Текст книги "Забыть и выжить"

– Ты сам-то пробовал выйти по мобильной связи?

– Да весь день звонил! Работает связь! А трубку он не включает. Видит же, кто звонит, черт меня побери!

– Ладно, ты там поспокойнее, придумаем что-нибудь. С Ирой поговорю... И потом, я тут одно небольшое расследование тоже проведу по просьбе Сани, будь он неладен, вот, может, тогда и удастся подцепить его на живца. Ладно, как устроился?

– Да есть номер. Неплохой. Прокуратура постаралась. Это в порту, рядом. Тут все, оказывается, рядом.

– Ладно, работайте. Пока.

Антон глубоко вздохнул и отключил трубку, сунул в карман, поглядел печально на Милу. Увидел ее сочувственный взгляд, безнадежно усмехнулся, разведя руками.

– Кто это был, не секрет?

– Какие секреты от таких симпатичных шпионов? Заместитель генерального прокурора Меркулов. Между прочим, большой друг Саши Турецкого. И вот так... Переругались тоже, получается.

– Турецкий – что-то знакомая фамилия. Где-то я слышала?

– Еще бы! «Важняк» Божьей милостью... А слышала, наверное, в связи с террористическим актом в московском детском доме. Это когда он выпрыгнул вместе с террористкой из окна второго этажа, держа ее за руки. Его тяжело контузило, осколками всего иссекло... А его друг, с которым они вместе предотвращали преступление – там же больше сотни детишек находилось, в том зале! – он погиб. Тот, что был бы теперь моим начальником.

– А-а-а, точно, читала в Москве... Ну а ты-то где был?

– А меня вообще тогда не было. Как человека. Как лица... На дне я был... – Антона вдруг потянуло на откровенность. И он спохватился. Незачем это.

– Ты расскажешь? – мягко спросила Мила.

– Не уверен, надо ли тебе это знать. Ничего хорошего... Абсолютно. И стыдно...

– Не может быть. Ты славный парень.

– Ты серьезно? – Антон изумился не только тону, каким это было сказано, но еще и тому, что девушка назвала его именно парнем, а не мужиком, не мужчиной. Что это, ответ на его кокетство по поводу собственной старости? Он ведь уже мысленно согласился с ее оценкой глупой комплиментарности.

– Вполне. А потом, я не исключаю, что могла бы подсказать ход, как выйти на вашего Турецкого. С кем-то же он разговаривает по мобиле, верно?

– Разговаривает.

– Вот давай и подумаем.

– Что, прямо сейчас? – словно испугался Плетнев.

– Вижу, ты не очень хочешь его найти? Я не права?

– Знаешь, за что ты мне нравишься?.. – помолчав, спросил Плетнев. – Нет, не так сказал. За что – это вроде как кто-то с кем-то торгуется. Надо: почему ты мне нравишься?

– А вот это уже любопытно. – Она положила подбородок на кулачки и посмотрела загадочным, словно расплывающимся взглядом.

– Ты глядишь в самый корень... С тобой, наверное, хорошо сердечными тайнами делиться, да? Как твои подруги считают?

– Не знаю. Я не люблю бабских разговоров. Да и с подругами у меня... напряженка... Пойдем покатаемся?

– С удовольствием!..

И снова он обратил внимание, каким ревнивым, даже сердитым взглядом проводила их «золотистая рыбка».

В тамбуре предпоследнего вагона медленно выползающего из города пассажирского поезда, стоя у желтого от старости и несмываемой копоти дверного окна, курили двое. Один был лысоватый, невысокий и худощавый, в джинсах и куртке, надетой белой стороной наружу, с небольшой черной сумкой, висевшей на ремне через плечо. Второй – высокий, похожий на спортсмена, бритоголовый, в спортивном костюме и бейсболке. Его большие карманы на шароварах оттопыривались от какой-то тяжести, спрятанной в них. Оба курили, глядя, как за окном проплывали последние станционные огни.

– Вот и кончилось затмение... – пробормотал низенький.

– А н-на х-хрена оно б-было им н-нужно?

– Я тебя, Логопед, о чем предупредил? – не отвечая на вопрос, заговорил низенький. – Надо было полностью сменить внешность. Другая одежда, бейсболка эта твоя дурацкая, ее ж за версту видать...

– Д-да где ж б-было успеть? – заикаясь, оправдывался высокий. – В-времени с-совсем н-не осталось... С-сам торопил!

– Ну правильно, хочешь жить – умей...

– В-в-вертеться?

– Всюду поспевать, Логопед. Убегать от косой!..

– А м-мне н-не верится, Хохол, что м-мы сд-делали п-п-правильно. З-зачем?

– Чего «зачем»? Ушли?.. А у меня нюх особый.

–А-а-аткуда?

– Учили! Учителя были классные... Да только то, чему научили, теперь никому не нужно. Вот ты из какого класса в школе ушел?

– Из в-восьмого, а-а что?

– Ну и чего помнишь из всех своих наук? Ничего! А какие бабки гребешь? Вот и я... Нутром чую, что нас не отпустят.

– Т-ты д-думаешь?

– Думать надо было, когда подписывались на это дело, а теперь уже поздно... Теперь уходить надо, и как можно быстрей... чертова гусеница, еле ползет. – И он грубо выругался.

«Спортсмен» задумался. Подошел к противоположной дверь тамбура, подергал, она была заперта. Открыл переходную дверь в последний вагон, прошел туда, вернулся, пожал плечами.

– Ага, ты думаешь, они уже толпой стоят, тебя ждут? Нет, кореш, как говорится, п... подкрался незаметно! А мы с тобой уже завязаны в цепочке. Раз первым был куратор, значит, мы с тобой – следующие, и неизвестно, где конец.

– А на х-хрена т-такие бабки т-тратить? Ес-сли к-каждого з-заказывать?

– Потому что дело серьезное. Наверное, крутой за свою репутацию боится... Заказчик крутой, понял?.. В общем, кончаем болтать, давай разбегаться.

– А к-куда? З-заперто!

– Не для нас... – Хохол достал из кармана джинсов тройной ключ проводников и легко повернул запор двери. Открыл и закрыл обратно. – Давай выскакивай на первом же полустанке. И постарайся, чтоб проводница тебя не видела.

– С-спасибо, Х-хохол.

– Валяй, Логопед. Будь осторожен, ни с кем не базлай. Я, когда в девяносто четвертом менял профессию, тоже поначалу на мелочах прокалывался. Давай. – Он хлопнул «спортсмена» по плечу и ушел в последний вагон, заперев на всякий случай переходную дверь за собой.

Логопед курил, глядя в окно. Что-то ему не очень верилось, будто за ними уже началась погоня. Зачем? Логики он никакой не видел в этом. Ведь услуги снова понадобятся! А так что же получается? Если убирать после дела каждого исполнителя, так никого и не останется! Нет, неправ Хохол, просто бздит мужик...

В тамбур вышел пожилой, хромой дядька с палочкой. Он кивнул молча и отошел к противоположной двери, достал пачку дешевых сигарет и начал хлопать себя по карманам в поисках спичечного коробка, наверное. Взглянул на «спортсмена», жестом спросил, можно ли прикурить, и Логопед, искоса глядя в окно, протянул ему свою сигарету. Мужик нагнулся, но тут вагон, как назло, качнуло, и мужик, пытаясь удержать равновесие, чуть не упал на парня. Но устоял.

А через мгновение Логопед вдруг начал медленно оседать, съезжая спиной по вагонной стене, пока не сел на пол. При этом рот его был удивленно открыт, а взгляд странно застыл, уставившись в одну точку.

Пенсионер концом палочки похлопал по оттопыренным карманам парня и, закрыв точно таким же ключом, как у Хохла, дверь в вагон, наклонился над Логопедом...

Глава двенадцатая
ПЕРВЫЕ НАХОДКИ

С первыми лучами солнца Александр Борисович был на ногах. Настроение было отменным. Легкая зарядка, от которой он уже стал отвыкать, вернула бодрость телу, а ведро остывшей за ночь воды, опрокинутой на плечи, добавило свежести и мыслям.

Дел на сегодня было намечено немало, и у Турецкого не имелось причины, по крайней мере, отменять какое-то из них. Первым в этом мысленном списке стоял Володя. И, наскоро перекусив, Александр Борисович захватил с собой фотоаппарат и отправился на дикий пляж, к той скале, которую облюбовал для своих «солнечных ванн» этот странный бомж по кличке Полковник.

Утро было еще прохладным, с моря тянуло чуть знобящим ветерком, это уже береговой бриз сменил направление, ночами-то он дует с остывающего берега в море, а с рассветом – наоборот. Знания, мельком подумал Турецкий, из тех, далеких времен, когда любимая тетка еще лазала по яблоням да отрясала ветки тутовника, пятная землю чернильными пятнами приторно-сладких ягод, похожих на малину, но более крупных и иссиня-черных. Детство...

Он вышел к пляжу, сбежал на плотный песок, переходящий в гальку, и по самой кромке воды направился к навесам, под которыми, еще не разобранные отдыхающими, стояли лежаки. Кроме одного, что был в стороне. Вероятно, тот самый, старый, полуразвалившийся, до которого сторожам не было дела. На нем лежал раздетый человек, не исключено, что это Володя досматривал последний утренний сон.

– Володя! – закричал Турецкий, сложив ладони рупором. – Полковник!

– Я здесь! – Человек на лежаке перевернулся. – Кто меня спрашивает?

– Александр Борисович!

– Милости прошу!

Да, так и подобало бы ответить графу, к которому явился ожидаемый гость. Но неужели Володя и сегодня помнил об их вчерашнем уговоре? Интересный случай. Какая все-таки избирательная штука – эта память...

Александр Борисович поморщился: а вот на свою собственную память, оказывается, уже полагаться нельзя, записывать надо. Собирался же еще вчера найти координаты профессора Зильбера. Однако и его имя, и отчество неожиданно сами всплыли в памяти – конечно же Станислав Густавович! Вот как его зовут! Это значит, что он, отодвинув профессора куда-то в уголок сознания, тем не менее продолжал думать о нем. Ну что тут скажешь? Обязательно надо сегодня же созвониться... Если в книжке записан его телефон. А если нет, Ирке звонить, что ли?.. Нет, если ей позвонить – неважно, по какому поводу! – немедленно начнется процесс примирения, сопровождаемый, естественно, бесконечными взаимными упреками. «А тебе это сейчас нужно, Турок?» – фразой школьного еще приятеля спросил он себя. И со вздохом ответил: «Не нужно!» Лето, тепло, тетка рядом. Обойдемся пока...

От быстрой ходьбы Турецкий не задохнулся, это показалось ему хорошим признаком. И голова – в смысле головокружения – ни разу за последние дни не подвела, и ноги оказались достаточно крепкими для физических нагрузок. Значит, дело идет на поправку. И хрен с ними, с заключениями врачей, пусть Костя их читает на ночь глядя и делает глубокомысленные выводы...

Костя... Турецкий хмыкнул. Хорошо он врезал начальничку, по делу, а то они там, у себя, шибко самоуверенными стали. Ну, конечно, новый прокурор, очередная перетасовка: юстиция переместилась в прокуратуру, прокуратура – в юстицию. Удобно. И все – при деле. И каждый будет тянуть теперь за собой собственные «хвосты» – любимые кадры...

Нет, Питеру надо звонить, Питу Реддвею... «Глория» без Дениса – это уже совсем не фасон для невесты, как выражался брачный маклер из старого еврейского анекдота. А уж без Славки Грязнова – так вообще говорить не о чем, одно название, не отвечающее своему статусу... Впрочем, Костя Меркулов, вероятно, думает иначе, рассматривая чужую вотчину, как собственные владения. Но так на Руси всегда было: каждый, кто дорывался до княжения, немедленно считал, что «володеет» всем, «куды глаз достигает», а «куды» не достигает, другими словами, что «за лесом» находится, – то тоже мое! Бессмертный Гоголь, вечный Ноздрев...

Володя загорал. На сей раз он был не в брюках и сильно поношенной рубашке-ковбойке, а разделся до трусов. Мокрая же ковбойка сохла, разостланная на лежаке, в ногах. Аккуратным человеком был Полковник. Но вот фотографировать его для опознания в голом виде было не очень здорово. Куртку бы, что ли, накинул.

Володя советы Турецкого принял без возражений. Даже брюки готов был надеть. И мокрую ковбойку. Впрочем, подумал Александр Борисович, наверное, так будет и правильно: в чем ушел из дома, в том и будет опознан, а иначе как же? Словом, пришлось Полковнику одеваться и позировать – и в фас, и в профиль. Причем в полный рост и отдельно – только до пояса.

Но что было странным – и это сразу отметил для себя Турецкий, – просить Володю повернуться боком ему даже не пришлось. И когда Александр несколько раз – для верности – щелкнул его в фас, тот сам, без просьб, повернулся в профиль. Что здесь сработало? Какая память?

Если он действительно служил в органах – неважно сейчас каких, – то сам этот факт фотографирования в двух позициях говорил о том, что Володя был прекрасно в курсе того, какие следственные действия совершаются после задержания преступника. И какие два фото вклеиваются в уголовное дело обвиняемого. То есть к органам он, очевидно, имел непосредственное отношение, и в данный момент у него в мозгах просто сработал, как говорится, безусловный рефлекс.

Сфотографировавшись, будто это входило в какую-то программу, которая совершенно не касалась его, Володя тут же разделся и все вещи вернул на свои места – куртку и брюки свернул и сунул под голову, а рубашку разостлал на досках лежака. И улегся с очередной газетой, мгновенно потеряв к Турецкому всякий интерес.

Да, собственно, и говорить-то теперь уже было не о чем. И Александр Борисович решил, что терять время на бесплодные вопросы в ожидании столь же бессмысленных ответов не стоит. Попрощался и ушел. Точнее, сделал только первый шаг. Но Володя обернулся к нему, снял очки и, протирая их рукавом куртки, сказал:

– Если вы не сильно торопитесь, Александр Борисович, я хотел бы с вами посоветоваться по одному... м-м-м... щепетильному вопросу.

Неожиданно! Турецкий, в буквальном смысле, затормозил, то есть взметнул носком ботинка целый веер мелкой гальки. Вернулся, присел на край лежака, и Володя, естественно, подвинулся.

– Готов вас выслушать со всем вниманием! – Черт знает откуда, подумал он, вдруг возникает эта изысканность...

– Видите ли, – Володя сел рядом, спустив ноги на камешки, – я здесь, как вы могли заметить, постоянный посетитель. И привык на многое уже не обращать внимания. Как иногда говорят, глаза замыливаются, настолько все становится привычным, понимаете?

– Да, я согласен с вами полностью, – серьезно ответил Турецкий.

– Вот и сегодня, придя сюда ранним утром, я, скажу вам откровенно, не готов был отметить ничего необычного. То же море, то же солнце и тот же пляж с моим лежаком. Но, бросив невольно взгляд вниз – это при спуске, справа от лестницы, если вы не обратили внимания, уважаемый Александр Борисович... Э-э-э... одним словом, я обнаружил тело лежащего там человека. Ну первая моя мысль заключалась в том, что некто мог в нетрезвом состоянии упасть с лестницы... Или просто прилечь еще с вечера отдохнуть... Короче говоря, напрашивались разные варианты. И поскольку в это раннее время на пляже никого, разумеется, не было, я взял на себя смелость посмотреть, что случилось с гражданином...

– Где это? – быстро спросил Турецкий, приподнимаясь и глядя в сторону лестницы, ведущей с набережной на пляж.

– А вы не хотите дослушать?

– Разумеется, извините.

– Имея... э-э-э... скажем так, чисто профессиональный интерес, я поднялся повыше и, перегнувшись через балюстраду лестницы, увидел у самого ее основания, там еще густой кустарник, не только торчащие ноги в брюках и ботинках, но и часть спины. Причем видны они были только с одной точки, с той, где я стоял. Я ведь понимаю, что там, внизу, вполне могли остаться следы тех, кто бросил в кустарник это тело, поэтому близко подходить не стал. Обычно ведь – вы, вероятно, знаете – любопытные затаптывают те следы, которые могли бы дать возможность сыщикам обнаружить убийц.

– Простите, а почему вы решили, что этот человек убит? Может быть, сердечный приступ и он нуждается в помощи? Или действительно отдыхает?

– Поза лежащего тела не характерна для живого человека. Даже случайно упавший, поскользнувшийся, потерявший на какое-то время сознание человек, едва придя в себя, но не имея сил подняться, все же старается устроить тело как-то поудобнее. А здесь явно другой случай. Я думаю, что его либо сбросили сверху, с набережной, через парапет, зная, что внизу густой кустарник, а у идущих на пляж нет, как правило, интереса смотреть, что находится в тех местах, куда некоторые люди сбрасывают всякий мусор и бегают мочиться собаки. Не говоря уже о невоспитанных представителях рода человеческого. Подобное вы, возможно, и сами не раз наблюдали.

– И в чем же заключается ваш вопрос?

– Дело в том, что меня обуревают некоторые сомнения... Я подозреваю, что там все-таки труп.

И надо было сразу сообщить любому милиционеру. Но... Вот тут и появились сомнения. Во-первых, кто я? Да первые же подозрения падут именно на меня. Далее. Сейчас я – никто, но у меня появилась надежда вместе с вашим появлением, что этот вопрос может, в конце концов, как-то разрешиться. В случае же, если меня притянут даже в качестве свидетеля, можно считать, что все пропало.

– Вы абсолютно логичны, Володя. И рассуждаете, как человек, знакомый со следственными действиями. А этот момент вам, простите, ничего не подсказывает? Откуда у вас такие познания?

– Увы, я чувствую, что просто знаю. Изначально. Так что вы посоветуете?

– Если вы захотите прислушаться к моему совету, то вам следовало бы немедленно одеться и уйти с этого места как можно дальше. И сегодня здесь больше не появляйтесь. Пляж огромный, найдите себе другое место. И никому не рассказывайте о своей случайной находке.

– У меня нет сомнений, что вы желаете мне пользы, – сказал Володя и стал неторопливо одеваться. – Впрочем, я и сообщить не мог бы, ибо лишен элементарной телефонной связи. Я знаю, что у меня был мобильный аппарат, но где он, – увы, не могу вспомнить. Как и многое другое... Как вы думаете, Александр Борисович, а завтра я смогу прийти сюда? Здесь мне как-то привычнее.

– Полагаю, вполне.

– Благодарю вас за совет, – сказал Володя, набрасывая куртку на голые плечи, а рубашку, как флаг, расправляя на своей трости, чтоб быстрее сохла. – Я пойду?

– Да, всего вам доброго, я думаю, в ближайшие дни мы еще встретимся...

Турецкий проводил Полковника взглядом и пошел к лестнице. Снизу, с земли, естественно, ничего видно не было. А труп появился перед глазами лишь тогда, когда Александр Борисович поднялся почти до уровня набережной. В том, что это труп, сомнений не было. У Володи все-таки близорукость, а Турецкому очки были нужны лишь для чтения. Поэтому он увидел то, чего не мог заметить Полковник: голова у лежащего тела, на которой плотно сидела спортивная синяя шапочка-бейсболка, была неестественно вывернута набок – у живого так быть не может. Конечно, и тут прав Володя, труп, скорее всего, сбросили сверху, не утруждая себя необходимостью как-то прятать тело. Видно, расчет строился на том, что сразу не обратят внимания, а потом уже все равно. Либо очень торопились... Торопились? Почему? Преследовали их или они сами удирали? И потому не стали искать более укромного места? А таких – выезжай за город – здесь полно, между прочим... Странно, что шапка не слетела при падении тела. Приклеенная, что ли? Глупость, конечно... Но проверить можно только одним способом: спуститься, пролезть через чащобу колючего кустарника и потрогать руками. А это тебе надо, Турецкий? Нет...

И последний вывод: труп, конечно, криминальный. На это указывали также кроссовки и спортивная форма, в какой обычно ходит братва, осуществляющая еще с начала девяностых годов рэкет на диких рынках. Так кто же его приговорил? Свои бы не бросили, у бандитов смерть на «работе» – событие почетное, гранитный памятник на кладбище, считай, обеспечен. Чужие? Этим – все равно. Эти могли и бросить, как собаку. Значит, конкуренты.

В принципе, следуя логике этих рассуждений, картинка была ясная. «Фотик» трупа, в смысле мертвого лица, надо поочередно предъявить местным паханам или бригадирам, которые в здешней милиции наверняка известны. Вот и выявится как сама жертва, так и «заинтересованное» лицо. Никаких особых проблем. Впрочем, таким образом Александр Борисович описал бы ситуацию студентам-слушателям, скажем, юрфака. Но их, к счастью, рядом не было.

Почему – к счастью? А потому, что первая мысль о том, как быть дальше, была трусливенькая: оставить все, как есть. Но помешал уже, видимо, въевшийся в душу профессионализм. И вместе с ним тоже, как и у Володи, возникла дилемма: влезать в явный криминал, не имея документов, – дурость, и – сообщить все равно надо. А собственно, чего думать? Милиция – везде 02!

И он, отойдя по пустынной набережной за три квартала, достал мобильник, набрал код города и 02. Ему привычной скороговоркой ответил дежурный.

– Под лестницей на пляж, что у площади, справа, – криминальный труп, – сказал Турецкий.

– Кто говорит? – быстро спросил дежурный.

– Случайный прохожий.

– Фамилия? – рявкнул тот.

– Она вам ничего не скажет... Ну Турецкий.

– А-а-а... – словно растерялся мент. – А мы вас!.. – Он попытался что-то сказать, но Александр Борисович его опередил:

– Бэ-э... А я вас!.. – И он, рассмеявшись собственной шутке, отключил телефон...

«Что – а мы вас? – думал Турецкий, споро шагая по направлению к „Усладе“ тетушки Валентины. – Ищут, что ли? Этот Плетнев, с подачи Кости, вполне мог объявить в розыск. Только хренушки им обоим! Пусть-ка Костя сперва со своим долгом разберется. Узнает, позвонит, вот тогда и потолкуем. А пока всякой ерундой, вроде того, кому понадобилось отключать в городе свет, пускай занимается „широко известный в узких кругах пинкертон“ Антон Плетнев! Как про таких „наглецов“ говаривал бывший президент? „Лучший министр всех времен и народов“? Что ж, какой был президент, таковы у него были и министры. Вот и этот сыщик... всех времен и народов...»

И, решив для себя так, Александр Борисович успокоился, вычеркнув на время «некоего Плетнева» из памяти... Конечно, на время – куда от них от всех денешься?!

Ирина проснулась рано. Но когда она, накинув халат, вышла на кухню, чтобы включить чайник для первой чашки утреннего кофе, услышала еще в коридоре легкие щелчки. Это, вероятно, Васька, в последние дни, по понятным причинам, переселившийся в пустую комнату Нинульки, с утра пораньше включился в очередные игры на компьютере. Совсем помешался мальчишка на этих бесконечных модных «стрелялках».

Ирина заглянула в комнату дочери. Так оно и есть. Но только мальчик не рыскал какими-то тайными тропами в искусственных зарослях непонятных, внеземных джунглей и не отстреливал доисторических чудовищ, а старательно рисовал что-то на мониторе.

Подумала: пусть поиграет, все лучше, чем по двору носиться. С дачей-то так ничего и не получилось, поломал им поездку Турецкий. И сам исчез, и Катя словно с цепи сорвалась: не поеду! Прав, мол, Сашка, развели тут черт знает что, да еще у него на глазах! Да никакой мужик такое не сдюжит!.. Словом, завелась. Вот и остался Васька в городе. И теперь отец его мотается по городам и весям, разыскивая Шурку, Катя дуется, и даже Костя Меркулов в телефонных разговорах перешел на скучный, профессионально-деловой тон. Одна душевная разрядка и осталась – Васька...

– Привет, чем занят? – спросила она.

Увлеченный мальчик даже не обернулся. Ответил, не отрываясь от экрана, на котором было изображено развесистое дерево, похожее на все на свете абстрактные деревья, которое он увешивал красными кружками.

– Это я тренирую память...

– Вон оно что! – Ирина даже языком прищелкнула. – И на каком этапе она у тебя в настоящий момент находится? В процессе запоминания, сохранения или уже воспроизведения?

– А какая разница? – задал умный вопрос Васька, и Ирина усмехнулась, вспоминая, чем она занималась более полугода в Центре эффективных технологий обучения, на курсах психологов-криминалистов...

– Видишь ли, Василий, – стараясь не улыбаться, сказала она: с серьезным человеком и разговор серьезный, – эти процессы протекают в форме моторной, эмоциональной, образной и, наконец, словесно-логической памяти...

– Понятно, – кивнул Васька, продолжая разбрасывать по зеленому фону красные пятна.

– Неужели?! – восхитилась Ирина, с дьявольскими усилиями удерживаясь от хохота. – Это очень хорошо, Василий, – почти простонала она. – Ты мне потом как-нибудь объяснишь, ладно?

– А чего тут объяснять, тетя Ира? – снисходительным тоном бросил он и откинулся на стуле, разглядывая, словно художник, свое изделие. – Элементарно, Ватсон!..

Ирина выскочила на кухню, но не добежала – глаза застилали слезы, – и она лбом открыла дверь в ванную, где, уже ничего не видя перед собой, чисто механически пустила сильную струю воды сразу из обоих кранов и зарыдала от хохота, привалившись всем телом к захлопнувшейся двери...

Отсмеявшись, отплакавшись, она умылась обычной ледяной водой, чего никогда бы не позволила себе в нормальных условиях, забыв про все свои кремы и мази, а потом долго растирала лицо шершавым полотенцем, пока оно не стало гореть огнем. Посмотрела на себя в зеркало... Ужас! Старуха!.. Но какие молодые глаза! И как сияют!.. На минутку ей стало радостно, но Ирина тут же одернула себя: муж исчез, а она радуется! Нашла чему...

После завтрака, для которого она с трудом оторвала мальчика от компьютера, она не могла не поинтересоваться, что его увлекло в том странном рисунке. И при чем здесь тренировка памяти? Может быть, то дерево связано с какими-то важными событиями в его жизни? Ведь путем рассуждений, развивая логически тему, как бы в обратном направлении, можно подойти и к источнику загадки, не так ли?

Васька согласился. Но оказалось, что загадки для него никакой не было. Он помнил, что дерево, которое он изображал, называется яблоней и на ней росли очень большие, красные яблоки. А вот как называлось другое дерево, он не мог вспомнить. И третьего – тоже.

– А, значит, это ты яблоню рисовал? Но разве они такими большими бывают?

И Ирина, естественно, поинтересовалась, чем вызван его интерес к плодовым деревьям? Это в школе, что ли, получил такое задание?

– Я тоже думал, что не бывают, но дядя Саша меня уверял, что именно такие они и были. – Васька показал руками округлость величиной с арбуз. – Нет, в школе мы это не проходим.

– Так в чем же тогда смысл твоей тренировки?

– Понимаете, тетя Ира, я не могу вспомнить названия других деревьев, про которые говорил дядя Саша. А когда я вспомню, то, наверно, вспомню тоже, и где они росли.

– Интересный ход мыслей, – отметила Ирина. – И что же это тебе даст в конечном счете?

Зазвонил городской телефон, но, судя по звуку, звонок был междугородный. Ирина вышла в прихожую, подняла трубку.

– Здравствуй, это Антон, – услышала она. – Как у вас?

– У нас все нормально, – резковато и нетерпеливо ответила Ирина. – Меня интересует, что у вас?

– Что у нас?.. Саша, определенно, в городе, но на связь со мной не желает выходить категорически. Он разговаривал с Константином Дмитриевичем. Даже дежурному по горотделу милиции позвонил, труп там какой-то обнаружил, представляешь? А на связь выходить не желает, хоть ты тресни! Я понимаю Меркулова, он еле сдерживает уже раздражение... Да и Саша еще о чем-то его просил. Выяснить про кого-то... Меркулов не сказал... Но они поругались, это я понял. Ира, вспомните, ну, может, есть у него тут кто-то знакомый, у кого он мог остановиться? Я ж не могу весь город прочесывать или надеяться на случайную встречу! А на меня еще Константин Дмитриевич расследование это повесил... авария со светом, весь город, я говорил тебе, сутки в темноте сидел... Прямо не знаю, что делать!..

– Я тоже пыталась вспомнить, но так ничего и не смогла... Ну что ж, если нет новостей, остается ждать... С Василием будешь разговаривать?

– Передай ему мой привет и скажи, чтоб вел себя послушно. Надеюсь скоро вернуться, освобожу вас...

– Не говори глупости! – резко сказала Ирина и услышала гудки отбоя.

Постояла, подумала и вернулась на кухню.

– Твой папа звонил, очень занят, но просил передать тебе привет и поцеловать...

– Вот еще... – солидно пробурчал мальчик, но лоб для поцелуя тете Ире подставил. – Ладно... Пойду тоже работать. Спасибо, тетя Ира... А он там как? – обернулся от двери. – Ни с кем еще не подрался?

– Нет, Вася, – нахмурилась Ирина. – Надеюсь, пока не успел.

– А чего ты говоришь таким серым голосом?

– Каким? – изумилась Ирина.

– Ну серым... никаким... Вот! – Он чуть не подпрыгнул от озарения. – Я ж говорил! Я вспомнил! Там был этот... тут!.. Как его?

– Тут? – переспросила Ирина.

– Тутовник! – воскликнул Вася. – Черная ягода, как чернила! Девчонкам в лоб зафигачивать!

И еще жердя...

– Вася, – прямо расцвела Ирина, – ты же умница! Жердёла! Абрикос! Это росло у...

– У тети Вали! Дядя Саша говорил, что, когда он был, как я, она была его всего на десять лет старше! А по деревьям лазала лучше всех! Суперская тетка!

– Ой, какой ты молодец! – воскликнула Ирина и кинулась в большую комнату, которую она называла гостиной, к стенному шкафу. – Васька, сюда! Нужен синий блокнот!

И она стала вываливать на пол из больших ящиков стопки исписанных тетрадей, сложенных газет, писем, телеграмм и прочих бумаг, связанных в пачки и лежащих отдельно друг от друга, а также целую груду старых телефонных книжек и блокнотов...

Через час Ирина Генриховна позвонила Меркулову в приемную. Его секретарша, вечная Клавдия Сергеевна, много лет уже неравнодушная к Турецкому, о чем было известно всем без исключения, и не только в Генеральной прокуратуре, узнав голос Ирины, поинтересовалась:

– А как чувствует себя Александр Борисович?

И голос такой лилейно-проникновенный. Торжествует, наверное, стерва, подумала Ирина. Всё они у себя, в прокуратуре, знают...

– Отдыхает, – нейтральным тоном, или, как сказал бы Васька, «серым голосом» ответила законная супруга Турецкого и попросила ее срочно соединить с Константином Дмитриевичем.

– Слушаю, Ира, – глуховатым голосом ответил Костя. – Какие проблемы?

– Мы вспомнили, у кого остановился Шурик! У своей родной тетки. Ее Валентиной зовут, а фамилия – Ермакова, по мужу. Он давно умер. А эта Валя, я помню, пару раз к нам приезжала, еще на старую квартиру. И жила она, я не запомнила тогда, не то в Новороссийске, не то в Туапсе. А сейчас мы нашли старую записную книжку Шурика, где и был адрес: улица Гвардейцев, пятнадцать, собственный дом. А про сад Васька вспомнил, из рассказов Шурика, представляешь, какая удача?

– Да, слава богу, – тускло ответил Меркулов. – Ну хорошо, я сейчас перезвоню Плетневу. А что, эта тетка не могла никуда переехать?

– Костя, ну собственный дом – на юге! Кто ж бросит?

– Вот бы ты и... Ох, господи... – Костя тяжко вздохнул.

– Можешь не вздыхать, я уже для себя решила. Вот Ваську пристрою, уговорю Катю и махну к нему. То есть за ним.

– Вот это – другой разговор, – явно обрадовался Костя. – И мне тоже будет чем его порадовать...

– А что такое? – забеспокоилась Ирина, как будто разговор зашел о чем-то неприятном.

– Да просьба у него была... Как условие сотрудничества, – неохотно ответил Меркулов. – Вечный альтруист наш Саня. Может, он и прав, не знаю. Ладно, спасибо, ты нам здорово облегчила задачу. Я сообщу, когда будут новости...