Текст книги "Дорогие девушки"

7

Комната была небольшая и отвратительная. Старый письменный стол, пара стульев с потертой обивкой. Тумбочка с двухконфорочной плиткой. Электрочайник.

Худощавый молодой оперативник, сидящий напротив Шиловой, сделал постную мину и сказал тихим, словно придушенным голосом:

– Людмила, есть два способа опознания. Либо мы покажем вам фотографии, либо…

– Я не хочу смотреть на фотографии, – резко сказала Шилова. – Я должна быть уверена.

– Что ж, тогда вам придется пройти с нами.

– Я сделаю, как вы скажете.

– Тогда – идемте.

Молодой человек поднялся со стула. Шилова и Плетнев последовали за ним. Они вышли из комнатки, прошли по неприятно пахнущему коридору, толкнули отвратительную железную дверь и оказались в небольшом зале. Неприятный запах усилился.

Шилова увидела стоящую посреди зала железную каталку, накрытую белой простыней, и машинальным движением схватила Плетнева за руку. Тонкие, теплые пальцы девушки больно сжали его кисть. Он посмотрел на Шилову с удивлением.

– Простите, я не нарочно, – хрипло проговорила она и выпустила его руку.

Оперативник обернулся и глухо проговорил:

– Нужно подойти к столу. Людмила, вы хорошо себя чувствуете?

– А по-вашему, я могу чувствовать себя хорошо?

– Нет, но…

– Я готова подойти, – отрезала Шилова.

– Вы уверены?

– Не знаю. Но я подойду и посмотрю.

К ним подошел пожилой человек в белом халате и протянул Шиловой флакон.

– Станет дурно – понюхайте это, – спокойно сказал он.

Женщина безропотно взяла флакон и сжала его в кулаке. Помедлила еще пару секунд, потом решительно произнесла:

– Идемте.

И первая шагнула к столу.

Когда все приблизились к столу, вернее сказать – сгрудились возле стола, оперативник взялся за край простыни и немного откинул ее, открыв часть обнаженного женского тела – груди, живот, бедра.

Шилова отвернулась и ткнулась лицом Плетневу в плечо. Оперативник недовольно нахмурился.

– Я предупреждал, что это будет неприятно. Если хотите, мы вернемся к варианту с фотографиями.

Шилова качнула головой:

– Нет. – Затем медленно повернулась и уставилась застывшими глазами на труп.

– Ну? – выждав несколько секунд, поинтересовался оперативник.

– Это она, – тихо ответила Шилова.

– Почему вы так решили?

– Родинка… У нее на левой груди родинка. Видите – возле соска? Я видела эту родинку, когда мы были в душевой.

– Вы уверены?

– Да, я уверена.

– Значит, вы подтверждаете, что это – Марина Аристарховна Соловьева?

– Да… Я подтверждаю. Это она.

Шилова снова отвернулась и поднесла к носу флакон. Вдохнула и передернула плечами.

Оперативник снова накрыл труп простынею.

– Что ж, – сказал он, – сейчас подпишите пару бумаг, и опознание можно считать законченным.

* * *

– Вам, наверно, очень тяжело сейчас. – Плетнев смущенно посмотрел на Людмилу. Он терпеть не мог утешать женщин и сейчас был благодарен судьбе за то, что Шилова хотя бы не плакала. Пусти она слезу, и он бы совсем потерялся.

– Не легко, – так же тихо ответила Людмила. – Но я сильная, я справлюсь.

Они сидели в летнем кафе. Ветер трепал темные волосы девушки, играл оборками рукавов ее белой кофточки. Плетнев пил кофе, Людмила – крепкий коктейль. Она была бледна, под глазами пролегли тени, побелели даже губы, несмотря на то, что Людмила постоянно нервно их покусывала.

Она отхлебнула коктейля, откинула с глаз темную челку и внятно и раздельно произнесла:

– Это я во всем виновата. Одна только я.

– В чем? – не понял Плетнев.

– Я должна была ее отговорить.

– Вы думаете, что ее убил Родион Плотников?

– А разве есть другие варианты? Вы ведь сами сказали, что Марину нашли недалеко от его дома. Господи, я чувствовала… Нет, я знала, что с ним что-то не так. Поняла еще по его анкете на сайте знакомств. Поняла не умом, а сердцем.

Людмила отпила из стакана и прикрыла веки.

– Следствие еще не закончено, – сказал Плетнев. – Возможно, Плотников не виноват.

Женщина открыла глаза и с холодной пристальностью посмотрела на Плетнева.

– Вы сами-то этому верите? – жестко сказала она. – Ваш Плотников – маньяк. Это он убивал девушек в Москве. Теперь его посадят. Благодаря Марине. – Шилова сжала пальцы в кулаки и гневно добавила: – Я бы сама выцарапала ему глаза. Убила бы его. Размозжила бы ему голову камнем.

– Убить человека не так-то просто, – сказал Плетнев, чтобы хоть что-нибудь сказать. Чувствовал он себя паршиво. Помимо жалости к Людмиле, в голове, где-то на самой изнанке сознания, все время крутилась подлая мыслишка – нужно возвращать деньги или нет?

Людмила продолжала пристально его разглядывать.

– Антон, а вы женаты? – спросила она вдруг.

Он покачал головой:

– Нет.

– А были?

– Был.

Людмила усмехнулась.

– На свете не существует прочных браков. Все они рано или поздно разваливаются. Мужчина и женщина слишком разные животные, чтобы ужиться вместе.

– Я неплохо уживался со своей женой, – возразил Плетнев.

– Вот как? И вы, должно быть, любили друг друга?

– Любили.

– И тем не менее, вы не вместе, – насмешливо заметила Шилова.

– Были бы вместе, но…

– Но что? – На губах девушки четко обозначилась усмешка. – Она встретила другого? Или вы решили «тряхнуть стариной»? Кто развалил ваш брак – вы или она?

– Никто, – ответил Плетнев спокойно. – Моя жена умерла.

Шилова хотела что-то сказать, но осеклась. Усмешка медленно сползла с ее губ.

– Простите, – медленно выговорила она. – Я не знала.

– Ничего. – Плетнев допил кофе, повертел в пальцах пустую чашку.

– Можно узнать, как это случилось?

– Ее убили.

– Кто?

– Обычная подвыпившая шпана.

Лицо Людмилы стало еще бледнее.

– Они… в тюрьме?

Плетнев усмехнулся и покачал головой:

– Нет.

– Значит, избежали наказания?

– Не избежали.

– Так что с ними?

Плетнев криво усмехнулся.

– Они мертвы, – сказал он. – Я убил их.

Лицо Людмилы вытянулось от изумления.

– Убили?

– Да, убил.

– А вы…

– Это не тайна, – сказал Плетнев. – Я уже за это ответил перед судом.

Некоторое время Людмила разглядывала лицо Плетнева, словно обнаружила в нем новые, необычные черты, потом положила ему на руку ладонь и сказала с чувством:

– Вы правильно сделали. Я бы на вашем месте поступила так же. Убийцы должны платить за отнятую жизнь своей собственной жизнью. Только такой и может быть справедливость. Черт… – Она улыбнулась. – Я и не думала, что между нами столько общего. Я думала вы обычный шкуродер. Легавый пес с одной извилиной и одной мыслью в голове – как бы выжать из меня побольше денег.

– Кстати, насчет денег, – заговорил о неприятной теме Плетнев. – Вы можете…

Людмила дернула щекой:

– Ах, оставьте. Я заплатила вам за то, чтобы вы нашли Марину. Марина в морге. Деньги вы заработали.

– Но мы не…

– Я сказала: оставьте деньги себе, – повторила Людмила, слегка повысив голос. – У меня никаких претензий. – Она сдвинула брови, нервно пожевала губы и вдруг выпалила: – Антон, можно задать вам личный вопрос?

– Последние двадцать минут вы только и делаете, что задаете мне личные вопросы, – с улыбкой сказал Плетнев. – С чего вдруг такие церемонии?

– Вы правы. Эти церемонии не вяжутся с моим характером. Я не привыкла спрашивать разрешения, и я абсолютно не умею извиняться. Не знаю, хорошо это или плохо, но я такая и меняться мне уже поздно.

Плетнев приподнял бровь.

– Так о чем вы хотели спросить? Постойте… Пожалуй, я могу угадать.

– Давайте, – улыбнулась Людмила.

– Вы хотите спросить – есть ли у меня девушка, так?

– Так, – кивнула Людмила.

Плетнев качнул головой:

– Ответ отрицательный. Девушки у меня в данный момент нет.

– Значит, как пишут в романах, «ваше сердце свободно»?

– Сложный вопрос. Не знаю даже, как на него ответить.

Людмила пожала плечами:

– Отвечайте как есть. Да или нет.

Плетнев подумал и ответил:

– Пожалуй, нет.

– Значит, вы не откажитесь поужинать со мной в ресторане?

– Звучит как приглашение, – усмехнулся Плетнев.

– Так и есть. Я не привыкла ждать у моря погоды. Либо вы говорите да – и мы продолжаем знакомство. Либо – нет, тогда мы закрываем тему и забываем об этом разговоре. Так как?

Карие теплые глаза девушки смотрели на Плетнева выжидательно.

– Вы действительно не ждете у моря погоды, – иронично заметил он. – В таком случае я скажу да.

8

– Я закрыл дело, – сказал Плетнев и, словно в подтверждение своих слов, захлопнул папку.

Турецкий сидел за столом, закинув ногу на ногу, и, прищурив серые глаза, смотрел на коллегу.

– Значит, ты считаешь, что мы свою работу сделали, – сказал он полувопросительно, полуутвердительно.

Плетнев пригладил ладонью волосы и заметил:

– Это легкие деньги. Но нам с тобой не в чем себя упрекнуть.

– Женщина убита, – напомнил ему Александр Борисович.

– Это не наша вина. Мы ничего не смогли бы сделать. Я читал заключение эксперта. Труп находился в воде дольше, чем мы ее искали. Когда мы приступили к работе, она уже была мертва.

Турецкий молчал, о чем-то размышляя и хмуря брови. Плетнев с полминуты смотрел не него, затем сказала с легким оттенком досады.

– Не понимаю я тебя, Александр Борисович. Дело сделано, деньги уплачены, убийца пойман. Что ты еще хочешь? Хочешь вернуть твою часть гонорара? Пожалуйста. Лично моя совесть на этот счет совершенно спокойна. И незачем накручивать.

Александр Борисович посмотрел на коллегу холодным взглядом и сухо произнес:

– Значит, ты считаешь, что убийца – Плотников?

– А кто еще? Он заманил к себе Соловьеву, задушил ее, потом расчленил и выбросил в пруд. А голову и руки где-нибудь закопал. Ему ведь не впервой.

– Что? – вскинул голову Турецкий. – Что ты сказал?

– Я сказал, что ему не впервой. Судя по всему, Плотников – тот самый маньяк, который лютует в Москве уже полтора года. И кстати, это мы с тобой его нашли. Нам не в чем себя винить.

– Зато есть за что хвалить, – усмехнулся Александр Борисович. – Ты еще грамоту почетную себе выпиши.

Плетневу это замечание не понравилось.

– Знаешь что, Александр Борисович… Я давно тебе хотел сказать…

– Подожди, – осадил его Турецкий.

– Чего? – не понял Плетнев.

– Подумай, прежде чем что-нибудь скажешь. Слово не воробей, и сказанного обратно не вернешь.

– Я и не собираюсь. Я всегда отвечаю за свои слова.

Турецкий кивнул:

– Хорошо. Теперь можешь сказать.

По лицу Плетнева пробежала тень.

– Александр Борисович, ты знаешь, как я тебя уважаю. Ты много для меня сделал, и я тебе обязан жизнью. Но сейчас ты не тот Турецкий, которого я знал и любил.

Плетнев замолчал, угрюмо глядя на коллегу. Александр Борисович сделал рукой едва заметное движение и сказал:

– Продолжай.

– И продолжу. Я не хотел тебе говорить, но, видимо, пришло время сказать. Раньше ты был для меня настоящим примером для подражания. Асом! Сенсеем! А теперь ты, извини меня…

– Ну, кто? – поторопил Турецкий. – Говори.

– Никто, – угрюмо ответил Плетнев. – Или, говоря жестче, ничто. Такое ощущение, что ты давно умер, и только по инерции еще ходишь по свету. Тебя нет. Есть только оболочка. Кстати говоря, порядком изношенная. Посмотри на себя, Александр Борисыч. Ты выпиваешь больше, чем нужно, бреешься два раза в неделю, у тебя мятая рубашка и тебе давно пора зайти в парикмахерскую. От твоего былого блеска ничего не осталось. Из тебя словно бы выпустили воздух. Ты больше не живешь, а существуешь.

– А ты, я вижу, психолог, – язвительно проговорил Турецкий.

– А тут и психологом не нужно быть. У тебя все на лице написано.

– На небритом, помятом лице?

– На небритом, помятом лице, – кивнул Плетнев. – Извини, что я так резко, но мягко тут не скажешь. Даже Ирина…

Плетнев осекся, наткнувшись на ледяной взгляд Турецкого.

– Что Ирина? – сухо спросил тот.

– Ничего.

– Договаривай, – потребовал Александр Борисович.

Плетнев сжал пальцы в кулаки и сказал угрюмым, непримиримым голосом:

– Посмотри, до чего ты ее довел. Она сама стала похожа на призрак. За последний год она постарела на пять лет. И все это из-за тебя!

– Вот это ты сказал зря, – глухо проговорил Турецкий, глядя на коллегу немигающим, тяжелым взглядом.

– Я не мог этого не сказать. Это было бы не по-товарищески.

Александр Борисович помолчал, потом отвернулся и тихо пропел:

А может быть, в притонах Сан-Франциско…

Он побарабанил пальцами по столу и глухо проговорил:

– Значит, вы с Ириной меня обсуждали.

– Да ничего мы не обсуждали. Это все мои собственные мысли. Ирину Генриховну сюда не вмешивай.

– Кажется, ты сам ее только что сюда вмешал, – напомнил Турецкий. Усмехнулся и задумчиво довел:

 
Лиловый негр вам подава-а-ал манто…
 

Плетнев сидел темнее тучи. По его лицу было видно, что он уже сожалеет о том, что начал этот разговор. Но что сказано, то сказано. Слово не воробей, как мудро изрек десять минут назад Турецкий.

– Ладно, – сказал Турецкий. – Хватит нам семейных трагедий и пасторалей. Давай к делу. Значит, ты твердо уверен в том, что Плотников – маньяк, который лютует в Москве полтора года, и что именно он убил Марину.

– Голову ставлю на отсечение, что это он, – твердо сказал Плетнев. – А у тебя есть сомнения?

– Да, видишь ли, не похож он на идиота. Назвать девушке свое настоящее имя, привести ее домой – а после этого убить, расчленить и бросить труп недалеко от своего дома. Если бы наш маньяк действовал именно так, его бы взяли еще на первом убийстве – тогда, полтора года назад.

– И на старуху бывает проруха, – возразил Плетнев. – Может, он и не собирался ее убивать. Пытался встать на путь исправления, и все такое. Может, даже действительно ее полюбил. Но потом она ему что-нибудь не то сказала, он и взбеленился. Психи – народ непредсказуемый.

Александр Борисович посмотрел на Плетнева насмешливым взглядом, словно тирада коллеги здорово его позабавила. Плетнев смутился.

– Я, конечно, не такой опытный сыскарь, как ты, – сказал он. – Но, по-моему, здесь случай очевидный.

– Не знаю, не знаю, – тихо проговорил Александр Борисович, задумчиво подергивая мочку уха.

– Так или иначе, но дело я закрыл, – твердо сказал Плетнев. – И больше слышать ничего не хочу о Марине Соловьевой.

– Что ж, дай Бог, чтобы мы о ней ничего не услышали, – задумчиво отозвался Турецкий.

9

Из дневника Турецкого

«Сегодня вечером встретился с женой Родиона Плотникова. Женщина нервная и сильно измотанная. Видать, много кровушки попил ей муженек. Хотя и у нее характер не сахар. Встретила холодно и настороженно. Провела на кухню. И произошел между нами следующий разговорец.

– Меня зовут Александр Борисович Турецкий. Я сотрудник частного детективного агентства «Глория».

– Частного? Вы-то мне и нужны! Мой муж ни в чем не виноват! Вы должны доказать это!

– Вообще-то, я пришел, чтобы…

– Ах, да! Вам ведь нужно заплатить. Вы ведь работаете за деньги. Хорошо, я согласна. Сколько вы берете?

– Вообще-то, я не…

– Тысячу долларов? А может быть, две? Или три? Я готова, слышите? Если понадобится, я готова продать квартиру! Родион ни в чем не виноват, и если вы это докажете, я отдам вам все, что у нас есть!

– Да, но я…

– Вы должны согласиться, обязаны! Сейчас я не могу вам заплатить. Но когда продам квартиру…

Тут моему терпению пришел конец.

– Стоп-стоп-стоп. Анна Львовна, не частите. Я могу взяться за это дело, и уверен, что продавать квартиру вам не придется. Но вы должны ответить на мои вопросы. Вы можете выслушать меня, не перебивая?

Сухие, блестящие глаза, худое лицо. Выглядит Анна Львовна не важно. Наверняка не спала минувшую ночь. Да уж, ее можно понять. Узнать, что твой муж – маньяк, на котором висит десяток трупов – большой удар даже для самой сильной женщины. А ее сильной явно не назовешь.

Ну, думаю, Анна Львовна не в том состоянии, чтобы рассуждать здраво. Но делать нечего, приходится попробовать.

– Анна Львовна, вы давно не живете с мужем?

На лице женщины удивление.

– Кто вам сказал, что мы с ним не живем?

– Он и сказал. Я встречался с ним недавно. Еще до того, как его арестовали.

Лицо делается еще удивленнее.

– Так вы с ним… знакомы?

– Да, – отвечаю я, – мы с ним приятели. Поэтому я и пришел к вам. Я хочу помочь ему, но для этого вы должны отвечать на мои вопросы искренне и спокойно.

– Вот оно что. Значит, вы его приятель. Я сразу это поняла. С чего бы это вдруг какому-то частному следователю интересоваться моим мужем.

– Теперь, когда мы выяснили, кто я и зачем пришел, мы можем приступить к разговору. Итак, вы с мужем живете вместе. Но последние две недели вы в этой квартире не жили.

– Я ездила к маме, в Днепропетровск.

– Зачем?

– Просто в гости.

– Вы нигде не работаете?

– Я воспитываю дочь.

– И, надо полагать, часто уезжаете к маме?

– Да. Довольно часто.

– И подолгу там гостите?

– Когда как. Бывает и по месяцу. У меня больная мама, и живет она одна. Поэтому мы с дочерью часто ее навещаем. У нее свой дом на окраине города. Знаете, в шестьдесят пять лет человеку тяжело хлопотать одной по хозяйству. А у нее большой огород.

– Понятно. А Родион часто к вам приезжал – туда, в Днепропетровск?

– Нет. Он не ладит с моей мамой.

– Значит, он на целые месяцы остается в Москве один?

– Ну да. А что тут такого? Он ведь не маленький ребенок, может и сам о себе позаботиться.

– И вы по нему не скучаете?

– Мне там некогда скучать. Я ведь не сижу сложа руки. Целый день в делах.

– А как дочка? Она не скучает по папе? Чем она там занимается?

– Ей тоже скучать не приходится. Бабушка занимается с ней живописью. У меня мама – заслуженный художник СССР. Кстати, Родион ведь тоже художник. Правда, самодеятельный. Он все выходные проводит с кистью в руке. Обожает Тициана и Рембрандта. Хотя зачем я вам это рассказываю? Вы ведь и без меня все знаете. Вы ведь его приятель.

– Да, – говорю, – знаю.

Хотя на самом деле ни черта не знаю. Выходит, Плотников – любитель живописи. Никогда бы не подумал. Инженер-конструктор, который обожает Тициана и Рембрандта. Такое не часто встретишь.

– Видели бы вы его в эти моменты, – с улыбкой продолжает Плотникова. – Глаза горят, стоит перед холстом весь расхристанный, перепачканный краской. Настоящий художник.

– Да-да, – говорю, – натурально художник. Трудно, наверно, с таким жить? Повсюду краски и мольберты, одежда вечно перепачкана.

– Да что вы, – говорит. – Родион краски дома отродясь не держал.

Тут она вдруг начинает рыдать, а я как мог успокаиваю ее, чувствуя себя полным идиотом. Потом, как только слезы на глазах Анны Львовны высыхают, поспешно прощаюсь и убираюсь восвояси. На сегодня концертов хватит.

Итак, подводим итоги. Родион Плотников месяцами живет один. Времени и возможности для самых мрачных приключений у него вагон и маленькая тележка. Он вполне может привозить девушек к себе и делать с ними все, что ему заблагорассудится. К тому же Плотников – художник-любитель. И, как у каждого художника, психика у него должна быть неустойчивая. Для следствия он – просто подарок. Лучшей кандидатуры на роль маньяка и не найдешь.

– Анна Львовна, простите за дурацкий вопрос, но я должен его задать. Когда вы возвращались от мамы домой – вы не находили дома какие-нибудь странные вещи?

– Вроде окровавленного ножа или топора? – усмехнулась Плотникова. – Нет, ничего подобного я не находила.

– Ну, а чужие вещи? Что-нибудь, чего до вашего отъезда в квартире не было.

– Никаких чужих вещей, – отрезала Анна Львовна. – Да я и не могла ничего найти. Мой муж не делал ничего дурного. Он любит меня, и у нас прекрасная семья.

– В этом я не сомневаюсь.

Тут Плотникова понесла какую-то околесицу о святости семейных уз, о том, что пять лет назад они обвенчались в церкви, что для Родиона семья была превыше всего, ну и тому подобное. Я посидел еще полчаса, надеясь услышать что-нибудь полезное, но не услышал. Вскоре я ретировался в полной уверенности, что если кто-то в этой семье и мог быть маньяком, то совсем не Родион, а его благоверная женушка.

Перед уходом заглянул в туалет и ванную. В ванной действительно нашел рубашку, испачканную красками. Странно, как это криминалисты ее проглядели.

Вообще, все это дело представляется мне чрезвычайно странным. Марина Соловьева нигде не зарегистрирована, кроме фитнес-клуба, в котором она познакомилась с Людмилой Шиловой. Этот же клуб посещали две девушки, убитые московским маньяком, роль которого с таким успехом сыграл Плотников.

Марина, таким образом, третья.

Идем дальше. У Марины Соловьевой нет ни родных, ни близких. Никто, кроме подруг по фитнес-клубу и сотрудниц этого клуба, Марину не знает. Она появилась в клубе несколько месяцев назад. Тогда же сняла и квартиру. Откуда она приехала – неизвестно.

Эта девушка похожа на призрак.

Я бы и считал ее призраком, если бы не фотография, на которой она запечатлена в обнимку с Людмилой Шиловой. Я говорил с ребятами из МУРа – они только разводят руками. С подобным делом им сталкиваться еще не приходилось».