Текст книги "Тайна монаха Алдо. Роман с элементами истории"

Глава 13 Иорданус Брунус Ноланус

РИМ, ИТАЛИЯ 1592 / 1600

– Иорданус Брунус Ноланус, урожденный Филиппо Бруно по прозвищу Ноланец, получивший при пострижении в монастыре Святого Доминика имя фра Джордано Бруно! Ты обвиняешься Святой Церковью в отступничестве от веры, кое выражается в лжехристианских взглядах. У членов трибунала Венецианской Инквизиции имеются подлинные письма достопочтенного патриция Джованни Мочениго, в которых он точно излагает взгляды своего бывшего учителя Джордано Бруно. И сегодня, 2 июня 1592 года, мы заслушаем их…

Председателем четвертого дня допроса трибунала Инквизиции являлся монсеньор Себастиан Барбадико, одетый в ярко-малиновую мантию и такого же цвета дзуккетто⁴⁵⁾. По традиции, он являлся одним из членов Совета Мудрых ⁴⁶⁾ и трибунал Инквизиции не имел права начинать заседание без него. Монсеньор Барбадико сидел в середине длинного стола, покрытого темной зеленой скатертью, по обе стороны от него расположились апостолический нунций⁴⁷⁾ Лодовико Таберна, кардинал Венеции Лоренцо Приули, магистр-инквизитор Габриэле Салюцци и викарий кардинала Бенедетто. Сбоку за небольшим отдельным столом сидели два монаха, одетые в грубые серые хабиты. Их выстриженные затылки и большую часть лица закрывали просторные капюшоны, соединенные с черными пелеринами. Не поднимая голов, монахи усердно скрипели гусиными перьями и аккуратно записывали каждое услышанное слово. Все находящиеся в просторном зале мужчины выглядели серьезными и неприступными.

Обвиняемый Джордано Бруно, сорока четырех лет, стоял перед длинным столом и ждал дальнейших действий судей. Он был одет в скромное цивильное платье, похожее на монашеский хабит, но без капюшона и прихваченный на поясе узким кожаным ремешком. Обвиняемый интуитивно расправил плечи, высоко поднял голову и уставился пронзительными темно-серыми глазами прямо в лицо председателя. Ему удалось спрятать внутреннее волнение за внешней бравурной позой и он был готов ответить на любые вопросы. В глубине души обвиняемый относился к допросам инквизиции, как к недоразумению, которое рано или поздно разрешится.

Смелые взгляды о смысле жизни и порядке существования Вселенной монах-доминиканец и поэт передавал всем, кто желал слушать или учиться у него. Рим не разделял философские воззрения Бруно и тому пришлось последние пятнадцать лет скрываться от папского преследования за границей. Ученик Джордано, Джованни Мочениго, настоятельно приглашал его приехать из Франкфурта в Венецию и продолжить обучение. Арест в доме Мочениго оказался для Бруно неприятной неожиданностью. Предательства со стороны ученика он никак не предполагал.

Как любой одержимый великими идеями, он не скрывал взглядов, которые по тем временам сам считал чуть ли не революционными, но всегда надеялся на человеческое благоразумие. Незлопамятный по натуре, монах давно простил Джованни гнусные доносы. Он не без основания предполагал, что доносы для инквизиции были написаны по настоятельным рекомендациям духовника Мочениго, поэтому самого ученика обвинять в предательстве не хотел.

Для заседания трибунала инквизиции был специально выделен один из дальних залов дворца дожей. Джордано Бруно надеялся, что сидящим перед ним образованным церковникам он сможет не просто правильно разъяснить основные постулаты новой революционной философии, но и привлечь их на свою сторону. Наивный мыслитель хотел потягаться в красноречии с инквизиторами. Он так и не понял, что задача инквизиции – не убеждение словом божьим, не попытка вернуть к общепринятой вере, а единственно доказать еретические взгляды обвиняемого.

Монсеньор Себастиан Барбадико повернулся к сидящему от него по левую руку викарию кардинала Бенедетто и попросил ознакомить присутствующих с одним из писем. Тот достал из лежащей перед ним стопки бумаг нужную, поднес ближе к глазам и принялся медленно и монотонно читать:

– Я, Джованни Мочениго, сын светлейшего Марко Антонио, доношу по долгу совести и по приказанию духовника то, что много раз слышал от Джордано Бруно, когда беседовал с ним в моем доме. Мой бывший учитель утверждал, что кроме нашего, существуют другие бесконечные миры. Про Христа нашего спасителя говорил, что его чудеса были не настоящие, а магические и что он умер не по доброй воле, а всячески пытался остаться в живых. Людям, по словам Бруно, на том Свете за грехи не воздастся, потому что возмездия не существует. Но самое страшное, он говорил что души сотворены не Создателем, а природой и переходят из одного живого существа в другое. Еще он говорил, что Дева Мария не могла ни зачать от Святого Духа, ни родить от него, потому что это против природы, а его братья монахи позорят мир глупостью и что все они – тупые ослы. Мой бывший учитель утверждал, что для добродетельной жизни достаточно не делать другим того, чего не желаешь себе самому и часто удивлялся, как Создатель терпит столько ереси от католиков…⁴⁸⁾

Викарий положил письмо на стол, брезгливо дернул плечами, поджал тонкие губы и молча уставился на скандального монаха. При всем уважении к коллегам по трибуналу, которые видели в ереси обвиняемого гнилое зерно философских взглядов, он лично держал Бруно за одержимого идеей сумасшедшего. Мнение викария до сих пор никто не спрашивал, поэтому он обычно молчал, прислушивался к мнению вышестоящих священнослужителей и кивал в знак согласия. Так и теперь. Он внимательно наблюдал за реакцией судей, но не забывал время от времени бросать взгляд на писцов, чтобы удостовериться в их прилежании.

Содержание письма вызвало в зале небольшую заминку. Присутствующие качали головами и негромко роняли скупые слова на неслыханное оскорбление Церкви.

Наконец слово взял нунций Лодовико Таберна, представляющий интересы Папы Климента VIII, а с ним и интересы католической церкви.

– Обвиняемый принадлежит к славному Ордену братьев-проповедников, основанный святым Домиником. В своей ереси он забыл девиз Ордена Laudare, Benedicere, Praedicare.⁴⁹⁾ Особенно печально, фра Бруно забыл основное предназначение любого монаха: охранять святую Мать-Церковь от ереси и просвещать мир проповедью истины. Лживое представление Джордано Бруно о божественной Вселенной отвергает христианскую идею Бога, который сотворил наш мир ex nihilo⁵⁰⁾, сотворил только благодаря Божественному началу.

Подсудимый не только отрицает создание жизни человеческой Создателем, пишет об этом в пасквильных еретических работах, но и собирает по всей Европе богопротивные еретические книги в одно место. Он посмел также утверждать, что во Вселенной существует бесчисленное количество небесных тел, подобных нашему Солнцу, назвал их системой и осмелился описать строение этих Солнц.

Богопротивные факты явной ереси взяты нами не только из писем досточтимого Джованни Мочениго. Тексты выступлений обвиняемого перед студентами Европы наполнены еретическими высказываниями, равно как и книги, выпущенные в протестантской части Англии. Уважаемые члены высокого суда инквизиции знают, эта часть Англии ищет любой повод, чтобы досадить интересам католической церкви. Доказательства налицо! Теперь я задаю вопрос обвиняемому в ереси Джордано Бруно: согласен ли он со справедливыми обвинениями трибунала?

Апостолический нунций сложил руки на большом животе и поднял глаза на стоящего перед длинным столом монаха. Хотя с такого рода откровенной и наглой ересью он сталкивался впервые, ему не были особо интересны воззрения обвиняемого. Опытному инквизитору было любопытно, умрет ли еретик под пытками или доживет до собственной казни. Сладостные мысли оставались для других тайной – дипломатический сан призывал к молчанию.

– Преподобный монсеньор Таберна не понял простую истину. Она описана в многочисленных трудах… – Голос Бруно был спокоен: за его спиной стояли пятнадцать лет выступлений перед публикой крупнейших университетов Европы в Париже, Тулузе, Сорбонне, Оксфорде, Виттенберге, Марбурге, Франкфурте, Праге. Общение с образованными преподавателями и студентами научили магистра не волноваться, когда он провозглашал и обосновывал философские воззрения. Так и здесь. Обвиняемый в ереси смотрел на судей инквизиции, как на студентов первых курсов, которым предстоит вдумчиво и терпеливо разъяснить сложную философскую тему. – Да, я провозглашаю существование бесчисленных отдельных миров, подобных миру нашей Земли. Вслед за Пифагором я считаю ее светилом, подобным Луне, другим планетам, другим звездам и число их бесконечно. Все эти небесные тела составляют бесчисленные миры. Они образуют бесконечную вселенную в бесконечном пространстве.

Таким образом, есть двоякого рода бесконечность – бесконечная величина вселенной и бесконечное множество миров. Отсюда косвенным образом вытекает отрицание истины, основанной на вере.

Далее. В нашей вселенной я предполагаю универсальное провидение, в силу которого все существующее живет, развивается, движется и достигает совершенства. Я толкую его двумя способами. Первый способ – сравнение с душой в теле; она – вся во всем и вся в каждой любой части. Это, как я называю, есть природа, тень и след божества.

Другой способ толкования универсального провидения – непостижимый образ, посредством которого Создатель, по сути своей, присутствию и могуществу, существует во всем и над всем не как часть, не как душа, но пока необъяснимым мне образом… Лично я принимаю три атрибута божественного: могущество, мудрость и благость, иначе говоря, – ум, интеллект и любовь…⁵¹⁾

– Достаточно! – Кардинал Лоренцо Приули громко и резко прервал выступление обвиняемого. От его прежнего спокойствия и вальяжности не осталось следа – красивые темные глаза светились неподдельной ненавистью, на гладко выбритых щеках выступили розовые пятна, унизанные перстнями холеные руки сжались в кулаки. Кардинал повернул голову вбок, поймал удивленный взгляд папского нунция и понял, что такой громкий выкрик не соответствует высокому сану. Он неторопливо убрал руки со стола, глубоко вздохнул несколько раз, как бы ненароком поправил кардинальскую мантию и заговорил более спокойным тоном: – Обвиняемый путает разные вещи и я охотно дам ему объяснения еще раз. Трибунал Святой инквизиции собрался здесь не для того, чтобы судить ученого-мыслителя или философа за крамольные мысли. Мы судим здесь беглого монаха, отступника от веры и нарушителя монашеского обета. Джордано Бруно должен объяснить высокому суду, по какой причине покинул Италию, где находился долгие годы и чем конкретно занимался.

Довольный каверзным вопросом, кардинал Венеции откинулся на высокую спинку стула и с любопытством уставился на подсудимого. Теперь он был также спокоен, как украшающие дворец дожей каменные скульптуры.

Допрос трибунала продолжался…

***

Короткое время назад Бруно охотно принял приглашение Джованни Мочениго приехать в Венецию и продолжить обучение богатого ученика. Жизнь вне Италии ему наскучила и философу опять захотелось жить и работать на родине. Бояться инквизиции в Республике Святого Марка у него оснований не было. Он знал: Венеция издавна охотно укрывала и защищала преследуемых церковью философов и мыслителей. Однако за годы нахождения в европейских странах он не учел важное обстоятельство – Италия переживала экономический и политический упадок. Венеция, как важная часть страны, постепенно теряла былое могущество, лишалась независимости и скатывалась к реакции.

Свою ошибку Джордано Бруно осознал только в заключении.

Первым признаком слабости венецианского правительства послужило решение трибунала поместить Бруно в тюремную камеру под крышей дворца дожей. Крыша была сложена из свинцовых листов и вследствие теплопроводности металла нестерпимая летняя жара уподоблялась пытке огнем. Бруно задыхался в тесной камере от жары, но это не мешало ему размышлять о ходе судебного процесса. Ему показалось несколько странным, что члены трибунала почти не задавали вопросов. Они слушали его суждения о строении Вселенной, но обсуждали не его философские взгляды, а монаха Бруно, который якобы предал интересы Ордена. Вначале это подозрение Бруно посчитал неважным. Он предположил, что святые отцы не хотят напрягать мозги и вникать в суть новых и довольно сложных для их понимания философских воззрений. Известный в Европе мыслитель тщательно готовил аргументы в свою защиту. Он пытался доказать верность монашескому сану, развенчать обвинение в ереси и освободиться наконец из ненавистной камеры. Незаслуженно обвиняемый был уверен – его образование и известность послужат достаточным оправданием весьма смелых речей. В самой глубине души у него хранился последний и абсолютно, на его взгляд, твердый аргумент близости к Папскому престолу. Джордано Бруно прекрасно помнил первую тайную встречу с Папой и его святое напутствие по защите католической веры от нападок протестантов. Об этом разговоре знали только они двое. При важном разговоре Папа опасался чужих ушей, поэтому пригласил монаха вначале в трапезный зал. Он усадил гостя рядом с собой за длинный стол, проследил, чтобы все монахи покинули помещение и никто не подслушал разговор. После обеда они прошли в длинную галерею, с одной стороны которой была глухая стена, с другой – открытый пустой двор. Там их тихая неспешная беседа закончилась. Тема беседы оказалась такой важной, что резко изменила жизнь Бруно. Долгие годы он берег воспоминания о ней, как гарантию опасной, но безбедной жизни.

У католической церкви не было в планах предавать огласке суд инквизиции над Бруно. С другой стороны, широкая известность обвиняемого и характер ереси, в которой он подозревался, были велики. Рим не мог запретить обсуждать начатый процесс. Его святейшество Папа Климент VIII опасался, что громкое дело выйдет из-под его контроля, поэтому не позволил венецианской инквизиции продолжить процесс. Папа огласил решение, по которому знаменитый подсудимый должен быть отправлен в Рим для доведения до конца судебного преследования, начатого против него святой инквизицией. Допросы в Венецианском инквизиционном трибунале длились шесть месяцев. Все это время велась активная переписка с Римом по оспариванию его решения. Наконец Венеция сдалась.

Джордано Бруно был выдан Ватикану.

Переезд в новую тюрьму не очень обеспокоил осужденного Бруно. Он всегда был далек от интриг и политических сплетен. Ему казалось, что чем ближе к Святому престолу, тем безопасней. Монах надеялся на честность католической власти, на правоту своих воззрений, воспринимал месяцы и годы заточения, как временное недоразумение. Окрыленный великими идеями, в Риме он продолжал отстаивать свои взгляды и пламенными речами вводил опытных судей в оторопь.

Идеи – идеями, а инквизиции нужны признания обвиняемого. Для этого они применяли испытанные виды пыток – водой, огнем и дыбой. Хотя пытки считались бескровными, но палачам были заранее выданы инструкции – без специального приказа не изувечить заключенного до смерти. Известный мыслитель обладал тайными знаниями. Под пытками он должен был отказаться от них, но до сих пор не сделал этого. Подвешенный на дыбе, Бруно улыбался разбитыми губами:

Смерть в одном столетии дарует жизнь в грядущих веках!

Он смотрел на мучителей, лица которых скрывались под капюшонами с масками и тихо добавлял:

– Можно убить тело, но не бессмертную душу. Она перелетит в другое тело, или даже из этого мира в другой…

Как ученый с сильной интуицией, он чувствовал правоту всего, о чем говорил. Как наивный гений, он не хотел верить в вероломство и предательство людей, которым доверял. Джордано Бруно верил в то, чего доказать не мог по двум причинам. Первая причина – отсутствие специальных узких знаний, вторая – неготовность человечества заглянуть за пределы церковных догм. Звучит парадоксально, но коснувшееся гениального поэта и астронома провидение опередило его время на несколько сотен лет.

Монах Джордано был хорошо образован, имел быстрый острый ум. Его образование упиралось в основном в гуманитарные науки. Из точных наук поэту и философу была близка только астрономия. Отсюда – недостаток специальных технических знаний. Этот недостаток Бруно компенсировал данным от природы талантом – быстро запоминать прочитанное. Он виртуозно развил искусство памяти, помнил наизусть тексты, начиная от Священного писания до алхимических трактатов. Благодаря доведенной до гениальности памяти талантливый монах набирал знания из книг, размышлял над ними, и в итоге сумел выстроить стройную систему собственных умозаключений и теорий, которые никак не подходили к догматам католической церкви.

Талант капризен и не любит подчиняться строгим правилам…

Впервые известность пришла к Бруно не из-за его философских размышлений о строении вселенной. Вначале он прославился талантом запоминать то, что не мог запомнить никто другой. Изучив досконально процесс запоминания, доминиканский монах учил этому королей Франции Генриха III и Генриха IV, поддерживал своим талантом дружественные отношения с британской королевой Елизаветой I, с императором Священной Римской империи Рудольфом II, другими европейскими монархами. Королевские дворы охотно принимали известного итальянского мыслителя, владеющего техникой мнемоники.⁵²⁾ Отношения между учителем и его высокопоставленными учениками не были равноценными. Связь с монархами охраняла его от преследований инквизиции, чем подтверждалась их огромная власть. Творческий человек и наивный философ, Джордано Бруно искренне верил, что сильные мира сего не просто прислушиваются к его учению о строении бесконечной Вселенной, но и разделяют его.

Ему было невдомек, что любой королевский двор в первую очередь призван соблюдать собственные интересы, а заезжий философ – просто небольшое развлечение с нужными уроками развития памяти, которые смогут им пригодиться в дальнейшем. Аристократы передавали Джордано из рук в руки, разрешали ему говорить все, что угодно, защищали к своей выгоде и ловко использовали в защите собственных интересов от Рима.

Официальный лозунг инквизиции – борьба против ереси. Она не нуждалась ни в точных технических формулах, ни в астрономических расчетах, поэтому жизнь Бруно продолжалась в римских застенках. Наконец долгие восемь лет пыток и мучений подошли к концу. В январе 1600 года Папа Климент Vlll одобрил решение Верховной Священной Конгрегации Римской и Вселенской Инквизиции.⁵³⁾ Трибунал признал Бруно не раскаявшимся еретиком, лишил сана священника, отлучил от церкви и приговорил к наказанию без пролития крови. Приговор означал требование сжечь осужденного живым. Только после оглашения приговора Джордано Бруно осознал – его дни на Земле подходят к концу.

– Всю жизнь мне приходилось бороться с глупцами… – Приговоренный к смерти сидел на клочке соломы, прикованный цепью к каменной стене и дрожал от холода. Высоко над ним тускло светило зимнее солнце и робко заглядывало в небольшое окно. По каменным стенам расползались пятна сырости, покрытые изморозью. Теплое дыхание Бруно вылетало наружу легким облачком и тут же растворялось без следа в холодном воздухе. – Разве есть разница, какой высоты трон или сколько власти держит человек в руках, если он прячет от людей правду, если своей властью не разрешает им становиться счастливыми? В Евангелии сказано: Возлюби ближнего своего как самого себя, но в Отцах церкви я не видел ни капли любви к людям. Они возомнили себя наместниками Бога на Земле, отпускают грехи другим, а сами всюду грешат. Изданием Index Librorum Prohibitorum⁵⁴⁾ они ввели цензуру на любое печатное слово христианского мира. Разве это не протест против Бога – лишать людей знаний о Боге?

Я всегда был глубоко верующим человеком. Несмотря на правдивые и смелые религиозные воззрения, никогда не стремился стать атеистом. Так почему Мать-Церковь не захотела услышать мою правду, не захотела принять очевидное, не дала людям шанс узнать другую точку зрения на строение Вселенной, на жизнь души? Почему Церковь не захотела принять мою аксиому о монадах?⁵⁵⁾ Монады были и есть элементы всего существующего, они не возникают и не исчезают, а только соединяются и разъединяются… Именно в монаде, как в основной единице бытия, сливается телесное и духовное, сливается тело и душа. Она является одновременно метафизической и материальной единицей…

О, Создатель!

Слеп, кто не видит солнца, глуп, кто его не познает, неблагодарен, кто не благодарит…⁵⁶⁾

Осужденный на казнь прислонил голову к холодной скользкой стене, поднял глаза к небольшому оконцу и заплакал от обиды и бессилия. Сверху на него смотрели холодные, равнодушные к человеческому горю яркие звезды.

Февраль 1600 года в Риме выдался ветреным, сырым и холодным. К утру ночные заморозки все еще лежали белым инеем на мостовых и крышах домов. Холод заставлял людей поглубже прятать носы в шали, обмотанные вокруг шеи и пониже натягивать на уши войлочные шапки. Днем влага поднималась в воздух и оставалась висеть в нем сырой пеленой. Жители Рима недовольно бурчали под нос и с нетерпением ждали прихода теплых дней.

В камеру к Бруно вошли четверо гвардейцев. Они отомкнули ключами цепи на руках и ногах заключенного еретика, помогли ему подняться, окружили с четырех сторон и проводили в зал заседаний трибунала инквизиции. В огромном зале на скамьях сидели кардиналы. Они внимательно наблюдали за приближающимся еретиком. «Неужели Папа утвердил приговор?!» – В голове осужденного быстро промелькнула страшная мысль, а сердце тревожно скакнуло к горлу. Он никак не хотел верить в близкую смерть.

Двое гвардейцев остались стоять у дверей, двое других провели Джордано Бруно в середину зала, поставили напротив высокого кресла председателя трибунала и встали за его спиной. Монах обвел взглядом длинные ряды скамей, выстроенных в два уровня. На них сидели кардиналы, облаченные в красные мантии и также смотрели на него. В зале стояла тишина. Ее нарушало только потрескивание факелов, освещающих со всех сторон большое помещение. После короткой заминки председатель трибунала взял из рук секретаря толстый свиток, высоко поднял голову и начал торжественно читать:

– Мы, Лодовико Мадруцци; Джулио Антонио Сантори; Пьетро Деза; Доменико Пинелли; фра Джеронимо Бернерио; Паоло Сфондрато; Лючио Сассо; Камилло Боргезе; Помпео Аригони и Роберто Беллармино – наименованные, по милосердию Божию, священными кардиналами Святой Римской церкви, генеральные инквизиторы христианского государства против еретических преступлений и особо уполномоченные Святым Престолом…

Кардинал продолжал монотонно читать и внутренне радовался выпавшей чести громко озвучить утвержденный Папой приговор осужденному еретику. Стоящий перед ним Джордано Бруно внимательно вслушивался в каждое слово. Он пытался найти там фальшивые ноты, неправильное суждение о его деяниях или что-то еще такое же неверное, что мог бы опротестовать, не согласиться, не принять. Разумом он уже понял, что приговор означает конец его жизни, а тело тут же отреагировало на мысли. Ноги стали ватными, колени подогнулись, уши заложило. Стоящие сзади гвардейцы успели поддержать оседавшее к полу тело и поддерживали его теперь с двух сторон. Каждый звук доносился до Бруно, как сквозь плотно прилегающую к ушам шапку.

Он несколько раз мотнул головой, отогнал волнение, расправил плечи, набрал в грудь побольше воздуха и продолжил внимательно вслушиваться в слова приговора.

– …Называем, провозглашаем, осуждаем, объявляем тебя, брата Джордано Бруно, нераскаянным, упорным и непреклонным еретиком… отлучаем от нашего церковного сонма и от нашей святой и непорочной церкви, милосердия которой ты оказался недостойным. Сверх того, осуждаем, порицаем и запрещаем все вышеуказанные и иные твои книги и писания, как еретические и ошибочные, заключающие в себе многочисленные ереси и заблуждения.

Повелеваем, чтобы отныне все твои книги, какие находятся в святой службе и в будущем попадут в ее руки, были публично разрываемы и сжигаемы на площади святого Петра перед ступенями, и как таковые были внесены в список запрещенных книг. И да будет так, как мы повелели.

Так мы говорим, возвещаем, приговариваем, объявляем, извергаем из сана, приказываем и повелеваем, отлучаем, передаем и молим, поступая в этом и во всем остальном несравненно более мягким образом, нежели с полным основанием могли бы и должны были бы. Сие провозглашаем мы, кардиналы генеральные инквизиторы, поименованные выше…⁵⁷⁾

К концу приговора силы все же оставили Бруно. Он опять повис на руках гвардейцев, аккуратно придерживающих его с двух сторон. Процедура чтения закончилась. Приговоренного к сожжению живым на костре инквизиции увели обратно в камеру.

Ждать исполнения приговора пришлось недолго.

В холодный зимний четверг 17 февраля в половине восьмого утра палачи привели Джордано Бруно на место казни Campo dei Fiori⁵⁸⁾. В середине широкой площади заранее был построен помост. Из-под него торчал аккуратно сложенный валежник для огромного костра. Палачи поднялись с Джордано на помост, поставили его спиной к грубо обструганному столбу, завели руки назад и крепко привязали заранее вымоченной в воде толстой веревкой. Эту хитрость применяли палачи ко всем заживо сжигаемым на костре. Под действием огня мокрая веревка сохла, стягивалась, больно врезалась в тело казнимого и не давала возможности уклониться от пламени. Против традиций инквизиторских казней у приговоренного во рту был кляп. Кто и почему распорядился закрыть рот бывшему монаху – никто из присутствующих не знал.

Ровно в восемь утра костер был подожжен…

Привязанный к столбу не мог ни шевельнуться, ни крикнуть. Весь страх, что собрался в нем перед казнью, сосредоточился теперь на красных мантиях кардиналов. Из шестидесяти одного действующего кардинала католической церкви пятьдесят наблюдали за казнью. Такое количество священнослужителей высокого ранга показывало огромное значение смертного приговора для папской курии. Они хотели лично убедиться в смерти приговоренного еретика.

Джордано Бруно все ближе чувствовал горячие волны огня – они уже лизали жаркими языками его босые ноги. Задыхающийся от дыма философ забыл про кардиналов, про тайную сделку с Папой, про предательство ученика, про аристократов и королей, учтиво принимавших его во дворцах и предавших своим неучастием в играх инквизиции. Страх улетел вместе с дымом костра и уступил место невыносимой горячей боли. Кожа плавилась от огня, боль от ожогов быстро охватила тело, но не могла вырваться наружу ни криком, ни движением. Тонкая кожа на ногах и руках вспухла от жары огромными волдырями, начала лопаться, брызгать кровью и сукровицей. Огонь перескакивал на обнажившиеся мускулы и жадно обволакивал трепещущую от боли плоть. Джордано поднял ослепшие от телесного страдания глаза к небу и, пока не потерял сознание, выкидывал мысленные сгустки физической боли в небо:

Сжечь – не значит опровергнуть!

Сжечь – не значит опровергнуть…