшей судьбой этих засранцев, опозоривших нашу фирму.

– А в чем позор-то?

– В чем, в чем… – остывая, пробурчал Костя. – Умудрились прикрыть дело… Подозревали, что за крупную взятку. А между прочим, объективочку на них, если не забыл, ты сам же и составлял. И показания давал соответствующие! Так что не пробуй отмахаться собственной забывчивостью. Но я не к тому. Выгнали их, и правильно сделали. А дальнейшим я не интересовался… Впрочем, адрес Юшманова у меня где-то был. Не здесь. Дома, в другой записной книжке. Кажется, он сидел. Если хочешь, погляжу… Здравствуйте, прошу проходить, садитесь… Все, ты свободен, пока.

Свободен… Александр Борисович положил трубку, тупо уставился в собственные показания. Подумал как-то посторонне, что, если бы он тогда был менее категоричен, а более справедлив, вполне возможно, ребята бы не пострадали. Но почему же он так поступил? Что было причиной? Вот этого он никак вспомнить не мог. Но чуть позже проклюнулась мысль, что причиной всему могла оказаться его собственная эйфория, в которой он находился долгое время после возвращения из Гармиша. Это осознание собственной значительности, даже важности, вероятно, и подвигло его на такую правду-матку.

– А тебя-то что здесь заинтересовало? – недовольно спросил он у практиканта.

– Я прочитал ваши характеристики… Интересно. Показалось, что очень точный профессиональный подход… Я не прав?

– Мне тоже так казалось… тогда… – вздохнул Турецкий и захлопнул подшивку. – Сделай одолжение, засунь ее куда-нибудь так далеко, чтоб сто лет не отыскать… Продолжай работать по плану. Молодец, глубоко копаешь. А я поднимусь ненадолго к себе в кабинет, надо сделать несколько деловых звонков. Потом либо вернусь, либо позвоню… Работай, практикант. А Светке своей скажи, что задавать бесконечные встречные вопросы не годится. И еще скажи, что это у меня от нервов. Расшалились, понимаешь…

Практикант вдруг хитро ухмыльнулся и негромко ответил:

– Вообще-то, я думаю, она предпочла бы, чтобы вы сами ей об этом сказали. По-моему, она от вас просто без ума. Поэтому и дар речи теряет… Неровно дышит, понимаете? – ухмыльнулся Максим.

– Ты вот что, практикант! – повысил голос Турецкий. – Ты на себя не особо-то… бери! Детский сад, понимаешь, развели… Без ума… Оно и заметно!

А на душе почему-то вдруг стало сладко и томительно. Черт возьми, может, и прав этот старик-Мирзоян? Не так уж и стар, если девчонки на тебя внимание обращают? Или чушь это все?… А все-таки приятно…

Оказалось, что найти Юшманова было проще простого. Турецкий стал искать и быстро нашел. Фамилия-то встречается не так уж и часто. И спецсправка выдала адрес на улице Летчиков. Но там Юшманов давно уже не проживал. Как давно? А практически сразу после изгнания из Генеральной прокуратуры и переехал. Куда? Но если именно он и был осужден, то сведения об этом должны иметься у…

И Турецкий раскрыл телефонный справочник Главного управления исполнения наказаний. «Важняк» мог находиться только на спецзоне, куда отправляют «на исправление» бывших сотрудников правоохранительных органов и вообще «законников», но не в уголовном смысле слова, а в нормальном его понимании. Потому что, когда совершаются «ошибки» и тот же следователь «случайно» попадет на зону к уголовникам, за его жизнь никто не даст и копейки.

Еще один звонок, и Турецкий узнал, что Юшманов Сергей Илларионович, осужденный по статье… и так далее, отбывал наказание в спецколонии, находящейся в Шатурском районе Московской области. Освободился в марте позапрошлого года. Выбыл в Москву, к месту постоянного проживания.

Наконец, после еще пары звонков, Турецкому удалось получить новый домашний адрес и телефон Юшманова.

И вот последний звонок. Юшманов просто чудом оказался дома. Но собирался срочно выезжать в свой офис. Он был несколько озадачен просьбой Турецкого встретиться, но сдержанно спросил, не тот ли это Турецкий, с которым он когда-то имел честь служить в Генеральной прокуратуре? А узнав, что тот самый, попытался выяснить цель визита. Турецкий, естественно, не стал формулировать по телефону, а просто сказал, что обнаружил некоторые старые документы, которые хотелось бы обсудить.

– Да? – явно озадачился Юшманов. – Ну что ж, тогда могу предложить встретиться в офисе… – И продиктовал адрес – на Смоленской набережной, где он появится в ближайшие полчаса. – Но, к сожалению, большим количеством свободного времени я не располагаю, поэтому придется…

– Я понимаю, – с готовностью отозвался Турецкий, – и постараюсь уложиться в возможный минимум…

Высокая стройная секретарша в длинной черной юбке и белой наглаженной рубашке встретила его в просторном холле огромного офиса.

– Подождите немного, – сказала она, – сейчас вам выпишут пропуск.

Турецкий присел к журнальному столику, взял какой-то пестрый журнальчик, перелистнул его. Светская хроника, фотографии политиков и фотомоделей, автосалон в Токио, новый джип «мерседес-бенц»… Скукотища. Странно, но он ничуть не волновался. Вот только снова появились сомнения. Что он скажет Юшманову? Тот еще подумает, будто Турецкий сошел с ума. Ну и пускай думает…

Спустя минуту, когда секретарша вернулась и повела его по длинному пустому коридору, освещенному белыми лампами, вмонтированными в потолок, он поймал себя на мысли, что действительно со стороны его поступок может показаться бредом сумасшедшего.

Они вошли в лифт, двери бесшумно затворились, лифт мягко тронулся. От секретарши пахло тончайшими духами, запах которых мог свести с ума. Турецкий посматривал на ее отражение в зеркале. Спина, плечи, а главное этот восхитительный изгиб бедра!… Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Турецкий Александр Борисович, – представил он «шапку» в завтрашнем «Московском комсомольце», – задержан вчера вечером в лифте при попытке изнасилования…"

В небольшом коридорчике на пятом этаже, выходя из лифта, Турецкий неожиданно споткнулся и едва не растянулся на полу. Но предупредительная секретарша успела поддержать его под локоть. Она обернулась в поисках складки на ковровой дорожке. Но причина была совсем в другом.

У выхода из лифта в позе американского секьюрити стоял здоровенный парень, не узнать которого Турецкий просто не мог. Видно было, что и парень узнал его. Ну да, это он с напарником сидел в Сокольниках, в ресторане «Фиалка», за соседним столиком. И оба слишком внимательно прислушивались к тому, о чем говорили Турецкий со стариком.

«Эва, ребята? – хмыкнул про себя Александр Борисович. – Вот мы, оказывается, какие?»

– С вами все в порядке? – живо поинтересовалась секретарша.

– Благодарю вас, – кивнул Турецкий.

Они прошли в ближайший же кабинет. Юшманов сидел один за огромным черным столом и при появлении Турецкого встал и вышел навстречу. Турецкий не сразу узнал своего бывшего сослуживца. Тот тоже узнал его не сразу.

– Чем могу служить? – спросил он. – Постойте! Саша?… Так ведь вас… тебя зовут? Мы на «ты» или на «вы»?

– Да, Саша. Конечно, лучше на «ты», Сергей, – сказал Турецкий.

Обстановка кабинета, видимо, соответствовала рангу и статусу нового положения Юшманова… Кожаные черные кресла, в одно из которых Турецкий сел, этот стол, стоивший не менее тысячи долларов.

Турецкий попытался было начать издалека, но Юшманов, как человек деловой и рассудительный, тотчас же потребовал суть дела, и Турецкому пришлось рассказать о том, ради чего он пожаловал.

Рассказывая, он волновался, перебивал себя. Юшманов слушал его внимательно, прерываясь лишь для того, чтобы взять со стола увесистую зажигалку и прикурить очередную сигарету. Не забывая всякий раз предложить и Турецкому.

– Знаешь, это, наверное, очень хорошо, хотя и очень неожиданно, что ты пришел, – сказал наконец Юшманов, когда понял Турецкого. – Я, честно сказать, не ожидал. Прошло столько времени, и ты вдруг вспомнил…

– Пойми, дело не в том, что я вспомнил, – перебил его Турецкий. – Дело в том, что я сам узнал! Только сейчас все узнал. И понял, что происходило. Увы, только теперь. Стыдно, понимаешь, Сергей?

– Все равно хорошо, – сказал Юшманов. – Но все-таки вот ты рассказал, а я так и не понимаю: чего ты сейчас хочешь от меня?

И этот простейший вопрос поставил Турецкого в тупик.

– Ничего, – даже растерялся он.

– Как – ничего? – удивился Юшманов. – Такого ж не бывает! Все чего-то хотят. Да ты не робей. Мы же все-таки, пусть отчасти, свои люди. Разве это плохо?

– Нет, правда, – сказал Турецкий, – я ничего от тебя не хочу. Я пришел только для того, чтобы рассказать…

– Не верю, – улыбаясь, сказал Юшманов.

– Не верь. Твое право.

– Но так не бывает! – воскликнул Юшманов. – Ты же небось искал меня, шел ко мне, тратил свое время, свои силы. И вдруг – просто так? Ни-за-чем? Тебе что, больше делать нечего?

– Не совсем так… – ответил Турецкий.

– Вот-вот! – оживился Юшманов. – Тогда докладывай! Я ж чувствую!

– Я пришел для того, чтобы, наверное, успокоить свою совесть, – сказал Турецкий. – Это ведь тоже небескорыстная цель? Веришь?

– Может быть. И что – все?

– Да.

– Ну хорошо, Саша, считай, что совесть свою ты успокоил. А дальше?…

– Что – дальше? – спросил Турецкий.

– А еще ты пришел для того…

– Все! – отрезал Турецкий. – Больше ни для чего. Хотя, если честно, совесть свою я так и не успокоил.

– Это почему?

– Не знаю. Все равно я перед тобой виноват. Ты даже сидел…

– Вообще-то я догадывался, что все было обставлено тогда должным образом. Конечно, меня, я в данном случае говорю только о себе, подставили. Видимо, я кому-то сильно намозолил глаза… Но я никак не ожидал, что кинуть меня мог и ты.

– Но пойми же!…

– Да ничего теперь не надо объяснять! – отмахнулся Юшманов. – Что уж я, полный дебил, что ли? И потом, у меня нет причины не верить тебе. Ты ж ведь, как я понимаю, не нарочно?

– Да о чем ты!

– О том самом… Возможно, если бы ты тогда иначе сформулировал свои оценки, ничего б такого и не случилось, хотя… Нет, не верю я в разные случайности. Одна, другая, третья – глядишь, вот и выстраивается железная закономерность. Верно?

– Поверь мне, Сергей, я искренне жалею и сочувствую тебе… Ну а дальше-то что было?

– Ты про взятки, что ль?

– Да какие там взятки! Бред сумасшедшего!

– И тем не менее… Сидел я тут недалеко, под Шатурой. Строили зону на шестьсот гавриков, а нагнали все шесть тысяч, представляешь?

– Кошмар!

– Кошмар, между прочим, не там. Там как раз, как ни странно, не страшно. Попал – и попал. Сиди! Деваться некуда. Все за тебя наперед решают. Свободы нет никакой, зато и ответственности – тоже. Хуже стало потом, когда вышел. Вот тут помучился… С работой сразу не получилось, а жрать хочется каждый день. Жена ушла – обычная история. Банальщина. Чуть снова на нары не загремел. И знаешь, что выручило?

– Ну откуда же?

– Тюремные связи! Они меня выручили. Ведь на зоне достаточно нормальных мужиков. Вначале деньгами мне помогли. Вроде даже раскрутился, начал свой бизнес, что-то пытался сделать. Но все выходило по мелочевке, надоедать начало. Работаешь, работаешь, и деньги есть, но такие, знаешь, что, ей-богу, лучше плюнуть и нигде не работать. Что такое в нашей жизни сейчас полторы тысячи долларов? Копейки! И вот вдруг встречаю одного паренька, у которого отец заворачивает теперь очень серьезными делами. Из бывших, ну ты понимаешь…

– С пареньком тоже сидели?

– С ним-то нет, но связи прежние, с зоны. Вижу, и он мается. Связи у него у самого огромные, деньги есть, а как раскрутиться – не знает. Ну мы вместе с ним и попробовали. И вот наконец получилось. Дело закрутилось по новой, уже по-настоящему. Пошли деньги, очень большие деньги. Не буду тебе описывать, кто я и что. Денег теперь навалом. Снова женился. Все удалось. Не так-то уж все и плохо, как ты видишь. И не вини себя ни в чем, Саша. Ты не судьба моя, ты просто «важняк». Вот и все. Знаешь, если бы я был человеком помельче, я конечно бы взял у тебя сейчас твои телефоны, предлагал дружить, но, Турецкий, мне ничего не нужно ни от тебя, ни от моей прежней жизни.