Текст книги "Шкатулка княгини Вадбольской"

Глава двадцать первая

Лео Кутлер был мал ростом, худощав и имел крупный крючковатый нос, делавший его похожим на коршуна. Он с французской грацией склонился перед хозяйкой дома и представил ей свою племянницу Розу, высокую – на голову выше дяди – хорошенькую девушку лет восемнадцати. Варвара Филипповна доставила Пете огромное удовольствие, посадив его рядом с гостьей. Роза поначалу смущалась, но вскоре между молодыми людьми завязался оживленный разговор, и Варвара Филипповна, прислушавшись, удовлетворенно улыбнулась.

– Мне нравится у вас в России, – поводя плечиками, говорила Роза, – нравится холод и снег, нравится лед на Неве, только вот дядя мерзнет ужасно! Мы два дня в Петербурге, и он только сегодня впервые вышел на улицу, чтобы сесть в карету и ехать к вам.

– У нас не всегда так холодно, – с улыбкой возразил Петя, – погодите, придет весна, и снег начнет таять, а по Неве пойдет лед.

– Как интересно!

После ужина хозяева и гости перешли в гостиную. Спустя десять минут Сергей Николаевич поднялся и, извинившись перед присутствующими, увел Кутлера в свой кабинет. Хозяйка сидела поодаль от болтавшей парочки и вполуха слушала доносившиеся обрывки разговора:

– … я надеюсь, вы с дядей пробудете здесь достаточно долго, чтобы все увидеть.

– Ах, нет, дядя вскоре должен уехать, а вот я – да, я останусь. Буду жить у тетушки. Тетушка вышла замуж за русского офицера, давно-давно. Теперь она овдовела и написала дяде, что хочет обо мне заботиться.

– Как приятно это слышать, – не сдержавшись, восторженно вскричал Петя, и тут же смущенно поправился: – Я имею в виду не то, что ваша тетушка овдовела, а то, что вы останетесь в Петербурге.

– Ах, нет, – личико девушки стало печальным, – ничего этого не случилось бы, не погибни мой отец при Вальми прошлым летом. Французы разорили нашу семью, дядя Лео и папа стали нищими. Семья дяди теперь живет при Вюртембергском дворе из милости.

– А ваша матушка?

– Я не знала своей матери, – печально ответила она, – матушка умерла, когда я родилась.

– Моя мать тоже умерла при моем рождении.

Варвара Филипповна бросила взгляд на гостью, раскрасневшееся личико которой при последних словах Пети выразило глубокое сочувствие, и с милой улыбкой поднялась.

– Прошу прощения, я оставлю вас всего лишь на минуту, мне нужно отдать распоряжение прислуге.

Кажется, они были так увлечены разговором, что даже не заметили ее ухода. Во всяком случае, Варвара Филипповна прекрасно понимала, что их ничуть не обидит, если «минута» чуть-чуть затянется. Войдя в синюю комнату, она вытащила заглушку слуховой трубы и немедленно была оглушена голосом Кутлера – очевидно он устроился в кресле, стоявшем у самого отверстия.

– …и узнав, что решил передать чертежи наследнику престола Павлу и еду в Петербург, герцог просил меня доставить также этот пакет.

– После ареста господина Новикова за всей корреспонденцией наследника, установлен негласный надзор, – медленно проговорил Сергей Николаевич.

– Поэтому я и не мог встретиться с ним лично. Однако герцогу Брауншвейгскому известна ваша преданность Павлу и братству, он надеется, вы найдете способ передать послания. Здесь также письма Фридриха Евгения и его брата герцога к жене Павла. Вюртембергский дом обеспокоен судьбой своей принцессы – до Вюртемберга докатился слух, что Екатерина хочет лишить сына и его супругу права на престол и завещать корону внуку.

– Это невозможно! Его высочество Павел единственный, кто имеет право наследовать корону Российской империи!

По голосу мужа Варвара Филипповна поняла, что он искренне взволнован. Кутлер встревожился, и по перемещению звука его голоса можно было понять, что он опасливо оглянулся.

– Не стоит говорить так громко, месье Новосильцев.

– Наши слуги не понимают по-французски, у меня в доме вы можете говорить совершенно спокойно.

Слова Сергея Николаевича, по-видимому, успокоили Кутлера, потому что далее он без всяких обиняков продолжил:

– Всему миру известно, что Екатерина узурпировала власть, отобрав ее сначала у мужа, потом у сына. Старая греховодница тратит безумные деньги на своих любовников, разоряет страну, но никто не смеет сказать ей и слова. Розенкрейцеры в России в последние годы подвергались жестоким гонениям, Новиков в крепости, Трубецкой и Тургенев сосланы, Баженов лишен возможности работать. Все надежды братство возлагает на Павла, в этом послании список членов братства, которым он может доверять полностью и безоговорочно. Бумаги эти должны быть уничтожены, если возникнет хоть малейшая опасность, что они попадут не в те руки.

– Я могу обещать лишь одно: если возникнет опасность, я сделаю все, чтобы их уничтожить, даже ценой собственной жизни. Пока я жив, Шешковский и его Тайная экспедиция эти бумаги не получат.

– Такого обещания достаточно, месье Новосильцев.

– Послезавтра, – продолжал Сергей Николаевич, – мне нужно ехать к цесаревичу в Гатчину. Я, как всем известно, кроме того, что читаю студиозам курс артиллерийского дела, еще и слежу за работами над чертежами господина Мелиссино на литейном заводе, поэтому езжу в Гатчину к великому князю с докладом регулярно. Не думаю, чтобы у кого-то моя поездка вызвала подозрение. А теперь нам лучше вернуться, иначе наша затянувшаяся беседа покажется подозрительной.

Торопливо прикрыв заглушку, Варвара Филипповна выскользнула из синей комнаты и успела вернуться к гостям за минуту до того, как ее муж и Кутлер вошли в гостиную.

– Дитя мое, нам пора попрощаться с хозяевами и поблагодарить их за гостеприимство, – ласково сказал племяннице Лео.

Лицо Пети Больского выразило явное огорчение, Роза, потупившись, тихо вздохнула. Варвара Филипповна, протянув девушке руку, улыбнулась:

– Послезавтра бал у князя Юсупова, мадемуазель, если пожелаете, я достану вам приглашение.

Роза мгновенно пришла в восторг.

– Бал! Дядюшка, вы разрешите мне пойти? Ведь мое новое платье…

Она тут же осеклась, сообразив, что о платье упоминать было неприлично. После отъезда семьи из Монбельяра нарядов у нее оставалось не так уж много, но это платье, прощальный подарок герцогини Вюртембергской, было очаровательно, и ей еще не представилось случая его надеть. Кутлер на мгновение нахмурился, потом тяжело вздохнул:

– Что ж, думаю, невежливо было бы отказаться от предложения мадам Новосильцев.

Сияющий взгляд девушки скользнул в сторону Пети и тут же обратился к хозяйке дома.

– Ах, мадам, я вам так благодарна!

Варвара Филипповна вновь улыбнулась ей и повернулась к мужу.

– Вы будете на балу, дорогой?

– Послезавтра я должен ехать в Гатчину, – не глядя на нее, сухо ответил он, – если Петя сумеет найти время и вас проводить…

– О, конечно, дядюшка! – в восторге воскликнул молодой человек.

– Какая жалость, Серж, что вы пропустите этот бал, – вздохнула Варвара Филипповна, – ах, какая жалость!

«Если бы тебя послезавтра убили из-за этих бумаг, я была бы свободна, – думала она, – а потом… потом брак с Николя, который так богат, что даже не знает размеров своего состояния. Дворец на Фонтанке, огни, блеск, фейерверк…»

День накануне бала был полон хлопот и суеты, как все подобные дни. С утра Варвара Филипповна привезла к сестре Кутлера мадам Забелиной модистку, чтобы немного подогнать ее бальный наряд – тетка Роза почла своей обязанностью сопровождать на бал племянницу, которая была отдана под ее опеку. Муж Забелиной оставил ей двухэтажный каменный дом на Васильевском острове, и по завещанию его брат выплачивал вдове часть дохода с подмосковного имения, поэтому жила она безбедно, но довольно замкнуто, поскольку за годы жизни в России так и не сумела создать себе круг знакомых. Теперь, обрадованная возможностью побывать на балу, она разговорилась с гостьей и, пока модистка подкалывала ей подол платья, жаловалась:

– Лео не очень доволен, что Роза едет на бал, он считает, что ей не следует веселиться, ведь всего полгода, как погиб наш брат, отец Розы. Но мне кажется, он неправ, для молодой девушки полгода – достаточный срок траура, вы со мной согласны?

– Вы правы, – согласилась Варвара Филипповна, – в восемнадцать лет и полгода кажутся вечностью.

– Кроме того, он уверяет, что бал может вызвать неудовольствие императрицы – ведь в Петербурге только что получили известие о казни Людовика Шестнадцатого.

– Ну, почему же? – Варвара Филипповна пожала плечами. – Конечно, двор опечален и встревожен, но между русским и французскими королевскими домами нет близкого родства.

– Я не люблю французов, – сердито проговорила Забелина и дернула плечом так, что модистка охнула от страха, что испортит платье, – французы разорили нашу семью. Хоть Людовик и дал согласие на оккупацию Монбельяра против своей воли, но не следовало ему идти на поводу у Генеральных штатов. Француз всегда остается французом. Вы долго жили при французском дворе?

– Три года, мой муж тогда служил при посольстве князя Барятинского. Мы приехали во Францию в восемьдесят втором.

Взгляд мадам Забелиной стал мечтательным.

– Я помню коронацию, в семьдесят пятом мы с родителями были в Париже, и тогда я познакомилась со своим будущим мужем. Как же я боялась ехать в Россию, она казалась мне куском сплошного льда! Но любовь оказалась сильнее. Так о чем я? Ах, да, так вот, Людовик показался мне милым и добрым человеком, а Мария Антуанетта оказалась вовсе не так красива, как все утверждали. Вы ведь видели ее, что вы думаете?

– Трудно сказать, – улыбнулась Варвара Филипповна, – легко быть красивым, когда к твоим услугам вся роскошь Франции.

– Да, милочка, вы правы. Вот вы, – Забелина восхищенно оглядела гостью, – вы будете очаровательны всегда и везде. Обычно женщины избегают хвалить друг друга за красоту, но я не из таких. А Антуанетта теперь в тюрьме, и вряд ли она сохранила свой блеск. Но Людовика мне искренне жаль, он расплатился за свою слабость. К тому же, он был слишком хорошим семьянином, чтобы быть хорошим королем.

Покончив с мадам Забелиной, модистка занялась Розой – немного убрала в боках ее новое платье, подарок Вюртембергской герцогини. Варвара Филипповна похвалила платье Розы, сделала комплимент ее тетке и уехала вместе с модисткой, чтобы заняться собственными нарядами. Лишь перед обедом она освободилась и, кликнув Анютку, спросила:

– Сергей Николаевич дома?

– Давно приехали, барыня, с молодым барином Петром Петровичем в кабинете закрылись. Когда сказать, чтобы обед подавали?

– Скажи, чтобы через час.

Отослав Анютку на кухню, Варвара Филипповна села за письменный стол и на минуту закрыла глаза, чувствуя себя разбитой. День выдался нелегким, но пуще длительной примерки и болтовни с мадам Забелиной ее утомили назойливо лезшие в голову мысли. Нынче идти в синюю комнату ей не хотелось, да и не было настроения слушать бесконечные разговоры Сергея Николаевича с Петей о трехфунтовых и восьмифунтовых пушках. Вытащив из ящика бумагу и придвинув к себе чернильницу, она задумалась, вертя перо в левой руке, и в голове замелькали картины далекого прошлого.

…Вот отец, встревоженный леворукостью Вареньки, объясняет ей, что есть, рисовать и писать левой рукой некрасиво и неприлично барышне. По его приказанию Марья, со слезами на глазах перекрестив Варю, забинтовывает ей левую руку и крепко привязывает к поясу.

– Марья снимет повязку, когда выполнишь все задания, – говорит он, – я проверю. Смотри, чтобы у тебя получилось не хуже, чем у сестры.

Он уезжает на службу, а Марья приносит в детскую тарелки с кашей. Из всех заданий, что должна выполнить Варя, самое легкое – держать во время еды правой рукой ложку. Когда каша съедена, Марья уносит тарелки.

Теперь Варя с Леночкой в детской одни. Им нужно вышить на своих платочках розочки, предварительно сделав на канве набросок карандашом, а потом написать в тетради несколько букв русского и французского алфавитов – сестрам еще не исполнилось шести, но отец уже учит их читать, писать и французскому. Пока сам, но скоро, говорит он, к ним начнет приходить учительница. В Воспитательном обществе, куда им предстоит поступить, девочки должны выглядеть не хуже других барышень.

Леночка старается, но цветочек у нее получается кривым. Огорченная, она поднимает глаза, но при виде насупленных бровей неподвижно сидящей Вари сразу забывает о своих неудачах. Ей безумно жаль сестру и непонятно, из-за чего та так страдает с этой рукой.

– Варенька, ты почему не вышиваешь? Тебя папенька ругать будет.

Варя, опасливо оглянувшись, шепотом просит:

– Развяжи мне руку. Потом скажу, что все закончила, и Марья развязала.

В глазах Леночки ужас – Марья, конечно, не выдаст, но ведь солгать папеньке грех! Однако жалость к Варе пересиливает, и она рязвязывает сестре левую руку. Варя торопливо принимается за работу. Быстро и легко набрасывает рисунок и вышивает цветочек. Получается у нее гораздо лучше и красивее, чем у Леночки. Закончив вышивать, девочки начинают выводить буквы. Варя торопится, но не успевает дописать – дверь открывается, и входит папенька.

– Так, – говорит он, вперив взгляд в Варю, – ты, видно, решила меня обмануть. Что ж, за ложь Бог велит наказывать. Пойди сюда, дай мне твою левую руку.

Варя подходит к нему и протягивает руку. Он больно бьет ее линейкой, на руке выступает красная полоска. Леночка, плача, бросается к отцу.

– Это я виновата, папенька, я развязала Варе руку! Побейте меня, папенька!

Отец, не обращая на нее внимания, вновь стегает Варю, но та не издает ни звука, лишь смотрит на него горящими глазами.

– Пойми, дитя мое, – приговаривает он, раз за разом поднимая и с хлестким звуком удара опуская линейку, – я тебя люблю и наказываю для твоей же пользы. Знаешь ли ты, что тебя не примет ни одно общество, и люди будут шарахаться от тебя, как от дикого зверя? Тебя изгонят в пустыню, и ты будешь ходить в отрепьях, питаясь дикой травой. Ты этого хочешь? Скажи!

Под его строгим и печальным взглядом Варя, не выдержав, опускает голову, всхлипывает и тихо шепчет:

– Нет, папенька.

Когда отец, закончив наказание, уходит из детской, вновь крикнув Марье, чтобы привязала Варе к поясу руку, рыдающая Леночка бросается к сестре, но Варя сердито ее отталкивает – ей не нужна жалость.

Она сумела пересилить свой «недостаток», и в пансионе уже писала только правой рукой. Сложившийся у нее с годами почерк был хорошо знаком всем ее друзьям и приятелям. Однако никто, кроме сестры, не знал, что она умеет писать и левой рукой, только почерк ее при этом становится совершенно другим….

Решительно тряхнув головой, Варвара Филипповна начала аккуратно выводить левой рукой слова на лежавшем перед ней листе. Потом положила письмо в конверт и крупно надписала:

«В Тайную экспедицию, господину тайному советнику Степану Ивановичу Шешковскому»

Услышав стук в дверь, она торопливо спрятала письмо в стол. Возникшая на пороге Анютка доложила:

– Обед подан, барыня. Барина с Петром Петровичем звать к столу?

– Зови.

Варвара Филипповна направилась в столовую, а Анютка побежала к кабинету.

– Барин, барыня к столу просит обедать.

– Хорошо, доложи, что сейчас будем, – Сергей Николаевич поднялся и с помощью Пети начал аккуратно складывать чертежи. Часть из них он оставил на столе, остальные сложил в большой металлический ящик, врезанный в стену.

– У Людовика Шестнадцатого был такой же, да, дядюшка? – с интересом оглядывая ящик, спросил Петя.

– Ну, не совсем. Я сделал для мастера чертеж, постарался, чтобы было похоже. Но, во-первых, мой шкаф много больше, а, во-вторых…

Он чуть помедлил, оглянувшись в поисках очередного чертежа, и Петя, заворожено ему внимавший, шепотом спросил:

– А что во-вторых, дядюшка?

– Во-вторых, для меня работу делал мастер, а король свой шкафчик изготовил собственноручно и сам же сделал для него замок. Несчастный Людовик был настоящим мастером по ковке металла. Не будь он королем, стал бы прекрасным инженером. Жаль, что он так ужасно кончил, на великого князя известие о его казни произвело ужасное впечатление, – взгляд Сергея Николаевича уперся в лежащий в сейфе пакет, и он вздрогнул. – Петя…

– Да, дядюшка?

– Ты ведь предан цесаревичу Павлу Петровичу, не так ли?

– Ах, дядюшка, – тон и взгляд Пети полны были искреннего восторга, какой могут испытывать лишь очень чистые юные существа, – мой батюшка князь Вадбольский и его высочество Павел Петрович – вот два человека, которым целиком принадлежит моя жизнь.

– Мне нужна твоя помощь, но ты должен дать слово сохранить все в тайне.

– Клянусь, – замирая от волнения, проговорил юноша.

– Меня просили доставить этот пакет цесаревичу, и я должен был завтра везти его вместе с другими документами в Гатчину, но… у меня какое-то странное предчувствие.

– Почему, дядюшка? – лицо Пети выражало столь искреннее недоумение, что Сергей Николаевич на минуту заколебался, однако все же решил ему довериться.

– Если содержимое пакета попадет в Тайную экспедицию, это погубит его высочество. О себе я не говорю, – он чуть помедлил, – в случае опасности я должен уничтожить пакет даже ценой собственной жизни, но человек не всесилен, я могу умереть прежде, чем успею это сделать.

– Заговор! – восторженно прошептал Петя. – Ах, дядюшка, поручите пакет мне, я сам его доставлю его высочеству. Кто и в чем меня заподозрит?

– Благодарю, я и надеялся на твою помощь. Доверяю тебе пакет, возьми его и спрячь в надежном месте. Ты знаешь такое?

– В кабинете батюшки в доме на Литейной улице есть шкаф, там хранятся письма от дедушки и бабушки – те, что они писали батюшке, когда он юношей жил в Петербурге. Шкаф, правда, деревянный, а не железный, как у вас, но он запирается. И кабинет всегда заперт, я им не пользуюсь, однако батюшка на всякий случай оставил мне второй ключ.

– Хорошо, слушай внимательно. Завтра я еду в Гатчину, если мои тревоги напрасны, к вечеру пришлю сюда нарочного, и послезавтра отвезешь пакет сам. Если же нарочного не будет, значит, меня арестовали. Тогда пусть пакет пока останется там, где ты его спрячешь. Объяснишь все его высочеству, он сам решит, что делать. Только будь осторожен, если следят за мной, будут следить и за каждым шагом цесаревича.

– А вы, дядюшка, что будет с вами? – восторг в глазах Пети сменился испугом, но Сергей Николаевич ласково потрепал его по плечу.

– Я уверен, что все будет хорошо. Наверное, я плохо спал в последние дни, от этого у меня появляются мрачные мысли. Однако же пора спускаться к столу.

Утром следующего дня, отправившись на прогулку, Варвара Филипповна заехала в дом на Исакиевской и вызвала в гостиную Фрола.

– Отнесешь нынче это письмо к Тайной экспедиции и опустишь в ящик у входа, – протягивая ему конверт, сказала она, – знаешь?

Фрол, умевший читать, скользнул взглядом по конверту и кивнул.

– Знаю, барышня. Вы ведь мне еще при старом барине два раза велели туда носить.

– Ах, да.

Варвара Филипповна нахмурилась – шесть лет назад, в восемьдесят седьмом, ее близкая подруга Катрин Нелединская-Мелецкая в своем письме с живостью истиной бумагомарательницы описала ей их с мужем визит к Вадбольским на Патриаршие пруды и воспроизвела происшедшую там беседу. Тогда после долгих колебаний Варвара Филипповна решилась – написала в Тайную экспедицию донос на Петра Сергеевича, вырвав из контекста сказанные им слова. Однако результатов то подметное письмо не принесло, князя Вадбольского не арестовали и не допросили. Варвара Филипповна послала еще одно письмо – с тем же результатом. Теперь ей неприятно было об этом вспоминать, как о любой своей неудаче. Все же какую-то пользу те письма принесли – тут прекрасное лицо ее просветлело – год спустя императрица не удовлетворила прошения князя и не позволила ему узаконить его бастарда Петю.

Фрол же продолжал хмуро разглядывать письмо – страшное имя Шешковского известно было всем – от дворян до крепостных.

– А ежели кто меня приметит? – оглянувшись, он понизил голос.

– Скажешь, что чужой барин дал гривенник и велел бросить письмо. Вот тебе гривенник. Да, а если спросят, как выглядит тот барин, то вот тебе его портрет.

Поддавшись озорному чувству, Варвара Филипповна достала из ящика карандаш, положила перед собой лист бумаги и набросала портрет обер-прокурора Священного Синода Мусина-Пушкина. Портрет получился очень похожим – левой рукой она рисовала прекрасно и не раз думала, что, не заставь ее в детстве отец переучиться на правую руку, из нее получилась бы неплохая художница.

Фрол внимательно изучил портрет, и кивнул, а Варвара Филипповна скомкала рисунок и швырнула его в камин.