Текст книги "Шкатулка княгини Вадбольской"

Глава одиннадцатая

Вадбольские приняли молодую сноху ласково – пусть и не принесла приданого, зато хороша собой, в обращении приветлива и, кажется, здорова. Марфа Ефимовна после первого визита в Покровское сказала мужу:

– Порадовал нас Петенька наш, славную жену себе отыскал.

– Порадуюсь, когда внука мне родит, – буркнул Сергей Иванович.

– Ну, за этим дело не станет, – возразила ему княгиня, – они друг на друга не нарадуются, и детишек она любит – с Петрушей-то маленьким гляди, как ласкова. Другая бы, может, и запретила ему в доме проживать, а она с ним, как с родным, и тетушкой он ее зовет.

– Это уж не наша забота, – грубо ответил старый князь, – дело княгини сыновей рожать, а не с байстрюками возиться.

Марфа Ефимовна обиделась, она до сих пор не могла простить мужу, что тот грозил Петру продать внука, но решила, что спорить с супругом – все равно, что против ветра плевать, тебе же и вернется. После первого визита в Покровское старый князь к молодым больше не наведывался и всего лишь дважды посылал звать их к обеду. Марфа Ефимовна подозревала, что мужа мучает совесть, но он, как все мужчины, не желает в этом признаться, поэтому не настаивала и навещала сына одна – от Иваньковского до Покровского дороги пять минут, всего-то через речку по мосту перебраться, а уговоров будет на день с четвертью.

В сухую погоду она приходила пешком в сопровождении дворовой девки, в дождь приезжала в крытой коляске. В доме сына ей все радовались – и Петр, и невестка, и маленький Петруша. Елена Филипповна занималась с мальчиком французским и с гордостью рассказывала свекрови, какая хорошая у него память.

– Вы не поверите, матушка, ему только услышать, и он все запомнил. А уж считает и чертит в сто раз меня лучше, мой князь сам его учит.

Мой князь – так Елена Филипповна с нежностью называла мужа.

– На следующий год думаю в Москву в пансион его отправить, – с улыбкой глядя на жену, говорил Петр, – там учителя хорошие, я им не чета. Окончит, в корпус поступит, пусть на инженера учится.

Когда взгляды супругов встречались, между ними словно возникало незримое единение. Марфа Ефимовна радовалась за них и за маленького Петрушу. Воротившись домой, она, сияя радостью, докладывала мужу, как славно живут молодые, но князь лишь сдвигал брови.

– Не понесла она еще?

– Да отколь же я знаю? Еще и полугода не прошло, как повенчались, – возмущалась Марфа Ефимовна и ехидно добавляла: – Иль ты хотел бы на следующий день после свадьбы внука получить?

К Рождеству ее наметанный глаз все же приметил, что талия молодой княгини начинает округляться. Сергей Иванович, обрадованный сообщением жены, подобрел. Теперь они с женой часто обедали в Покровском, за столом старый князь много шутил, делал невестке комплименты и не пил больше двух стопок водки. Когда по весне ощенились его гончие, он две недели до хрипоты спорил со старшим псарем Никиткой, выбирая лучших щенков.

– Это, барин, неублюдки, Белка с арликаном спуталась, Афоня недосмотрел, – сердито басил Никитка, всем своим видом выражая презрение к щенкам Белки, по недосмотру псаря Афони предавшейся свободной любви.

– Врешь, дурак! – кричал старый князь. – Ты на передние лапы глянь и пятно белое под горлом!

– Покоя от вас нет, – тяжело вздыхала Марфа Ефимовна.

– Молчи, я внуку будущему щенков выбираю! – отвечал Сергей Иванович, и жена в ответ на это закатывала глаза к небу.

– В уме ли ты, старый? Сколько еще дитя расти будет?

В конце мая, разочаровав свекра, Елена Филипповна родила дочь Елизавету. От огорчения старый князь даже заболел, а Марфы Ефимовна, глядя на внучку, про себя вздыхала – девочка казалась маленькой копией отца, и уже теперь было видно, что она унаследовала его некрасивость, а ведь барышне личиком жениха приманивать! Хотя, утешала себя старая княгиня, с таким-то приданым, какое будет у княжны Вадбольской, жених найдется.

Молодой князь Петр Сергеевич, хоть и радовался рождению дочери, но тоже заметил свое с ней сходство, и испытывал нечто похожее на чувство вины. Что касается Елены Филипповны, то она огорчения мужа и свекрови просто не замечала, а заметь, не поняла бы – муж казался ей краше всех на свете, и ей доставляло удовольствие видеть повторение его черт в сморщенном личике младенца. Ежедневно, велев привести маленького Петрушу, молодая княгиня ласкала его и повторяла:

– Смотри, Петрушенька, какая у тебя славная сестренка, и как на тебя похожа! Ты станешь ее любить?

– Да, тетушка, – серьезно и застенчиво отвечал мальчик, разглядывая крохотное существо в пеленках, – она ведь очень красивая.

Осенью Петрушу отправили в московский пансион. Перед отъездом он долго шептался с Аксиньей, а потом она отвела его к деревенскому столяру.

– Вот, Васильич, молодой барчук заказ к тебе имеет.

По просьбе мальчика Васильич изготовил большую, гладко отполированную шкатулку с резной крышкой, отделанную изнутри тонкой берестой. Прощаясь с княгиней, Петруша поставил перед ней шкатулку:

– Это, тетушка, чтобы вы письма хранили, какие на книжную полку складываете, – зардевшись, сказал он.

Расплакавшись, Елена Филипповна расцеловала и благословила мальчика. Когда стих стук колес коляски, в которой Петр Сергеевич повез сына в Москву, она отошла от окна и, открыв шкатулку, вдохнула еще сохранившийся запах свежего дерева. На губах ее мелькнула слабая улыбка. Прав Петруша, если уж ей жаль уничтожать прочитанные письма, то такая шкатулка – самое подходящее место для их хранения, нынче же нужно будет переложить.

Писем за год накопилось не так много. Сразу после их с князем свадьбы прислал поздравление из Таганрога служивший во флоте брат Иван. Письмо было коротким – они почти не помнили друг друга. Когда Ивана взяли в Морской корпус, Елене Филипповне еще не исполнилось четырех, а когда он, выпущенный мичманом, уезжал на юг, они с сестрой еще находились в Смольном. Скользнув глазами по письму Ивана, княгиня положила его на дно шкатулки и открыла пухлый конверт, надписанный рукой отца.

«Спасибо за подарки, дорогое мое дитя, – писал он, – из тех отрезов, что ты прислала Варе, Марья сшила ей три новых платья, и получилось не хуже, чем у Линденмана, ты же знаешь, какая Марья мастерица. На свадьбе твоего брата Захари Варя была в новом платье, а я с той тростью с золотым набалдашником, что ты мне прислала. Так что, спасибо тебе, выглядели мы не хуже остальных.

Супруга Захари, Ксения, дама очень милая и получившая прекрасное воспитание. Отец ее Василий Ольхин из олонецких купцов, и состояние своими бумажными фабриками, заводами и торговлей нажил немалое. В приданое невесты вошел двухэтажный каменный дом на Васильевском острове, где теперь поселились молодые, и две тысячи рублей. Еще со временем ей, ее сестре Анне и брату Василию останется огромное наследство от отца. Хотя, конечно, как бы ни велико было их состояние, для людей купеческого звания большая честь породниться со столь древним дворянским родом, как наш.

Варя с Ксенией сразу не сошлись характерами. Вина за это, если быть честным, лежит на Варе, и это меня крайне печалит. Ксения по натуре своей ласкова и открыта, расспрашивала меня о тебе и твоем муже, спросила, хорошо ли будет ей тебе написать. Я сказал, что ты будешь рада ее письму.

Подумываю вскорости продать Мелихово, чтобы окончательно рассчитаться со всеми долгами. Из дворовых оставлю только Фрола и Марью для работы в доме, а Василий с Фросей повенчались и просятся на оброк. Думаю, отпустить. И прошу тебя, Леночка, не мог бы твой муж теперь одолжить мне двести рублей? Рассчитаюсь с ним после продажи имения…»

В ответ на это письмо Петр Сергеевич немедленно выслал тестю деньги и просил жену тактично сообщить отцу, что возврата не потребует. Филипп Васильевич, обидевшись, ответил, что честь дворянина требует от него вернуть долг, однако уже в следующем послании сообщал:

«Почти вся сумма от продажи имения ушла на погашение долгов, теперь единственный доход имею с оброчных. Василий открыл лавку, продает и изготовляет позумент, а также ремонтирует конские сбруи, ты же знаешь, что он на все руки мастер. Дела у него идут неплохо, он даже взял себе в помощь сироту-подмастерье из вольных и оброк платит исправно, а Фрося приходит помогать Марье с хозяйством. Передай мужу, что благодарен за присланные деньги и верну ему долг при первой возможности, а сейчас не мог бы он одолжить мне еще пятьдесят рублей? Признаюсь, мне совестно просить, но у нас с Варей износилась вся обувь, и вскорости нам не в чем будет выходить из дому.

Варя по-прежнему сноху не признает, Захари на нее зол, и из-за этого мы с его семьей отношений почти не поддерживаем, что крайне меня огорчает…»

Петр Сергеевич вновь отправил деньги и очень огорчался, видя заплаканные глаза жены. Держа в руке письмо, Елена Филипповна грустно улыбнулась, вспоминая, как муж твердил:

– Только не плачь, душа моя, только не плачь!

Глава двенадцатая

В мае следующего года у Вадбольских родилась вторая дочь Мавра. Роды были тяжелые, ожидая разрешения в зале, князь пережил несколько страшных минут – в какой-то момент ему вдруг показалось, что жена умирает. Потом он долго сидел рядом с дремавшей родильницей, держал ее за руку, разглядывая новорожденную малышку, и был счастлив, что вторая дочь так походит на мать.

К вечеру Петр Сергеевич отправился в Иваньковское – полагая, что родители тревожатся, он хотел лично сообщить им, что самое страшное позади. Отец сидел за столом, и по лицу его было видно, что он успел хлебнуть больше положенного. При виде сына Сергей Иванович грохнул кулаком по столу.

– Ну, с прибавлением тебя, князь Петр! Опять девка, на что твоя супруга способна? Даже крепостная баба смогла родить тебе мальчишку.

Петр Сергеевич побледнел.

– У нас будет еще много детей, мы молоды, батюшка, – стараясь выдержать ровный тон, проговорил он, – главное, что опасность миновала, и Лена поправляется.

– Лучше бы померла, раз сына родить неспособна.

– В уме ли ты, старый! – закричала сидевшая рядом с мужем Марфа Ефимовна, – что несешь-то, грех-то какой!

– Больше ноги моей в вашем доме не будет, – холодно произнес Петр Сергеевич, поцеловал руку матери, низко ей поклонился и вышел, а вслед ему летели сердитые крики отца:

– Наследства лишу, не сметь мне больше на глаза показываться!

Утром разгневанная Марфа Ефимовна долго отчитывала проспавшегося мужа:

– Не твердила ли я тебе всю жизнь, чтобы выпивши ты язык свой придерживал? С царями разругался, государыня от обиды тебя даже к военной кампании не допустила, а теперь еще с сыном браниться вздумал? Зачем Петеньку обидел? Такие слова говорил, что тебе отец Евлалий ввек грех не отпустит, никакой епитимьей не отделаешься.

Неожиданно, закрыв лицо руками, Сергей Иванович заплакал.

– Внука ждал, – сквозь слезы лепетал он, – болит у меня в животе и в боку правом, никак не проходит. Все сильней и сильней болит, не проживу долго. Думал, наследника увижу.

– Пить нужно меньше, – сердито ответила ему жена, но встревожилась и послала за доктором.

О сцене в отцовском доме Петр Сергеевич жене не сказал, но она и без того скоро все узнала от слуг. Спустя месяц после родов, лежа рядом с мужем в постели, она вдруг повернулась к нему и приникла всем телом. Князь испуганно отстранился, прошептал:

– Нельзя еще, Леночка, рано, родная.

– Можно, иди ко мне Петенька, любимый мой!

Как ни был он осторожен, в ту ночь она опять понесла. Спустя два месяца, узнав об этом, князь сильно встревожился. Боясь, что новая беременность, так рано наступившая после тяжелых родов, убьет жену, он в отчаянии ругал себя за то, что поддался плотской страсти. Марфа Ефимовна тоже огорчилась новости, но по другой причине.

– Ах ты, Боже мой, – расстроено сказала она, подсчитав по сроку, когда произошло событие, – в Петров пост! Как бы отец Евлалий не отказался дитя крестить.

Доктор и местный священник успокоили мужа и свекровь – княгиня чувствовала себя превосходно, а Петров пост это все же не Великий, и можно было обойтись нестрогой епитимьей. Петр Сергеевич пожертвовал храму сорок целковых, а Елена Филипповна в течение месяца ежедневно молилась перед иконой Святой Троицы.

– Ты и прости мне все по Твоему человеколюбию; тем-то и проявляется великолепие славы Твоей, когда Ты не воздаешь грешникам по делам их, – шептала она, а под конец, сама удивляясь своей дерзости, просила: – Дай мне сына, Господи.

Шкатулка, подаренная Петрушей княгине, долго хранила запах дерева, и даже по прошествии двух лет Елена Филипповна, открыв ее, чтобы спрятать очередное письмо, ощущала тонкий аромат, вызывавший странное волнение в груди. Кроме отца в первые года ее жизни в Покровском ей писала лишь невестка Ксения Васильевна.

«…Мы с супругом моим Захаром Филипповичем желаем вам и семейству вашему здоровья и всяческих благ. Позволите ли вы, ваше сиятельство, называть мне вас своей сестрицей?»

На первое письмо ее Елена Филипповна ответила ласково, и с тех пор они начали обмениваться посланиями. Ксения Васильевна постоянно передавала княгине поклоны и поцелуи от мужа, но сам Захари не написал ни одного письма, очевидно, передоверив это жене. В начале 1782 года в Покровское в первый раз пришло письмо от Варвары Филипповны – долго дувшаяся на сестру за «предательство», она решила наконец сменить гнев на милость.

«…Можешь меня поздравить, дорогая сестра, граф Строганов просил у папеньки моей руки для своего племянника Сержа Новосильцева. Разрешение на брак уже получено. Я счастлива, Серж очень мил и давно меня любит. К тому же, очень удачно, что в замужестве моя фамилия не изменится.

Серж владеет небольшим имением под Москвой, и в его собственности числится пятьдесят душ мужского пола. Мне даже не верится, что после нашей нищеты, я стану иметь хоть и небольшой, но постоянный доход. К тому же тетушка покойной матери Сержа, Мария Павловна Нарышкина, испытывает к нему теплые родственные чувства, и мы надеемся, она составит завещание в его пользу – она одинока, детей и мужа похоронила.

Все прочат Сержу блестящую дипломатическую карьеру, так что, надеюсь, мы много времени будем проводить заграницей. В середине марта отбудем в Париж и, возможно, надолго. Я счастлива, ты ведь знаешь, что увидеть Европу, особенно Францию, всегда было моей заветной мечтой! Дороги наши в марте ужасны, но ждать нельзя – нам надлежит быть в Париже в конце апреля, но не позже начала мая, чтобы подготовиться к встрече наследника престола и его супруги, путешествующих по Европе инкогнито. Сообщаю это тебе под большим секретом, никому пока ни слова, это государственная тайна.

Венчаемся мы перед Масленицей. Специального разрешения нам не требуется – даже если бы дядюшка Николай Устинович был истинным отцом Сержа, мы состояли бы в восьмой степени родства. Я, конечно, и не мечтаю, что вы с Пьером сможете выбраться из своего имения на нашу свадьбу. Захари с супругой, разумеется, будут, иначе было бы неприлично, но присутствие моей belle-soeur убавит мою радость ровно наполовину. К счастью, меня поддержит присутствие Катрин Хованской.

Кстати, о Катрин. Ее до сих пор осаждает Нелединский-Мелецкий, но она твердит всем, что не желает выходить замуж, а живет единственно, чтобы писать. В последнее время она целиком предалась сонетам, меня же вдруг увлекла проза, поэтому общаться мы с ней стали реже и уже не так, как прежде, понимаем друг друга. Хочу, чтобы ты, помнящая наши первые литературные забавы, оценила мои успехи, поэтому с момента нашего с Сержем отъезда во Францию буду постоянно тебе писать, а ты суди меня со всей непредвзятостью.

Соскучилась по тебе безумно, все отдала бы, чтобы теперь увидеть тебя и обнять. Так хочется показать тебе мое свадебное платье и те чудесные наряды, что мне сшили в дорогу у Линденмана. Хотя, конечно, они не подойдут для Парижа, там мне придется воспользоваться услугами французских модисток. Да, я все забываю поблагодарить тебя за чудесные отрезы на платье, что ты мне прислала, из них Марья сшила мне несколько милых платьев для дома.

У нас дома ничего нового, папенька иногда мучается головными болями, и Марья поит его какой-то травой. Больше он ни на что не жалуется и для своих шестидесяти лет выглядит, я считаю, превосходно…»

Прочитав письмо сестры, Елена Филипповна заплакала. Вошедший муж, увидев ее слезы, сильно встревожился:

– Что случилось, душа моя? Если твоему отцу нужны деньги, ты только скажи мне, я….

– Нет-нет, это от радости, Варя выходит замуж, – утирая слезы, улыбнулась она, – за Сержа Новосильцева, нашего кузена. Венчаются перед Масленицей.

Князь слегка наморщил лоб.

– Серж Новосильцев? Что ж, слава Богу, он милый юноша, когда я впервые увидел его, он в карете княжны Хованской читал Варе стихи. Мне еще тогда показалось, что он к Варе не совсем спокоен. Будешь писать, передай молодым мои поздравления и пожелания счастья.

Ему самому удивительно было, с каким равнодушием он теперь вспоминал о той давней встрече на набережной и пронзившей тогда его сердце болезненной ревности.

Глава тринадцатая

Из-за происшедшей ссоры отец и сын Вадбольские не виделись много месяцев. Все это время здоровье Сергея Ивановича становилось хуже день ото дня. Марфе Ефимовне он сообщать об этом сыну не велел и слугам тоже под угрозой жестокого наказания запретил болтать о своей болезни. Тем не менее, на все рты замки не повесить, а когда одно имение от другого отделяет лишь неширокая речка, и почти все дворовые в Покровском и Иваньковском друг с другом в родстве, секрет не сохранишь. Петру Сергеевичу с женой было известно о болезни старого князя, но они не представляли себе, что дело обстоит так худо.

К весне старик ослаб, отощал и весь пожелтел – даже белки глаз стали желтыми. В марте он уже не вставал с постели и, когда боли притихали, дремал. В такие минуты в доме воцарялась тишина, в комнатах и во дворе люди невольно старались говорить шепотом, чтобы не обеспокоить больного, поэтому шум и топот под окном показались сидевшей подле спавшего мужа Марфе Ефимовне чем-то из ряда вон выходящим. Недовольно поморщившись, она поднялась, чтобы выяснить его причину, но в это время дверь горницы распахнулась, и пред ней предстал запыхавшийся казачок из Покровского.

– Барыня, – кланяясь ей в пояс, радостно завопил он, – барин Петр Сергеевич велел вам кланяться и сказать, что барыня родила. Двух сыновей зараз!

Ошеломленная Марфа Ефимовна ахнула и перекрестилась.

– Так еще вроде десять дней до срока!

– Нынче утром, – сияя, возбужденно рассказывал паренек, – даже за дохтуром не успели послать, – повитуха Матрена Саввишна с Аксиньей принимали. Барин им каждой десять золотых подарил. Барыня Елена Филипповна теперь спит, а барин меня послал и велел сказать, что все здоровы.

Старый князь неожиданно открыл глаза и, приподняв голову, велел казачку:

– Подойди, повтори сызнова, что сказал!

Он попытался спустить ноги с кровати, но не хватило сил.

– Лежи уж, старый, – рассердилась Марфа Ефимовна, – куда это ты идти удумал?

Мальчик бойко оттарабанил прежде сказанное, и князь, прерывисто дыша, сказал:

– Ворочайся к барину и скажи, чтобы немедленно шел сюда. Пусть поторопится.

Петр Сергеевич приехал с неохотой, но, увидев отца, был потрясен.

– Батюшка, – только и сказал он, сразу позабыв все прежние обиды.

– Что, плох? – криво усмехнулся Сергей Иванович. – Скоро отойду, теперь тебе всем распоряжаться.

– Батюшка, – повторил молодой князь и, опустившись на колени у постели больного, разрыдался.

– Ну, будет, – ласково проговорил отец, на миг, казалось, вновь обретший силы, – как сыновей назвали?

– Еще не думали, батюшка, княгиня спит. Роды случились раньше, чем предполагалось.

– Ныне Преподобного Алексия праздник, – утирая слезы, сказала Марфа Ефимовна, – и Преподобномученика Павла.

– Пусть родившийся первым назван будет Алексеем, в память убиенного царевича русского, а второму дадут имя Павел в честь будущего государя нашего.

Петр Сергеевич взял руку отца и поцеловал.

– Будет, как вы пожелали, батюшка, – ответил он.

– Определи обоих в кадетский корпус, чтобы с малых лет готовились за отечество постоять, – тяжело дыша, продолжал, старик, – а как из корпуса выйдут, надели каждого поместьем, пусть свой доход имеют.

– Хорошо, батюшка.

– Когда Петруша, сын твой от дворовой бабы Дарьи Хохловой в возраст войдет, подай прошение на высочайшее имя, чтобы дозволено ему было считаться дворянским сыном и носить нашу фамилию Вадбольский. Что в наследство ему оставить, реши сам, но обеспечь.

– Хорошо, батюшка.

– И, последнее… ты… прости меня. За все. Благословляю, – иссохшая рука поднялась и с трудом перекрестила молодого князя, потом Сергей Иванович обратил взор на жену и, скривив губы, сказал: – Позови попа, пора уже.

Елена Филипповна сообщила отцу и брату с невесткой о рождении близнецов и смерти свекра. Ксения Васильевна прислала короткое письмо – поздравила и выразила соболезнования от себя и мужа, а вот от Филиппа Васильевича ответ пришел лишь в середине мая. После положенных поздравлений и соболезнований, он написал:

«Видно в этот год Бог решил показать нам, что величайшие радости всегда идут рука об руку с горчайшими бедами. Едва отпраздновали мы свадьбу Вари и проводили их с мужем в Париж, как получил я из Москвы сообщение о кончине матушки вашей Елизаветы Даниловны. Я мало говорил вам, своим детям, о ней, потому что страшился тяжелых воспоминаний, поэтому никто из вас, кроме Захари, матери не помнит. Вы, как вас учили, поминали ее в своих молитвах, но знали лишь, что она живет в Никитском монастыре, посвятив себя служению Господу. Однако душой она всегда была с нами, а ныне покоится в московском Новоспасском монастыре. Всех детей моих прошу я: ежели смерть застанет меня вдали от Москвы, выждать нужное время, а потом перевезти мой прах, чтобы упокоиться мне на веки вечные рядом с любимой супругой моей и многочисленными предками рода Новосильцевых.

Хотел почтить я память вашей матушки, посетить место ее погребения, а потом совершить паломничество к святым местам, но помешали навалившиеся на меня хвори, потому так долго и не писал тебе, дорогая моя Леночка. Но ты не тревожься, теперь я совсем здоров. Невестка наша Ксения очень добра ко мне, часто навещает и привозит ко мне внука Евгения, а во время болезни моей приезжала каждый день, и я постоянно чувствовал ее заботу. Чтобы сделать мне приятное, она постоянно передает мне привет от Захари и уверяет, что лишь занятость мешает ему навестить меня. Но я-то знаю, что вся занятость его – трактиры и игорные дома. Ксению я просил не сообщать тебе о моей болезни, и она, просьбу мою выполняя, писать тебе о том не стала, но чувствует себя из-за этого неловко, так что прошу тебя: не сердись на нее.

Брат твой Иван писал, что в отпуск приедет в Петербург, я просил его, когда будет проезжать Москву, поклониться могиле вашей матушки. И ты, Леночка, когда соберешься в Москву, поклонись могилке и непременно навести незамужнюю сестру твоей матушки, тетку твою княжну Дарью Даниловну Друцкую.

Как я уже писал, Варя с зятем моим Сергеем Николаевичем Новосильцевым отбыли во Францию до того, как я получил печальное известие. Я послал им письмо, в котором также сообщил о рождении у тебя сыновей и вашей утрате. Письмо мое догнало их в Василькове, где они сделали остановку по делам службы Сержа, и он прислал мне соболезнование, а потом еще дважды писал. Сообщил, что все хорошо у них, и обещал, что Варя напишет позже.

Серж на редкость благонравный молодой человек, и это лишний раз доказывает, что беспутный кузен мой Николай Устинович не имеет никакого отношения к его появлению на свет. Серж обожает Вареньку, а ко мне почтителен и зовет «папенькой». Помимо всего, он имеет хорошие связи благодаря своему дядюшке графу Строганову и уже, как видишь, послан в Париж с дипломатической миссией. Поэтому брак Вари представляется мне удачным во всех отношениях.

От самой Вари я еще ничего не получил. Она обещала писать с дороги и непременно сообщить и мне, и тебе, когда будет в Париже, но ты ведь знаешь, как она пишет своим подругам: начнет письмо и все откладывает его послать, все ей кажется, будто чего-то не досказала, а пока доскажет, может год пройти…»

Как и Филипп Васильевич, княгиня Елена Филипповна получила от зятя Новосильцева два коротких послания, почти не отличавшихся по содержанию:

«…Все у нас хорошо, оба мы, слава Богу, здоровы. Отсылаю это послание по просьбе Вари, а сама она теперь пишет письмо, в котором хочет сообщить все подробно. Как напишет, так сразу и отошлет…»

Лишь в конце лета получили в Покровском длинное послание на многих листах. Вечерами Елена Филипповна читала и, в некоторых местах мило краснея, переводила его мужу – Варвара Филипповна писала по-французски, а князь за время жизни в деревне уже основательно подзабыл уроки мусье Роже. Когда письмо было дочитано, княгиня спрятала его в шкатулку, подаренную ей маленьким Петей. Впоследствии шкатулка эта, передаваемая из поколения в поколение, уберегла письмо от разрушительного воздействия времени, поэтому мы имеем возможность ознакомиться с самыми занятными его отрывками.

«…Вчера после долгих мытарств на весенних дорогах мы прибыли на границу России в Васильков, а утром мне передали письмо от папеньки – оно было отослано с курьерской почтой и опередило нас почти на трое суток. Я сейчас еле держу в руках перо, наши российские ямы и ухабы меня напрочь доконали. К тому же позавчера в дороге что-то стряслось с нашей каретой, и пришлось весь день провести на почтовой станции, пока вызванный плотник возился с колесом. От запаха, каким несло с соседнего постоялого двора, меня до сих пор мутит, но я непременно должна тебе написать, иначе не смогу спокойно спать.

Меня потрясло известие о смерти матушки, хотя я помню о ней лишь то, как Марья учила нас молиться о ее здравии. И еще помню портрет в нашей детской – две маленькие девочки, держащиеся за руки, матушка и ее сестра тетушка Дарья Даниловна. Все остальные портреты матушки сгорели во время пожара, а этот тетушка Дарья Даниловна привезла, когда приезжала нас навестить, помнишь? Нам с тобой тогда было года четыре.

Мои поздравления вам с Пьером по случаю рождения сыновей и соболезнования по поводу кончины твоего свекра.

Какое счастье, Серж, видя мои страдания, сейчас сказал, чтобы я не мучилась, он сам напишет, и нынче же отошлет вам с Пьером письмо. Поэтому я пока это свое послание откладываю, а продолжу писать позже, когда появится, что занятного тебе сообщить…

…Ну вот, снова пишу, хотя пока ничего интересного не произошло. В Василькове мы два дня скучали, ожидая из Саксонии советника русского посольства Михаила Семеновича Новикова. Он следовал из Дрездена в Варшаву, и здесь, на границе с Польшей, Серж должен был встретиться с ним и передать письма из Коллегии иностранных дел. Вчера, наконец, Новиков прибыл, они с Сержем завершили все дела, поэтому завтра мы уезжаем. Пока не отсылаю письмо, продолжу писать в Дрездене…

…До Дрездена мы добрались с превеликим трудом. Плотник-хохол в Василькове оказался мошенником и починил нашу карету кое-как, хотя Серж щедро ему заплатил. На подъезде к Дрездену колесо вновь треснуло, а вместе с ним треснула и ось. Мастер-немец покачал головой и заявил, что ремонт займет не меньше десяти дней. Мы оставили кучера на постоялом дворе присматривать за работой, а сами добрались до русского консульства в Дрездене в наемном экипаже. Можешь себе представить наше состояние! Когда же я по приезде сказала супруге консула Амалии Карловне, что мы хотели бы после дороги попариться в бане, она заявила мне, что бань в Дрездене нет, и предложила нам свою большую вытесанную из дерева ванну, которую привезла с собой из Петербурга. Пришлось воспользоваться. При этом с огромным сожалением вспоминала я, как в детстве Марья мыла нас с тобой в печи и давала пряник, если мы ухитрялись вылезти, не испачкавшись золой.

Правда, на следующий день мы почувствовали себя лучше, поскольку с утра нам прислали от молодого курфюрста Фридриха Августа приглашение прибыть ко двору. Горничная вытащила из дорожного сундука мое шелковое платье и разгладила его, так что оно сидело на мне прекрасно. Перед тем, как нам отправиться во дворец, Серж и консул что-то долго обсуждали в кабинете, а Амалия Карловна уединилась со мной в малой гостиной и поначалу похвалила мой туалет, а потом начала давать наставления, причем, на каждом слове извинялась.

«Вы еще так молоды, дорогая Варвара Филипповна, не знаю, известны ли вам некие нюансы, извините, милая. Я только хочу предупредить, чтобы вы были осторожнее, иначе мы можем оказаться в крайне неловком положении, простите. Видите ли, теперь у курфюрста принимают князя Путятина с супругой. Вы, конечно, слышали о скандале, который с ними связан, извините? Мы с Путятиными держимся строго в тех границах, которых требует вежливость, но никто не должен думать, что отношение государыни к этому делу изменилось, а поскольку вы с вашим супругом официально представляете здесь Российскую империю…»

Ну, и так далее. Разумеется, я слышала, в январе об этом говорил весь Петербург – у князя Путятина была скандальная связь с графиней Сиверс, она родила от него дочь, и ее муж граф Сиверс потребовал развода. Государыня была весьма недовольна, князю Путятину и графине Сиверс запрещено было появляться при дворе. Когда графиня получила развод, они с Путятиным поженились и вместе с дочерью покинули Россию. Однако при дворе курфюрста Путятиных, оказывается, принимают весьма любезно.

«Благодарю вас, дорогая Амалия Карловна, – очень мило ответила я, – обещаю, что последую вашему примеру и тоже не выйду из границ»

«Еще хочу предупредить, – продолжала она, – что курфюрстина в тягости и страшно тревожится, потому что все прежние роды у нее окончились неудачно. Вам следует быть крайне осмотрительными в беседе, чтобы не напомнить ей о ее печалях. Вы меня простите, конечно»

Я всем сердцем посочувствовала курфюрстине.

«Бедняжка! Разумеется, я постараюсь не заговаривать о ее бедах»

«Ну, и еще, – она слегка сконфузилась, – я уже говорила вам, что в Европе нет бань, и нет культа мытья, извините меня. Конечно, курфюрстина и принцессы имеют ванны, но курфюрст… гм… как бы это сказать…. Он придерживается мнения некоторых докторов, что мытье вредно для здоровья. Вы уж меня простите, ради Бога, но ежели вы что-то почувствуете… гм…запах, извините, то будьте готовы, чтобы никак не подать виду»

От этих слов ее я решила, что у меня сейчас глаза на лоб полезут, но тут Серж закончил беседовать с консулом, и мы отправились во дворец, где нас ожидал очень теплый прием. Хотя, как я позже поняла, это объяснялось вовсе не почтением к великой Российской империи или к государыне, а дружескими чувствами к графу Строганову, дяде Сержа. Кстати, мое платье, пошитое у Линдемана, к моей радости оказалось намного элегантней, чем наряды дрезденских дам.