Текст книги "Забыть и выжить"

– Ну... – неуверенно ответил водитель.

– Чего «ну»? Гну! Вон, вся задница в цементе! – Мотоциклист пнул ногой задний бампер. – А раз так, то ты должен и Слона из пятого цеха знать. Верно говорю?

– Ну... Кто ж Слона не знает? И чего с того?

– А то, что Слон сегодня моему старшему брату полянку накрывает, понял? Можешь под вечер заглянуть на Строителей, сам убедишься. Так вот, я и говорю: брат шепнет Слону, что один водила грешный, что на «пятерке» по ночам баксы стрижет, сунул к себе в карман деньги моего другана, и надо бы их оттуда вынуть, чтоб гостя нашего не обижать, и водиле тому популярно и доходчиво разъяснить, что он поступил очень неправильно. Соображаешь, чего Слон тебе на это скажет?

– А кто мне запретил? – запротестовал водитель. – Моя машина! Кого хочу, того и вожу!

– Так ты подумай, прежде чем отвечать станешь Слону, а пока в карманах у себя пошарь – вдруг забыл? Бывает же такое. Да и номер у тебя, как нарочно, замазан! – Мотоциклист уже сильнее пнул задний бампер. – Но ничего, разглядеть вполне можно...

– Чего глядеть-то? – уже с неуверенной интонацией возразил водитель, снимая кепочку и вытирая ею почему-то сразу вспотевшее лицо. – Не было, говорю... Разве что посмотреть?..

Он сунул руку в карман, а другой, с зажатой в ней монтировкой, заслонился от луча слепящей фары мотоцикла.

Хриплый между тем как-то неохотно отступил в сторону, в тень. И сразу словно растворился в темноте. Толстяк же, набычившись, оглядел мотоциклиста, сердито сплюнул, вернулся в машину и захлопнул за собой дверцу. А водитель стал медленно и задумчиво шарить в карманах.

– Ты в бумажник загляни, – посоветовал Плетнев, получая отчасти даже удовольствие от непонятного еще ему спектакля.

И водитель, будто опомнившись, вытащил бумажник, раскрыл и даже глаза вытаращил от изумления.

– Да вот же ж! – воскликнул он с фальшивой радостью. – Вспомнил! Он же ж мне, и правда, чего-то сунул, какую-то бумажку, а я и не понял, что это. Вот эта, наверное, его? – И он протянул стодолларовую купюру мотоциклисту.

– А зачем она мне, ты хозяину отдай.

Водитель, не глядя на Плетнева, повернулся к нему:

– Твоя, что ль?

– Моя, – ответил Антон, забирая купюру. – А с этих что, тоже в городе две шкуры спустишь? – Он кивнул на мужчину и женщину, сидевших испуганными мышами на заднем сиденье.

– Зачем? Они заплатили, это я помню точно.

А вот про тебя, извини, забыл. Да и темно...

– Видишь, как быстро память восстанавливается? – засмеялся мотоциклист. – А ты, значит, моего другана хотел обуть? Не шали на дороге, дядя, – добавил он строго, садясь в седло мотоцикла. – Ладно, вали отсюда. А ты ко мне пристраивайся. – Он показал Антону рукой сзади себя. – Сейчас с ветерком долетим!

– Спасибо, земляк, – вроде бы даже и обрадовался водитель такому выходу из ситуации. – Раз ты сам повезешь, тогда мы поедем, да? А Слона не стоит беспокоить, чего не случается, верно, москвич? – Он быстро нырнул за руль, и машина тут же тронулась – без того, хриплого хохла, так и исчезнувшего в ночи, будто его никогда здесь и не было.

Как понял Антон, это была обычная дорожная практика таких вот мелких ночных грабителей. Их тут небось целая шарашка работает, и кто сдачи дать им не сможет, тот, считай, ограблен. И доказывать некому. Ловко устроились.

– Спасибо, парень, – сказал Антон, садясь сзади мотоциклиста, поджимая длинные ноги и не без труда устраивая их на задних подножках. – Выручил... Я бы, конечно, справился, но без сильного мордобоя точно не обошлось бы. А кто-нибудь и в больнице мог оказаться. Вот и разбирайся потом. Да и меня, не исключаю, тоже могли бы задеть, а с подбитой рожей входить в доверие к вашему местному руководству не резон, конечно. А мне некогда гримом заниматься, товарища найти надо, боюсь, что он в беду мог попасть...

– У нас в городе, да?

– Все вроде бы ведет сюда. Утром зайду в городскую прокуратуру, разберемся, думаю, помогут.

– Ты лучше мне расскажи, мои друзья помогут тебе быстрей.

– Ладно, спасибо, буду иметь в виду... А ты, вижу, с этими, из Цемдолины, не шибко церемонишься? И Слоном его определенно испугал, ишь как он сразу заюлил! Кто этот Слон, авторитет какой-нибудь? Из местного криминала?

– Нет, – со смехом ответил мотоциклист, – Слон – это мастер из пятого цеха, его в поселке все знают, он уже лет тридцать на заводе. У нас там рабочий район, бандюки долго не держатся. Ну попадаются, конечно, уроды вроде этих, а так в основном нормальные мужики.

– Ты говоришь, этот Слон – друг твоего брата?

– Не, он отец моей сестры. Но если бы я этим сказал, что Слон – и мой отец, они бы сразу поняли, кто я.

– А кто ты? – уже с улыбкой спросил Антон шустрого парня.

– Это... смотря для кого... – туманно ответил мотоциклист и натужно закашлялся.

– Чего у тебя с голосом? В горле запершило? – участливо спросил Плетнев. – Погоди, дай-ка я в сумку загляну, у меня там, по-моему, осталась бутылка воды. Может, глотнешь?

– Не, не надо! Это потому что я с ними старался басом говорить, для солидности... Ладно, поехали. Только крепче держись! И шлем надень, – сказал мотоциклист, отстегивая от кофра на багажнике шлем и передавая его Антону. – Поедем быстро, я медленно не умею, – весело заключил он, хлопнув себя по бокам. – Давай хватайся!..

Антон обхватил парня со спины и сцепил пальцы в замок у него на животе. Удивился, до чего же тот худенький. Но, видать, крепкий, поджарый. Или это ощущение от жесткой кожи куртки-косухи, застегнутой «молнией» до горла...

Ехать оказалось не близко. Пока добрались до первых, городских уже домов, совсем рассвело. С победным ревом мотоцикл промчался к центру города и, сбавив скорость, и соответственно с меньшим уже шумом, подкатил к двухэтажному старому зданию с облупившейся штукатуркой на кирпичных стенах и красной вывеской у входа. Это была городская прокуратура.

Солнца еще не было, улицы пустынны. Они промчались по безлюдному городу, который, казалось, словно вымер. Чистенький, белый и... пустой. Странное ощущение.

Антон слез с мотоцикла, стал снимать шлем. Положил на сиденье. Надо было как-то поблагодарить парня, руку там пожать, слова какие-то сказать. Но Плетнева чуть покачивало от непривычно быстрой езды по дороге, которая все время петляла.

– Ну как, нормально себя чувствуешь? – спросил мотоциклист, снова слегка приподнимая забрало шлема, словно не желая открывать перед Антоном свое лицо. Странный парень, подумал Плетнев. Ну не хочет – его дело.

– Спасибо за помощь, – сказал он наконец и протянул руку. – Давай хоть познакомимся. Меня Антоном зовут.

Парень помедлил, потом стянул с руки перчатку и тоже протянул руку: ладонь у него была узкая, с длинными пальцами, ногти которых были покрыты розовым, почти прозрачным лаком. И еще – колечко на мизинце.

Плетнев держал эту ладонь на своей и тупо рассматривал, не зная, чего делать – пожать или как? Поднял глаза на парня. А тот другой рукой ловко сбросил шлем, из-под которого золотистой волной хлынули длинные волосы. Мать честная! Девица!..

– Мила... – услышал остолбеневший Плетнев. Его совершенно сбил с толку чистый, похожий на звон сразу нескольких маленьких колокольчиков смех девушки. – Очень приятно! Не ожидал?

И Антон вдруг почувствовал, что начинает безудержно и густо краснеть. Это его руки словно вспомнили, как цепко хватались за тело девушки во время крутых виражей мотоцикла, и где там был ее живот, где грудь... Господи, надо ж такое!

Увидев его искреннее смятение, Мила засмеялась еще громче и веселее, хлопая себя руками по бедрам, по коленкам, затянутым черной кожей.

Антон совершенно обалдел. Так он еще никогда не влипал! И девушка это видела и прекрасно понимала. И потому смех ее был не иронический, а добрый, дружеский...

– Ты извини меня, Антон, – сказала она наконец, вытирая тыльной стороной ладони глаза, которые, похоже, у нее слезились от смеха, – я совсем не хотела тебя разводить. Это перед мужиками надо было выглядеть, иначе б они... ну сам знаешь, послали бы подальше, и дело с концом. У нас ведь бабе в мужской разговор вмешиваться не положено, понимаешь?

– А то... – пришел в себя Плетнев. – Везде так... Но ты меня тоже, пожалуйста, прости...

– За что? – удивилась Мила, глядя на него ясными глазами.

– Ну я... это... – Он попытался показать на себе руками, как держался за нее во время долгой поездки и как ему за эту его вольность теперь неудобно перед ней. – Ну ты... это... А?..

– Здорово излагаешь! – восхитилась девушка. – Э-э-э! Постой, да ты, может, решил, что я – «голубой»? – Она отрицательно затрясла головой, отчего волна волос вихрем окутала ее голову. – Не, я – совсем нормальная! – Она снова захохотала, окончательно выбивая Антона из колеи.

И он сообразил, что самое лучшее для него – не объясняться, а принять все, как есть. И тоже захохотал как сумасшедший.

Так они и смеялись – от всей души и будто подначивая друг друга к новым приступам смеха. Пока не устали. Она перекинула ногу через мотоцикл, сев боком, он присел рядом с ней, приобняв девушку рукой. Посмотрели друг на друга.

– Ну цирк... – устало выдохнул Плетнев.

– Не, ты понимаешь, – снова вернулась к своим объяснениям Мила, – если б я им заявила, что мой папа – Слон, они б меня запросто послали подальше. Ну и тебе пришлось бы с троими возню устраивать. Да еще б и ты загрузился: вот, мол, девка за меня заступается, так ведь?

– Ну не совсем, конечно, но лучше тебе было бы оказаться в стороне.

– А ты уверен, что разобрался бы с ними? – с интересом спросила Мила.

– Без сомнения.

– Такой крутой?

– Нет, Мила, школа... да и практика многолетняя.

– Чего-нибудь из спецов?

– Правильно мыслишь. Поэтому и ломать их мне нельзя – приравнивается к применению боевого оружия.

– О как! Значит, я все правильно сделала. Я так считаю: если можешь выручить человека, надо это делать. А подраться у нас ты всегда успеешь, наверняка поводов найдешь немало, пока будешь друга своего искать. Ну, к примеру, окажись тот водила с дружками не цемдолинскими, а портовыми, я бы не стала вмешиваться: себе дороже. Да мне им и сказать нечего. Слон для них – не авторитет.

– И правильно, нечего девушке зря рисковать... Слушай, Мил, а что, ты часто так вот парнем прикидываешься?

– А я не прикидываюсь. Просто говорю не «я пошла», а «я пошел» – и все. Под шлемом-то лица не видно. А все остальное, – она лукаво посмотрела на него снизу вверх, – ты ж сам небось уже обратил внимание?

– Ты извини, – снова завел он свою шарманку.

– Да ладно тебе! – отмахнулась она. – Я, когда была помоложе, слыхала про себя от соседок... Те матери говорили, мол, девка без сисек – как яхта без киля. Ну и чего? Сперва обидно было, чуть не заревела, а потом плюнула. Все, чего надо, есть, и все – мое. А кому не нравится, пускай топает!..

– Ну и молодец. И зря ты всяких дур слушаешь!

– Да никого я уже не слушаю... Чего комплексовать? Вот только б еще бабские интонации убрать, тогда б вообще...

– Чего – вообще? – Антон уставился ей в глаза. – И зачем? Ты ж красивая девушка. И голос у тебя... Одно удовольствие слушать, ей-богу!

– Ну спасибо... – Мила легко отмахнулась ладонью с перчаткой. – У меня теперь другие интересы, не женские... Мотоцикл вот... Компы... Железо всякое...

– Ты что, и в компьютерах разбираешься? – удивился Плетнев, но сообразил, что ничего здесь удивительного нет: время такое. И поколение рано повзрослело.

– А ты разве – нет?

– В мое время... Когда меня учили, Милочка, у нас такого понятия еще не было. Меня совсем другому учили. И я тоже учил...

– И научил? Это – «горячие точки», что ли, всякие, да?

– Вот видишь, какая ты умница. Значит, и мозгами тебя Бог не обидел. И вообще ничем он тебя не обошел! И мотоцикл ты водишь просто классно! И красивая ты девчонка! И храбрости тебе не занимать! И даже родитель у тебя и тот – Слон. Так что успокойся!

– А я и не волнуюсь! – Она посмотрела на него и опять кокетливо тряхнула головой так, что светло-серебристые волосы веером закрутились вокруг ее головы, мазнув своими кончиками Плетнева по губам, будто опахалом.

– А я видел живых слонов, – почему-то вырвалось у Антона. Вот уж о чем он меньше всего думал.

– Эка невидаль! – усмехнулась Мила. – В любом зоопарке...

– Нет, я их на воле видел... там. – Плетнев качнул головой в ту сторону, где скоро уже должно было появиться солнце.

– На Востоке?

– В Африке.

– А чего ты там делал? – Она посмотрела на него заинтересованно.

– Что умел... Чему научили... Только не подумай, что я хвастун, нет. Просто вспомнилось сейчас почему-то... Высокие такие, здоровые... важные... целое стадо. И слоненочек – вот такой, – он показал на мотоцикл, – может, чуть больше. Смешной... Мы отошли в сторону, чтоб дать им дорогу... Слушай, Мил, запиши мой мобильный, а? Извини, что я...

– Да чего ты все извиняешься? – Она с любопытством взглянула на него и улыбнулась. – Все равно записывать я ничего не буду, понял? Я, когда приезжаю к родителям, и свою мобилу отключаю, и на чужие вызовы не отвечаю. Закон. А если кто-то захочет вдруг меня увидеть, – добавила она многозначительно и, не выдержав серьезности, подмигнула Антону и засмеялась, – то он запросто найдет меня в «Снасти».

– А что это за «Снасть» такая?

– Интернет-кафе на набережной, в центре. Я там фактически каждый вечер бываю. И меня там все знают... А ты теперь у них, что ли? – Мила кивнула на красную вывеску у дверей горпрокуратуры.

– Нет, не то чтобы, но в некотором роде... Тот, кого я ищу, работал в Москве, в Генеральной прокуратуре. Но во время теракта был тяжело контужен. Ну и... словом, надо его найти... Жена его волнуется, товарищи...

– Ладно, помощь понадобится, расскажешь потом. Поеду.

Антон поднялся, поправил сумку на плече. Мила легко перекинула ногу через руль, села верхом, надела шлем, заправив под него волосы, завела двигатель и протянула Антону руку. Он взял ее и сжал обеими ладонями, словно не зная, что делать дальше – целовать? отпускать?

– Чего, так и будем? – глухо донеслось из-под шлема.

Решился: поцеловал и отпустил будто выпорхнувшую из его рук ладонь.

Девушка взмахнула ею, и мотоцикл почти прыжком рванул вперед, огласив сонную, провинциальную улицу ревом мощного мотора. Через десяток секунд все стихло вдали.

Антон постоял, посмотрел вслед, грустно усмехнулся и стал подниматься по ступеням к двери. За ней наверняка должен был находиться пост дежурного милиционера.

Глава пятая
ТЕТКИНЫ СТРАДАНИЯ

Утро для всех коренных жителей и приезжих в этом городе началось с двух главных вопросов: дали свет или нет? И если нет, то когда дадут? Немедленно следовало и разочарование: света не было, и когда будет, одному Богу известно. По городу поползли, словно распространяясь волнами от брошенного в воду камня, вполне правдоподобные слухи о том, что в компьютерной программе, о которой так много и хвастливо заявляли ее создатели – из местных умельцев, – произошел непредвиденный сбой, после чего лавиной пошло так называемое веерное отключение городских объектов от единой системы энергопитания. Одним словом, во всем виновато городское руководство, которое поручило подготовить программу и принять на себя управление сложнейшей хозяйственной отраслью непрофессионалам, а проще говоря, неучам. И когда произошло неверное распределение электроэнергии, резко увеличилась нагрузка на подстанции, возникло перенапряжение в сетях – порядка миллионов киловатт, после чего система, работавшая к тому же в тестовом режиме, естественно, не выдержала таких сумасшедших перенагрузок. Иначе говоря, местные программисты, не имевшие опыта внедрения подобных крупных компьютерных систем управления, оказались далеко не на высоте.

Но это говорили те, кто хоть как-то разбирались, или делали вид, что разбираются, в сложившейся ситуации. А для обыкновенных жителей города, грубо говоря, для его обывателей это означало, что в их квартирах потекут холодильники, простоявшие всю ночь без электричества. И в магазинах – больших и малых – это предвещало огромные убытки. Там ведь не кило сосисок хранилось, как в домашнем холодильнике, а тонны и тонны мяса, рыбы, птицы. Та же печальная участь ожидала и торговые предприятия, связанные с питанием – широкую сеть ресторанов, кафе, закусочных, – город-то южный, лето, отпускная пора, полно приезжего народа...

Но еще большая беда, поистине катастрофа, надвигалась на городскую больницу...

Ориентируясь на подсказки той компании, в которой провел ночь, а больше на собственную память, хоть и давнее это было дело, Александр Борисович Турецкий отыскал-таки и улицу Гвардейцев, и нужный ему дом номер пятнадцать.

Он, конечно, помнил, что теткин дом с голубой верандой, сложенный частично из дерева, частично из кирпича и даже самана, окружал небольшой, но густой сад, где росли яблони, черешни, тутовое дерево. И еще росла одна жердёла – это мелкий такой абрикос – плотный и очень сладкий.

И снова перед глазами Александра Борисовича возникла совсем уже давняя картина. Он вспомнил, как тетя Валя – молодая и жутко красивая двоюродная сестра его отца, жена потомственного моряка дяди Левы, – которой тогда ну никак не подходило слово «тетя», ловко забиралась на яблони и аккуратно снимала большие оранжево-красные яблоки. Это чтоб они не падали на землю, не стукались и не портились от этого. Она подавала их стоящему внизу племяннику Сашке, в ту пору сильно вытянувшемуся юноше, еще школьнику, десятикласснику, и, озорно глядя ему в глаза, заливисто хохотала оттого, что он испытывал невероятное смущение. И ведь было отчего. Эта чертовка была старше Сашки всего на какие-то шесть-семь лет, но именно эта разница и делала ее женщиной, а он еще оставался мальчишкой.

Ну так вот, тетя Валя, видно, нарочно, собираясь снимать плоды, не надевала спортивные шаровары, а забиралась на толстые ветки в том виде, как ходила по двору целый день, – в легком коротком платьице. И юный Турецкий, вынужденный помогать ей, поневоле шарил глазами по сильным, загорелым ногам своей родственницы, дико смущаясь, когда взгляд нечаянно натыкался на ее темные трусики. Конечно же она все видела и, конечно, валяла дурака, – у нее с дядей Левой была, как говорила Сашке мать, настоящая любовь, хотя тот был старше ее в два раза. Все это знал Александр, но в молодости каждое лето его так и тянуло сюда, в этот небольшой, ухоженный дворик с плодовыми деревьями, с виноградом, заплетающим веранду, и с прекрасным видом на море. Во дворик, по которому бегала босоногая, шустрая и лукавая тетя Валя, от шуток которой у него вечно кружилась голова...

Давно уже снесли на кладбище бывшего механика теплохода «Аркадий Первенцев», не раз ходившего в загранку. Красавица хохотушка Валя превратилась в Валентину Денисовну, пенсионерку, жалующуюся в редких письмах в Москву на участившиеся сердечные боли и сетующую, что «дорогой племяш» совсем позабыл последнюю свою родственницу, вовсе носа не кажет. Впрочем, и сетования ее были больше похожи на обычный прежний треп – надо ж было одинокой тетке хоть кому-то рассказывать, что происходит вокруг, в надежде, что племянника хоть что-то заинтересует, и он приедет, погостит... Выпьет молодого вина. И можно будет снова посмеяться, как когда-то, и повспоминать вместе прошлое, в котором было столько радости и красоты, которые теперь подевались неизвестно куда... Как странно исчезает все самое лучшее в жизни...

Но память, оказалось, не подвела. Вот и постаревший дом, которого Александр Борисович не видел полтора десятка лет, – где-то накануне всех коренных перемен в государстве навещал тетю Валю, будучи здесь в служебной командировке...

Собственно, и командировка тогда была придумана, это Костя Меркулов помог, чтоб Турецкий приехал и помог тетке похоронить дядю Леву. Не дожил тот до «полного торжества демократии», и слава богу. Не нравилось старому моряку все то, что происходило в стране...

И с тех пор Александр больше не был здесь... Нет, кажется, позже еще разок приезжал, но уже по своим следственным делам, в середине или даже в конце девяностых. Однако тетку не застал, – к кому-то из последних то ли своих, то ли родственников покойного мужа уезжала она, а после писала, что сильно жалела, не застав Сашки. Сколько ж ей тогда исполнилось? Лет за сорок уже, а второй раз замуж так и не вышла... И ведь по-прежнему оставалась очень хороша, но уже не девичьей, а зрелой, женской красотой. Фотография сохранилась... Наверное, действительно у них с дядь Левой большая любовь была...

Дом фактически не изменился, разве что голубой цвет веранды выгорел на солнце. Что ж, значит, вполне можно будет и обновить, покрасить, все тетке помощь.

И сад вроде бы остался тем же, новых деревьев не появилось, но здорово загустел он, высокой травы много, кустарник какой-то, – видно, тяжело Валентине заниматься в одиночестве «сельским хозяйством». И виноградные лозы стали толстыми, постарели, некому их обновлять...

А вот солнце – оно точно осталось прежним, тем самым, от которого кружилась голова. И море так же голубело вдали, становясь белесым на горизонте и сливаясь с небом. Не хватало лишь ловкой, красивой девушки в цветастом платьице, словно заблудившейся в густой кроне яблони...

Александр Борисович, чувствуя вполне понятное, ностальгическое волнение, будто и в самом деле после долгого плавания в чужих морях возвратился наконец в родной дом, легонько тронул калитку. Она не открылась. Перегнулся, посмотрел: изнутри она была заперта на обычный крючок.

Усмехнулся, вспомнил, что этот крючок здесь был всегда, а замка ни дядька еще, ни тетка никогда не вешали. Сбросил крючок, открыл калитку и вошел во двор. Уже хотел крикнуть, позвать Валентину, но его сзади окликнули.

– Эй, молодой человек! Чего это тебе в чужом дворе надо?

«Молодой? Это очень интересно!» – хмыкнул Турецкий. Он обернулся и увидел пожилую женщину в длинном темном платье и такой же косынке, завязанной на седой голове как бандана, с двумя пустыми ведрами в руках, вставленными одно в другое. Определенно, соседка.

– Здравствуйте, – стараясь выглядеть приветливым, сказал он, поворачивая тем не менее к женщине лицо не тронутой стороной. – Тут моя тетка проживает, Валентина Денисовна. Вот, приехал навестить... По дороге, – поправился он, чтобы не выглядеть в глазах чужого человека бездельником. Видок-то внешний, что ни говори, оставлял сегодня желать много лучшего – начиная с физиономии и кончая неглаженой одежкой.

Женщина смотрела на него удивленно. Даже ведра на землю поставила. И, сложив руки на груди, уперла подбородок в свой кулачок.

– Постой, – задумчиво сказала она, глядя на Турецкого строго и недоверчиво, – чего-то я не очень...

– Племянник я ее... Из Москвы... Проездом тут. Она сейчас дома, не знаете?

– Погоди! – будто обрадовалась соседка. – Сашка, что ль?

– Я самый. – Александр Борисович улыбнулся. – А вы кто?

– А я – Настя... Ты меня не знаешь. Да и я тебя – тоже, честно говоря... Но Денисовна говорила, да... Вспоминала часто, особенно в последнее время. Обещал, говорит, племяш навестить, да обещанного, известно, три года ждут... Ну и что ж ты так, племянничек дорогой? – последнюю фразу сказала с явным осуждением.

– А что случилось? – даже испугался Турецкий. – С Валей?..

– Ты ж сколько не был-то, годков пятнадцать, поди? Совсем родню забыл? Нехорошо, Сашка... В больнице твоя тетка, вот что.

– А что случилось? – Александр Борисович почувствовал, как возле сердца что-то сжалось и повеяло неприятным таким, мерзким холодком.

– А что в нашем-то возрасте может быть? – философски заметила соседка. – Сердце... И сам-то чего удивляешься? Разве не знаешь? Она ж, поди, писала...

– Писала...

Турецкий тяжело вздохнул оттого, что соседка, в общем, по-своему права, и она определенно винила именно его в болезни Валентины. Отчасти и это, возможно, так, все собирался приехать, помочь... Обещаниями отделывался... Ну да, конечно, работа же была! А вот нет ее теперь, и решительно ничего на свете не произошло. Ничего не случилось! Как и не существовало никогда ни следователя Сашки Турецкого, ни первого помощника генерального прокурора Александра Борисовича... И никому это, в сущности, оказалось не нужно.

– А где эта больница, не подскажете? Анастасия... не помню, как вас по батюшке?

– Алексеевна... Да ты и не можешь помнить, говорю же! Ох, бестолковый... Если тетка не писала... Я недавняя соседка ее. Это о тебе она много рассказывала... Какой ты весь важный да серьезный...

Турецкий усмехнулся: ну, конечно, «важняк» – вот отсюда и «важный». Ох, фантазерка тетка!

– А положили-то ее в городскую – это как к рынку выйдешь, там спросишь, каждый подскажет. В кардиологии она. Уж вторую неделю. Ты, как навестишь, мне после расскажи обязательно, ладно?.. – Соседка подняла ведра и, покачав укоризненно головой, добавила, скорее, самой себе: – Ишь ты, столько лет не был и удивляется, почему родная тетка в больнице! Ну надо же! Молодежь... одно слово...

«Вот и удостоился: молодым назвали...»

Анастасия Алексеевна пошла вниз по улице, откуда пришел Турецкий. Там, на перекрестке улиц, стоит, он видел, колонка, где двое теток набирали воду. Ну, конечно, электричества-то нет, городской водопровод не работает, а колонка, наверное, еще от водокачки имеет немного воды.

Недовольная соседка... Вроде и дела ей никакого нет, но наверняка они с Валентиной известиями обмениваются, сочувствуют друг другу либо завидуют и злорадствуют. Но Анастасии он явно не понравился. Ну и черт с ней. Надо немедленно Валентину навестить, чего-нибудь принести ей, соку, может?

Александр Борисович на всякий случай обошел дом кругом, осмотрел, все ли в порядке. Ведь спросит: как там у меня? Чтоб ответить. Не забота, разумеется, а так, простое внимание... которого нам не хватает в обычной жизни...

Городская клиническая больница встретила Александра Борисовича потоком отборной матерной брани. Кричал мужчина:

– Ольга! Мать их всех!.. Они там что, оху...? Дай им п...! Где свет?! Куда, бля, девали генератор?! Ольга! Дай этим сукам...!!!

По гулкому коридору вихрем неслась полная женщина в зеленом операционном халате, в маске, закрывающей пол-лица, и в окровавленных перчатках. А вдогонку ей катились громовые, перемешанные с матерщиной угрозы выдрать... отодрать... оторвать... засунуть... послать и... еще такое, чего и перевести нельзя было на общедоступный русский язык, ибо ничего подобного просто не могло реально существовать в этом многогрешном и многострадальном мире.

Турецкого в накинутом на плечи коротком халате этим вихрем отбросило в сторону. Он увидел испуганные лица людей в халатах, заметил, как все они робко жались к стенам, провожая взглядами несущийся мимо самум.

Собственно, никаких особых объяснений и не требовалось, и так понятно: шла операция, и в это время отключился, по всей видимости, резервный генератор. Вот и бушевал хирург, у которого каждая секунда была на счету, да только эта его личная проблема в нашем распи... хм, обществе, надо было понимать, никого не волновала. Что такое человеческая жизнь? Вопрос, скорее, риторический, особенно в подобных ситуациях...

В другом торце коридора, из открытой двери, показался высокий мужчина в белом халате и, увидев несущееся прямо на него пушечное ядро блекло-зеленого цвета, посунулся было в сторону, но ядро с истошным криком врезалось именно в него:

– Виктор Леонидыч! Виктор Леонидыч!! У нас пациентка вскрытая! На ИВЛ! Мы мешок вручную качаем!! У нас ничего не работает!! Даже дефибриллятор!!!

– Оленька! – испуганный зав хирургическим отделением попытался остановить ее поток. – Зачем вам дефибриллятор?! У вас же пока все нормально! Реанимационные меры не нужны!

– У нас монитор отрубился! – вопила хирургическая медсестра. – Мы пульс меряем вручную!! У нас лампы вполнакала!!! Андрей Владимыч ничего не видит!!! И в лампах аккумуляторы на пятнадцать минут... – почти безнадежно простонала женщина.

– Оленька! – крепчал между тем голос заведующего. – Электрики сейчас заканчивают с резервным генератором! Оленька, только без паники!..

– Без паники?! – Вот тут уже медсестра, похоже, взорвалась: – У нас человек на столе кончается!!! А вы тут все охренели?!

– Ты как разговариваешь?! Ты что себе позволя-а-а-ешь?! – сорвав голос, дал петуха заведующий.

– А это вам Андрей Владимыч велел передать!!! – прорычала женщина и, круто развернувшись, с еще большей скоростью ринулась обратно.

Спрашивать ее о чем-нибудь в этот момент было делом не только бессмысленным, но еще и опасным. Турецкого снова прижало ветром к стене. А когда хлопнула дверь операционного блока, Александр Борисович решился наконец спросить все у того же заведующего, который шел ему навстречу, вытирая платком багровое лицо и шею.

– Извините, могу я узнать, кого оперируют? – Что-то подсказывало Александру Борисовичу, будто эта операция имеет и к нему какое-то отношение.

– Да вам-то еще что здесь надо?! – истошным голосом заорал заведующий, багровея еще больше, хотя, казалось, уже было некуда. – Кто вы и что тут делаете?! Кто вас пустил?!

– Извините, – оторопел Александр Борисович, – у меня здесь родственница... В кардиологии...

– Ну и ступайте туда! Не морочьте людям головы! Без вас хватает!..

Чего хватает, он не сказал, потому что стал немедленно промокать тем же мокрым носовым платком совершенно распаренное, будто после раскаленного душа, лицо.

– А где кардиология?

Заведующий хирургией уже обреченно махнул рукой в сторону лестницы и на выдохе сказал:

– Третий этаж... Уйдите, ра-ди бо-га...

На лестнице Турецкому встретился молодой человек в спортивных трениках и тапочках без задников, хлопающих на каждом шагу.

– Простите, – обратился к нему Александр Борисович, – не подскажете, где кардиологическое отделение?

– А вон, этажом выше, – беспечно ответил тот, продолжая разминать в пальцах сигарету. У него не было ни серьезных проблем, ни забот, и больной зашлепал вниз по лестнице, – вероятно, где-то там была курилка.

На стеклянных дверях, ведущих с лестничной площадки в коридор, висела написанная золотыми буквами табличка: «Кардиологическое отделение». И чего спрашивал?..

Он уже взялся за ручку, чтобы отворить дверь, но услышал сзади голоса. Машинально обернулся. Спинами к нему, у окна, лестничным пролетом выше, стояла парочка. Мужчина и женщина. Было видно, что оба не молоды. И хотя стояли они, отстранясь друг от друга, между ними совершенно отчетливо просматривалась какая-то внутренняя, тесная связь.

Что привлекло внимание Турецкого? А черт его знает? Ну стоят себе люди, даже и не глядят в глаза, а заметно, что... А что заметно?.. Да просто любящие души, какие за версту видны... Вон, она протянула к нему руку и бережно пошлепала, погладила по щеке. И он немедленно прижался сам щекой к ее ладони.