Текст книги "Мертвый сезон в агентстве «Глория»"

Баграт Суренович принимал своих гостей как раз в одном из этих домиков – на две комнаты, с кухонькой и прихожей. Отделано помещение было со вкусом – ковры, хрусталь в буфете, мягкие кресла и низкий круглый столик. В соседней комнате – широченная тахта, покрытая пушистым ковром, – для отдыха. Баграт чувствовал себя здесь как дома. Да это, собственно, и был его второй дом, и даже главный. Две сотни «спортсменов» охраняли его круглосуточно. А в тайных подвалах содержалось оружие, которого было достаточно, чтобы порядочное время сдерживать натиск ОМОНа, а возможно, и спецназа. «Спортсмены» здесь с успехом совершенствовали свою квалификацию.

Разговор, возникший еще в жостовском особняке, где стороны поначалу сыпали обвинения друг против друга, принял более жесткие формы. Стравив Маркина с Довбней, Баграт с видом третейского судьи, проявляющего особую мудрость, лишь кивал, изредка бросая реплики в адрес то одного, то другого, а на самом деле и сам пытался понять, что из выплескиваемого правда, а что – ложь для самозащиты.

Довбня, стараясь выглядеть честным служакой, исподволь подведенным под монастырь хитрозадым чинушей, сыпал обвинениями в адрес Маркина, который, по его твердому теперь уже убеждению, постоянно обводит вокруг пальца всех и вся, плетя бесконечные интриги – где щедрыми на первый взгляд подачками, а где дальнейшими угрозами разоблачения.

Маркин же утверждал, что творил вокруг себя только добро, а наветы Довбни объяснял тем, что полковник, по всей видимости, продался прокуратуре и ментовке с потрохами.

Баграту уже стали надоедать эти бесконечные препирательства. Его заботило другое. Он видел: если Маркина возьмут, а дело уже шло к тому семимильными шагами, он запоет. Как, вероятно, будет петь и Комар, которого со дня на день могут доставить из Греции в родимое Лефортово. Правда, Григорий Степанович Коновалов, пользуясь своими связями в одной из президентских структур, которая подчинялась и президенту и ФСБ и называлась подразделением «С», успокаивал Баграта, уверяя его, что до России Комару долететь не дадут. И вообще, есть определенные подвижки в том направлении, что дело Гохрана заберут из Генеральной прокуратуры и передадут в этот самый отдел. Где оно должно быть попросту утоплено. Никто из администрации не хотел подставлять президента, который нередко принимал жесткие решения по собственному вдохновению. И естественно, после настойчивых подсказок самых близких ему людей. Но президенту опять стало нехорошо, как обычно в последние месяцы, и он возлежит в ЦКБ, а решения принимаются как раз теми лицами, которым вовсе не хотелось бы светиться.

Знал Баграт, что десять миллионов долларов, поступивших на счет Отца, гонорар за операцию с фирмой «Голден», есть лишь малая толика того, на чем крепко нагрели руки высшие государственные чиновники. Маркин в этом ряду настойчиво представлялся нищим, обманутым партнерами, обиженным и обвиняемым совершенно напрасно. Отчасти это было так, и это знал Баграт. Но лишь отчасти. Не уважал Малюта «хорька», как иногда называли Игоря Леонидовича за глаза – и нрав пронырливый, и взгляд постоянно голодный какой-то, и аппетит зверский, и характер подлый, ну точно хорек. И этот «хорек», когда здорово припечет ему задницу, непременно заложит всех своих подельников. И суммы перечислит. Те же десять «лимонов» – сумма не бог весть какая, но ее место в общаке, а не на личном счете Григория Степановича. Прослышит кто – быть крутому скандалу!..

– Так ты утверждаешь, дорогой, – сказал Баграт полковнику Довбне, багровое лицо которого указывало на то, что этот здоровяк внешне близок к инсульту, – что следователю Турецкому известна роль Маркина в деле о ценностях Гохрана?

– Ничего я не утверждаю, – устало повторил полковник. – Я говорю, что его очень интересует сам Игорь Леонидович, и он меня расспрашивал о нем, о его знакомых, как далеко они простираются. Все это я и рассказал ему... – Довбня кивнул в сторону Маркина. – А насчет Гохрана? Ну если я знаю, что он – один из соучредителей фирмы «Голден», значит, прокуратуре знать это сам Бог велел. Иначе они хлеб едят зря.

– А ты мне об этом не рассказывал, дорогой, – обернулся Баграт к Маркину. – Почему?.. – Не дождавшись ответа, сказал Довбне: – Знаешь, о чем он меня просил? Помочь ему поскорее рвануть за кордон. А почему, знаешь? Потому, дорогой, что он тоже взял хороший куш, но предпочел умолчать об этом.

– И сколько? – простецки хмыкнул Довбня.

– Пятьдесят миллионов «зелеными». А чтобы замазать мне глаза, решил сдать тебя.

– Кому? – испугался Довбня.

– Мне, дорогой. Это ведь меня зовут Малютой, ты разве не слышал? Сообщил, что ты решил всех нас заложить прокуратуре. Что никто тебя не вызвал, а ты сам пошел. Очко, мол, у тебя заиграло. Знаешь, что это такое?

– Я?! Сам?! – Довбня посмотрел на Маркина. – Он что, больной, Баграт Суренович? Или я отказываюсь от всего, что имею? От нормальной человеческой жизни?!

– Вот и я так тоже думаю. Зачем это тебе, дорогой? Но раз слово сказано, его надо проверить. А у меня есть много способов услышать от человека только правду. Сейчас я позову сюда одного хорошего парня, вы побеседуете с ним в соседней комнате, после чего я узнаю, обманываешь ты меня, дорогой, или нет. Прошу, дорогой, будь откровенен. А за момент твоего переживания я тебе назначу хорошую компенсацию, не обидишься.

Баграт сделал какой-то знак, и в комнату вошли двое крупных, одетых в черную форму парней. В одном из них Довбня узнал Володю Демидова, но не подал виду, а лишь испуганно опустил голову и сжался. Поразительно, здоровяк полковник выглядел сейчас полураздавленным червяком, которому обещали чем-то компенсировать его боль. Нет, не зря звали Баграта Малютой. Он был не только жесток и предан своему хозяину, но и умный, сволочь. Поэтому, не считая себя умнее других, подозревал, что полковник, отправляясь к нему, мог об этом кого-то и предупредить. Значит, ликвидировать его было бы опасным, а вот кинуть тысчонку-другую баксов за разбитую морду – это можно. Это по-мужски: пострадал – получи.

Баграт снова махнул ладонью парням: идите, мол, в ту дверь и побеседуйте, но... не переусердствуйте.

Демидыч положил ладонь на плечо Довбне, тот покорно поднялся и пошел в соседнюю комнату, где половину помещения занимала тахта, покрытая ковром.

Спутник Демидыча взял из угла рулон клеенки и раскатил его по ковру: это понятно, чтоб кровью не испачкать. После этого плотно закрыл дверь и повернулся к Довбне...

Баграт откинулся на спинку кресла и внимательно наблюдал за выражением лица Маркина. А тот сидел, словно съежившись, и ждал.

Из-за двери послышался сдавленный вскрик, перешедший в вой, перебиваемый матерными угрозами, всхлипами и нечеловеческим визгом.

Маркин дрожал, слушая, но даже не пытался заткнуть себе уши. Он словно наслаждался собственным ужасом. Баграт хмуро смотрел, и лицо его было каменным, словно у Будды.

Внезапно зазвонил мобильник на столике. Баграт Суренович неторопливо поднял трубку, включил, поднес к уху.

– В лагере посторонние! – прокричал чей-то голос.

– Проверьте кто, – спокойно сказал Малюта.

– Я... – Речь оборвалась, послышался то ли вскрик, то ли что-то сломалось, хрустнуло. Связь оборвалась.

За дверью стихло. Баграт поднялся и пошел к окну, отодвинул занавеску. Увидел двоих в черной форме, мирно беседующих неподалеку возле увитой плющом беседки.

Грохнуло в прихожей, будто дверь сорвалась с петель. Баграт обернулся. А вот теперь очередная дверь и в самом деле сорвалась с петель и плашмя рухнула на пол. На нее тут же выпрыгнул Голованов с пистолетом в руке. Следом Филя за шиворот втащил и швырнул на пол охранника, обеспечивавшего безопасность Баграта во время «дружеской беседы» с Маркиным и Довбней.

Из соседней комнаты вышел целый и невредимый полковник Довбня. За ним, опуская рукава черной форменной рубашки, шагнул Володя Демидов. Увидел Севу с Филей, криво усмехнулся и качнул головой назад:

– Слабак... Два приема и – готов.

Баграт застыл, словно изваяние. Маркин сжался в кресле до размеров подлинного хорька.

– Что там? – спросил Демидов, кивая на окно.

– Все по плану, – сказал Голованов и повернулся к Баграту: – Руки попрошу, господин Мкртчян.

Баграт послушно протянул руки, и на них щелкнули металлические браслеты.

– Вы тоже! – сказал Сева Маркину.

Но тот так и взвился в кресле, крича, что он не подчинится неизвестно кому! Что он работает в Кремле! И вообще, где ордер?

– Постановление на арест вам сейчас представят, – сказал Сева и добавил Баграту: – И вам тоже... Ну что, Тимофей, – он широко улыбнулся, – не сдрейфил?

– Был момент, – честно признался полковник. – Но когда увидел Володю, понял, вы рядом, ребята...

Так началась операция по зачистке владений господина Коновалова Григория Степановича, а попросту Отца, которую долго готовил Вячеслав Иванович Грязнов, скрывая даже от собственных заместителей. Не из-за недоверия, нет, а потому что информация постоянно носится в воздухе и ждет только самого малого подтверждения. Чтобы взорваться возможным предательством. Не зря ведь утверждал доктор Штиль, что властные и криминальные структуры в стране сошлись ближе некуда...

Обыск тайников спорткомплекса выявил несколько сот единиц стрелкового оружия, запасы пластита и боеприпасов, а также более ста килограммов расфасованного и готового к транспортировке героина.

Поскольку основная должность Малюты называлась директор спортивно-оздоровительного комплекса «Мужество», ему и было предъявлено обвинение в незаконном хранении оружия и наркотиков. И Баграт Суренович Мкртчян, по кличке Малюта, в наручниках отправился в Матросскую Тишину.

А Игорь Леонидович Маркин прямой дорогой отбыл в кабинет Турецкого. И оттуда, после напряженного многочасового допроса, отправился следом за Малютой...

Уже совсем поздно вечером Александр Борисович Турецкий позвонил Грязнову на службу, в МУР. Хозяин кабинета был на месте. Он проводил разбор полетов, обсуждались первые итоги проведенной операции. Ради «важняка» сделал короткий перерыв. Только на телефонный разговор.

– Примите мои нежные поздравления, господин генерал, – ласково сказал Турецкий.

– И вам позвольте тем же концом по тому же месту, экселенц, – ответствовал Грязнов.

– Ну-у! – восхитился Турецкий. – Растем над собой! Свою признательность «Глории» мой шеф выразит лично. А ты ожидай.

– Что, награды?

– Нет, скорее общественного признания. Завтра к тебе нагрянут телевизионщики. Расскажешь им обо всем, что сочтешь нужным, со свойственным тебе красноречием.

– Этого еще не хватало! – возмутился Вячеслав Иванович.

– Надо, Славка, надо. А я им про Комара добавлю. Свяжем ситуацию в единый узелок, и пусть тогда попробуют начать зачистку свидетелей.

– Ах в этом плане. Надо подумать.

– Я тебе с утречка подброшу кое-что из показаний Маркина. Что же касается Мкртчяна, то он уже в дерьме по уши. Так что у меня появится возможность вызвать пока для дачи свидетельских показаний самого Коновалова. Пусть только попробует не явиться!

– Хорошие перспективы открываются, я смотрю, Саня!

– Жаль только, что идея с Отцом пришла в голову не мне, а Косте. Ну, в конце концов, на то он и начальник, я ему так и сказал.

– А он?

– Жмурится, как сытый котяра, и напевает ту, нашу, помнишь? «Я просыпался на рассвети-и, был молод я и водку пил...»

– «И на цыганском факультети-и об-ра-зо-ванье получи-ил», – дурным голосом закончил Грязнов и запнулся. Продолжил деловым тоном: – Договорились, Александр Борисович. Пока.

«Это там у него сотрудники, – сообразил Турецкий. – Небось глаза вылупили на своего генерала...»

4

Известие об аресте Баграта Суреновича Мкртчяна разнеслась мгновенно. Боссы российского криминала всполошились, засуетились. И было отчего.

Почти все были уверены, что Малюта в Матроске не засидится. Отец не позволит. Слишком многое знает Баграт, слишком серьезные концы в руках держит. Не король, конечно, не первое лицо, чтоб провозгласить: «Король умер, да здравствует король!» – однако же...

Но время шло, а Малюту все не выпускали.

Более того, самого Григория Степановича вызвали в Генеральную прокуратуру в качестве свидетеля. И отпустили. Значит, не сработала, выходит, на этот раз уже наладившаяся система: вызывают-то как свидетеля, а потом, прямо из кабинета следователя, прямой путь в камеру. Или же Отец им ничего не сказал. Или, наоборот, сказал слишком много, что и позволило уголовному патриарху остаться на свободе. Ох, темны, Господи, дела твои во облацех...

А тут еще и политика примешалась!

«Важняк» Турецкий и начальник МУРа Грязнов раскрыли журналистам теленовостей некоторые хитросплетения по делу о краже драгоценностей Гохрана. И снова промелькнула, будто невзначай, фамилия Коновалова как одного из возможных фигурантов великой аферы.

Пару раз выступил по телевидению и известный своей правозащитной деятельностью адвокат Хохотва, который принял на себя, оказывается, защиту безвинно пребывающего на нарах председателя Гохрана Пучкова. Адвокат был полон оптимизма и сообщал немногочисленным телевизионщикам, что полностью уверен в невиновности своего подзащитного, о чем и доводит до сведения общественности. Однако бодрые речи как-то сникли, когда кто-то из досужих знатоков дела от журналистики задал адвокату явно провокационный вопрос: «Это правда, что вам предложили также взять на себя защиту арестованного референта экономического советника президента господина Маркина, и верно ли, что вам также предложен гонорар двадцать пять тысяч долларов?» Хохотва чуть смешался, но, глядя прямо в камеру оператора честными глазами, ответил, что такое предложение поступило, но он еще не принял окончательного решения. От дальнейших комментариев адвокат отказался и свернул интервью.

И наконец свершилось то, чего так долго ожидали все завязанные на гохрановской истории. В аэропорт Шереметьево-2 сотрудники ФСБ во главе с генералом Федоскиным доставили обычным рейсом Афины – Москва бывшего бухгалтера и миллионера Валерия Михайловича Комара.

Один из главных подозреваемых выглядел относительно неплохо: греческая тюрьма – это тебе не Бутырки. Загорелый, сытый, немного бледный от волнения, Валерий вполне смотрелся этакой звездой шоу-бизнеса. А все разговоры о том, что ему не дадут вернуться на родину, окончились пшиком. Под усиленной охраной он отправился прямо в Лефортово.

Кстати, в связи с этой последней акцией поутихли и разговоры о том, что дело Гохрана будет передано из Генеральной прокуратуры в один из спецотделов ФСБ. Но толком, разумеется, никто ничего не знал, все слухи, слухи...

Криминалитету, вопреки твердому убеждению доктора экономических наук Эдуарда Эдуардовича Штиля, главного советника Отца, было в высшей степени наплевать на политику и те игры, что развернулись вокруг драгоценностей Гохрана. Их волновала конкретика.

К примеру, вопреки предположениям, Малюту не только не выпустили на волю, а, напротив, из одиночки перевели в общую камеру. Это что, намек?

Воры в законе и авторитеты, тянувшие не по одному сроку, хорошо понимали, чем это пахнет. Найдется какой-нибудь психопат, или смертник, которому все равно терять уже нечего, и пришьет он Малюту, припомнив ему какую-то забытую было обиду. И «законники», державшие в руках свои регионы, стали понемногу стягиваться в Москву. Следовало как-то прояснить ситуацию.

С арестом Мкртчяна, имевшего непререкаемый авторитет в регионах, существовавший более-менее порядок с ходу дал трещину. Подняли головы критики Отца, считавшие, что он не тем делом занимается. Какие-то глупые идеи, книжки, в которых сказано, что однажды воровской мир станет править Россией, о чем всегда мечтали давно сгинувшие патриархи, но чего никогда не было и, скорее всего, не будет. К чему тогда базар? Другие были обижены непомерными суммами, которые шли в общак, полагая, что денежки не доходят до общака, пропадают в Москве, в неизвестных карманах.

Особую злобу таили на Отца, а еще больше на Малюту, наркодельцы. По их подсчетам, на складе спорткомплекса «Мужество» находилось не меньше сотни килограммов героина, не считая другой дури, которые в случае реализации принесли бы им не менее полутора миллиарда в баксах. Почти не сговариваясь, российские мафиози первый визит делали не к Отцу, а к Виктору Князеву, в старое здание «Националя», в котором он занимал несколько шикарных номеров. Князь принимал боссов, многие из которых ходили в его друзьях, радушно и с большим уважением. Беседовал он с ними наедине, и нетрудно было догадаться, о чем и ком шла речь. Князь вел разговор осторожно, умно, без излишних намеков, оперировал лишь фактами, и авторитеты, люди битые, проницательные, разумеется, отлично понимали, к чему он клонит. И уже поплыл слушок, что следует ожидать знаменательных событий в судьбах Отца и Малюты. Конечно же дошел слушок и до Григория Степановича Коновалова. И он вызвал Князя, как говорится, на ковер.

Князь опоздал на сорок минут, чего никогда не могло бы случиться раньше. Он вошел в гостиную особняка, поздоровался, извинился за опоздание, сославшись на пробки в пути, огляделся, увидел Штиля, сидевшего за столом, и по его лицу пробежала тень.

– Добрый вечер, Эдуард Эдуардович.

– Добрый вечер.

– Присаживайся, – пригласил Отец Князя к столу.

– Спасибо.

– Налить?

– Ты же знаешь, Григорий Степанович, я не пью.

– И не куришь, – добавил Отец, усмехнувшись.

– И не курю.

– Долго проживешь...

– Постараюсь.

– Ну-ну, – неопределенно хмыкнул Отец, выпил, захрустел свежим огурцом, откинулся на спинку кресла и устремил взгляд на парня.

Князь некоторое время выдерживал взгляд, потом отвел глаза, но отвел равнодушно, как от чего-то надоевшего.

– Я слушаю тебя, Виктор, – сказал Отец.

– Это я пришел послушать тебя по твоему вызову, – возразил Князь.

– А ты, значит, не догадываешься, для чего я тебя вызвал?

– Я не думал об этом. Ты приказал, я приехал.

– Почему люди из регионов приезжали к тебе до меня? – задал вопрос Отец напрямую.

– Разве? – искренне удивился Князь. – Не знал. Но если это так, то вопрос относится не ко мне. И потом, ты мог спросить об этом любого из тех, кто приезжал к тебе.

– Чего ты добиваешься, Виктор? – помолчав, спросил Отец.

– Хорошо, – подумав, ответил Князь. – Скажу. Но скажу иносказательно. Ты видел в лесу, как молодая поросль обвивает старое дерево, погибает сама из-за густоты, но наиболее крепкие выживают, стремятся ввысь, вырастают и в конце концов закрывают своей листвой старое дерево от солнца? Дерево покрывается плесенью и медленно погибает.

– Понял тебя, Князь. Однако бывает и наоборот. Старое дерево находит в себе силы и побеждает.

– На время, – ответил Князь. – Рано или поздно история повторится, и тогда уже старое дерево не выживет. Вообще, каждому свое время, каждому свой срок.

– Ты считаешь, что подошел мой срок?

– Да, я так считаю, – твердо выговорил Князь.

– Лично ты можешь ошибиться...

– Это неважно, – отмахнулся Князь. – Придет другой.

– Но теперь-то ты на мое место метишь?

– Я отвечу известной поговоркой: «Плох тот солдат, который не стремится стать генералом!» Я из хороших солдат. Но это не значит, что мечу я именно на твое место.

– Темнишь, Князь.

– Шептунов у тебя хватает. Но ты можешь спросить любого, и тебе ответят, что тебе я не произнес ни одного худого слова.

– И даже иносказательно? – усмехнулся Отец.

– И даже иносказательно.

– О чем же вы тогда толковали?

– О жизни, о делах, о критическом положении, в котором все мы оказались.

– Критическом? – переспросил Отец. – Никакого критического положения нет и быть не может! Если ты имеешь в виду крах рубля семнадцатого августа прошлого года, то тут уж не моя вина! Все пострадали!

– Пострадали, – согласился Князь. – Но ты, как высшее лицо, ничего не предпринял для того, чтобы исправить положение.

– А что я мог сделать? – удивился Отец.

– Тебе давали неплохой совет.

– Учинить базар с государством?! Бред сумасшедшего!

– Не с государством. С чиновниками, – поправил Князь. – А это большая разница.

– Чиновники в наше время и есть государство.

– Ошибаешься, Григорий Степанович, – вежливо возразил Князь. – Я не говорю о всех чиновниках, но о двух третях знаю точно: сплошь взяточники, казнокрады, воры и мошенники. И даже три шкуры драть с них маловато. Полученное с них перекрыло бы все наши потери, возникшие после семнадцатого августа.

При этих словах Князя Эдуард Эдуардович Штиль оживился и с видным интересом посмотрел на парня.

– Ну и драл бы! – хмыкнул Отец.

– Хотел. Но мне запретил Баграт Суренович. И вероятно, не без вашей подачи.

– Что ты «завыкал»? – недовольно обронил Григорий Степанович. – Ты не на приеме у министра!

– Или же с вашей подачи, уважаемый Эдуард Эдуардович, – обернулся к Штилю Князь.

– Вы угадали, – охотно согласился Штиль. – С моей. И знаете почему?

– Знаю.

– Я бы с удовольствием послушал!

– Вы очень толковый человек, Эдуард Эдуардович. Но вы не человек дела. Вы философ. Ваша работа о слиянии государственных и криминальных средств очень любопытна, хотя и не нова.

– То есть как это не нова? – обиделся Штиль.

– Подобное было уже в странах Латинской Америки, да и в Соединенных Штатах на заре туманной юности...

– Да. Было, – согласился Эдуард Эдуардович. – Но никто никогда об этом не писал!

– А для чего писать? – пожал плечами Князь. – Все образуется само собой. Средства сольются, и если не мы, то наши дети будут благовоспитанными буржуа. Так думаете вы.

– Вы отлично поняли мою мысль! – восхитился Штиль. – Но меня насторожило последнее ваше замечание. Разве вы так не думаете?

– Я думаю совершенно иначе.

– И как же?

– В России государственный и криминальный капитал не сольются никогда.

– Причины?

– Я вижу две основные. Первая. Сделать это никому не позволят левые силы. Второе... «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить...» Что возможно для других народов, то невозможно для народов России.

– Что вы заканчивали? – спросил Штиль.

– Экономический факультет Плехановки и, как ни странно, консерваторию, – улыбнулся Князь.

– И по какому классу?

– По классу скрипки.

– Вероятно, скрипач из вас не получился? – поинтересовался Эдуард Эдуардович.

– На этот раз угадали вы, – снова чуть заметно улыбнулся Князь. – И, предупреждая дальнейшее ваше любопытство, скажу, что, быть может, именно поэтому я занимаюсь тем, чем занимаюсь.

– Ответ исчерпывающий, – ответил Штиль. – И какова, на ваш взгляд, дальнейшая судьба России?

– Не знаю. Но зато я хорошо усвоил поговорку: «Куй железо, пока горячо!»

– С вами все ясно, – подвел итог Штиль.

– И ты начал ковать? – вступил в разговор Отец.

– Да.

– И не один.

– А это уж как получится!

– И кого ты хотел драть первым? Боярова?

– Почему только я? – нахмурился Князь. – Меня Бояров задел меньше других.

– Ты сделаешь трагическую ошибку, если начнешь войну с Бояровым и ему подобными, – сказал Григорий Степанович.

– А разве это нормально, когда треть общака идет на их подкуп?

– Ненормально, но иначе они нас сожрут.

– Говорят, мафия бессмертна... – усмехнулся Князь.

– Говорят, что кур доят, а коров на яйца садят! – грубо ответил Отец, налил стопку водки и выпил. – Продолжим разговор, Виктор.

– Вообще-то я все сказал...

– У тебя много всякого в головушке! Но меня интересует одно...

– Спрашивай. Я отвечу.

– В чем ты меня обвиняешь?

– Если коротко, в слабости.

– Я слабый человек? – по слогам и очень медленно произнес Григорий Степанович.

– Ты был очень сильным человеком, Григорий Степанович. Я многое перенял от тебя. Но годы делают свое дело. Ты не успеваешь вовремя принять решительные действия. Смотри, что творится в Тольятти! Братаны стреляют друг в друга! Погибло уже около двух сотен!

– Отморозки! Туда им и дорога!

– Погибли и хорошие люди.

– Но ведь ты сам предлагаешь драть шкуры с чиновников! Да если не платить ментам, фээсбэшникам, муниципалке, они тебя враз схавают!

– Разве я говорил о ментах? Я говорил о чиновниках, сидящих в больших кабинетах, о тех, кто тяжелее авторучки в руках ничего не держал! Менты – работяги, вкалывают за гроши, им конечно же надо платить.

– Одна шайка-лейка! – махнул Григорий Степанович. – Тронешь «белый воротничок» – и тут же получишь по зубам. Ты молод, Виктор, а мы это уже проходили. Чуть не съели нас «белые воротнички»! Пришлось идти на попятный. Это сейчас мы снова короли! Ты поспрашивал бы, что было лет двадцать назад!

– Знаю, – ответил Князь. – Интересовался. Знаю даже, кто сыграл решающую роль в том, что снова поднялись воры и стали королями.

– И кто же?

– Ты, Григорий Степанович.

– То-то же, – удовлетворенно произнес Отец.

– Что было, то было, – сказал Князь. – Но все преходяще в этом мире, и я тебе прямо говорю, много недовольных тобой.

– По наркоте?

– О тех я даже и говорить не хочу!

– Кто мог предположить, что мы на крючке?! Я не Бог!

– Об этом я и толкую.

– Не понял тебя, Князь...

– Ты был Богом, Григорий Степанович. Но время сделало свое дело.

– Шесть десятков разве старость?

– Значит, устал.

– Что ты предлагаешь конкретно? – снова наливая водки, спросил Отец.

– Ты должен объявить сходку.

– И что сказать? – прищурился Григорий Степанович.

– Не могу советовать. Сам решай.

– Подскажи, и я, может, соглашусь с твоими словами.

– Не могу, – повторил Князь.

– Не можешь или не хочешь?

Князь промолчал.

– Да, не вовремя сел Малюта, – проговорил Отец. – Будь он на свободе, такого разговорчика бы не было...

– Это точно, – согласился Виктор. – Но тем самым ты и признал свою слабость, Отец. Все держалось на Баграте Суреновиче. Но скажу тебе откровенно. Со временем я пошел бы на подобный разговор и при нем.

– Какой бесстрашный! – растягивая слова, воскликнул Коновалов.

– Баграт Суренович держал страхом. Но так долго продолжаться не могло. Среди нас есть серьезные, умные люди. И даже, как ты выразился, бесстрашные. У них есть своя гордость.

– Я никогда никого не унижал.

– Разговор идет о Малюте, – напомнил Князь.

– А чем решил держать людей ты? – хотел поймать на слове собеседника Отец.

– Ты снова о своем, – улыбнулся Князь, глянул на часы.

– Торопишься?

– Дела, Григорий Степанович. Если тебе нечего больше сказать, кроме того, что сказал, то я бы, с твоего позволения, удалился...

– Шагай, – ответил Отец, наполняя рюмку.

Князь не стал протягивать руку для прощания, поднялся и вышел.

Воцарилось молчание. Коновалов поглядывал на Штиля, ожидая, что тот начнет разговор, но Эдуард Эдуардович отмалчивался.

– Ну что ты молчишь? – не выдержал Григорий Степанович. – Язык проглотил?

– Мне понравился этот парень.

– Он не красна девка, чтобы нравиться или не нравиться! Дело говори!

– Юпитер сердится, значит, он неправ, – спокойно заметил Штиль.

– Вывел меня из себя этот грамотей!

– Виктор Князев единственный человек, который произвел на меня впечатление.

– Меня мало интересует твое впечатление.

– Я дам тебе совет, а дальше поступай как хочешь.

– Говори.

– Он тот человек, которому не обидно отдать власть.

– А мне обидно!

– Я же сказал, поступай как хочешь. Но прежде хорошо подумай.

– В случае моего согласия ты тоже многое теряешь.

– Быть может, все, но я все-таки верю, что смогу убедить любого, в том числе и Князя, в своей правоте.

– Плевал Князь на твою писанину!

– Терпение, мой друг, терпение! – улыбнулся Эдуард Эдуардович. – Насчет левых он перегнул. Коммунисты могут прийти к власти, что тоже очень сомнительно, но задержатся ненадолго. А уж тем более они не смогут помешать слиянию капитала. Это невозможно сделать при любом, даже самом левом правительстве.

– Да коммунисты просто-напросто отнимут наш капитал! И не подавятся! А нас перестреляют, перевешают, утопят!

– Это невозможно.

– Да разве такого не бывало?

– Не то время. Ни вешать, ни стрелять они не будут. Отнять могут. Но опять же получится по-моему! Капиталы-то сольются!

– Да кто же им отдаст за просто так?

– Жизнь дороже.

– А я о чем? О том же самом.

– Сколько твоих братанов рванули за кордон?

– То не братаны. Крысы. Братан был один. Слава Япончик. А если кто из настоящих братанов и за кордоном, то они там тоже не баклуши бьют... С них капает. И немало.

– А с Князем надо работать, – вернулся к прежней мысли Штиль. – Почему что-то кто-то должен обязательно отнять? Можно отдать по доброй воле.

Отец даже поперхнулся водкой:

– Ты что такое молотишь? Как это – отдать?

– Добровольно. И жизнь сохранишь, и особнячок, и даже можешь власть получить.

– Не понимаю...

– Демократия, друг ты мой, демократия! Древние были правы, говоря, что для спокойствия государства необходимо дать народу хлеба и зрелищ! А если будет настоящая демократия, кто тебе мешает записаться в президентские кандидаты? Никто. Можешь и победить. Вполне.

– Все хорошо, но скучно, – зевнув, ответил Отец. – За совет спасибо, но я уж как-нибудь своим умом проживу...

Штиль понял это вежливое выпроваживание, попрощался и ушел.

Вернувшись в гостиничный номер, Князь вызвал своего ближайшего друга Владимира Фоменко, к которому прилипла кличка Фома. Если у Отца был Малюта, то у Князя – Фома, но он не занимался делами, подобными делам Баграта Суреновича, вернее, пока не занимался, не было подходящего случая, не было приказа Князя, хотя если бы таковой поступил, Фома выполнил бы требуемое.

Когда Фома вошел в номер, Князь молча кивнул на кресло, сел напротив. Фоме не было и тридцати, но выглядел он гораздо старше, чему способствовали большие залысины, обнажавшие высокий, крупной лепки лоб. Фома знал несколько иностранных языков – английский, французский, немецкий и даже латынь. Он вел все экономические расчеты, никогда не пользовался записями, держал в памяти множество цифр, фамилий людей, затраты, долги и прибыли. Одним словом, он был незаменимым человеком для Князя. Кроме того, Фома был человеком молчаливым, что тоже в глазах Виктора являлось достоинством.

Вот и теперь, сидя в кресле, он курил и терпеливо ждал.

– По-моему, Володя, не понял ничего Коновалов. Или не захотел понять. Так мне показалось.

Фома не ответил, лишь глубоко затянулся сигаретой.

– Что скажешь?

– Нужна встряска.

– Люди найдутся?

– Это будет стоить недешево.

– Не имеет значения.

– Тогда все в порядке.

– Когда начнешь действовать?

– Сегодня.

– Кто-нибудь приезжал?

– Четверо. Владик, Хабаровск, Чита, Сахалин.

– Считай, все Приморье! Побеседовал с ними?

– Нет.

– О чем-то все-таки говорили?

– Пустая болтовня.

– Ты сказал, к кому я уехал?

– Для чего кому-то знать, чем занимается Князь?

– Молоток!

– Мне нужно идти.

– Иди, Володя.

Фома аккуратно затушил сигарету в пепельнице и вышел, оставив на столе небольшого формата плотный лист бумаги. На листе каллиграфическим почерком были написаны телефоны и фамилии приехавших авторитетов Приморья, проставлены часы и минуты, в которые он, Князь, может принять их.