Текст книги "Шкатулка княгини Вадбольской"

«К Филиппу меня обобравшему, по-царски катит, а я тут по грязи бреду»

Сплюнув, он громко выкрикнул вслед экипажу злобное ругательство, присовокупил к нему пожелание всяческих бед пассажиру и после этого, мгновенно ощутив облегчение, поплелся дальше. Сидевший в карете Иван Иванович Бецкой криков секунд-майора не услышал, поскольку наполовину дремал, наполовину перебирал в памяти события минувшего дня. Он сильно устал, и сам понимал, что в шестьдесят пять лет нельзя брать на себя столько дел, но кто выполнит, если не он?

Важней всего, конечно, Гром-камень – эту огромную глыбу для постамента памятника государю Петру Алексеевичу тащат к Финскому заливу из деревни Лахта под Петербургом уже почти год, шутка ли – чугунные колеса тяжестью своей в лепешку давит. Зато постамент будет монолитный, а не из отдельных блоков, как первоначально предполагал Фальконе – скульптор даже не надеялся, что в России удастся отыскать подобную махину. Ладно, главное, к берегу доставить, а по воде до Петербурга будет проще, мастер Корчебников уже сооружает специальный корабль. Нынче он пришел жаловаться, на нехватку средств для закупки материалов, пришлось выделить – корабль должен быть готов к тому времени, как Гром-камень доставят к берегу.

В дремоте своей Бецкой довольно улыбнулся, но тут же кольнуло огорчение – вспомнил, как отправился доложить государыне о дополнительных расходах и тогда же представил ей два прошения от надворного советника Новосильцева, которые, не доверяя канцелярии, решил передать сам. В одном из них Новосильцев просил дозволить его сыну Захару Новосильцеву завершить образование в университете заграницей за казенный счет, во втором – предоставить дочерям место в Воспитательном обществе благородных девиц при Смольном монастыре.

– Это который Новосильцев, – чуть сморщив лоб, спросила Екатерина Алексеевна, демонстрируя хорошую память, – жена которого в шестьдесят четвертом на пожаре обгорела и в монастырь удалилась?

– Он, – коротко кивнул Бецкой.

– Кажется, когда доктор Димсдейл приезжал в Россию, чтобы привить оспу мне и наследнику престола, Новосильцев был одним из тех, кто последовал нашему примеру?

– Да, – подтвердил Иван Иванович, – он сам пожелал привить оспу своим детям. В сороковых его первая жена погибла в Сибири во время эпидемии оспы, и он тяжело это пережил.

Екатерина Алексеевна вновь взглянула на одну из бумаг.

– Новосильцев указывает в прошении, что не имеет средств отправить сына заграницу для завершения образования, поскольку в царствование государыни Елизаветы Петровны был без всякой вины лишен отцовского наследства и принесенных женой, девицей Бирон, вотчин.

– Отец его, мой крестный, умирая, счел сына погибшим. Вотчины девицы Бирон были конфискованы и пожалованы затем графу Румянцеву. Филипп Новосильцев, вернувшись из ссылки, оказался практически нищим. Поэтому я и хлопочу о его детях, ваше величество.

– Помню, несколько лет назад его младший сын был определен в Морской корпус, а старший, этот самый Захар, определен в гимназию при Академии. Ты тогда оплатил его обучение из своих средств. Так как молодой Новосильцев, преуспел в науках?

– Курс прошел, – глядя в сторону, сухо ответил Иван Иванович, – изначально предполагалось, что по окончании гимназии он завершит образование в университете, но теперь после смерти Михайлы Ломоносова университет упразднен к огорчению многих русских умов.

Екатерина Алексеевна внимательно посмотрела на своего секретаря – мысли его всегда были для нее открытой книгой.

– Слухи до меня доходили, – мягко сказала она, выказывая много большую осведомленность, нежели вначале старалась представить, – будто юный Захар Новосильцев к трудам не склонен и пристрастен к роскоши, не соответствующей его возможностям. Замечен также в неприглядных поступках и, слышала я, с пренебрежением о тебе отзывался, хотя образованием своим тебе обязан.

– Мне до того дела нет, – хмуро возразил Бецкой, – не ради него самого прошу, а в память о дорогом мне человеке. Стипендию же сам готов ему платить.

Императрица покачала головой.

– Посуди, Иван Иванович, молодой Новосильцев, проведя несколько лет в гимназии, не имеет ничего, кроме нареканий. А теперь взгляни на малоросса Нестора Максимовича и сравни: тот имеет блестящие рекомендации из медицинской школы при Академии, оттого ему выделена стирендия из фонда княгини Кантемир для изучения медицины в Страсбурге. Так хорошо ли будет бездарному молодому человеку получить субсидии наравне с самыми одаренными и трудолюбивыми сынами России?

Иван Иванович отвел глаза и тяжело вздохнул – отказ императрицы был справедлив.

– А что же о дочерях Новосильцева, ваше величество? – спросил он. – Я готов содержать этих девочек в Воспитательном обществе на свои средства.

– Решаю я это прошение удовлетворить, определить дочерей Новосильцева в Воспитательное общество благородных девиц при Смольном на казенный счет. Пусть отец отошлет их нынче же, поскольку им уже исполнилось шесть. О старшем сыне Захаре Новосильцеву в прошении отказать. Пусть послужит отечеству в армии или на статской службе, это принесет ему больше пользы. Скажи, разве неверны мои суждения, отец?

Подняв покрасневшие от усталости глаза, Бецкой встретился взглядом с императрицей и вздохнул.

– Ты права, дитя мое, – ответил он, употребив обращение к государыне российской, которое позволял себе, лишь будучи с ней наедине.

Глава пятая

Князь Трубецкой дал своему любимому внебрачному сыну все, что мог – богатство, блестящее образование и… половину своей фамилии – Бецкой. Передать ему имя и титул при жизни княгини было не в его власти, и юный Иван, зная это, никогда не показывал, как задевает его положение бастарда. Собственно говоря, он сильно преувеличивал значение сего деликатного недостатка своей родословной – в те года двери всех крупных и мелких европейских дворов были открыты для многочисленных незаконных отпрысков знатнейших фамилий.

Тем не менее, когда летом 1728 в Цербсте Бецкого представили герцогине Брауншвейг-Люнебургской и ее внучке Иоганне Елизавете, он в силу своей мнительности решил, что неприветливость высокородных дам вызвана словами назвавшего его имя офицера – «господин Бецкой, сын князя Трубецкого». В действительности же холодность на лицах принцесс была лишь маской, ибо как раз в тот момент, когда Бецкой, удостоившийся еле заметного кивка, с поклоном отступил назад, старая герцогиня, продолжая ранее начатую фразу, говорила внучке:

– …. или, например, этот русский дворянин, которого сейчас нам представили. Он молод и весьма недурен собой.

– Ах, бабушка, – сердито возразила ей шестнадцатилетняя невестка князя Ангальт-Цербстского, – я не понимаю, для чего мне осложнять себе жизнь!

– Дитя, поверь моему опыту, это единственный способ вернуть твоего супруга. Я постоянно твержу князю, что он должен вызвать своего кузена сюда или отправить тебя к мужу, но князь все время отделывается шутками.

– Я вовсе не желаю видеть Христиана Августа, бабушка, – чуть не плача взмолилась молодая женщина, – он стар, уродлив, и от него дурно пахнет! После нашей свадьбы я просила Бога послать мне смерть, и в том, что вскорости дела службы призвали моего супруга в Штеттин, я вижу ответ на свои молитвы.

– Дела службы! – вспылила герцогиня. – Я не для того устроила ваш брак и выделила тебе приданое, чтобы Христиан Август тратил его на любовниц и гончих псов! За последние три месяца он, наверное, и позабыл, что у него есть жена.

В ответ Иоганна лишь печально вздохнула – ей с детства внушали, что она обязана испытывать глубокую благодарность к своей бабке. Герцогиня Брауншвейг-Люнебургская вырастила ее как родную дочь и устроила брак с младшим из кузенов князя Ангальт-Цербстского. Партия не особо блестящая для принцессы Гольштейн-Готторпского дома и правнучки датского короля, однако герцогиня заранее обговорила с бездетным князем Ангальт-Цербстским, что сын Иоганны и Христиана Августа будет назначен его официальным наследником. То, что муж Иоганны не торопится выполнить свой долг и дать княжеству наследника, а князь Ангальт-Цербстский смотрит на поведение кузена сквозь пальцы, выводило старуху из себя – а ну как завтра этот вертопрах свернет себе шею или будет убит на дуэли? Приданое, выделенное герцогиней, Ангальт-Цербстские князья не вернут, и Иоганне не удастся вступить в новый брак, придется ей доживать свой век приживалкой при дворе какого-нибудь царственного родственника. Иоганна слышала это от своей бабки каждый день, но, если честно, перспектива стать приживалкой пугала ее гораздо меньше, нежели жизнь с Христианом Августом.

– Но, бабушка, что изменится оттого, что я начну оказывать кому-то особое внимание?

– Я уверена, что герцог немедленно призовет Христиана Августа и заставит его исполнять супружеский долг, – пояснила герцогини, и губы ее искривила саркастическая усмешка, – я обращу внимание князя на то, что в противном случае он рискует получить наследника не от кузена, а…. Ну, ты понимаешь меня.

Иоганна ужаснулась.

– Но, бабушка, а моя репутация? Я ведь буду скомпрометирована! – наивно сказала она.

– О, нет, дорогая, – успокоила ее герцогиня, – я вовсе не советую тебе нарушать супружескую верность, легкий флирт не вредит репутации, это в порядке вещей. Выбери скромного молодого человека, лучше иностранца – выполнив свою миссию, он покинет княжество, и ни у кого не возникнет никаких сомнений в происхождении наследника. Поэтому я и попросила представить нам этого юношу – Бецкого. Побочный сын русского князя, скромен и собой недурен, ты не находишь? Слегка прихрамывает, но по мне это лишь придает ему шарму. Хромота эта оттого, что в юном возрасте он упал с лошади и сломал ногу. От военной карьеры ему пришлось отказаться, однако сопровождать тебя на верховых прогулках он сможет.

– Ах, бабушка, – бросив быстрый взгляд в сторону Бецкого, растерянно проговорила Иоганна, и щеки ее порозовели, – мне право же неловко все это!

Герцогиня слегка смягчилась.

– Дитя, твой муж, конечно, тупое и грубое животное, но не все мужчины таковы. Среди них встречаются интересные собеседники и галантные кавалеры. Господин Бецкой, как я узнала, именно таков. Ну-ну, не смущайся, я вижу, он тебе приглянулся, – обернувшись к Бецкому, старая герцогиня ласково улыбнулась ошеломленному юноше, отечески поманила его к себе рукой, а когда он с растерянным видом приблизился, сказала: – Я слышала, вы получили прекрасное образование, господин Бецкой. Прошу вас растолковать моей внучке отдельные аспекты «Анналов» Тацита. Как матери будущего правителя княжества, ей необходимо представлять себе проблемы, с которыми столкнулось римское общество в год четырёх императоров. Вы ведь не откажете мне в такой просьбе, не так ли?

– Разумеется, ваше высочество, – пробормотал молодой человек, целуя любезно протянутую ему руку, а Иоганна с трудом сдержала улыбку – ей было прекрасно известно, что старая герцогиня никогда не читала Тацита, хотя сумела создать себе славу одной из самых образованных женщин своего времени.

Спустя две недели, лежа в объятиях Бецкого, молодая женщина почти дословно пересказала ему описанный выше разговор и со смехом добавила:

– Как жаль, что бабушке пришлось так долго меня убеждать! Знай я, что твое общество столь приятно, я согласилась бы намного раньше!

– Счастлив был вам угодить, мадам, – шутливо ответил он и зарылся лицом в густые каштановые волосы.

В течение месяца старая герцогиня одобрительно поглядывала на внучку, прогуливавшуюся под руку с Бецким или что-то оживленно с ним обсуждавшую в гостиной, и, указывая на нее князю Ангальт-Цербстскому, твердила:

– Бедняжка Иоганна безумно тоскует по мужу. Не кажется ли вам, ваше высочество, что залогом благополучия княжества было бы скорейшее появление наследника?

– Ну, время еще есть, я пока не собираюсь умирать, герцогиня, – благодушно отмахивался князь, – а пока пусть наша дорогая Иоганна Елизавета готовится к своим будущим материнским обязанностям и изучает Тацита. Гм! Нам еще несказанно повезло, что столь образованный русский дворянин посетил наш двор, вы не находите?

Наконец, то ли не выдержав напора герцогини, то ли решив, что изучение Иоганной Тацита в отсутствие Христиана Альберта несколько затянулось, князь послал кузену в Штеттин письмо с просьбой вспомнить о своих супружеских обязанностях. Однако тот как раз в это время отправился к старшему брату в Йевер поохотиться, поэтому получил письмо с опозданием, а в ответном письме написал, что, лишь окончится охотничий сезон, он немедленно выполнит распоряжение кузена и повелителя. Охотничий сезон тянулся долго, и, в конце концов, князю пришлось немного поторговаться – за примерное исполнение супружеского долга Христиану Альберту обещана была должность губернатора города Штеттина.

Получив в конце октября письмо от князя, Христиан Альберт довольно потер руки и заявил своему брату Людвигу:

– Возвращаюсь к жене.

– Я с тобой, – отвечал тот.

В Цербст они прибыли под вечер, и спешивший стать губернатором Христиан Альберт решил прежде отметить в своем излюбленном кабачке получение новой должности, а потом уже приступить к исполнению супружеского долга. Поскольку Иоганна ничего не знала о возвращении мужа, она в тот вечер, как всегда, в девять часов удалилась в свою спальню. Спустя полчаса туда боковым ходом явился Бецкой – влюбленные встречались уже в течение трех месяцев, и механизм встреч был ими четко отработан. Около полуночи они задремали, держа друг друга в объятиях, но внезапно их пробудил треск распахнувшейся двери – на пороге стоял Христиан Альберт и в недоумении смотрел на обнявшуюся пару.

То ли из-за тусклого освещения, то ли вследствие длительной разлуки, но ни Иоганна, ни ее супруг не узнали друг друга. Высокомерно глядя на явно нетрезвого мужчину, цеплявшегося за притолоку двери, чтобы сохранить равновесие, принцесса Гольштейн-Готторпская села, натягивая на грудь одеяло, и гневно крикнула:

– Вон!

Христиан Альберт с извинениями попятился. Людвиг, который был чуть более трезв, а поэтому счел своим долгом привести захмелевшего брата к дверям супружеской спальни, еще не успел далеко отойти. Увидев, что Христиан Август, пулей вылетев в коридор, стоит и чешет затылок, он вернулся.

– В чем дело?

– Ты…ты куда меня привел, болван? – заплетающимся языком спросил будущий губернатор, пытаясь собрать воедино разбегавшиеся мысли.

– Что значит «куда»? Я же говорил тебе, брат, что не следует смешивать баварское пиво с анжуйским вином.

Пока Людвиг и Христиан Август перепирались, Бецкой натянул на себя одежду и юркнул в боковую дверь, Иоганна, торопливо заперла ее и вновь улеглась в постель. Спустя какое-то время Христиан Альберт, которому брат сумел доказать, что перед ним спальня его жены, вновь встал на пороге.

– Мадам, – сказал он, в конце концов все же узнав жену, – это я.

Иоганна Елизавета тоже припомнила своего супруга.

– Добро пожаловать, мой господин, – вежливо ответила она.

– Мне показалось, мадам, или здесь действительно только что был мужчина? – строго поинтересовался Христиан Альберт.

– Разумеется, вам показалось, мой господин, – улыбнулась принцесса Гольштейн-Готторпская.

На следующий день Бецкому передали от старой герцогини Брауншвейг-Люнебургской благодарность за помощь, оказанную ее внучке принцессе Гольштейн-Готторпской при изучении древнеримских трактатов, и разрешение покинуть Цербст. Вечером он уехал в Париж, унося в душе память о своей возлюбленной. Неизвестно почему, но с тех пор его больше не мучила мысль о своем незаконном происхождении. Когда двадцать лет спустя, похоронив жену, князь Иван Юрьевич Трубецкой предложил сыну взять его фамилию и принять титул, Бецкой отказался. Спустя год князь Иван Юрьевич умер, и с ним прервалась старшая ветвь князей Трубецких.

Что же касается Иоганны Елизаветы, то вскоре после отъезда любовника она отправилась с мужем в Штеттин, где спустя шесть с половиной месяцев, второго мая следующего года, родила дочь Софию Фредерику Августу.

– Вы уверены, что это мое дитя? – с сомнением глядя на крепкую девочку, которая вовсе не выглядела недоношенной, спросил Христиан Альберт у присутствовавшей при родах герцогини Брауншвейг-Люнебургской. – Кто-то мне говорил, что дети, рожденные при таком сроке, не живут.

– Как вы можете сомневаться! – обиженно воскликнула герцогиня. – Бедняжка Иоганна так долго мучилась, производя на свет ваше дитя!

Христиан Альберт пожал плечами – в конце концов, из-за дочери не стоило устраивать скандала, другое дело, если бы родился мальчик.

В середине мая того же года Бецкой вновь посетил Ангальт-Цербстское княжество – теперь уже в качестве кабинет-курьера Коллегии иностранных дел, – но увидеть Иоганну Елизавету, еще не оправившуюся после тяжелых родов, ему не удалось. Они встретились лишь спустя шестнадцать лет – в России, куда Иоганна привезла свою старшую дочь, обрученную с Петром Федоровичем, племянником царствующей императрицы. Встреча на короткое время возродила прежнее чувство, но государыня Елизавета Петровна во избежание сплетен поспешила отослать из России мать жены наследника престола. Прощаясь с Бецким, Иоганна протянула ему руку и негромко уронила:

– Она знает.

Он понял – принцесса София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, жена наследника российского престола, знала, кто ее истинный отец.

Глава шестая

Взяв лежавшую на столе руку Бецкого, Екатерина поднесла ее к губам.

– Если ты считаешь, что я права отец, – сказала она, – то поговорим о другом. Меня беспокоит Настя.

Екатерина Алексеевна никогда не испытывавшая особой привязанности к единоутробным братьям и сестрам, детям матери от Христиана Альберта Ангальт-Цербстского, обожала свою сводную сестру, побочную дочь Бецкого Анастасию Соколову.

– Жаловалась? – ворчливо спросил Иван Иванович.

– Думаю, она ревнует – ты уделяешь слишком много внимания этой малышке из Воспитательного общества, Глаше Алымовой. Я и сама Глашеньку очень люблю, она чудесно поет, но нехорошо, что Настя страдает. К тому же, люди разное болтают.

– Болтают! – с горечью воскликнул Бецкой. – Неужели они подозревают, что я в мои шестьдесят пять лет воспылал греховным чувством к двенадцатилетней девочке? Юные души как воск, я люблю образовывать их и приближать к совершенству, но ведь и воск бывает разный – прикасаясь к душе Глаши, я чувствую, как в меня вливается жизнь. Что в этом дурного?

– Ничего, – ласково ответила императрица, – но не все столь возвышенно ощущают мир, как ты, поэтому в головах людей порой рождаются грязные мысли.

– Да ведь и Настя такова же, как я, – немного успокоившись, продолжал Бецкой, – тянется ко всему молодому. Сказывали мне, она без ума от испанца Рибаса, что прибыл с Орловым из Ливорно. Ему восемнадцать, а она ведь уже, чай, не девочка, двадцать восемь сровнялось. Да ведь и ты ….

Он смущенно запнулся и умолк. Однако Екатерина поняла недоговоренное – да, и она, государыня российская, подобно своей сводной сестре Анастасии, тянулась к молодым мужчинам. И чем старше становилась, тем более молодых себе выбирала. Восемь лет назад прикипела душой к Григорию Орлову, бывшему пятью годами ее моложе, теперь, в сорок лет, ее мысли все чаще и чаще обращаются к тридцатилетнему Потемкину. Сколько в нем силы и обаяния! Умен, отважен, Румянцеву и всем Орловым сто очков вперед даст. Тоже Григорий.

Тряхнув головой, Екатерина Алексеевна с трудом отогнала мысли о Потемкине.

– Наслышана я об этом испанце, Джузеппе де Рибасе, – медленно проговорила она, – Алешка Орлов неплохо о нем отзывался. Отважен, говорит, и в бой рвется. Что ж, пусть повоюет с турками. Коль хорошо себя зарекомендует, то не стану Настеньку счастья лишать, и ежели Рибас ей по сердцу, то пусть идет с ним под венец. Ты согласен?

Бецкой отмахнулся.

– Настя взрослая, пусть сама решает, – сказал он, – а у меня и без того дел много. Вот, кстати, чтобы не забыть – хотел я разрешения твоего просить: со следующего года желаю взять на свое иждивение и воспитывать десять мальчиков-сирот из тех, кто особые способности и прилежание в учении выкажут.

Екатерина улыбнулась.

– Разумеется, разрешаю. А теперь совета твоего хотела спросить – Шкурин жалуются, что Алеша плохо науку осваивает, хотя и послушен. Да и здоровьем некрепок.

Иван Иванович сердито покачал головой – гардеробмейстер Василий Шкурин, которому был поручен сын Екатерины и Григория Орлова, на его взгляд применял совершенно неправильные методы обучения.

– И без твоей просьбы не раз я Шкурину твердил, – проворчал он, – что в столь юном возрасте должно обучать детей всему играючи и без принуждения. Виданное ли дело – семилетнее дитя по нескольку часов в день заставляют сидеть и пером буквы выписывать! А чтобы любовь к учению проснулась, нужно не бранить дитя за неудачи, но постоянно восхвалять его успехи.

– Так что же ты предлагаешь? – озабоченно спросила императрица. – Шкурин ведь от всей души старается, не пристало мне его обижать.

– Отправь Алешеньку заграницу, пусть на время от всех строгостей избавится.

– Тревожно отпускать, мал еще.

В глазах Екатерины светилась искренняя тревога, и Бецкой сочувственно вздохнул – к Алеше, единственному из своих детей, она имела теплые материнские чувства. Об умершей дочери почти не вспоминает, а к Павлуше, наследнику престола, и вовсе равнодушна. Тот в свои пятнадцать и языков множество освоил, и математикой с воинскими науками легко овладевает, а рассуждает – мудрому старцу бы впору. Только матери все безразлично, никакой гордости она не чувствует, всегда смотрит на мальчика ледяными глазами – разве так следует смотреть на свое дитя?

– Ничего, пусть Алешенька чужие места посмотрит, – сказал он, – а чтобы Шкурину не обидно было, да Алеше нескучно, сыновей шкуринских вместе с Алешей за свой счет отправь, чай не обеднеешь.

Предложение это, чувствовалось, Екатерине не очень понравилось – Бецкой знал, что в семейных расходах она была скуповата, хотя тратила баснословные суммы на роскошь и любовников. Все потому, полагал он, что в бедности росла.

– А может, с княгиней Куракиной его отправить? – озабоченно морща лоб, спросила императрица. – Александра Ивановна, я слышала, внуков своих вскорости в Европу собирается везти, – в голосе ее послышалась нерешительность. – Ты бы к ней съездил, разузнал деликатно. Мне она, конечно, не откажет, если попрошу, но против воли навязывать тоже нежелательно.

Иван Иванович знал, что лучший способ заставить Екатерину последовать его совету – не спорить, поэтому спокойно пообещал:

– Нынче же съезжу.

– Наверняка встретишь там Панина, он теперь у сестры все дни проводит, – со смехом сказала она, – послушаешь, как он будет хвалиться, что надо мной верх взял – пригрозил, что в отставку подаст, ежели я в Императорский совет без его согласия посмею людей назначать. А я и вправду не смею – мне пока Панин нужен.

Бецкой вздохнул – после обсуждения с императрицей государственных дел он намеревался немного отдохнуть, а ближе к вечеру съездить к Новосильцевым и объявить о решении императрицы, однако теперь придется ехать к княгине Александре Ивановне Куракиной. Невольно подумалось:

«Отдохнуть, видно, лишь в могиле придется»

В то время, как Новосильцев и Вадбольский повстречали его на Невской першпективе, он как раз ехал к Куракиной и был весьма озабочен предстоявшим с ней разговором. Теперь от Куракиных Иван Иванович ехал к Новосильцевым, и сквозь дремоту, вызванную усталостью и мерным покачиванием кареты, все думал и думал, не в силах дать мозгу отдохнуть.

В голове вертелось, что визит к княгине Александре Ивановне лишь подтвердил его правоту – многочисленные внуки Куракиной возрастом от десяти до девятнадцати лет никак не годились в компаньоны маленькому Алеше. Алешенька тихий, болезненный, а они постарше, здоровые, энергичные и озорные. Ладно, он все это Екатерине отпишет в докладной записке, чтобы не спорить, а она уж пусть сама сделает вывод, умная баба. Не была бы умной, не встала бы во главе огромной империи. Ах, дочка, гордость его жизни! Она унаследовала от него не только внешность, но и умение широко мыслить, недаром привержена идеям французских мыслителей. Только характер не в него – любит играть с огнем. Знает, что Никита Панин всегда готов ей противоречить, но возвысила его и даже поручила воспитание Павлуши. Не опасно ли? Правда, она умеет предвидеть и характеры хорошо понимает. Даже нынче верно угадала, о чем будет говорить Панин.

«Как ни сопротивлялась матушка Екатерина Алексеевна, – сказал Никита Иванович, – а пришлось ей учредить Совет, война не шутит, и людей для управления государством во время войны нужно разумно выбирать, и тут уж не до амбиций. Теперь она мне ни в чем возражать не смеет. Я, например, недавно принял в Коллегию сына одного отставного генерала, которого государыня наша очень и очень даже не привечала. Юнец, надо сказать совершенно необученный, по особым соображениям его принял. Так она, узнав, поморщилась, но и тут супротив ничего говорить не посмела»

Как Панин называл того юнца? Князь, а как фамилия? И ведь все в точности государыня угадала, а вот про юнца ему, Бецкому, ничего не сказала. А раз не сказала, стало быть, сильно это ее уязвило. Как же его фамилия все-таки?

Качнувшись, карета остановилась у дома на Исакиевской улице, и толчок вывел Ивана Ивановича из полусонного состояния.

– Беги вперед меня, доложи, – войдя в прихожую, сказал он Фролу, почтительно принявшему у него пальто со шляпой, и направился следом за лакеем, опираясь на толстую палку – в дождливые дни у него обострялись боли в травмированной ноге.

Когда Фрол доложил, Захари хлопнул себя по лбу:

– Как я забыл, папенька! Ведь нынче Бецкого встретил, обещал к вечеру быть.

Филипп Васильевич смерил его гневным взглядом и поспешил навстречу входившему гостю.

«Хорошо нынче селезня подстрелили»

– Как раз к обеду, ваше высокопревосходительство, – с радостной улыбкой сказал он Бецкому и представил ему князя.

– Дочерей к столу нынче позови, – старчески ворчливым голосом буркнул Бецкой, – хочу взглянуть, как они манеры усвоили.

Филипп Васильевич просиял – раз старик желает взглянуть, как держатся за столом малышки, то, стало быть, императрица дала согласие, и девочек примут в Воспитательное общество. Какое счастье, что Варенька давно и без напоминания пользуется столовыми приборами правильно! Он велел Марье привести дочерей, которых при гостях обычно отсылали обедать в детскую, и незаметно ей мигнул – пусть все же напомнит барышне Варе, чтобы та от волнения не схватила ложку левой рукой.

«Вадбольский, – уже сидя за столом, размышлял Бецкой, – где же я слышал? Ах, да ведь это как раз об этом юнце Панин нынче и говорил, та самая фамилия – князь Вадбольский».

– Вы, князь, в Коллегии служите? – поинтересовался он.

– Да, ваше высокопревосходительство, – робко ответил Петр.

– Наслышан о вас, граф Панин с похвалой отзывался, старательны.

Не желая принять незаслуженной похвалы, Петр с достоинством возразил:

– Думаю, ваше высокопревосходительство, столь лестного отзыва я не заслужил, потому как образование мое оставляет желать лучшего.

Удивленный подобной откровенностью, поскольку в те времена каждый неуч норовил изобразить из себя академика, Бецкой теперь уже внимательно оглядел юношу и задумчиво шевельнул бровями.

– Вот, значит, как. И отчего же так, сударь мой? Учили вас плохо, или вы недостаточно усердия в учении проявляли?

Иван Иванович Бецкой, образованнейший человек своего времени, с собеседниками всегда держался очень просто. Восхищая окружающих своими познаниями, он при этом никогда не стремился унизить тех, кто менее его был образован. В заданных им вопросах не было ничего помимо искреннего интереса, и князь, не видя насмешки над собой, ответил с присущей ему простодушной откровенностью:

– Учителя у меня, ваше высокопревосходительство, были достойные, и все задания я всегда выполнял прилежно, а не усваивал потому, думаю, что ко многим важным наукам у меня не было природной склонности. Геометрию и арифметику, например, понимаю, а французскую письменность совсем не могу разобрать.

Принесли фаршированного яблоками селезня, над которым поднимался аппетитно пахнувший парок. Бецкой подвинул свою тарелку Фролу, чтобы тот нарезал жесткое птичье мясо. В доме Новосильцевых прислуга знала, что зубы у его высокопревосходительства никуда не годятся. Лакей, стараясь, резал мясо долго и очень мелко, а Бецкой тем временем продолжал расспрашивать князя:

– И что же вы усвоили из геометрии, сударь мой?

Петр встретил его серьезный взгляд и, подумав, ответил столь же серьезно:

– Равные и подобные треугольники знаю, ваше высокопревосходительство, и из этого могу расстояние и высоту предметов определять.

– Так-так, стало быть, учителем у вас землемер был. А французскому, видно, обучал отставной солдат. Верно я говорю?

Князь смущенно опустил голову.

– Да, ваше высокопревосходительство.

Фрол поставил перед Бецким тарелку с нарезанным мясом, но Иван Иванович, занятый своими мыслями, лишь равнодушно ткнул вилкой и горячо сказал:

– Это и есть то, о чем я денно и нощно думаю! Как довести до совершенства образование российское? Как приспособить идеи Локка и Руссо к суровым условиям России, где не только купцы и мещане, но и дворянство повсеместно скудно образованно?

– Подай-ка, Фролка, его высокопревосходительству соусу, – велел лакею Филипп Васильевич.

Бецкой нетерпеливо отмахнулся от поставившего перед ним соусницу лакея.

– Создать преграду между новым поколением и старым, зверообразным и неистовым в своих предрассудках и пороках, – вдохновенно говорил он, – вот, что требуется прежде всего! Едва окончится младенческий возраст, в пять-шесть лет, отобрать дитя у родителей, не дозволяя даже свиданий, и дать его обществу уже взрослым. Доверить образование молодых людей лучшим педагогам, которые обучат их всевозможным наукам и иностранным языкам, но главное – воспитают достойными и преданными слугами отечества, – взгляд Бецкого неожиданно уперся в лицо князя, и он резко спросил: – Вы что, со мной не согласны, сударь мой?

Возбуждение Бецкого передалось юноше, который, теперь уже утратив всякую робость, осмелился возразить:

– Нет, ваше высокопревосходительство, не согласен! Можно ли лишить дитя в столь нежном возрасте наставлений отца и нежной ласки матери? И пусть лучшие в мире учителя обучат его всем наукам, но можно ли научить любви к отечеству? – и, чуть смутившись, он совсем по-детски добавил: – Батюшка мой говорит, что любовь к отечеству произрастает из материнской любви.