Текст книги "Тайна монаха Алдо. Роман с элементами истории"

Печаль опустилась на дом Гвидо Новелло да Полента – здесь лежал при смерти великий мыслитель и поэт Италии.

Вокруг царили тишина и траур.

Хозяин дома запретил балы, маскарады и веселья. Он высоко оценил порыв Дуранте дельи Алигьери добровольно поехать послом Равенны в Венецию для заключения мира с республикой Святого Марка. Но теперь, когда он умирал от малярии, привезенной с долгого и ответственного делового путешествия, сеньор Равенны не мог избавиться от чувства вины за то, что согласился отправить его туда послом.

Лихорадка, наконец, отпустила больного. Тело отдало с по́том остатки влаги, несчастного поэта переодели в сухое белье и переложили на соседнюю, чистую сухую кровать. Антония поднесла к губам отца кружку с лечебными травами. Он сделал глоток, откинулся на подушки, набитые осенними травами и опять стал бредить, плохо понимая, где находится и что с ним случилось. Он то вспоминал давно умершую Беатриче, которую всю жизнь любил яркой платонической любовью, то сравнивал Арианский баптистерий Равенны с баптистерием Сан-Джованни Флоренции, где его крестили младенцем. Перед взором умирающего проплывали несравненные по совершенству мозаики равеннской базилики Сан-Витале, затем он вновь оказывался у Львиных Ворот здания Дворца Синьории. Дуранте чувствовал кожей дыхание родной Флоренции, мысленно поднимал голову вверх и внимательно всматривался в изящный фронтон с монограммой Иисуса и двумя золотыми львами. Также мысленно он входил в здание Дворца, где был отведен огромный зал для заседаний подестата Флоренции, поднимался на второй этаж, входил в Зал Стихий и в который раз внимательно осматривал высокие потолки, оформленные аллегорическими изображениями сил природы: Огня и Ветра, Земли и Воды. Но что бы он ни вспоминал: кафедральный собор Сан-Пьетро в Болонье, капеллу Сент-Шапель в Париже, собор Святого Марка в Светлейшей Республике Венеции, все его мысли каждый раз возвращались во Флоренцию. Каждая фибра души поэта тянулась на родину, о которой он страстно мечтал более двадцати лет.

– Простите, дети, что редко видели отца-изгнанника. Вы поймете меня позднее и тогда наверняка простите… Всю жизнь я служил только одной цели – сделать мою Флоренцию свободной от власти Святого Престола, а итальянский народ – счастливым. Оставляю мои творения и прошу сохранить их для потомков. Великому творению я отдал последние четырнадцать лет жизни, моя Комедия переживет века! Вряд ли найдется другой поэт, что сможет затмить ее. Это пророчествует ваш отец и величайший поэт Италии… Ухожу счастливый, что смог дописать последние песни Рая… Завещаю вам любить родину так, как любил ее я… Господь даст мне новое тело, в котором свет души будет освещать любой праведный путь светом моей непреходящей любви…

Данте Алигьери не умрет…

Он будет жить до тех пор, пока живо человечество…

Тонкая рука измученного лихорадкой больного безвольно упала вниз, губы замерли на полуслове, взгляд уперся в дальний свод большой комнаты и остановился. Бессмертная душа Дуранте дельи Алигьери покинула исхудавшее, измученное болезнью тело. Умер великий итальянский мыслитель, философ, поэт, богослов.

Все, что умрет, и все, что не умрет,

Лишь отблеск Мысли, коей Всемогущий

Своей Любовью бытие дает;

Затем что животворный Свет, идущий

От Светодавца и единый с ним,

Как и с Любовью, третьей с ними сущей,

Струит лучи, волением своим,

На девять сущностей, как на зерцала,

И вечно остается неделим.²⁷⁾

Глава 7 Тайна подвала

ФРАНКФУРТ НА МАЙНЕ. ГЕРМАНИЯ

Около восьми вечера Глебов уже лежал на софе у дышащего жаром камина. На журнальном столике по левую руку от него стояла вазочка мейсенского фарфора из сокровищницы Андреа, наполненная миндалем, и бутылка минеральной воды. Новый владелец уютного жилья время от времени запускал в вазочку руку, брал пару орешков и отправлял в рот, уставившись глазами в детектив Агаты Кристи, который до сего времени не удосужился прочесть. Иногда он произносил вслух реплики. Их мог понять только он сам.

– Ага, богатого бизнесмена убили подозрительно быстро, а ведь он тоже был один в большом доме, как и я. Нет, не один – жена тоже там обитала. Конечно, ему проще, у него оружие, а тут бойся один темной ночью… Ого, этот богач, играл в гольф, прекрасно… А-а-а, так он изменил завещание в пользу жены, а пасынку не оставил ни сантима… Ну глупец, сам нарвался – разве можно… а-а-а-а!!!

Со стороны прихожей послышался резкий, оглушительный трезвон. От неожиданности громкого трескучего звука Глебов пружиной соскочил с удобного ложа и стал соображать, что же случилось. Он не относил себя к трусливым натурам, но сейчас его непроизвольно подбросило вверх. Сдавленный крик заткнулся хрипом, книга выскользнула из рук и грохнулась на пол.

Трескучий звон раздался еще раз.

Приложив обе руки к левой стороне груди, чтобы унять сердцебиение, Глебов судорожно думал, кто может звонить в абсолютно неподходящее для визитов время. В этот час законопослушные немцы сидят у телевизоров, играют в карты или ссорятся с женами. Не полностью вырванный из захватывающего расследования убийства французского супер-богача, он тихо прошел в прихожую, осторожно заглянул в дверной глазок, облегченно выдохнул и открыл дверь.

На пороге стояла Сабина Шнайдер – она жила на первом этаже соседнего дома и ее небольшой садик граничил с садом Андреа Кантор. Сабина была намного моложе Андреа, вся струилась позитивной энергией, поэтому общий язык находила практически со всеми. С Глебовым они познакомились еще в то время, как он купил квартиру в доме Кантор, охотно разговаривала с ним, при нечастых встречах вела себя, как старшая сестра. Его эта опека не напрягала, про себя он только усмехался несколько странной, но доброй молодой женщине, а сам не только охотно принимал знаки внимания, но и отвечал на них. Он понимал, что той просто недостает разнообразного общения.

– Добрый вечер, Сабина, вот так сюрприз! Честно говоря, не ожидал тебя так поздно увидеть. Проходи, не стой не пороге.

– Привет, Саша! Извини, что потревожила, но я только что пришла от приятельницы и увидела свет во всех окнах. Не выдержала, захотела узнать, кто здесь хозяйничает на ночь глядя – Андреа-то нет. Мне даже показалось, что в доме поселились привидения. Вот, захотела попугать… А что ты здесь делаешь?

Сабина успела переступить порог и быстро говорила, чувствуя себя не особенно уютно с бывшим соседом Андреа. Она не знала, почему он здесь, но любопытство не отпускало, пересиливая неуверенность, которую она прятала за быструю речь.

– Ну, со мной все просто. Прилетел по приглашению нотариуса на похороны и узнал, что Андреа оставила мне квартиру в наследство.

Пусть ей на Небесах легко будет.

Вот, осматриваюсь пока…

Рассказывать соседке обо всех перипетиях получения наследства Глебов не собирался. Особо близки они не были, да и пускать в жизнь полузнакомых людей он не хотел. Соседи стояли в просторной квадратной прихожей и отводили друг от друга глаза. Глебов хотел как можно скорее спровадить непрошеную гостью, та же, в свою очередь, очень хотела остаться и узнать подробности. Молчание шуршало начавшимся дождем и потрескивало дровами в камине.

– Тебе квартиру? Вот так новость! – Сабина даже задохнулась от любопытства, но тут же взяла себя в руки. Ей показалось неудобным так откровенно показывать чувства. – Жаль, я не смогла на похороны прийти. У моей племянницы в Мюнхене сын родился, я у них в это время гостила… Ты насовсем переехал? – Она уже поняла, что время действительно для разговоров позднее, к тому же виделись они последний раз больше года назад, и до этого не были в близких отношениях. Впрочем, первой прощаться Сабина не собиралась – уж очень хотелось узнать что-нибудь новое. В конце концов у нее теперь появился знакомый сосед.

Глебов размышлял, как бы побыстрее избавиться от непрошеной гостьи, пока ему в голову не пришла идея получше. «Почему бы не использовать ситуацию на пользу? Сабина наверняка знает о жизни умершей соседки намного больше, чем я и может поделиться чем-то, что поможет выполнить просьбу Андреа. И потом, иметь информированную соседку в друзьях намного лучше, чем с первого дня записаться к ней во враги».

Глебов сделал рукой непонятный жест.

– Во Франкфурте у меня несколько запланированных встреч, поэтому до вторника улетать точно не планирую… Кстати, родственники Андреа обещали судом вернуть квартиру, поэтому не знаю, смогу ли вообще здесь остаться…

Он увидел округлившиеся от очередной новости глаза Сабины и закончил:

– Слушай, ты приходи ко мне завтра часа в четыре, посидим, попьем чаю, поговорим. Только ни сахара, ни варенья к чаю нет. Как здесь работают магазины в воскресенье, не знаю, поэтому…

– Ну что ты, Саша, не беспокойся! Ты меня пригласил, я принесу яблочный фирменный пирог! – От хорошей новости Сабина широко улыбнулась и заторопилась домой: – Спокойной ночи, до завтра!

Соседку вымело за порог. Глядя вслед удаляющейся фигуре, Глебов явственно услышал усилившийся дождь, погоняемый сильным ветром. В тусклых отсветах фонарей поблескивали то и дело меняющие направление косые нити дождя. Он закрыл дверь, вернулся к камину, посмотрел на завораживающие всполохи огня, и опять взялся за книгу.

Утром Саша Глебов проснулся на софе в зале. Камин давно догорел, книга валялась на полу, на столике стояла пустая фарфоровая вазочка. Молодой мужчина принял вертикальное положение и только тогда вспомнил, что находится не в отеле, из которого вчера выписался, а в квартире, судьба которой пока не определилась. Он встал, сунул ноги в модные теплые ботинки и направился в сторону кухни.

– Как тепло и уютно грел вчера камин, – бормотал он подавленно, приподнимая плечи и ежась от холода. – Надо проверить батареи – почему они еле теплые и греют не в полную силу.

В Санкт-Петербурге он привык зимой ходить по дому в легких брюках и рубашке или футболке: центральное паровое отопление работало на полные обороты и жарко обогревало дом. В Германии же он все время мерз то ли от сырости, то ли от недостаточного тепла, к которому так привык в России.

Зябко дернув плечами, Глебов зашел в ванную комнату, ополоснул лицо, промокнул бумажным полотенцем, и уже оттуда прошел на кухню готовить чай. После завтрака, состоящего из крепко заваренного чая и купленного вчера сухого печенья, он придвинул к себе оставленные вечером на столе записи и громко воскликнул:

– Подвал – вот куда пора идти!

Сказанные вслух слова имели особый подтекст, о котором Глебов как-то не задумался. Ему было невдомек, что подсознание намного внимательней относится к перемене обстановки, чем он сам. Так и здесь: в звенящую тишину довоенной постройки дома с толстыми стенами и высокими потолками едва проникали звуки с улицы. Тишина вызывала у него неприятные ощущения, давила со всех сторон, поэтому Глебов интуитивно старался разнообразить ее громкими восклицаниями, звяканьем ключей, даже непривычным для него шарканьем ног или другими подобными звуками, чтобы только не чувствовать себя еще более одиноким в почти абсолютной тишине.

Непонятный страх опять поднялся к горлу.

Ни телевизор, ни радио он включать не стал по привычке, так как даже дома делал это только в исключительных случаях. Новости Глебов не слушал, телепередачи не смотрел, к современной музыке относился без удовольствия, но зато любил ходить в кино и театр. Здесь, в Германии, без привычного общения и знакомой обстановки, к одиночеству добавились негативные мысли. Глебов боялся не справиться с просьбой Андреа Кантор и выставить себя нечестным человеком. Внутренняя боязнь вырывалась наружу неуверенностью, отскакивала от чужих стен и возвращалась назад еще большей неуверенностью и паникой. Подсознание, спасаясь от негативного давления, предлагало единственный выход – разговор вслух и насильно навязанные положительные эмоции, которые рано или поздно должны прогнать внутреннюю неуверенность и глубоко спрятавшуюся тревогу, переходящую в надуманную угрозу извне.

В который раз нервно дернув плечами, Глебов взял одноразовые перчатки, найденные в кухонном шкафу, блокнот с ручкой и стал спускаться по каменной лестнице на первый, полуподвальный, этаж. Слева от него дверь вела в комнату, где когда-то жил Матео Кантор. Глебов остановился, постоял в задумчивости и подошел к следующей двери, ведущей в комнату для гостей: в ней, судя по письму Андреа, жил три года Алдо Дженарро. Еще вчера он заглянул в обе комнаты, когда осматривал все помещения квартиры, сделал пометки в ежедневнике относительно мебели и оставил ключи с бирками в замках. Сейчас смысла заходить туда еще раз он не видел. Немного поколебавшись, он шагнул дальше и остановился перед металлической дверью, за которой заканчивались жилые помещения квартиры. Дальше должны быть выходы в сад и подвал. Стоя перед тяжелой широкой дверью, он с опаской смотрел на ее и тут же вспомнил слова Андреа, сказанные однажды: «Подвал, как и чердак, мой мальчик, – дело темное. Там хранятся не только старые вещи и неожиданные тайны, но обязательно и черти водятся. Хочешь жить спокойно – не лезь в чужие секреты, а то потом не будешь знать, как оттуда ноги унести или даже живым остаться».

Голова Глебова непроизвольно дернулась в сторону, отгоняя видение. Нахмурив лоб, он подошел ближе к толстой металлической двери, вставил в отверстие замка ключ с биркой подвал1 и повернул. Раздался щелчок, дверь открылась с едва слышной скрипичной нотой. Молодой человек нажал на плоскую клавишу выключателя. Перед его глазами разлегся длинный коридор, заканчивающийся с двух противоположных сторон тяжелыми дверьми.

– Хм, сразу три металлические двери! Наверняка они дом от воров оберегают…

Глебов немного поколебался в выборе сторон, шагнул влево и с трудом открыл разбухшую от сырости дверь. За ней, вопреки ожиданиям, оказался выход в сад, а не в подвал. Несколько каменных ступенек вели вверх и заканчивались большой ровной площадкой, состоящей из серых шероховатых плит. Отсюда был полностью виден сад и соседние дома. Справа широкая лестница поднималась на террасу верхнего этажа – там Саша Глебов год назад обычно сидел с Андреа. Они вели неспешные разговоры или молча любовались деревьями и кустарниками – с высоты второго этажа сад был виден, как на ладони. Воспоминание мелькнуло и так же быстро исчезло.

Воздух даже без дождя пах сыростью.

Небо закрылось от любопытных глаз низкими тучами. Тусклый ноябрьский свет лежал на зеленых листьях тянущихся вдоль левой стены ограды рододендронов, на мощных стволах двух платанов, на голых ветвях огромного дерева грецкого ореха, посаженного в честь рождения Матео. Андреа Кантор рассказывала с болью о дереве, напоминающем ей сына. Каждую осень она собирала созревшие орехи в большую плоскую чашу и ставила под окном бывшей детской комнаты, глядящей прямиком на дерево. В сухую теплую погоду она присаживалась на один из камней, выложенных вокруг небольшого прудика, и уплывала в мыслях далеко в счастливое прошлое семьи. Она часами могла вспоминать маленького Матео, катающегося в саду на велосипеде. Подросшего Матео, помогающего матери вскапывать землю для кустов или очередного дерева. Матео-юношу, пропадающего все свободное время в мастерской отца, и ломающего голову над очередным чертежом. Она наблюдала, как юркая белка, время от времени появляющаяся в саду, ловко ворует открыто лежащие орехи и закапывает их под деревом. Много времени утекло с тех пор. Умерла вся семья Кантор. Остались только деревья в саду. Они тянули вверх разросшиеся ветви и бережно хранили воспоминания о мелькавших под ними событиях…

Саша поежился, хлопнул себя несколько раз руками по предплечьям – то ли от холода, то ли от пришедших на ум воспоминаний, развернулся, шагнул в дом и замкнул за собой входную дверь. В конце голого холодного коридора посверкивала окрашенная приятным зеленым лаком дверь. Старый ключ с двумя бороздками вошел в замок легко и, громко щелкнув, открыл дверь в подвал. Глебов нажал на кнопку выключателя и удивился: трехрожковая старинная лампа, висящая под потолком, тускло и неуверенно подмигивала одной лампочкой. Углы просторного, метров на шестьдесят зала, тонули в потемках, а по двум сторонам еле различались темного цвета деревянные двери подсобных помещений. «Странно, не очень похоже на немецкую аккуратность и порядок…» Всмотревшись в большое прямоугольное помещение, Глебов развернулся и пошел назад. В комнате для гостей он видел двойную лампу на стойке – она хорошо бы подошла, чтобы осветить бо́льшую часть подвального зала.

Вернулся он не только с лампой, но с двумя полотенцами, взятыми из шкафа и в куртке – внизу было не только грязно, но и прохладно, почти как на улице. Две батареи из четырех не работали, две других еле теплились. Сверху через немытые и неплотно закрытые окошки шести подсобных помещений проникал вниз тусклый осенний свет и влажный холод.

Яркая лампа осветила не очень приглядную картину. В зале стояла большая двухспальная кровать; несколько картин в тяжеленных рамах, прислоненные к стене; деревянный полированный комод, который, казалось, своей монолитной тяжестью врос в пол; напольные часы с проржавевшими стрелками; расписанная давно выцветшим рисунком ширма; штук шесть старых стульев; изящная прикроватная тумбочка на гнутых ножках. На полу лежали куски засохшей земли, непонятного происхождения мусор. На всем этом памятнике музейного уродства лежал толстенный слой пыли.

Глебов брезгливо дернул плечами, натянул перчатки и принялся более тщательно осматривать помещение. Начал он с двери, находящейся справа. За ней оказалось помещение небольшой, на двух-трех человек, сауны. Перед сауной находилась просторная комната с душем, ванной-джакузи, зеркалом во всю стену, раковиной и лавкой. Решив сегодня же вечером здесь прогреться от сырого, пробирающего до костей воздуха, молодой мужчина прошел к следующей двери. Здесь не было ничего интересного: полки, забитые пыльными папками с бумагами и шкаф со старыми газетами и журналами.

Архив.

Следующее помещение было чуть поинтересней: там находился винный погребок. Хозяева дома, скорее всего, не были большими любителями вин. На большой, во всю стену выстроенной специально для бутылок деревянной полке лежали в углублениях вперемешку белые и красные вина, покрытые толстым слоем пыли. Глебов с любопытством брал в руки бутылки, стряхивал пыль и читал названия. Белых вин было немного, но они все оказались непригодными для употребления: белое вино старше пяти лет теряло первоначальный вкус и считалось бракованным. Зато красные вина, наоборот, начиная с пяти лет, считались выдержанными со зрелым ароматом. Французские Мерло и Каберне, итальянские Бардолино и Примитиво, несколько немецких мозельских и франкских вин – здесь было из чего выбрать даже взыскательному любителю и ценителю вин.

Следующая комната оказалась маленькой и малоинтересной – здесь стоял промышленный пустой холодильник, старая стиральная машина без дверцы и два ржавых велосипеда, разделивших на двоих три колеса. Предпоследнее помещение предназначалось для хозяйственных нужд садовника и домработницы. Здесь были аккуратно сложены по полочкам и развешены на крюках приспособления для работы в саду, перчатки, ножницы, стояли ведра, гладильная доска, три утюга, и газонокосилка. Ничего интересного для русского бизнесмена.

Но вот последнее помещение вызвало у Глебова неподдельный интерес к археологическим подвальным раскопкам. Даже толстый слой пыли не помешал Глебову с любопытством осмотреть каждую мелочь. Комната была гораздо больше любого из ранее осмотренных помещений, но намного меньше, чем зал, куда, собственно, и открывались все двери. Здесь стояли, лежали и валялись две одноногие лампы с тряпочными абажурами;

металлический таз с изящным кувшином из прошлого века;

огромный радиоприемник времен второй мировой войны;

детская коляска, такие были в моде лет пятьдесят назад;

два трехстворчатых шкафа, набитые меховыми пальто, платьями, головными уборами, карнавальными костюмами, детскими и прочими носильными вещами, пропахшими сыростью;

фибровые чемоданы, стоящие друг на друге по мере убывания размера;

рассохшаяся кадка с одиноко торчащим из нее стволом высохшего растения;

окованный металлом сундук с огромным висячим замком, прикрытый дырявым одеялом и задвинутый в дальний угол.

Глебов чихнул несколько раз от поднявшейся от легкого движения воздуха пыли, вернулся в зал, присел на краешек кровати, покрытой темно-серым покрывалом, и принялся размышлять.

– Смысла очищать подвал сегодня от пыли-грязи нет, поэтому нужно расставить приоритеты и подумать, что возможно здесь найти. Найти я хочу что-нибудь важное и загадочное. Точно не деньги и не драгоценности. Здесь не необитаемый остров и я не пират на корабле. Так что же здесь может быть спрятано? Только тайна, которую оставила вместе с домом Андреа. Надеюсь, эта тайна не связана ни с черной магией, ни с потусторонними силами. Так где ЭТО может быть спрятано? Большое ОНО или маленькое? Простое или сложное?

Искатель приключения встал, механически отряхнул брюки, вернулся в последнюю комнату и уселся на перевернутую пластмассовую ванночку, накрытую принесенным полотенцем. Куртка, накинутая на плечи, давно висела на крючке у входной двери. Активные поиски незаметно подогрели неуемной молодой энергией окружающее пространство.

– В этих стенах должно быть обязательно что-то связанное с письмом Андреа и пропавшим монахом. Не может быть, чтобы после трех лет пребывания в доме от человека не осталось ни одного следа. И если он внезапно исчез, значит знал, что за ним следят. Почему? А вот это уже тайна, разгадку на нее мне нужно найти. Если я прав, то она может быть спрятана в сейф, мебель или замурована в стену – других секретных мест в подвале нет. Сейфа здесь не видно, стены каменные и только в последней комнате обшиты фанерой, поэтому замуровывать туда нечего. Придется начать с мебели. Кроме стульев есть комод, чемоданы, радиоприемник и сундук. Конечно, до талантов Эркюля Пуаро мне далеко, но немного соображать я умею. – Глебов от удовольствия потер руки, поднялся с неудобного сидения и продолжил рассуждать стоя. Голос его звучал негромко, но создавал иллюзию присутствия второго лица. – Так, начинать надо с простого. Из четырех мебельных предметов два убираем в сторону, как элементарные и не подходящие по размеру. Ни на радио, ни на комоде замков нет, значит, ничего не спрятано. Начну с чемоданов. Их замочки даже с моими поверхностными познаниями открыть можно без усилий, если, конечно, хозяева не сохранили к ним ключей.

Глебов подтащил найденное в подсобке ведро к горке чемоданов, сгреб мокрым полотенцем туда пыль и грязь. Теперь вместо пыли можно было увидеть их облупленные от старости и влаги кожаные бока. Ключи нашлись тут же – они свисали на вытертых бечевках с ручек чемоданов. Глебов открыл каждый из них, тщательно осмотрел внутренние пустоты, залез в каждый матерчатый карман и даже обстучал бока на предмет второго дна или секретной стенки. Ни-че-го!

– Отсутствие положительного результата – тоже результат, – произнес искатель тайн и двинулся со вторым полотенцем в дальний угол к накрытому тряпкой сундуку. Осторожно сняв сверху прожженное в двух местах покрывало, он со всеми предосторожностями, чтобы не растрясти пыль, отнес его в зал, положил к ножке кровати, вернулся назад и уставился на находку. Там действительно было на что посмотреть: деревянный сундук, отделанный металлическими декоративными деталями в виде узоров. Глебов помнил еще по жизни в России, что у деда в коридоре тоже стоял большой сундук, где хранились старые кисти, многочисленные шали и шляпки для декораций и женские украшения. Приемный отец часто показывал Саше содержимое и приговаривал:

– Твой дед, а мой отец, хранил здесь вещи для клиентов. Ты вырастешь, научишься писать картины, сможешь отсюда тоже все брать для работы. Запомни, в сундуках всегда хранится не только история семьи, но и разные секреты.

– Посмотрим, что за секреты немецкого двора сохранились здесь под пылью веков… – Глебов собрал остатки пыли с крышки и боков сундука во второе полотенце, кинул его в сторонку и уставился на большой амбарный замок, свисающий из металлической петли. – Та-а-к, секрет, видимо, не очень дворянский, раз крестьянский замок на нем висит… Хотя… Может, для отвода глаз? В этот накачанный допингом замок определенно просится ключ. Замок просто так не сломать, к нему обязательно должен быть ключ. Здесь нужно думать мозгами Эркюля Пуаро – где в доме может храниться ключ?

Глебов задумчиво провел по музейному экземпляру мебели рукой, развернулся и направился к выходу из подвала. В голову ему пришло простое предположение – ценные вещи должны храниться на расстоянии вытянутой руки хозяйки, откуда их можно в любое время достать. То, что сундук представлял из себя действительно что-то ценное, он теперь не сомневался. Значит ключ должен был храниться недалеко от места, где в последнее время находилась Андреа.

Саша медленно поднялся по лестнице на верхний этаж квартиры и остановился у спальни. Вдохнув побольше воздуха, он открыл дверь, вошел в хорошо проветренную комнату, оглянулся по сторонам и решительно шагнул к широкой двуспальной кровати. Он тщательно осмотрел прикроватную тумбочку, проверил все ящики комода, а также шкафа с одеждой. Ключа не было. Глебов переводил взгляд от одного предмета к другому и думал. Его взгляд опустился на кровать и остановился. Мужчина откинул покрывало и приподнял увесистый матрас. И хотя он предполагал именно в этой комнате найти ключ, из горла, помимо воли, вырвался довольный возглас, а глаза расширились от радости. К боковой внутренней стороне кровати был приклеен широким скотчем старинный с бороздками ключ. Ошибки быть не могло – ключ тот самый! Глебов мысленно похвалил себя за детективный склад ума и смышленность. Машинально он стал насвистывать знакомую мелодию и отправился назад в подвал.

Найденный ключ он крепко сжимал в руке.

Тяжелый, покрытый пятнами ржавчины замок немного поворчал для приличия и открылся. Глебов откинул тяжелую крышку сундука, подтащил поближе лампу и стал с любопытством рассматривать его содержимое. Внутри лежали старые вещи, не очень подходящие под разряд тайных:

женские велюровые туфли на высоком каблуке по моде 60-годов;

комплект запыленного от долгого лежания постельного белья;

пять мраморных слонов разного размера;

белые мужские туфли для покойника;

несколько перевязанных бечевкой пачек с журналами мод;

ходики с кошачьими глазами;

несколько плоских давно не модных женских сумочек;

шесть байковых кусков ткани, похожих на портянки;

комплект серебряных, потемневших от времени вилок, ножей и ложек для двенадцати персон, завернутые в полотенце.

Пустые места сундука до самой крышки были заполнены помятыми пластмассовыми бутылками из-под минеральной воды.

Глебов уселся на корточки. Лицо его выражало абсолютное непонимание. Справа от него стояла на полу детская пластмассовая ванна, полная пустых бутылок из сундука, слева лежали вещи, найденные там же. В голове плохо укладывалась мысль, что он вытащил пустой билет и никакого сокровища или хоть маленькой тайны никто здесь не оставил.

– Для чего тогда задвигать сундук в самый угол, прикрывать ветхой тряпкой, заставлять вещами от посторонних глаз, вешать амбарный замок, прятать в кровать ключ, а внутрь укладывать пустые бутылки? Как мужчине, такую логику мне не понять… Минутку, пустые бутылки! Ну конечно, ведь они для отвода глаз, чтобы заполнить пространство и скрыть что-то более важное, что должно находиться под ними!

Осененный новой идеей, он сунул одну руку в нутро сундука и начал с большим допуском, на глазок, сравнивать высоту внутренних и внешних стенок.

– Мама! – раздался вскоре громкий голос. В эту минуту Глебов был похож на Архимеда, когда тот открыл знаменитый закон гидростатики и выскочил голым на улицу с криком Эврика! Глаза его также горели огнем правильно найденного решения, а стук сердца от радости раздавался по всему телу. Верхняя часть мужчины скрылась в сундуке. Подрагивающими от нетерпения пальцами он начал внимательно осматривать каждую стенку и искать что-то неординарное, что могло подтвердить его предположение. Поиски продолжались недолго: дно оказалось прикрытым куском фанеры, плотно пригнанным ко всем стенкам. Этим же материалом были обиты стены только этой комнаты.

– Скорее всего, монах, ремонтирующий две комнаты сверху, обшил стены подсобки, чтобы получить доступ к материалу и сделать здесь второе дно. Андреа что-то писала об этом… Обязательно перечесть письмо и конец, конец письма должен быть очень важным…

Пока озвученные мысли оседали в голове, сам Глебов осторожно стучал костяшками пальцев по дну, ожидая услышать нужный звук. Предположение оказалось верным – под фанерой звучал характерный звук пустот. Он засунул приготовленную заранее отвертку в микроскопический зазор между фанерой и одной из стенок и приподнял верх второго дна.

То, что Саша увидел внизу, остановило дыхание. Настоящее дно сундука было устлано книгами. Их было восемь. Кожаные переплеты когда-то были дорогими, но от частого употребления или непонятных пертурбаций выглядели испещренными морщинами, царапинами, с обломленными уголками. Молодой мужчина осторожно вынул одну из них, провел рукой по шершавому переплету и открыл.

Рукописная книга.

Толстые страницы желтоватого цвета были заполнены почти ровными строчками, написанными красивым каллиграфическим почерком. На некоторых страницах изображены непонятные зарисовки. Книга написана на нескольких языках. Немецкий Глебов узнал сразу. Итальянский он определил по словами signore, Firenze и italiano. Он вспомнил отпуск в Италии, несколько восхитительных дней с Джулианой и эти слова перестали быть для него загадкой. С третьим языком оказалось сложнее. Глебов долго водил глазами по незнакомому тексту. Он понимал, что язык не знает и пытался хотя бы приблизительно представить его происхождение. Отчаявшись, он услышал голодное урчание в животе и решил отложить приятное занятие на потом. Но тут глаза бизнесмена споткнулись о знакомое выражение: Alea iacta est.

– Да это же латынь! Я, конечно, проверю, но, по-моему, это знаменитое выражение Юлия Цезаря при переходе Рубикона жребий брошен. Вот заучивал же я несколько латинских классических выражений для Академии Гениев, но без практики все в голове перемешалось. Андреа тоже писала… Монах, церковь и латинский язык – это как невеста в фате и белом платье. Сходится!