Текст книги "Дорогие девушки"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЧЕРВЬ

1

«Непорядок. Это непорядок. Нужно срочно все исправить. Срочно расставить предметы по местам. Беспорядок ужасен. Ужасен!

Но с чего начать? Сначала нужно разложить и расставить вещи, а потом пропылесосить и вытереть пол. Нет! Сначала нужно убрать с ковра осколки стекла. Да, сперва осколки, потом вещи, а уже потом… Но чем убрать стекла? Неужели веником? Нет, сначала нужно собрать крупные осколки руками, а мелкие смести веником. Потом нужно тщательно пропылесосить ковер. Да, тщательно! Чтобы ни одного осколка не осталось.

Стоп. А вещи? Не лучше ли начать с вещей?»

Он мучительно потер лоб пальцами.

«Хватит гонять по кругу! Остановись уже хоть на чем-нибудь. Иначе голова может лопнуть, взорваться!»

Он на мгновение представил себе, как голова взрывается, как куски черепа и кровавые ошметки летят по сторонам – падают на пол, на стены, на шкаф, на окно. Ужас! Непорядок!

– Непорядок, – хрипло проговорил он вслух разбитыми губами. – Катастрофа.

Он снова мучительно поморщился. Он старался не смотреть на разбросанные по комнате вещи, на поблескивающие осколки стеклянного графина, на расколотую пепельницу… Беспорядок всегда вызывал в его душе чувство, схожее с паникой.

Не в силах больше смотреть на эту катастрофу, он вышел из гостиной и прошел в спальню. Там он остановился в дверях, посмотрел на странное деревянное сооружение, собранное из двух детских манежей, и громко сказал:

– Это плохо! Это очень плохо! Ты слышишь меня?

Он замолчал и напряг слух, словно хотел услышать ответ на свои слова. Однако ответа не последовало, да и не могло последовать.

– Этот графин подарила мне мама! – громко, почти истерично сказал он. – На двадцатилетие! Слышишь? Это была память о маме! О моей маме!

Последнюю фразу он почти выкрикнул. Его плечи затряслись, он взмахнул в воздухе сжатыми кулаками и сдавленно повторил:

– О моей маме.

Ответа и на этот раз не последовало. Он еще немного постоял в дверях, размышляя, чем заняться дальше: подойди к деревянной клетке и заглянуть внутрь или сходить в чулан за пылесосом и начать уборку. Мысль о комнате, заваленной вещами и осколками стекла, вызывала у него омерзение.

Но когда-то же надо начинать.

Поразмыслив еще несколько секунд, он вздохнул и пошел к чулану, тихонько напевая себе под нос.

 
Надо, надо умываться
По утрам и вечерам.
А немытым поросятам
Стыд и срам, стыд и срам…
 

Открыв дверь чулана, он нашарил рукой выключатель и зажег свет. В отличие от гостиной, в чулане царил идеальный порядок. Все вещи были разложены по своим местам. Он мог бы, не глядя, найти любую. И все же он смотрел – смотрел с любовью и благодарностью. Он любил свои вещи. Причем любил их не как бездушные предметы, а как живые существа. У каждой вещи был свой характер, каждая требовала своего особенного ухода. Иногда он даже разговаривал с ними.

Вот и сейчас он протянул руку, с улыбкой погладил металлические щипцы и прошептал:

– Все хорошо… Все в порядке… Отдыхайте… Сегодня вечером у вас будет много работы.

Он замолчал и напряг слух, как несколько минут назад в спальне, словно надеялся услышать ответ. И на какую-то долю мгновения ему показалось, что он слышит чей-то тихий голос. Слов было не разобрать, но интонацию он уловил – это была интонация благодарности.

Он снова погладил щипцы. Потом перевел взгляд на кожаный бандаж, украшенный металлическими клепками. Выглядел бандаж устрашающе. Этот бандаж был одной из самых любимых вещей в его коллекции. Прекрасная вещь. Зловещая и опасная. И чрезвычайно удобная.

– Прекрасно, – прошептал он. – Прекрасно.

Теперь ему стало легче. Паника ушла. Он словно поговорил со старым, добрым другом.

Пылесос – со всей его бытовой функциональностью, правильностью, обыденностью – выглядел среди этих вещей лишним. Как громоздкий, нежеланный, утомительный гость.

Усмехнувшись, он протянул руку и взял пылесос.

* * *

Ну вот. Теперь комната приобрела прежний ухоженный вид. Правда, не хватало стеклянного кувшина и хрустальной пепельницы, но тут уж ничего не поделаешь. Вещи не вечны так же, как и люди. Нужно стойко переносить потери.

Он убрал пылесос в чулан и тихо, на цыпочках, прошел в спальню. Постоял, прислушиваясь, у дверного косяка. Потом тихо позвал:

– Эй!

Подождал, не будет ли ответа, и повторил:

– Эй! Все в порядке? Я убрался в гостиной. Осколки я выбросил. Теперь можно снова ходить по ковру, не опасаясь порезов.

Из-под покрывала, которым была накрыта клетка, послышалось что-то вроде тихого рычания.

Он улыбнулся. Слава Богу, клетка снова не пуста. Пустота невыносима. Она еще хуже беспорядка. Он всегда радовался, как ребенок, когда ему удавалось в очередной раз заселить клетку. Обычно все продолжалось недолго. Но на этот раз он решил растянуть удовольствие дня на два. А может, даже больше. Тут уж как повезет – заранее предсказать абсолютно невозможно.

Одних хватает часов на восемь, другие не протягивают и часа. Причем физические данные не имеют никакого значения. Предмет может быть тощ и жилист с виду, но чрезвычайно живуч. А крепкое с виду существо загибается после первого же сеанса.

– Рычишь? – спросил он с улыбкой. – Ну, рычи, рычи. Я люблю, когда рычат. Хуже, когда молчат.

Рычание тотчас же стихло. Он понял, что допустил ошибку, и досадливо поморщился.

– Вообще-то, тишину я тоже люблю, – попробовал он исправить ситуацию. – Я наслаждаюсь тишиной, а посторонние звуки меня раздражают. Слышишь?

Ответа не последовало. Он понял, что врал слишком неубедительно, и снова поморщился. «Ну ничего, – сказал он себе. – Ничего, пусть помолчит». А вслух произнес, стараясь, чтобы голос звучал мягко и доброжелательно:

– Ну, ладно, помолчи. Набирайся сил. Они тебе скоро понадобятся. Впереди у нас много работы, очень много. Если что-нибудь понадобится, дай знать. Я рядом. Знаешь песню?

 
Дай мне этот день,
Дай мне эту ночь,
Дай мне хоть один шанс, ты не уснешь,
Пока я рядом…
 

Он пропел это очень тихо и с чувством. Потом еще немного постоял в дверях – уходить страшно не хотелось. Однако всему свое время. Сейчас нужно заняться приготовлениями. Он сделал над собой усилие и вышел из спальни.

На кухне он для начала сварил себе крепкого кофе. После обеда его всегда клонило в сон, но спать было нельзя. Слишком много работы, слишком много.

Он выпил две чашки крепкого, сладкого кофе. Потом выкурил сигарету. Вообще-то, он не курил, но перед работой всегда выкуривал одну хорошую сигарету. Это было похоже на ритуал, а он с детства уважал ритуалы.

Дымя сигаретой, он посмотрел в окно. Погода за окном стояла тихая, безветренная, на небе – ни облачка. Глядя в окно, он вспомнил, как лет двадцать назад сидел вот также в грязном сарае и смотрел в маленькое окошко. Сидел, как загнанный зверек. По лицу его текли слезы, а он тер их рукой, растирал по опухшему лицу.

Вдруг за спиной у него скрипнула дверь. Он вздрогнул и притих, побоялся даже оглядываться. Кто-то тихо подошел к нему сзади (он слышал, как скрипнули доски под ногой незваного гостя).

– Эй! – окликнул его тихий голос. – Эй, ты живой?

– Живой, – ответил он, потому что боялся не ответить, и тут же съежился, ожидая удара. Никогда не знаешь, что лучше, – ответить или промолчать. Ударить могут и за то, и за другое.

Однако на этот раз удара не последовало. Последовал вопрос.

– Чего ты здесь сидишь?

Теперь он узнал голос спрашивающего. Это был Виктор, самый сильный мальчик в отряде. Добродушного Виктора можно было не бояться.

И тем не менее, прежде чем ответить, он на всякий случай вжал голову в плечи. Голос его прозвучал тонко и слабо:

– Просто так.

– Чего просто так?

– Просто так сижу.

Виктор помолчал, потом сплюнул себе под ноги и небрежно поинтересовался:

– Плохо тебе здесь, да?

– Почему? Хорошо.

– Чего ж хорошего, когда тебя каждый день лупцуют?

– Я привык, – тихо и безропотно ответил он.

– Привык? Да разве ж к такому можно привыкнуть?

– Не знаю. Я привык.

Виктор снова помолчал, что-то обдумывая.

– Знаешь что, – снова заговорил он, – ты не должен себя так вести. У тебя всегда такой вид… такой, что не хочешь ударить – а ударишь. Почему ты всегда смотришь в землю?

– Не знаю.

– Смотреть надо прямо и ходить прямо, а не так, как ты. Знаешь, как ты ходишь?

Он качнул головой и тихо ответил:

– Нет.

– Как крыса! – сказал Виктор. – Вот, посмотри!

Он обернулся и с испугом посмотрел на Виктора, все еще ожидая побоев. Виктор скрючился, ссутулился, опустив руки почти до земли, и нелепо заковылял по сараю, все время испуганно оглядываясь назад.

– Видишь? Вот так ты и ходишь.

Виктор улыбнулся ему, и он улыбнулся Виктору в ответ.

– Ого! А ты, оказывается, и улыбаться умеешь!

Он тут же стер улыбку с губ и испуганно проговорил:

– Я не хотел.

– Да ладно тебе, не бойся. Просто я никогда раньше не видел, как ты улыбаешься. У тебя все время такое кислое лицо. – Виктор помолчал, с брезгливым интересом разглядывая своего собеседника, так обычно дети разглядывают какое-нибудь странное насекомое, нестрашное, но противное.

Пауза затянулась. Глядя на Виктора, он снова почувствовал страх. После таких пауз всегда следовало что-нибудь страшное, какое-нибудь особо изощренное издевательство.

– Ладно, не парься, – сказал, наконец, Виктор. – Я вижу, ты пацан хороший. Не знаю, за что тебя остальные не любят. Может, ты сделал им какую-нибудь гадость?

Он покачал головой и слабо проговорил:

– Нет, не делал.

– Тогда за что?

– Я не знаю.

Виктор подумал и сказал:

– Наверно, ты просто не умеешь себя поставить. Такое бывает. Как себя сразу поставишь, так к тебе потом и будут относиться.

«А ведь действительно, – подумал он. – Виктор прав. Мне нужно было в самом начале с кем-нибудь подраться. Пусть даже меня бы побили, это не имеет значения. Надо было показать, что я пацан, что я могу за себя постоять. Если бы показал, меня бы сразу зауважали. И стали бы издеваться над кем-нибудь другим. А меня бы оставили в покое».

– Слушай, – снова заговорил Виктор, – а хочешь я тебе помогу?

Он не поверил своим ушам. Сам Виктор предложил ему помощь! Все-таки есть на свете хорошие люди. А Виктор понравился ему с самого начала. Да-да, понравился. Виктор один над ним не издевался. Не дразнил, не бил, не пытался унизить. Виктор просто не замечал его существования, как слон не замечает существования какого-нибудь крота.

– Ну? Чего ты молчишь? Так хочешь или нет?

– Я… Конечно, хочу.

– Молодец. Знаешь, как я сделаю?

– Как?

– Я скажу всем, что ты мой друг, и они от тебя отстанут. Как тебе такая идея? Согласен?

– Я?

Виктор засмеялся.

– Ну не я же!

– Я… согласен, – кивнул он, улыбаясь от счастья и не веря своим ушам. – Я согласен с тобой дружить.

– Вот и хорошо. Знаешь, почему я так делаю?

Он покачал головой:

– Нет.

– Потому что люди должны помогать друг другу. Это написано в Библии. Знаешь, что такое Библия?

– Да. Это такие рассказы… старинные… Про Бога… Для стариков.

– «Для стариков», – передразнил Виктор. – Вот и видно, что ты деревня. Библия не только для стариков, она для всех. В ней написано, как люди должны жить. Приедешь домой – прочитай, понял?

– Угу.

– Вот и молодец. Там написано, что человек должен относиться к другому человеку так, как хочет, чтобы к нему самому относились. Например, если человек не хочет, чтобы его били, он сам не должен никого бить. Понимаешь?

– Да. Я не бью.

– И правильно делаешь, – одобрительно кивнул Виктор. – Ты, я вижу, толковый пацан. Ну, держи пять!

Виктор протянул ему руку, и он пугливо ее пожал.

– Кто же так жмет? – засмеялся Виктор. – Жать нужно сильно, по-мужски. Ну-ка, попробуй еще раз!

Он снова пожал, на этот раз чуть сильнее.

– Вот, это уже другое дело. Теперь мы друзья. Скажи это вслух!

– Мы друзья, – послушно повторил он, не веря своему счастью.

– Верно, – кивнул Виктор. – Мы друзья, а друзья должны всегда помогать друг другу и приходить друг другу на помощь. Если ты меня о чем-нибудь попросишь, я обязательно это сделаю, понял?

– Понял. И я. Я тоже сделаю, – с чувством сказал он и чуть не заплакал от благодарности. Теперь у него есть друг. И не просто друг, а самый классный друг на свете!

Виктор весело прищурился:

– Что сделаешь?

– Все!

– Все, что я попрошу?

Он кивнул:

– Да. Все, что попросишь!

– Дай-ка подумаю… – Виктор задумчиво почесал ногтем нос. – Нет, мне тебя просить не о чем. Хотя… Есть одна вещь. Так, мелочь. Если хочешь, я попрошу кого-нибудь другого.

– Нет! Попроси меня!

– А ты точно сделаешь?

Он кивнул:

– Да!

– Не врешь?

– Не вру.

Виктор смотрел на него с сомнением.

– Даже не знаю… Ну хорошо. Дай слово, что сделаешь то, о чем я попрошу.

– Даю слово!

– Поклянись жизнью матери.

– Клянусь!

Виктор строго сдвинул брови и серьезно произнес:

– Запомни: это страшная клятва. Ее нельзя нарушать, иначе твоя мама умрет. Ты это понимаешь?

– Да.

– Ну хорошо. Тогда давай – расстегни мне штаны.

Виктор стоял перед ним во весь рост, а он сидел на каком-то старом ящике, изумленно глядя на Виктора снизу вверх.

– Как это? – запинаясь, переспросил он, не веря своим ушам.

Виктор добродушно улыбнулся:

– Просто. Как себе расстегиваешь.

– Зачем?

– Кажется, у меня там клещ. А сам я все равно ничего не увижу. Ты ведь не хочешь, чтобы клещ пил мою кровь?

Он покачал головой:

– Нет.

– Тогда действуй.

Он протянул руку и, стараясь не смотреть, расстегнул Виктору молнию на ширинке и тут же отдернул руку.

– Молодец, – похвалил Виктор. – Теперь давай дальше.

– Что дальше? – понизив голос от ужаса, спросил он.

– Дальше смотри! Клещ ведь не ползает по трусам, он впивается в кожу. Давай, посмотри, не бойся.

– Но я не…

– Ты поклялся жизнью матери, помнишь? А такую клятву нельзя нарушать. Давай, не робей.

И он сделал это – глядя в сторону, предоставив всю работу одним только пальцам.

– Вот, молодец, – хрипло проговорил Виктор. – А теперь посмотри, нет ли на нем клеща. Я сказал: смотри на него. Да не бойся, он тебя не съест!

Он медленно повернул голову и посмотрел.

– Ну как? – спросил Виктор. – Не видишь клеща?

Он сглотнул слюну и, едва сдерживая отвращение, ответил:

– Нет.

– Посмотри поближе. Ну, давай, мы же друзья! Ты обещал мне помочь, помнишь?

– Я не могу.

– Но ты поклялся жизнью матери. Если ты не выполнишь клятву, она умрет. Ну, давай же. Я твой друг, помнишь?… Вот, молодец. Еще ближе… Еще… Держи его в руке, чтобы лучше было видно… Вот так…

Вдруг Виктор повернулся к двери и негромко свистнул. Дверь распахнулась и в сарай ввалилась ватага ребят. В руках у одного из них был фотоаппарат и, прежде чем он успел отвести лицо от ширинки Виктора, фотоаппарат успел щелкнуть, осветив гнилые, затхлые внутренности сарая яркой молнией.

Пацаны захохотали. Вместе с ними засмеялся и Виктор.

– Ну как? – кричал он, заливаясь смехом. – Нашел клеща?

– И у меня поищи! – крикнул кто-то.

– И у меня!

– И мне посмотри!

Темные тени надвигались на него, гогоча и расстегивая ширинки. А он сидел, оцепенев от ужаса, и смотрел на них широко раскрытыми глазами. В этот миг мир перестал для него существовать, и он понял, что больше в его жизни не будет ничего хорошего. Один только ужас. Черные, хохочущие тени, надвигающиеся со всех сторон и заслоняющие свет.

2

Беспорядок. Главное, не наделать беспорядка. Все должно быть аккуратно. Для начала постелем везде целлофан. Вот так.

Как славно целлофан шуршит в руках. Это просто музыка какая-то. И на душе от этой музыки так спокойно и хорошо. Как будто это море шумит за окном, бросая на берег клочья влажной, пахнущей водорослями пены.

С целлофаном он управился умело и быстро. На кухонном полу не осталось ни одного места, не покрытого прозрачной шуршащей пленкой. И ни единой складки не было на этом шуршащем покрытии.

– Главное, чтобы не было беспорядка, – тихо сказал он сам себе. Окинул пол внимательным взглядом и кивнул: – Порядок.

Еще полчаса ушло на то, чтобы покрыть пленкой стол и шкафы. Он делал это неторопливо и старательно, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться проделанной работой. Шурша полиэтиленом, он тихо напевал себе под нос свое любимое:

 
Надо, надо умываться
По утрам и вечерам.
А немытым поросятам
Стыд и срам, стыд и срам…
 

Наконец работа была закончена. Тогда он прошел в спальню. Как всегда, постоял немного в дверях, прислушиваясь. Потом тихо окликнул:

– Эй!

Ответа он не дожидался, заговорил сам:

– Ну как ты там? Все в порядке?

Из клетки не доносилось ни звука. Тогда он спросил и голос его отечески дрогнул:

– Тебе ничего не хочется? Может быть, чего-нибудь особенного? Может, хочешь в туалет?

На этот раз из клетки послышались шорохи, словно какой-то зверек копошился в груде тряпья. Он прислушался к этому звуку и тихо засмеялся.

– Копошись, копошись, – проговорил он, щуря глаза от удовольствия. – Я люблю, когда копошатся. А то сидишь сутки, и ни звука от тебя, ни шороха. Ну кому это может понравиться? – Он помолчал и добавил, усмехаясь: – Уж точно не мне. Вот погоди, достану тебя из клетки, помою, причешу. Будешь просто загляденье. Знаешь песенку?

 
Надо, надо умываться
По утрам и вечерам.
А немытым поросятам
Стыд и срам, стыд и срам…
 

Он снова засмеялся.

– А потом, – продолжил он, – ты будешь моей моделью. Это большая честь, ты знаешь? Немногие удостаивались такой чести. Так что, можешь собой гордиться. Да-да, я не шучу! Ты должна быть очень горда.

Он еще немного послушал, потом вышел из спальни. Он был абсолютно счастлив. Все-таки самое лучшее в его работе – предвкушение. Приготовление! Ожидание праздника! Как в детстве…

И снова воспоминания детства нахлынули на него волной. Но теперь это были приятные воспоминания. Он вспомнил праздник – тот, самый первый. Боже, как давно все это было. Как будто и не в этой жизни. Но все-таки было. Было!

* * *

Он крался по ночному лесу, стараясь ступать как можно тише. И у него это неплохо получалось. Он вообразил себя охотником-индейцем, выслеживающим зверя. Он знал, что по ночам они ходят купаться. Вдвоем. Виктор и Вероника. Тихонько выскальзывают из корпуса и идут к забору. Там две штакетины выломаны, так что им не приходится перелазить через забор.

Потом они идут через лес к реке. Стараясь не шуметь и почти не разговаривая. Но когда лагерь остается далеко позади, они начинают потихоньку переговариваться. Они говорят о всякой всячине. О том, что скоро кончается сезон, и все разъедутся по домам. О том, как это грустно – жить так далеко друг от друга. Потом они останавливались, чтобы поцеловаться, а вдоволь нацеловавшись, принимались клясться друг другу в вечной любви.

Со стороны это звучало очень забавно. Да и выглядело так же. Прямо как эпизод из какого-нибудь слюнявого индийского фильма. И тем не менее, наблюдать за ними было интересно.

– Ты будешь писать мне? – спрашивала Вероника, пытаясь разглядеть в темноте лицо Виктора.

– Конечно! Я буду писать тебе каждый день!

«И ведь будет, – думал он, вслушиваясь в каждое слово, ловя интонацию, дыхание, наслаждаясь всем этим. – Конечно, будет. Он так ее любит! Прямо удивительно».

– И я тоже! Я тоже буду писать тебе! Каждый день. Ты хочешь этого?

– Больше всего на свете.

– Вить, я так тебя люблю. Просто до ужаса люблю. Если ты не будешь мне писать, я покончу жизнь самоубийством.

– Не говори глупости.

– Нет, правда! У нас одна девочка из класса повесилась.

– Зачем?

– Как зачем? От любви! Она любила одного мальчика, а он ее не очень. Тогда она вышла ночью во двор, а он жил на первом этаже. И повесилась прямо перед его окном, на дереве. Представляешь!

– Она что, была ненормальная?

– Наоборот!

– Ну, не знаю. По-моему, это глупо. Тем более что я тебя люблю, да и живу я на седьмом этаже.

Он засмеялся. Она тоже. Потом они снова начали целоваться.

– Я тебя люблю, – шептала Вероника. – Как же я тебя люблю!

Слушая горячие, захлебывающиеся слова Вероники, он представлял себя на месте Виктора. Это было приятно и здорово возбуждало. Но вместе с этим на душе начинало потихоньку ныть, словно это давала о себе знать старая, почти забытая заноза.

«Никогда, – думал он тогда с тоской. – Никогда я не буду на его месте. Господи, неужели в мире есть девушка, которая сможет меня полюбить – так же крепко, как Вероника этого урода Виктора?»

Он пытался представить себе эту девушку, но не мог. Он просто не верил, что такая когда-нибудь найдется.

«Это потому, что я такой мерзкий, – со злостью думал он. – И почему я не родился таким же, как Виктор? За что мне досталось это тело? Ни на что не годное, омерзительное тело».

– Хочешь, прямо здесь? – прерывисто дыша, спросила Вероника.

Виктор растерянно оглянулся.

– Здесь как-то не очень, – неуверенно проговорил он. – Тут и травы нормальной нет, одни сухие ветки да колючие кусты.

– А мне все равно, – шептала она, вглядываясь в лицо Виктора. – Для тебя я готова везде. Везде, где ты захочешь!

– Пойдем лучше к реке, – сказал Виктор. – Там удобнее. А потом можно искупаться. Я люблю после этого купаться.

– Я тоже! Я как будто заново рождаюсь. Знаешь, кем я себя чувствую?

– Кем?

– Русалкой! Ты взял полотенце?

– Угу, в кармане ветровки. Пошли!

Виктор обнял ее за плечи и повлек дальше в лес. Вьющаяся, неразличимая в темноте тропка вела их к реке. Он следовал за ними, стараясь не шуметь. И у него получалось. Наверное, это тоже был талант – ходить вот так бесшумно. К тому же он обнаружил, что неплохо видит в темноте. По крайней мере, он крался шагах в десяти-пятнадцати от них, но ни разу не потерял их из виду.

Наконец, деревья расступились, и впереди замерцала река.

– Мы пришли, – сказал Виктор, вынул из кармана полотенце и бросил на траву.

Ночь была безлунная и теплая.

– Душно, – сказал Виктор.

– Да, очень, – кивнула Вероника.

Она начала раздеваться. Сняла сначала кофточку, потом брюки. Потом трусики. А Виктор все смотрел на нее.

– Ну что же ты! – со смехом сказала она. – Раздевайся! Или ты передумал?

Виктор тоже стал раздеваться. Очень быстро, почти яростно. Было видно, что ему уже невтерпеж. Наконец, он остался голый. Он хотел обнять Веронику, но она со смехом увернулась и побежала к реке. Несколько секунд Виктор стоял, наблюдая за ней, затем побежал следом.

Вероника вбежала в воду и сразу нырнула. Потом вынырнула и с хохотом стала брызгать на Виктора водой. Он рычал, как зверь, передергивал могучими плечами, но никак не решался войти в воду.

– Ну, давай! – звала его Вероника. – Не будь таким трусишкой!

– Что-то мне не хочется, – сказал Виктор, поеживаясь. – Вода холодная.

– Ничего не холодная. Это только кажется. Иди ко мне!

Она стояла по пояс в воде, голая, и протягивала к Виктору руки.

Наблюдать за этим из кустов было почти невмоготу.

«Иди же к ней, кретин, – подумал он, скрипя зубами. – Иди, придурок! Если б только она звала меня – я бы ни секунды не раздумывал».

И Виктор пошел. Сперва нехотя зашел по колено, а потом вдруг с гоготом рухнул в воду, поднял целую кучу брызг.

Потом они купались и смеялись. Им было очень хорошо.

А он смотрел на них из кустов и тосковал. О, Господи, что это была за тоска. Чтобы хоть как-то погасить пылающий в душе огонь, он даже укусил себя за руку, сильно, до крови.

Наконец, им надоело купаться. А может, они просто замерзли. Все-таки была ночь, да и ветерок поднялся – не то чтобы холодный, но и не слишком теплый.

Виктор и Вероника выбрались из воды – голые, мокрые, красивые. Что ни говори, а фигура у Виктора была великолепна. Широченные плечи, сильный живот, мускулистые руки. Про Веронику и говорить не стоило. Она была прекрасна, ослепительно прекрасна даже в темноте. Ее тело мерцало, словно внутри ее тела горел маленький голубоватый фонарик.

«Когда-нибудь и я стану таким, как Виктор», – подумал он вдруг. И это была не праздная мысль. На полу в его комнате, в Москве, уже несколько лет пылились отцовские гантели, а на стене висел пружинный эспандер, к которому за все эти годы он ни разу так и не прикоснулся. Но теперь-то все будет по-другому. Теперь он собой займется.

Он мысленно подставил свою голову к телу Виктора и блаженно улыбнулся. Ну, погодите… Будет и на моей улице праздник.

Между тем Виктор и Вероника легли на траву и стали целоваться. Их поцелуи становились все неистовее. Они стали кататься по траве, как два диких зверя.

Он уже видел один раз, как они это делают. Две ночи назад. Но и теперь наблюдал за ними, не отрываясь. Рука сама собой спустилась к джинсам. Он хрипло задышал, помогая себе рукой.

Кончил он раньше, чем они. Вытер руку о траву и снова уставился на Веронику и Виктора. Вероника стала громко охать, почти кричать, а Виктор зажимал ей ладонью рот и хрипло говорил:

– Тише… Тише…

Но она не хотела тише. Наоборот, она кричала и охала все громче и громче. Виктор убрал руку с ее губ, видимо, теперь ему стало все равно. Потому что он сам стал охать.

Наконец, тело Вероники выгнулось дугой и она тихонько взвыла. А несколько секунд спустя, они расцепила объятия. Потом они лежали молча, глядя на небо. Распростертое на траве девичье тело было прекрасно. Грудь Вероники часто-часто вздымалась. Она лежала бесстыже – раскинув ноги и разбросав в стороны руки.

Он продолжал за ними наблюдать и снова начал возбуждаться. Он потянул было руку к ширинке, но вдруг заметил, что рука его сжимает конец сучковатой палки. Он посмотрел на палку удивленно, словно не мог взять в толк, откуда она взялась?

Виктор достал из кармана брюк сигареты и зажигалку и закурил. Сделал несколько затяжек и передал сигарету Веронике. Она тоже затянулась. Повернулась и посмотрела на Виктора.

– Это было здорово, – сказала она.

Виктор хмыкнул. Потом повернулся к Виктории и спросил:

– Ты не замерзла?

– Нет, – ответила она. – Наоборот, жарко.

Потом они молча курили, передавая сигарету друг другу и пуская дым в небо. Наконец, Виктор отшвырнул окурок в сторону, перевернулся на живот и стал целовать Веронику – ключицы, грудь, живот. Она обхватила голову Виктора руками и прижала ее к животу.

«Как это, должно быть, хорошо, – думал он, наблюдая за парой из кустов и все больше возбуждаясь. Он даже задрожал от любовной истомы.

Виктор и Вероника снова занялись ЭТИМ.

Смотреть на них не было больше никаких сил. Он сам не заметил, как оказался на ногах. Теперь он стоял открыто, не таясь, тяжело дыша и сжимая в руке сучковатую палку.

Виктор и Вероника, поглощенные ласками, не замечали его. Тогда он пошел к ним, по-прежнему сжимая в руке палку. Он обошел их по кругу и зашел со стороны реки. Так ему было лучше их видно. Остановившись метрах в трех, он стоял и смотрел, как они занимаются любовью. Занимаются громко, неистово. Он видел, как вздымаются мышцы на спине Виктора, видел раскинутые ноги Вероники – стройные, белые, соблазнительные.

От возбуждения он почти не сознавал, что делает. Правая рука сжимала палку, а левая расстегнула ширинку брюк. Он стал мастурбировать, хрипло дыша и не сводя глаз с извивающейся на траве пары.

– Витя! – крикнула вдруг Вероника.

Виктор не отреагировал.

– Витя! Там кто-то стоит! Под деревом!

Она попыталась сбросить Виктора с себя, но он по-прежнему ничего не соображал, двигая белой задницей и хрипло бормоча что-то себе под нос.

– Витя! – завопила Вероника, с ужасом глядя на темную фигуру, нависшую над ними. На этот раз Виктор услышал. Он быстро поднял голову и обернулся. Но было уже поздно.

Тяжелый конец палки обрушился ему на голову. Виктор скатился с Вероники, не успев даже застонать.

Девушка принялась кричать, не сводя с него расширенных от ужаса глаз и пытаясь отползти назад. Тогда он снова взмахнул палкой. Вероника прижала ладони к лицу, как это делают дети, и затихла. Он постоял несколько секунд с поднятой палкой, но так и не решился ударить.

– Не бойся, – сказал он. – Я тебя не трону.

Вероника убрала ладони с лица. Он стоял и смотрел на ее обнаженное тело. А она смотрела на его живот. Тогда он проследил за ее взглядом и увидел, что так и не застегнул ширинку брюк.

Он усмехнулся и спросил:

– Тебе нравится?

Девушка молчала.

Внезапно ему в голову пришла отличная идея.

– Я сделаю с тобой то, что со мной сделал твой парень! – торжествующе произнес он. – Он унизил меня, а я унижу тебя. Хотя какое тут унижение? Тебе ведь, наверно, понравится. Ты ведь это любишь, правда, сучка?

– Я тебя знаю, – прошептала она вдруг. – Ты из соседнего отряда.

Он вдруг смутился. До сих пор он не думал, что делать дальше, потом – когда все будет позади. Но ведь она может его узнать. Она может его выдать, и тогда…

– Ты еще можешь уйти, – сказала она твердо, взяв себя в руки и почти не дрожа. – Ты пока ничего не сделал.

– Правда? – осклабился он.

– Да. Ты всего лишь ударил Виктора. Он придет в себя и даже не сможет вспомнить, что произошло. Витя не видел твоего лица.

Он подумал и кивнул:

– Ты права. – Ему в голову пришла новая идея, еще лучше прежней, и он улыбнулся. – Ты не только красивая, но и очень умная.

– Ты можешь уйти, – повторила она. – Я никому не расскажу о том, что здесь произошло. Честное слово!

– Я знаю, что не расскажешь.

Он замахнулся и ударил ее палкой по лицу. Потом еще раз. И еще. Потом стал бить – методично, сильно, превращая это красивое лицо в кровавую кашу, равняя его с землей. Остановился он лишь тогда, когда от лица девушки ничего не осталось, кроме темного бесформенного комка с торчащими волосами.

И тогда на смену пьянящему восторгу пришел страх.

– Господи, что ж я сделал, – прошептал он в ужасе и выронил палку из разжавшихся пальцев.

Однако чувствовал он не только ужас. В нем снова просыпалось возбуждение. Дикое, неудержимое. Ему казалось, что внизу живота заработал огненный вулкан. С минуту он стоял, глядя на голое мертвое тело девушки, потом воровато оглянулся, скользнул взглядом по неподвижному телу Виктора, облизнул губы и опустился пред девушкой на колени, на ходу приспуская брюки.

Через минуту все было кончено. Он снова поднялся на ноги и надел брюки. Он уже знал, что будет делать дальше, и нисколько не волновался. Приведя одежду в порядок, он поднял палку и подошел к Виктору. Тот уже начал постанывать, постепенно приходя в себя.

Он присел перед Виктором на корточки и вложил палку ему в руку. Потом поднялся, бросил прощальный взгляд на тело девушки, повернулся и, сгорбившись, по-волчьи тихо, нырнул в кусты. Внутри него все ликовало.

Дорога в лагерь заняла не больше десяти минут.

Когда он входил в корпус, все спали. Невидимой и неслышной тенью проскользнул он к своей постели и быстро, не скрипнув ни одной пружиной, забрался под одеяло.

Лежа в постели, он улыбнулся. Пожалуй, это был самый лучший день в его недолгой пятнадцатилетней жизни. Это был праздник!