Текст книги "Дорогие девушки"

8

Луч солнца медленно переползал с щеки на глаз. Когда он коснулся краешка глаза, глаз открылся. Снова закрылся и снова открылся. Хриплый со сна голос произнес:

– Вот черт… Кажется, я заснул.

Он поднял голову и зевнул, затем огляделся по сторонам, не сразу вспомнив, где находится. Затем увидел распятую на столе обнаженную женщину и улыбнулся.

– Прости, малышка, я заснул, – сказал он и протянул руку, чтобы погладить пленницу по голове, но тут же отдернул руку и зашипел от боли. Он совсем забыл про прокушенную кисть. По бинту расползлось темно-красное пятно.

– Срань Господня… – в сердцах прошептал он. – Ну, посмотри, что ты наделала, дрянь. Эй! Ты жива?

Он встал со стула и склонился над лицом пленницы. Глаза ее были закрыты. Он приложил здоровую руку к ее шее, выждал несколько секунд и облегченно вздохнул:

– Жива. А ну-ка, открой глаза и скажи папочке «доброе утро!»

Он пальцами раскрыл ей веки, женщина дернула головой и застонала.

Он засмеялся.

– Вот и хорошо. Прости, малышка, я уснул, не закончив работу. Слишком сильно устал. Но теперь мы все исправим. – Он посмотрел в окно и удовлетворенно кивнул. – Хороший свет. Я сделаю тебя богиней любви. А картину назову… «Пробуждение Венеры», – торжественно проговорил он.

Он выбрался из-за стола и подошел к крану. Открыл воду, набрал пригоршню воды и брызнул себе на лицо.

– Уф… Хорошо. Чувствую себя отдохнувшим. Ну а ты? Ты хорошо поспала?

Пленница что-то тихо замычала в ответ.

– Если не выспалась, можешь еще вздремнуть, – милостиво разрешил он. – А я пока займусь приготовлениями. Люблю работать с утра.

Он прошел к мольберту. Солнце ярко освещало лежащее на столе тело. Несколько минут он возился с тюбиками красок и растворителями, все это время с губ его не сходила улыбка. «Это будет самое лучшее из моих произведений, – думал он, смешивая краски. – И на этот раз мы обойдемся без Тициана и Караваджо».

– Ты хорошо освещена, – сказал он вслух. – Ты знаешь, раньше я писал только мертвые тела. Мне это казалось интересным. Но сегодня я изменю традиции.

Пленница молчала. Она снова закрыла глаза.

– Спи, родная, – ласково сказал он, чувствуя, как в его душе поднимается нежность к этому живому, гибкому, великолепному телу. – Спи и ни о чем не волнуйся. Я работаю быстро. Часа через два все будет закончено. И когда я отставлю в сторону мольберт, нам уже ничто не помешает. А пока постарайся не двигаться, – пошутил он. – Я начинаю.

* * *

Первый раз он взял в руки кисть года в двадцать три. Перед этим он ходил на выставку Сальвадора Дали в Центральный дом художника. Полотна испанца поразили его воображение.

Домой он вернулся взволнованный и возбужденный. Всю ночь ему снились живописные полотна, но в его снах они оживали. Тела были настолько реальны, что он мог коснуться их пальцами и ощутить их прохладу или тепло.

На следующий день, возвращаясь домой из университета, он увидел маленький магазинчик художественных принадлежностей и не смог побороть искушение – зашел. В кармане у него лежала стипендия. Полчаса он бродил по магазинчику, а когда вышел оттуда, в кармане остались деньги только на метро. Зато в руках он нес пакет с небольшим холстом, красками и альбомом репродукций. Он хотел купить Сальвадора Дали, но денег хватило только на Тициана.

Дома мать устроила ему скандал, и он вынужден был оправдываться.

– Ма, это же искусство! Ты не понимаешь! Это же красиво!

– Дома жрать нечего, а ты потратил всю стипендию на идиотскую книжку и дурацкие краски.

– Это не идиотская книжка. Это альбом Тициана. А краски мне нужны, чтобы рисовать. Я хочу быть художником.

– Да будь хоть чертом лысым, но если еще раз разбазаришь деньги, я выставлю тебя из дома. Будешь ночевать во дворе и жрать отходы с помойки.

Мать стояла перед ним – толстая, гневная, с распущенными сальными волосами, в старом халате, сквозь дыры которого было видно ее бледное, жирное тело. Внезапно он почувствовал такое омерзение, что даже подумал: «Хорошо бы ее убить!»

Он заперся у себя в комнате и достал из пакета холст, натянутый на подрамник. Подумав, как бы его получше приспособить, он поставил холст на стул. Потом занялся красками.

И вот – все было готово.

И вот тут-то он задумался. Оказалось, что он понятия не имеет, что рисовать. Сначала хотел перенести на холст антураж своей комнаты. Но это было как-то скучно. Тогда он решил нарисовать натюрморт – принес из гостиной кувшин, из кухни – несколько яблок, взгромоздил все это на письменный стол и взялся за кисть.

Но и тут остановился. Как-то все это было обыденно и неинтересно. Тут ему в голову пришло, что слово натюрморт означает в переводе с латинского «мертвая природа». Это он помнил еще со школы. «Мертвая природа» звучало забавно и… зловеще. Ему это понравилось. Он стал фантазировать на эту тему, и вскоре обнаружил, что его рука сама собой рисует на холсте графитовым карандашом фигуру лежащей обнаженной девушки.

«Вот что я буду рисовать!» – понял он.

И напряг память.

Он трудился весь вечер и половину ночи. Потом, когда глаза уже слипались, а кисть падала из пальцев, отложил работу и побрел к кровати. Едва коснувшись щекой подушки, он уснул.

Сон ему снился замечательный. Была тихая летняя ночь. Полная луна освещала небольшой песчаный пляжик, расположившийся среди зарослей травы. На песке лежала голая девушка с разметавшимися волосами.

Услышав его шаги, она приподняла голову и тихо позвала:

– Иди ко мне!

– Сейчас, – ответил он и заспешил к девушке. Но чем быстрее он шел, тем дальше от нее становился. Тогда он побежал, но и это не помогло. Теперь до девушки было так далеко, что он не видел ее лица. Только очертания ее фигуры на фоне синего сумеречного неба.

Тогда он побежал еще сильнее, и пространство поддалось его упорству. Он был все ближе и ближе к своей цели. И наконец, между ним и девушкой осталось не больше двух метров. Тогда вдруг девушка легко, словно была куклой-марионеткой, которую дернули за нити, поднялась на ноги и медленно повернулась к нему лицом. И тогда он увидел, что на месте лица у нее черная дыра, окруженная ореолом серебрящихся в лунном свете волос.

Девушка протянула руки ему навстречу, и из дыры донесся далекий, девичий голос:

– Иди ко мне-е-е! Я жду тебя-я-я!

Зрелище было настолько завораживающим, что он остановился, как вкопанный.

– Ну же! – позвала девушка, по-прежнему протягивая к нему руки. – Вставай! Хватит спать! Ты встанешь, маленький гаденыш! Вставай, пока я не переломала тебе кости!

Голос был ужасный, пропитый, прокуренный, по-базарному наглый. И вдруг он понял, что голос этот принадлежит его матери.

Что-то ударило его по лицу, и он проснулся.

Он открыл глаза, и тут мать ударила его второй раз – хлестко, наотмашь, всей ладонью. Голова его мотнулась в сторону, а в черепе зазвенело.

– Вставай, маленький гаденыш! – орала мать. – Я тебе покажу, как рисовать похабство!

– За что! – крикнул он в ответ, заслоняясь руками от сыплющихся на него ударов. – За что ты меня?!

– Он еще спрашивает за что! – Мать повернулась и схватила со стула холст. Ткнула этим холстом ему в лицо и заорала: – Что это ты тут намалевал! Это же голая баба! А что у нее с лицом? Ах ты, больной маленький ублюдок!

Она принялась лупцевать его холстом по голове. Некоторое время он защищался, но потом в мозгу со всей отчетливостью запульсировала мысль: «Пора с этим кончать!»

Он вырвал холст из рук матери и отбросил его в сторону. Потом вскочил с кровати и ударил мать кулаком по лицу. Она вскрикнула и отшатнулась. Тогда он ударил еще. А потом еще, входя в раж и не в силах остановиться.

– Вот тебе, старая стерва, – глухо и негромко, с холодной, отчетливой яростью приговаривал он. – Вот тебе краски. А вот тебе холсты.

Мать упала на пол, и он еще пару раз пнул ее ногой по жирному боку. Она перевернулась на живот, прикрыла разбитое лицо ладонями и отвратительно захрюкала, тряся жирными плечами. Он хотел пнуть еще раз, но сделал над собой усилие и остановился. Он смотрел на рыдающую на полу женщину и не мог поверить, что это его мать, настолько отвратительным существом она ему казалась. Ему даже захотелось помыть руки, которые прикасались к ее физиономии. Он усмехнулся и злобно проговорил:

– Ладно, живи, старая карга. Но помни: еще раз сунешься в мою комнату – убью.

– Ублюдок… – всхрюкивала женщина. – Твареныш… На мать… Руку… Дрянь…

– Какая ты мне мать, – брезгливо произнес он. – Ты животное. Алкоголичка. Грязная свинья. С сегодняшнего дня будем жить по-другому. Пока я дома, сиди у себя в комнате, чтобы я не видел твою похабную рожу. Высунешь нос – я тебе его оторву.

– В милицию, – бормотала она, всхлипывая. – Обращусь… Посадят… Тебя…

– Только попробуй, – гневно пригрозил он. – Я тебе намну твои жирные бока, а потом спалю вместе с этой чертовой халупой. А теперь… поднимай жирную задницу и выметайся из моей комнаты. Ну! – И он еще раз, для острастки, пнул лежащую на полу женщину.

Она тяжело, упираясь руками в пол, поднялась на ноги. Ухватилась рукой за дверной косяк и, пошатываясь, двинулась вон из комнаты.

Дождавшись, пока она выйдет, он с силой захлопнул за ней дверь. Потом посмотрел на пол. Ковер был забрызган кровью. Глядя на кровавые пятнышки, он поморщился от отвращения. Потом поискал, чем бы их вытереть, но ничего не нашел. Тогда он просто наклонился и скатал ковер с одного конца.

Потом поднял с пола холст и тщательно его осмотрел. Деревянные планки подрамника были сломаны, но в принципе их несложно было починить. Сам холст практически не пострадал, лишь был чуть-чуть порван в одном месте. Изображение осталось, а это главное.

Он повернул стул к окну и поставил на него холст. Потом сел на кровать и стал смотреть на него. На холсте была изображена обнаженная девушка, лежавшая на земле, раскинув руки, в позе распятого на кресте Иисуса. Светлые волосы девушки разметались по земле подобием ореола или нимба. Вместо лица зияла черная, кровавая дыра.

* * *

Он и впрямь работал быстро. Как Ван Гог. Через час картина в общих чертах была готова. Он занялся лессировкой.

Вдруг пленница застонала и заметалась на своем жестком «ложе». Он в сердцах бросил кисть.

– Ну, что еще такое?

Женщина продолжала метаться, дергая головой из стороны в сторону. Досадливо хмуря брови, он подошел к ней и сказал – строго, как учитель, делающий выговор нерадивому ученику:

– Если ты не перестанешь дергаться, я займусь твоим личиком.

Пленница продолжала метаться. Лицо у нее было потным и бледным, как полотно.

– Ну, хорошо, хорошо… – с неудовольствием проговорил он. – Только не вздумай кусаться, иначе я вырву тебе все зубы.

Он протянул руку и сдернул с губ женщины скотч. Потом ухватил кляп и быстро выдернул его. Пленница тяжело, с хрипом втянула воздух ртом. Потом тяжело задышала. Некоторое время он молча наблюдал за ней. Потом сказал:

– Ну хватит притворяться. Тебе ведь стало лучше?

– Во… воды… – прохрипела пленница.

– Ах, да. – Он кивнул. – Про воду я совсем забыл. Просто вылетело из головы. Прости.

Он прошел к раковине, открыл воду, набрал немного в пригоршню, вернулся к столу и вылил воду женщине на лицо. Она попыталась слизать капли с губ распухшим языком, но не смогла и застонала от боли.

– Что, мало? – удивленно спросил он. – Да ты настоящая водохлебка! Ну, хорошо, дам еще немного.

Он снова принес пригоршню воды и сказал:

– Раскрой рот.

Пленница послушно раскрыла рот. Губы у нее были опухшие и потрескавшиеся. На них запеклась черная кровь.

– Лови! – весело сказал он и выплеснул воду женщине в рот. Она сглотнула воду и закашлялась.

– Ну-ну-ну, – успокаивающе сказал он и погладил девушку по потным, спутанным волосам. – Потерпи еще немного, скоро все кончится.

– Не… могу… – хрипела пленница. – Плохо… Больно…

– Если тебя это успокоит, мне тоже не сладко. Посмотри на мою руку. – Он поднял перед собой забинтованную кисть. – Видишь? Ты отхватила мне здоровенный кусок мяса. Я чуть не помер от болевого шока. Ну все-все, хватит скулить. Пора работать.

Он сжал пальцами нос женщины, она судорожно открыла рот и он сунул ей в рот кляп. Затем снова заклеил губы скотчем.

– Ну вот. Теперь мы закончим картину, а потом как следует развлечемся. Ты не против? Вот и хорошо.

Он вернулся к мольберту.

Пленница снова задергала головой. И в унисон этим судорожным, резким движениям у него задергался глаз.

– Дрянь, – выдохнул он. – Ты перестанешь дергаться или нет?… – Он схватил флакон с растворителем и замахнулся на женщину. Однако сдержался и холодно проговорил: – Прости, я на секунду выйду.

Он быстро вышел из кухни, затворил за собой дверь, быстро пошел по коридорчику, размахнулся и яростно швырнул флакон в дверь. Флакон ударился о железную ручку двери и разлетелся на куски.

– Сука! – рявкнул он. – Сука! Сука! Сука!

Он весь трясся от ярости, лицо его налилось кровью, губы мелко подрагивали. С минуту он стоял так, с хрустом сжимая кулаки и стараясь успокоиться. Наконец ему это удалось. Вспышка ярости постепенна прошла.

Тогда он пошел в ванную, умыл лицо холодной водой и посмотрел на себя в зеркало.

– Спокойно, приятель, спокойно… Ты должен закончить работу.

Когда он вернулся на кухню, на лице его не осталось и следа былого гнева.

– Ну что, – весело сказал он своей пленнице. – Ты готова продолжить? Тогда за работу! – И он снова взялся за кисть.

9

«Все-таки Турецкий гений. Как ни обидно это признавать… в свете текущих событий… Но это так».

Плетнев остановился возле двери, поднял руку и нажал на кнопку звонка.

– Кто там? – послышался из-за двери гортанный мужской голос.

Плетнев сделал знак одному из оперативников, стоявших рядом с ним.

– Ваш сосед снизу! – рявкнул он. – Вы меня залили!

– Убирайтесь к черту!

Оперативник посмотрел на Антона Плетнева, тот кивнул. Оперативник вдарил по двери кулаком и закричал:

– Я сейчас милицию вызову! Совсем совесть потеряли! А ну, открывай, если не хочешь говорить с участковым!

– Клал я на твоего участкового! – рявкнули в ответ из-за двери. – Иди к черту, скотина!

Оперативник снова посмотрел на Плетнева. Тот показал глазами на дверь. Оперативник усмехнулся и что есть мочи загрохотал кулаками по хлипкой двери.

– Откройте, или я вызову милицию!

– Ну все, – проревели из-за двери. – Сейчас я тебе, скотина, мозги вышибу!

Послышались тяжелые шаги, затем щелкнул замок, и дверь распахнулась. Огромный рыжеволосый верзила, возникший на пороге, сгреб оперативника за грудки. Но тот ткнул ему в лицо раскрытой ксивой и холодно произнес:

– Уголовный розыск. Убери от меня лапы.

Верзила растерянно опустил руки.

– А что такое? Я никого не заливал. У меня краны закрыты.

Из-за угла вышел Плетнев.

– В доме есть еще кто-нибудь? – быстро спросил он.

– Никого, – ответил верзила, удивленно глядя на Плетнева. – Я один.

– Вы художник?

– Ну да. А что?

– Можно осмотреть вашу квартиру?

Верзила пожал широкими плечами:

– Валяйте, осматривайте.

Он посторонился, впуская незваных гостей в прихожую. Плетнев разочарованно вздохнул. Он понял, что «облажался». Оставалось надеяться, что Турецкому, который поехал проверять второй адрес, повезет больше.

* * *

На другом конце Москвы бывший «важняк» Александр Борисович Турецкий стоял перед точно такой же дверью. Стоял и жал на кнопку электрического звонка, надеясь, что из этого выйдет какой-то толк. Однако звонок, судя по всему, не работал. Звонка, по крайней мере, слышно не было.

Александр Борисович занес уж было кулак, чтобы долбануть по двери костяшками пальцев, но тут дверь распахнулась сама собой.

– А, сам пришел! – проревел в лицо Александру Борисовичу кряжистый, чернявый, небритый мужик с совершенно бандитской физиономией, одетый в трико и майку.

Не успел Турецкий ответить, как мужик схватил его за ворот пиджака и вволок в прихожую. Силища у него была непомерная.

– Попался! – торжествовал хозяин квартиры.

Александр Борисович попробовал высвободиться от хватки незнакомца, но тот вдруг легко, почти без усилий, швырнул Турецкого на пол и захлопнул за ним дверь.

– Давно тебя жду, – зловеще ухмыляясь, заявил небритый.

– Вы меня с кем-то спу…

Небритый монстр наклонился, быстро схватил Турецкого за руку и легко, как куклу, швырнул его в другой конец прихожей. Александр Борисович даже опомниться не успел.

– Теперь поговорим, – с кавказским акцентом произнес хозяин квартиры.

В закрытую кухонную дверь кто-то ударился с той стороны, и женский голос визгливо прокричал:

– Вахтанг, не смей! Я вызову милицию!

– Не вызовешь! – проревел в ответ Вахтанг. – Я оторвал трубку от телефона!

Воспользовавшись заминкой, Турецкий вскочил на ноги и бросился на незнакомца. Однако тот легко увернулся и, не прилагая никаких усилий, использовав лишь инерцию Турецкого, вновь повалил его на пол. Затем сел Турецкому на спину и заломил ему руку.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал он. – Теперь отвечай. Ты – Саша?

– Александр… Борисович, – морщась от боли, ответил Турецкий. – Какого черта здесь… происходит?

– Ты ходишь к моей Верке?

– Вахтанг! – снова крикнули из-за кухонной двери. – Вахтанг, немедленно отопри дверь, или я выброшусь в окно!

– Выбрасывайся, пожалуйста! – заорал в ответ небритый мужик. Потом повернулся к поверженному Турецкому и, коварно усмехаясь, пояснил: – Не выбросится. Я заклинил окна.

– Черт… – прорычал Александр Борисович. – Не знаю, что здесь происходит, но ты за это ответишь. Я следователь прокуратуры.

– Следователь? А я думал римский папа! Отвечай, если не хочешь смерти: давно это у вас?

– Что?

– С Веркой! – грозно рявкнул Вахтанг.

– Не знаю никакой Верки.

– Это я Верка! – крикнули из-за двери. – Вахтанг, болван, ты не того схватил! Я не знаю этого человека!

– Как же – не знаешь, – презрительно усмехнулся небритый. – Лучше сама признайся, если не хочешь, чтобы я оторвал ему руку!

Услышав про руку, Турецкий вновь предпринял отчаянную попытку вырваться, но снова безуспешно. Небритый монстр лишь усилил нажим.

– Не дергайся, не поможет, – небрежно сказал он. – Я чемпион России по вольной борьбе.

«Это многое объясняет, – с некоторым облегчением подумал Турецкий. – Вот откуда у него эта мертвая хватка. А я думал, что это я – полная развалина. А это он – герой. Поди совладай с таким медведем».

– Чего это ты там бормочешь? – подозрительно спросил Вахтанг.

– Я говорю, права твоя подруга. Болван ты, Вахтанг.

– Не подруга – жена!

– Тем более, – усмехнулся Александр Борисович. – Я пришел сюда не просто так. Я выполняю важное задание. И если из-за тебя мы упустим опасного преступника, ты, дурак, за это ответишь. Получишь по полной катушке за противодействие властям. Ясно выражаюсь, генацвале, или тебе по-грузински повторить?

Уверенный тон Турецкого, похоже, привел неистового грузина в недоумение.

– Гм… Так говоришь, следователь?

– Старший следователь прокуратуры по особо важным делам, – сказал Александр Борисович таким холодным голосом, что даже чемпион России по вольной борьбе невольно поежился.

– Вахтанг, он говорит правду! – прокричала из-за двери жена. – Я не знаю этого человека!

Небритый монстр явно колебался.

– Решай, – сказал ему Александр Борисович. – Либо отправишься на нары, либо извинишься, и я обо всем забуду.

– Ну… Тогда извини.

Вахтанг выпустил руку Турецкого и слез с его спины. Александр Борисович медленно поднялся на ноги, повернулся к борцу и коротко, без замаха, ударил его кулаком в челюсть. Вахтанг рухнул на пол, будто его срезали. Приподнялся и обалдело тряхнул головой.

– Чистый нокаут, – сказал Турецкий насмешливо. – Этому вас в борьбе не учили?

Прошло с полминуты, прежде чем борец пришел в себя. Александр Борисович помог ему подняться. Вахтанг смотрел на него угрюмо.

– Я просто не ожидал, – буркнул он.

– Я тоже, – ответил ему Турецкий.

Чемпион подумал, усмехнулся и кивнул:

– Это правда. Так ты правда не любовник моей жены?

– Не могу утверждать этого точно, пока не взгляну на твою жену, – усмехнувшись, ответил Турецкий. Однако по потемневшему лицу Вахтанга он понял, что шутка не прошла, и поспешно пояснил: – Это была шутка. Нет, я не любовник твоей жены. Я пришел сюда по делу.

– Тогда помиримся, – резюмировал Вахтанг. – Пойдем в комнату, дорогой, угощу тебя настоящим грузинским вином!

– Эй! – крикнула из-за двери женщина. – Куда это «пойдем»? Ишь, умный какой нашелся, пойдет он! А ну-ка, быстро выпусти меня отсюда!

Вахтанг презрительно фыркнул и произнес несколько слов по-грузински.

– А за это ты мне еще ответишь! – крикнула из-за двери жена. – И ты, и твой дружок-алкаш!

Вахтанг повернулся к Турецкому:

– Не обращай внимания, дорогой. И не слушай эту глупую женщину. В этом доме всегда рады гостям.

Александр Борисович потер вывихнутое запястье и ответил:

– Я это понял. Извини, генацвале, но я сюда не вино пить пришел. Кто из вас художник – ты или жена?

– Я художник, – ответил Вахтанг. – Хочешь, нарисую твой портрет? Бесплатно!

– Хочу, но не сейчас. Скажи, в каком магазине ты покупаешь краски и холсты?

– В «Пикассо». Это в Жулебино. Но я обычно не сам езжу, а заказываю по Интернету. Это удобнее и дешевле. А что?

– Могу я осмотреть квартиру?

Вахтанг подозрительно прищурился:

– Это зачем?

– Нужно для дела. Ты сам сказал, что я твой гость. А разве гостям принято отказывать?

– Нет, не принято, – смирился Вахтанг. – Что ж, смотри. У меня тайн нет.

И он широким жестом пригласил Александра Борисовича в гостиную.