Текст книги "Шкатулка княгини Вадбольской"

Безбородко выслушал его рассказ о том, как возмущался и бушевал старый князь после переворота и смерти императора, и кивнул головой.

– Бывает, что мелкие обиды задевают сильнее, нежели штыки неприятеля. И, однако, государыню нашу нельзя упрекнуть в несправедливости – дважды уже поступали ей доносы на вас, но она, рассмотрев дело, не стала давать ему ход.

– Доносы? На меня? – князь едва не рассмеялся. – Поверьте, граф, это недоразумение. Я преданный слуга государыни, имею воинские заслуги и занят исключительно заботами своей семьи, в чем меня можно было бы обвинить?

– Не ваши ли слова «мы с радостью будем ожидать, когда Павел Петрович, правнук великого государя, займет свое место на российском престоле»? И не вы ли ссудили немалые суммы господину Новикову, который тесно связан с масонами, замышлявшими свергнуть государыню с престола, чтобы возвести на него цесаревича? Я сам лично читал доносы – когда я заговорил о вашем ходатайстве и о просьбе его высокопревосходительства господина Бецкого оказать вам содействие, государыня велела принести эти письма и просила меня при ней же с ними ознакомиться.

Ошеломленный князь молчал, Безбородко тоже не говорил ни слова и ждал ответа, внимательно глядя на собеседника.

– Примерно эти слова, – сказал наконец Вадбольский, – были мною действительно сказаны где-то год назад, вспоминаю, но никакой смены власти помимо той, что происходит по воле Господа нашего, я ввиду не имел. Что же касается моих пожертвований по подписке, открытой господином Новиковым, то были они предназначены для поддержки госпиталя, организованного доктором Дружинцевым для раненых. Суммы, согласен, могут показаться слишком крупными, но я считал себя обязанным внести деньги на доброе дело, поскольку мое состояние это позволяет, а доктор Дружинцев весьма помог моей тяжело больной дочери.

Безбородко кивнул.

– Я вас понимаю. Как я уже сказал, государыня не стала начинать расследование, поскольку с презрением относится к подметным письмам без подписи. Однако она желала бы, чтобы вы покинули Петербург и отбыли в свое поместье. Я же от себя могу лишь посоветовать: выясните, кто ваш враг, князь.

– К чему мне это выяснять? – князь пожал плечами. – Моя совесть перед государыней и отечеством чиста, враги меня не пугают. Однако я благодарен вам за ваше сочувствие, граф, и все же, раз уж вы дали мне один совет, то окажите любезность и дайте другой. Как мне быть с моим мальчиком? Есть ли надежда, что государыня переменит решение, если мне дозволено будет лично заверить ее в моей преданности?

– Вы упрямы, однако, – на толстых губах графа мелькнула усмешка, но смотрел он на Вадбольского благожелательно, – однако совет я вам дам. Государыне теперь не до того, она сильно обеспокоена поведением шведов, король Густав решил воспользоваться войной России с Турцией и нанести нам удар с севера и запада, в опасности Петербург. Я советовал бы вам съездить к Екатерине Ивановне Нелидовой. Расскажите ей все, как на духу, возможно, она что-то и присоветует.

С этими словами Безбородко поднялся, давая понять, что разговор окончен. Петр Сергеевич тоже встал.

– Благодарю вас, ваше сиятельство, – степенно произнес он, вежливо наклонив голову.

Фрейлину цесаревны Нелидову князь в последний раз видел девять лет назад. Она присутствовала на их с Еленой Филипповной венчании, поскольку хорошо знала сестер Новосильцевых по пансиону, хотя и была лет на пять-шесть их старше.

Маленькая и некрасивая Нелидова удивительным обаянием и умом привлекла внимание наследника престола, став ему настоящим другом и только другом, хотя многие приписывали им адюльтер. Цесаревна Мария Федоровна знала, что это не так, но, возможно, она меньше ревновала бы, существуй в действительности между ее мужем и фрейлиной любовная связь. Цесаревич часами беседовал с Екатериной Ивановной о высших тайнах мироздания и смеялся ее шуткам, называл своим «добрым ангелом-хранителем», но при этом неизменно оставался верным супружескому долгу. К жене Павел Петрович относился с нежностью, почтительно и ласково, но цесаревна, милая и добрая душой, чувствовала себя рядом с мужем и Нелидовой тяжеловесной и приземленной – ум она имела чрезвычайно практичный, поэтому в высшие тайны мироздания вникнуть была неспособна.

Когда уже не хватало сил сносить накопившиеся в душе обиду и горечь, Мария Федоровна требовала подать перо с бумагой и писала нелюбимой ею императрице, жалуясь на «дерзость» Нелидовой. Государыня, будучи женщиной умной, все прекрасно понимала, над жалобами невестки посмеивалась и отвечала ей сочувственно, но иронически. Получив очередное письмо свекрови, цесаревна с неделю дулась, на это время Нелидова почитала за лучшее удалиться к себе и, запершись в одиночестве, сказаться больной. Вадбольский явился к ней в один из таких дней. Екатерина Ивановна уже начала скучать в своем добровольном заключении, поэтому приход князя ее обрадовал. Грациозно протянув ему руку для поцелуя, она с улыбкой приветливо сказала:

– Ах, какая радость вас видеть, Петр Сергеевич! Как Леночка? И Варю я в последнее время почти не вижу. Рассказывайте же, рассказывайте обо всем, я сгораю от нетерпения.

Пока князь говорил, она слушала, наполовину прикрыв ресницами свои проницательные черные глаза. Слегка запнувшись, он закончил словами:

– Граф Александр Андреевич Безбородко уверяет, что только вы, Екатерина Ивановна, можете присоветовать мне, как быть дальше.

– Ах, Безбородко, – брови ее недовольно сошлись, – хитер, ловок, но в его словах много разумного, у вас действительно есть враг. Давайте, вернемся к подметным письмам. О том, что вы делали взносы по подписке господина Новикова, известно, наверное, всем, но вот узнать суть вашей беседы о цесаревиче…. Кто при этом присутствовал? – увидев, что Вадбольский замялся, она ласково дотронулась до его руки: – Не опасайтесь, Петр Сергеевич, на всем свете у цесаревича нет более преданного друга, нежели я, меня тоже тревожит, кто мог бы состряпать этот донос.

– Я не опасаюсь, Екатерина Ивановна, избави Бог, поскольку ничего преступного не говорилось, но прошло более года, трудно все вспомнить подробно. Я сказал, кажется, что буду рад служить Павлу Петровичу, когда придет его время царствовать, или что-то похожее. При этом присутствовали моя старая тетушка, мой кузен князь Николай Вадбольский и Нелединские-Мелецкие. Кого-либо из них подозревать было бы смешно, к тому же….

Внезапно смутившись, он умолк, но Нелидова весело подхватила:

– К тому же, в том кругу тогда велись речи и более крамольные, но об этом в доносе не было ни слова. Не смущайтесь, князь, я знаю Катрин Нелединскую и Юрия Александровича, ее мужа, мне известны их мысли. Знаю и вашего кузена. Все они жертвовали деньги по подписке господина Новикова, которую он организовал по просьбе цесаревича, но опять же – обвинили только вас, да еще преднамеренно исказив ваши слова. Это уже лучше. Это значит, что козни врагов направлены не против наследника престола российского, а против вас лично.

Петр Сергеевич криво усмехнулся.

– Надеюсь, вы правы, и был бы рад принять на себя все удары, однако у меня есть семья.

– Конечно, – она лучезарно улыбнулась, – не сочтите меня бестактной, Петр Сергеевич, я просто хотела сказать, что одолеть ваших личных недоброжелателей много легче, чем врагов цесаревича. Я ему напишу, теперь Павел Петрович в Выборге, где находится штаб армии Мусина-Пушкина, скоро туда подойдет его кирасирский полк. Я объясню в письме все обстоятельства вашего дела и попрошу зачислить юношу в полк под фамилией Больский, это во власти цесаревича. Думаю, его высочество мне не откажет. Полагаю, сыну вашему следует поспешить и уже теперь выехать в Выборг, а дальше все будет зависеть от того, как он себя проявит на службе.

– От всей души благодарю вас, – князь склонился над тонкой рукой, а Нелидова, качая головой, говорила:

– И все же, непременно нужно выяснить, кто ваш недоброжелатель, непременно!

В конце сентября, когда князь вместе с Маврушей уже вернулся домой, Вадбольские получили письмо от Пети, в котором тот описывал свою службу под началом великого князя. Небезынтересно привести здесь отрывок из его письма:

«…По приезде в Выборг я был допущен к его высочеству, и он, меня оглядев, велел зачислить подпрапорщиком Его Императорского Высочества Кирасирского полка под именем Больского Петра Петровича, но не ранее, чем будет готова моя форма. К счастью, портной, прибывший с полком, имел заготовленные образцы, поскольку Павел Петрович весьма строго относится к одежде своих кирасир. Также много трудностей с моими волосами, которые слишком коротки, и цирюльник с трудом мог заплести их в положенную по уставу косицу.

Определен был я под начало его благородия Гессе Ивана Христофоровича, который командует артиллерией его высочества. Вчера, когда его высочество проводил рекогносцировку близ крепости Фридрихсгам, нас стали обстреливать, и снаряд убил лошадь, которая перетаскивала орудие. Когда дым рассеялся, великий князь посмотрел в мою сторону, а я уже стоял, вытянувшись, как положено по уставу. Его высочество спросил мое имя и тут же произвел меня за отвагу в прапорщики. Больше мы ни в каких боях не участвовали, и поговаривают, что вскоре нас отправят в Гатчину…»

Пока князь читал вслух письмо, Елена Филипповна всхлипывала, старая княгиня Марфа Ефимовна время от времени утирала слезы, а в глазах Лизы с Маврушей горел восторг.

– Бог даст, до генерала дослужится, как дед его, – сказала Марфа Ефимовна и тяжело поднялась, – ну, прощайте, успокоил мне душу внук Петенька, пора домой, темнеет уже.

Проводив свекровь, княгиня велела гувернантке укладывать старших девочек спать, зашла к младшим, вместе с няней с трудом успокоила носившегося по комнате Петрушу и, подождав, пока он уснет, вернулась в спальню.

– Завтра напишу Кате Нелидовой, поблагодарю, – сказала она, сев на кровать и начав переплетать на ночь косу.

Петр Сергеевич с нежностью посмотрел на жену. За прошедшие три года она, отдохнув от родов, пришла в себя, похорошела и вновь стала походить на ту застенчивую шестнадцатилетнюю девочку, которой он девять лет назад неожиданно для самого себя сделал предложение.

– Обязательно напиши, душа моя, спроси, не узнала ли она что новое о том злопыхателе.

Он тут же спохватился и мысленно отругал себя за неосторожность – Елена Филипповна ничего не знала о доносах. Однако было поздно, она тут же встревожилась и, откинув назад волосы, испуганно посмотрела на мужа большими голубыми глазами.

– Каком злопыхателе, Петя, о чем ты?

Поколебавшись немного, князь решил, что жена должна знать. Правда, рассказав обо всем, он тут же добавил, что государыня не придает значения подметным письмам, поэтому волноваться не о чем. Разумеется, ни кузен, ни тетя, ни Нелединские-Мелецкие к этому никакого отношения не имеют, но кто может знать, каким путем распространяются слухи?

– Возможно, кто-то из них был неосторожен в разговорах, – сказал Петр Сергеевич, стараясь успокоить жену, – не бойся, душа моя, все уже позади. Спи.

– Петя, нет, погоди, – она приникла к мужу, положив руку ему на грудь, и князь, который, с тех пор, как жена бросила кормить Петрушу, избегал близости с ней, не выдержал.

Он уснул довольно быстро, но к Елене Филипповне сон никак не шел, вертелись тревожные мысли и не желали уходить, а память постепенно и во всех подробностях восстанавливала прошлогоднюю беседу в их московском доме на Патриарших.

«Катрин с мужем, тетушка, кузен – все они с сочувствием говорили о положении цесаревича, и, услышь это кто посторонний, именно их могли бы счесть заговорщиками. Только мой князь не сказал ничего компрометирующего, но, тем не менее, именно его слова исказили, именно на него возвели поклеп. Кто? Даже если у нас есть враг, он должен был слышать весь тот разговор или… узнать о нем от кого-то. Как?»

Она так и уснула, мысленно перебирая всех участников той беседы.

Глава восемнадцатая

Ранней весной 1789 года Вадбольские получили письмо от брата княгини Ивана Филипповича Новосильцева.

«Дорогие сестрица Леночка и братец Петр, – писал он, – всей душой надеюсь, что вы и детки ваши в добром здравии. Сообщаю, что на Красногорку в Москве состоится венчание мое с девицей Елизаветой Татищевой, младшей дочерью покойного Евграфа Васильевича Татищева, статского советника. Венчаемся мы в домовой церкви Рождества Богородицы князей Голицыных, и на то уже получено нами разрешение митрополита, поскольку княгиня Мария Алексеевна Голицына, в девичестве Татищева, невесте моей приходится двоюродной теткой.

Церемония будет скромной, но хотелось бы нам в этот значительный для нас день видеть рядом с собой близких людей. Счастливы мы будем безмерно, коли сможете вы, дорогие сестрица и братец, почтить нас своим присутствием. К печали моей и Елизаветы Евграфовны сестра наша Варя и брат Захар приехать не смогут. Однако батюшка наш, невзирая на преклонные свои годы, уже прибыл в Москву, чтобы дать мне и невесте моей свое родительское благословение, по желанию его была выбрана нами дата венчания. Батюшка говорит, что вы, сестрица Леночка и братец Петр, самые счастливые из его детей, потому что обвенчаны были на Красную горку…»

После Пасхи князь и княгиня Вадбольские выехали в Москву. Встреча с братом для Елены Флипповны была тем более волнующей, что они расстались малыми детьми, а с тех пор им так и не пришлось свидеться. Однако она его немедленно узнала по сходству со стоявшими рядом с ним отцом и теткой Дарьей Даниловной Друцкой. Свидание княгини с родными было столь трогательно, что у всех присутствующих на глазах выступили слезы. Семнадцатилетняя невеста Лиза Татищева, когда ее представляли Вадбольским, ежеминутно краснела и от смущения боялась поднять ресницы. Ласково обняв девушку, Елена Филипповна почувствовала, как дрожат хрупкие плечики.

– Милая моя, – сказала она, – я рада, что мы станем сестрами.

Венчались молодые поутру на Красногорку. Платье у невесты было белое глазетовое, волосы напудрены, как полагалось, а венок на голове из красных роз. Свадебный обед, устроенный в доме Татищевых на Петровке, оказался, как и предупреждал княгиню брат, скромным. Когда пришло время танцев, и жених с невестой открыли бал полонезом, Филипп Васильевич незаметно отозвал Елену Филипповну в сторону, привел ее в далекую от зала небольшую комнату и, усадив рядом с собой на софу, взял за руку.

– Прости, дитя мое, что тревожу тебя в то время, как все вокруг веселятся.

Она поцеловала худую, слегка дрожащую старческую руку, прижалась к ней щекой.

– Ах, папенька, что может заменить мне счастье оказаться рядом с вами? Нам так мало в этой жизни довелось быть вместе!

– Когда ваша матушка удалилась в монастырь, чтобы оплакивать ваших погибших в огне сестер и молиться за них, я не имел права отчаиваться. Я должен был бороться с нуждой, думать о том, как дать вам надлежащее воспитание и устроить ваше будущее. И поначалу мне казалось, что с Божьей помощью я в этом преуспел: Иван должен был из корпуса выйти во флот, Захари удачно, как я полагал, женился, вы с Варей составили неплохие партии. Твой муж, благослови его Господь, помог мне рассчитаться с долгами. Когда мне сообщили о кончине твоей матушки, я неожиданно затосковал и ощутил себя безмерно одиноким, хотя мы с ней прежде много лет не виделись и даже не писали друг другу.

Он неожиданно умолк, и на глаза его навернулись слезы.

– Папенька, – с упреком проговорила княгиня, – отчего вы не написали мне об этом? Отчего не приехали ко мне, едва вас стали одолевать печали и одиночество? Мы с моим князем окружили бы вас любовью и заботой.

– В этом я никогда не сомневался, – на губах старика мелькнула грустная улыбка, достав платок, он утер глаза и тяжело вздохнул, – но в моем возрасте трудно менять привычки. В Петербурге у меня много друзей, и хотя с Захари у нас отношения не заладились, но невестка Ксения и внуки всегда были со мной почтительны. Однако, главное, я ждал возвращения Вари из Парижа. Мне казалось, она вернется, и все в доме станет таким, как прежде, хотя она и замужем, у нее свой дом, своя семья. В завещании своем я отписал ей дом, чтобы навсегда связать ее с ним. Но Варя…. Мне тяжело об этом говорить.

Елена Филипповна погладила худую руку отца, с тревогой заглянула ему в глаза.

– А стоит ли говорить, папенька?

– Да, ангел мой. Иначе ты меня не поймешь. Варя… – из груди его вырвался вздох, – когда она вернулась, ее отношения с мужем уже не были такими, как до отъезда, казалось, они ненавидят друг друга. Нет, в обществе оба держались безукоризненно, но ведь от родного отца такого не скроешь. Когда я наносил им визиты, Варя была со мной ласкова и почтительна, но… Мне каждый раз казалось, она с нетерпением ожидает, когда я уйду.

– Что вы, папенька, как можно говорить такое!

Против ее воли это прозвучало неуверенно, и отец криво усмехнулся.

– Твоя сестра… Мне кажется, я никогда прежде ее не знал. Полтора года назад в Россию вернулся князь Юсупов.

– Князь Юсупов! – княгиня смутилась и не смогла скрыть этого от отца.

– Ага, тебе известно, – спокойно кивнул он.

– Что известно, папенька? – отведя взгляд, пролепетала она.

– Нет нужды притворяться, Леночка, дитя мое, ты и в детстве этого не могла. Все шепчутся, будто Юсупов – любовник Вари, и что он – отец ее дочери Лизы. Разумеется, и Варя, и Серж соблюдают приличия, но, ходит слух, что во Франции Серж с Юсуповым дрались. Я попробовал поговорить с Варей, но она ответила столь резко, что…

Филипп Васильевич запнулся, и губы его дернулись от обиды. Елена Филипповна вновь поцеловала его руку и ответила так ласково, как могла:

– Вам, наверное, это показалось, папенька, я не верю, чтобы Варя могла говорить с вами непочтительно. Вы ведь знаете ее вспыльчивость, но она вас любит.

– Любит! – с горечью возразил он. – Я уже не верю, что твоя сестра способна любить кого-то, даже детей своих. В детскую к Лизе никогда не зайдет, Сержу эту девочку тоже неприятно видеть. Ну, его-то я понимаю, плод греха.

Елена Филипповна испуганно прижала руки к груди.

– Я ничего не знала об этом, папенька! Серж перед отъездом из Покровского говорил, что примет ребенка, как своего. Господи, если так, если Варе недосуг заниматься девочкой, почему бы ей не прислать Лизу ко мне? Она росла бы вместе с Сашенькой, они почти ровесницы.

– Да благословит Бог твое доброе сердце, дитя мое, но ты слишком долго живешь вдали от света. Лиза Варе нужна, ведь она крестница великой княгини Марии Федоровны. Девочку часто привозят во дворец, она играет с великими княжнами, Мария Федоровна постоянно шлет узнать о ее здоровье и одаривает подарками. Через год Лизу отдадут в Воспитательное общество при Смольном, и Варя освободится от родительских забот. Но, главное, Лиза это ниточка, за которую Варя дергает, когда… – он запнулся, стыдясь того, что хотел сказать, потом собрался с силами и закончил: – …когда желает получить что-то от князя Юсупова. Если бы не это, Серж… он, возможно, и принял бы ребенка.

Побагровевшее лицо отца встревожило княгиню. Обняв его, она мягко сказала:

– Что поделаешь, папенька, что есть, то есть, и ничего нам с вами тут не изменить. Не тревожьте себя, помните, что вы нужны и другим своим детям.

– Ты права, ах, как ты права, милая моя! – он прижал ко лбу руку дочери, и постепенно нездоровая краснота ушла, щеки приобрели нормальный цвет. – Я переживал, мучился, мне казалось, что Варя несчастна, опозорена, удручена. Как же я ошибался! Она вполне довольна своим положением, своей связью с блестящим князем, мои переживания кажутся ей несносными и глупыми бреднями. Я сказал тебе прежде, что она была резка… Я солгал, мне стыдно было сказать правду – она была язвительна, смеялась надо мной. Вежливо и холодно, говорила, как с выжившим из ума стариком. Ну, может, я такой и есть.

– Папенька, папенька! – охваченная порывом любви и жалости, Елена Филипповна упала перед отцом на колени, целовала его руки, и слезы текли по ее лицу. – Никогда не говорите так, молю вас! Для нас, детей ваших, нет никого на свете мудрей и великодушней их отца. Не думайте… вы же знаете Варю – она выдумщица, она талантлива и самолюбива, она никогда не признается, что любит вас, но это так, клянусь! В остальном же я не хочу ни хвалить ее, ни осуждать. Не судите, да не судимы будете. Кто знает, сложись ее жизнь иначе, выйди она замуж за моего князя… Ах, нет, – перебила она сама себя, невольно ужаснувшись подобному предположению, – моего князя я никому не отдам!

Филипп Васильевич улыбнулся и погладил дочь по голове.

– Я рад, что ты счастлива, дитя мое. Вытри слезы, сядь рядом со мной и послушай, я еще не все сказал. Обещаю больше тебя не волновать. Дай мне только твою руку, чтобы я понял, одобряешь ты меня или осуждаешь.

– Хорошо папенька.

– Так вот, – продолжал он, – когда я понял, что сестру твою беспокоит не истинная суть вещей, а лишь соблюдение внешних приличий, я решил изменить завещание.

– Папенька!

– Да-да, – раздраженно продолжал он, – Варя дала мне понять, что прекрасно проживет без моих наставлений и поучений, так почему я должен отягощать свои мысли заботой о ее будущем? Да, я не дал ей приданого, но и тебе я его не дал. Серж любил ее и взял бесприданницей, за это она наставила ему рога. Так пусть она сама разбирается – и с мужем, и с любовником. Я велел ей прийти ко мне для беседы и сообщил, что намерен изменить завещание и оставить дом и дворовых людей ее дочери, моей внучке Лизе. Варя вспыхнула, засмеялась и по-привычке, как с ней это случается в минуты злости, начала язвить. Она сказала, что зря я считаю Лизу столь уж обделенной судьбой – ее отец князь Юсупов обещал позаботиться о приданом своей дочери. Впервые она так откровенно призналась, что Лиза – дочь Юсупова. Ну и… я тоже вспылил. Ответил, что раз так, то дом не получат ни она, ни Лиза. Варя встала и вышла, не сказав ни слова, как в детстве, когда считала себя обиженной.

– Но в действительности, папенька, вы ведь так не сделаете, верно? – нежно гладя его, спросила княгиня, но старик, неожиданно рассердившись, отдернул руку.

– А вот и сделаю! – воскликнул он. – Уже сделал! Я решил продать наш петербургский дом и купить дом в Москве. Твой брат Иван с женой могут жить со мною, а после моей смерти дом останется им. Разве это не справедливо? Твой брат Захари женился на прекрасной женщине, она принесла ему огромное приданое, и только его вина, что он не пользуется тем, что имеет. Варя решила устроить жизнь по-своему, и я не в силах этого изменить. Что касается тебя, то богатства твоего мужа неисчислимы, ты в моем жалком наследстве не нуждаешься. Так не будет ли правильным все оставить тому из моих детей, кто ничего не приобрел, с юных лет сражаясь за отечество? Татищевы за Лизонькой много не дали – она младшая, мать ее у Евграфа Татищева была третья жена. Когда отец скончался, Лизе девять исполнилось, старших-то дочерей отец успел замуж выдать и приданым наделить, а насчет Лизы не распорядился. Сыновья его, братья Лизы, уверяют, что на Лизину долю совсем мало осталось. Бог им судья, однако Ваня наш не искал богатого приданого, он женился по любви, и мне Лизонька очень нравится – ласковая, почтительная. Мать Лизы все же выспорила у братьев для Лизы вместо приданого право жить с мужем в этом доме Татищевых на Петровке. Вижу я, что Ивану это не по сердцу, а выбора у него нет. Вот и хочу я позаботиться о моем сыне, долг свой исполнить.

Филипп Васильевич замолчал, княгиня тоже размышляла.

– Наверное, вы правы, папенька, – сказала она наконец, – одно лишь меня тревожит, кому достанется дом наш, потому что вы и дворовых наших хотите продать вместе с домом, а мне тяжело было бы, что Марья с Фролом…

– Насчет этого себя не тревожь, – отмахнулся старик, – покупатель, что берет их с домом, о них позаботится, таково мое условие, и все уже обговорено.

– Обговорено! – ахнула княгиня. – Так вы, папенька уже и покупателя нашли?

Он пожал плечами.

– Не я нашел, а Варя. Когда стало ей ясно, что мое решение бесповоротно, то заявила, что раз решил я ее обделить, то просит она хотя бы продать дом человеку, которого она укажет.

– И кто же этот человек?

– Князь Юсупов, – Филипп Васильевич недобро усмехнулся, – он уже присылал ко мне своего управляющего, мы обговорили сумму и подписали бумаги. Князь не торговался, и я сделкой вполне доволен. Ну, скажи мне, дитя мое, разве я плохо поступил? Два дня назад я опять посетил могилу твоей матушки, мысленно просил ее одобрения, но… – из груди его вырвался вздох, – она молчала. Или я просто не сумел услышать ее слов.

Глядя на отца широко раскрытыми глазами, Елена Филипповна качала головой. Она угадывала, что его, несмотря на уверенный тон, все же мучают сомнения и совесть, поэтому мягко ответила:

– Не терзайте себя, папенька, что сделано, то сделано, ничего не совершается без воли Божьей. Я рада, что вы будете жить с братом в Москве, и мы тоже по возможности будем сюда наезжать.

Тон ее был спокойным, но вечером, передавая мужу подробности разговора с отцом, княгиня горько плакала. В эту ночь князь, успокаивая жену, забыл обо всех предосторожностях, и спустя девять месяцев, в январе 1790 года, на свет появилась княжна Елена Вадбольская.