Текст книги "900 дней. Блокада Ленинграда"

Жданов действует

В ответ на германскую угрозу люди поднялись в патриотическом гневе. Об этом наглядно свидетельствовали улицы Ленинграда. По Невскому проспекту шли войска, солдаты пели, как могут петь лишь русские солдаты:

 
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война…
 

Добровольцы толпами осаждали военкоматы – 100 тысяч в первый же день, за неделю 212 тысяч[73]73
  Первоначально планировалось начать мобилизацию только в ночь с 22 на 23 июня. Однако на мобилизационные пункты пришло столько людей, что во многих местах пришлось начать запись уже вечером 22 июня. На помощь военкоматам партия направила 14 тысяч комсомольцев для работы по мобилизации (На защите Невской твердыни. С. 17–18).


[Закрыть]. В «Ленинградской правде» каждая статья пробуждала патриотизм. 23 июля, в четверг, руководящих партийных работников пригласили в Смольный. Секретарь горкома Алексей Кузнецов предложил им в течение часа представить данные о том, сколько рабочих потребуется для военного производства. Другой секретарь горкома, Я.Ф. Капустин, дал указание о переходе всех важнейших промышленных предприятий на 11-часовой рабочий день.

Но за внешним фасадом формальностей и штампов не все было гладко.

Не у всех на первом месте стоял патриотизм. В Ленинградской области некоторые местные организации не очень спешили с отправкой тракторов и грузовиков для военных нужд и обычно сдавали машины изношенные или неотремонтированные, а лучшие оставляли себе.

Первые дни вызвали массу волнений, слухов. Неясные сводки маскировали чудовищные неудачи на фронте, и сама эта неясность порождала тревожные слухи.

Через два дня после начала войны корреспондент Илья Бражин отправился на Московский вокзал, чтобы поехать поездом в Мурманск. Пришлось пять часов простоять в очереди за билетом. На вокзале тихо, но полно людей – терпеливых, покорных, главным образом женщин и детей. Когда поезд наконец подъехал, он в несколько минут наполнился. О военных событиях никто ничего толком не знал. Кто-то слышал, что Брест пал (а Брест – за сотни километров от германских границ; на деле эта маленькая крепость еще держалась). Другие слышали, что сданы Хельсинки, в действительности же война между Финляндией и Россией началась лишь на следующий день, после жестокой бомбардировки советскими самолетами (в основном военно-морскими) баз немецкой авиации.

Тысячи родителей отправляли детей из Ленинграда в первые несколько дней войны, большинство в летние лагеря – в Лугу, Толмачево, Гатчину, расположенные к западу и юго-западу от города, как раз на пути немецкого наступления. Никто, конечно, не ожидал, что враг может подойти так близко, боялись бомбежек, вроде лондонских. Большинство детей выезжало без родителей, большими группами, что затем осложнило реэвакуацию, когда она потребовалась. За несколько недель тысячи этих детей (и многие родители) погибнут при наступлении немецких танков. Многие погибнут при эвакуации. Один эшелон, где было свыше 2000 ребятишек, бомбили в Ядрове, потери были тяжелые. То же произошло в Лычкове. Когда слухи о бомбардировках дошли до родителей, они стали требовать, чтобы местные власти сообщили им о детях, но многие так никогда и не увидели своих детей.

В конце июня ленинградские власти решили вывезти 392 тысячи детей из города. За одну неделю, с 29 июня по 5 июля, удалось вывезти 212 209 детей, из них 162 439 – недалеко, за город, остальных – главным образом в Ярославль. По самым точным подсчетам, из мест, где проходило немецкое наступление, удалось эвакуировать 115 тысяч[74]74
  Данные об эвакуации не одинаковы. В одном источнике указано, что общее число детей, вывезенных из города, – 235 тысяч, из них в близлежащие районы выехало 164 тысячи (Там же. С. 25, 49).


[Закрыть] детей, но тысячи были захвачены немцами.

В первые недели никто представить себе не мог, что принесет война. Во многих селах Ленинградской области партийные руководители вообще не принимали мер по обороне или эвакуации.

Страшные бомбардировки, которым нацисты подвергли Лондон, вызывали ужас у всех ленинградцев: и у занимавших официальные посты, и не занимавших. Они боялись, что в любую минуту люфтваффе может предпринять налет. Правда, первые ночи войны были относительно спокойными. Нацисты не делали серьезных попыток, но угроза налета существовала повсюду. В окрестностях Ленинграда часто видели немецкие самолеты, первая тревога была объявлена 23 июня в 1 час 45 минут ночи. Двенадцать «юнкерсов» пролетели над Ленинградом, потом сообщалось, что пять из них сбили.

В первый день войны 14 тысяч жителей, бойцов местной противовоздушной обороны, заняли свои посты. Ленсовет срочно приказал организовать 10 тысяч специальных групп по борьбе с пожарами на предприятиях, в учреждениях, магазинах и жилых домах. На крышах многих домов были установлены круглосуточные дежурства, и 18 тысяч чердаков очистили от всего, что могло воспламеняться. Управление пожарной охраны построило новые бетонные водохранилища водоизмещением в 220 тысяч м³, установило 500 новых водоразборных кранов. Установили также 156 противопожарных платформ и 142 резервуара.

Это оборудование очень помогло защитить город от пожаров и разрушений, когда в сентябре начались налеты немецкой авиации.

Ленинград не был только мишенью немецких атак. А прежде всего это был промышленный город, вносивший важный вклад в советскую военную экономику. В нем было 520 заводов, 780 тысяч рабочих, он производил 91 % советских гидротурбин, 82 – турбогенераторов, 58 – паровых турбин, 100 – водогрейных котлов центрального теплоснабжения, пятую часть всех инструментов, выпускавшихся в стране, 10 % всей промышленной продукции Советского Союза. В Ленинграде производилось большое количество высококачественной бумаги, одежды, обуви, текстиля, пряжи. Он играл особенно значительную роль в специализированной технике и металлообработке – в военное время первоочередных промышленных отраслях. Кировский завод, основанный семейством Путиловых, был крупнейшим машиностроительным заводом страны. Он выпускал новые тяжелые танки КВ, 60-тонные гиганты, о существовании которых немцы и не помышляли. Те же танки производились на знаменитом Ижорском металлургическом комбинате. Другие заводы изготовляли бронированную обшивку, тяжелые артиллерийские орудия, сигнальное оборудование, радиопередатчики, самолеты. На балтийских верфях строили и оснащали корабли для советского флота.

Характерно, что Москва, казалось, больше заботилась о безопасности этих предприятий, чем о защите Ленинграда. В понедельник 23-го директор Кировского завода И.М. Зальцман получил из Москвы указание как можно быстрее выехать в Челябинск, на Урал, и выяснить, можно ли перевести производство танков КВ на Челябинский тракторный завод. Утром во вторник Зальцман вместе с главным инженером З.В. Котиным приземлились в специальном самолете на территории Челябинского завода, обследовали тракторное производство, посоветовались с инженерами и в первые же два дня сообщили свое мнение[75]75
  При чтении одного материала (Костюченко С., Федоров Ю., Хренов И. Создатели грозных танков // Звезда. 1964. № 5. С. 168) возникло впечатление, что Зальцман и Котин поехали на Урал по распоряжению Сталина, вернулись в Москву через два дня и Сталин предложил эвакуировать завод. Приводятся и слова Сталина: «Вы не сможете все равно работать (в Ленинграде), когда начнутся воздушные налеты и артобстрел». На самом деле беседа со Сталиным, вероятно, произошла не в июне, а гораздо позже, скорее всего в конце июля или в августе. В этом источнике указано, что Зальцман и Котин были против эвакуации, считая ее преждевременной, и что Сталин согласился вопрос отложить. Однако нет никаких подтверждений, что Сталин участвовал в принятии каких-либо решений в период с 22 июня и примерно до начала июля.


[Закрыть].

Они утверждали, что, если отправить рабочих и специальное оборудование водным путем в Челябинск, завод лишь в течение двух-трех месяцев сможет наладить выпуск 15 танков КВ в день. Они были против немедленного переезда, и Москва нехотя согласилась – это был один из многочисленных просчетов, из-за которых вся страна, и Ленинград в том числе, оказались на краю гибели.

Взамен эвакуации 25 июня Москва дала Кировскому заводу указание немедленно осуществить серийное производство танков КВ. Части и детали поручили производить еще 14 ленинградским заводам, и к июлю, работая круглосуточно, завод сумел удвоить продукцию. Время сборки танков КВ сократилось при этом до 10 часов.

Лишь 27 июня Жданов снова приступил к своим обязанностям[76]76
  Бычевский пишет об отъезде Жданова на отдых 19 июня, однако не приводит точной даты его возвращения. Из контекста можно понять, что вернулся Жданов 27 июня. В соответствующих советских документах нигде не упоминается, что Жданов участвовал в принятии решений, которое состоялось в Ленинграде до 27 июня. В работе «На защите Невской твердыни» (в дальнейшем обозначается как «Н.з.»), весьма подробной, первое упоминание о присутствии Жданова в Ленинграде относится лишь к 27 июня (с. 15).


[Закрыть]. Он отсутствовал с 19 июня, и война уже шла пять дней, а он лишь занялся делами города, руководителем которого являлся. Немедленно начались заседания в Смольном и продолжались далеко за полночь. В тот же день 4000 членов партии были направлены в воинские части для укрепления морального состояния их личного состава.

Огромный ансамбль Смольного на невской набережной изменил вид, форму, посетители с трудом его узнавали. Над ним натянули маскировочные сети, его обрызгали коричневой, зеленой и серой краской. Многие сети были сшиты в ленинградских театрах, в числе портных оказалась и Галина Уланова, знаменитая балерина. Была надежда, что немцы примут Смольный за Летний сад. Когда генерал-лейтенант А.В. Сухомлин впервые туда подъехал, он спросил часового: «Это Смольный?» – «Смольный», – невозмутимо ответил часовой. Сухомлину здания казались совершенно незнакомыми.

Особенно трудно было замаскировать остроконечный шпиль Петропавловской крепости. Уже некогда было сооружать деревянные подмостки. С большим трудом механик взобрался по внутренней каменной кладке на 90-метровую высоту, нашел узкое окно, которое выходило на ведущую наверх наружную лестницу, и затем одному из рабочих удалось взобраться по лестнице и втащить по ней такелаж, с которого можно было укрыть шпиль.

Башня Адмиралтейства создала еще больше проблем. Сначала пытались забросить на нее такелажное оснащение с аэростата. Две недели бесполезных усилий. Наконец собрали альпинистов-непрофессионалов, среди них была и учительница музыки Ольга Фирсова. Они поднялись на башню, обрызгали позолоченную ее поверхность грязной серой краской. Когда кончилась война, чтобы убрать эту маскировку, понадобились несколько лет и неимоверные расходы. Ученые производили эксперименты с различными растворителями, затем делались попытки с пожарных вышек смыть краску, но все безуспешно. И опять вызвали альпинистов, которые, подстраховываясь большими сетями, сняли краску химическими растворителями.

Трудно сказать, удалось ли в результате всех усилий обмануть немецких летчиков, но советские летчики утверждали, что не могли узнать Смольный, Зимний дворец или здание Генерального штаба.

В последнюю пятницу июня Жданов непрерывно вызывал к себе людей. Поручил представителям городской и областной партийных организаций проводить крупные мероприятия совместно с военными. Заводам было приказано проводить ежедневно четырехчасовую военную подготовку в дополнение к 11-часовой рабочей смене.

К этому времени Жданов уже, вероятно, знал о чудовищных потерях в живой силе на Ленинградском фронте – о полном уничтожении 11-й армии, о тяжелом разгроме 8-й, об огромных потерях и без того неполностью укомплектованной 37-й армии. И он приказал сформировать народное ополчение из добровольцев – гражданскую армию, которая пройдет общую подготовку и будет отправлена на фронт или же использована для обеспечения безопасности в тылу. Позже и другие российские города последовали этому примеру, но родилась идея в Ленинграде. Эту задачу поручили партийному работнику Л.Н. Антюфееву, ведавшему пропагандой, и Н.Н. Никитину, председателю Осоавиахима. Решено было мобилизовать 200 тысяч добровольцев в возрасте от 18 до 50 лет. В первые дни ополчение называли по-разному: «армией добровольцев», «народной армией» или «армией по уничтожению фашизма». Позднее она приобрела официальное название: «народный призыв». Генерал-майор А.И. Субботин, один из секретарей ленинградской партийной организации, был назначен командующим. Командиров и оружие должна была дать регулярная армия. Относительно обмундирования не подумали.

Если Жданов начинал действовать, он действовал быстро: 1 июля, на следующий день после того, как объявили о создании Государственного комитета обороны, формально во главе со Сталиным, Жданов организовал свой комитет обороны Ленинграда. Руководил комитетом сам Жданов, членами были секретари горкома партии Кузнецов и Штыков, председатель исполкома областного совета Н.В. Соловьев, председатель исполкома городского совета П.С. Попков. Комитет называли «большой пятеркой». Он имел право решать почти все практические вопросы Ленинграда и области. Жданов также создал «квартеты», комиссии для решения производственных вопросов, городских и областных. В каждом районе города были учреждены «тройки». Еще одна «тройка» занималась проблемами комсомола. И множество других диктаторских групп с чрезвычайными полномочиями создавал Жданов, чтобы в условиях войны ускорить решение вопросов.

Переход города на выпуск военной продукции продвигался быстро. К началу июля 5 заводов начали производить артиллерийские орудия, 11 – выпускали минометы, 12 – танки и бронемашины, 14 – огнеметы. На 13 заводах началось производство гранат, в том числе на фабрике игрушек и на заводе кухонных плит. Завод музыкальных инструментов и парфюмерные фабрики стали производить противотанковые мины. К августу миллион «коктейлей Молотова» произвели спиртоводочные заводы, наполняя бутылки спиртом или бензином.

Но военное производство столкнулось с непрерывно растущими трудностями: в Ленинград не удавалось доставлять сырье и полуфабрикаты, рабочих мобилизовали в армию, в ополчение, на строительство укреплений, началась эвакуация на восток некоторых заводов.

Мобилизация в регулярную армию в Ленинграде шла успешно. Через два часа после того, как мобилизация была объявлена, для прохождения службы прибыл в Московском районе 91 % мужчин, в течение 6 часов явились 92,8 %. В первую неделю войны добровольно для прохождения воинской службы записалось 212 тысяч ленинградцев, им предстояло пройти проверку и медицинское освидетельствование. Число записавшихся добровольцами в народное ополчение в разных источниках указано по-разному: от 160 тысяч до 200 тысяч. К концу первого дня записи, 30 июня, уже записалось 10 890 человек. А к 4 июля это число достигло 77 413. Кроме того, около 90 тысяч (главным образом подростков, не достигших призывного возраста) записались во вспомогательные отряды милиции.

По возвращении в Ленинград Жданов прежде всего поднял вопрос о строительстве укреплений. На заседании в Смольном он сказал, что «три четверти наших усилий» должны быть направлены на скорейшее создание системы оборонительных сооружений вокруг Ленинграда. Об этом заботился и генерал Попов, командующий Ленинградским военным округом, когда возвратился в Ленинград после инспекционной поездки, в которой он находился в момент самого начала войны. Он приказал строить вторую линию обороны вдоль реки Луги в 160 километрах от города в юго-западном направлении. Эту работу он поручил полковнику Бычевскому, а генерала К.П. Пядышева, заместителя командующего Ленинградским округом, поставил во главе сил, ставших вскоре Лужской боевой группой – особой армией, которой предстояло защищать вторую линию обороны. Военный совет проект утвердил на заседании 25 июня, где присутствовал генерал Попов, член Военного совета Н.Н. Клементьев, секретари горкома Кузнецов и Штыков.

Построить столько укреплений Бычевский просто не мог. Он и его заместитель, полковник Н.М. Пилипец, проверили склады. В наличии 57 тысяч мин, из них 21 тысяча – противотанковые. Для трех армий нужно не менее 100 тысяч. Значит, нужно производить в день 300–350 тонн взрывчатки. Позвонили в Ленинградский трест, ведавший производством взрывчатки, выяснилось, что можно обеспечить лишь 25 тонн, да и то аммонала, а не ТНТ. Выяснилось, что на Ленинградских складах лишь 284 тонны ТНТ – нехватка вскоре заставила профессора Л.Н. Кузнецова проявить изобретательность: он разработал заменитель, используя «сигнал», смесь древесных опилок и селитры, который стали именовать «АК». Это – первая нехватка в Ленинграде. Но отнюдь не последняя.

Бычевский и Пилипец дали в Москву телеграмму, но получили ответ, которого и ожидали: «Центр не может обеспечить ваши нужды. Есть более важные фронты, чем ваш. Используйте местные ресурсы». Они объяснили положение М.В. Басову, заведующему промышленным отделом Ленинградского горкома. Басов, человек деловитый, немногословный, уже двое суток работал без сна.

«Картина ясна, – сказал Басов. – Вам на первые пять дней хватит 100 тысяч мин?»

«Хорошо бы!»

Он заказал 40 тысяч заводу «Аврора» и 60 тысяч деревообрабатывающему тресту. Если бы не хватило взрывчатки в тресте, ведавшем ее производством, он бы взял ее у местных строительных предприятий.

Население Ленинграда мобилизовали на строительство укреплений. Всем неработающим установили 8-часовый рабочий день – рыть окопы, строить убежища; заводским рабочим, после 11-часовой смены, – три часа. Фактически исчезло уже само понятие «рабочий день». Каждый житель отдавал производству и обороне по 14, 16, 18 часов ежедневно.

Исполком Ленинградского совета утвердил решение о мобилизации рядовых жителей Ленинграда, Пушкина, Колпина и Кронштадта (в обязательном порядке) на строительство полевых укреплений, окопов, противотанковых заграждений.

Военный совет фронта распорядился приостановить все крупное гражданское строительство, рабочую силу и технические средства направить на строительство укреплений. Самую многочисленную бригаду строителей Ленинградского метро в полном составе, вместе с главным инженером И.Г. Зубковым, отдали Бычевскому для участия в сооружении «железного кольца» вокруг Ленинграда. Прекращены были также работы на Верхнесвирской гидроэлектростанции, на электрозаводе, на электропередаточной линии.

В роковую пятницу 27 июня Жданов принял еще одно решение. Отныне в Ленинграде воспрещались гудки фабрик, паровозов, звуки церковных колоколов. Никаких других звуков, кроме сигнала воздушной тревоги. Вряд ли Жданов понимал, что недалек день, когда гудки не смогут звучать, оттого что не будет в городе ни электричества, ни пара.

Таким образом, когда на рассвете, на девятый день с начала войны, от Октябрьской товарной станции отошел поезд, увозивший драгоценные сокровища Эрмитажа (2 паровоза тянули 31 вагон), не было ни свистков, ни гудков.

Один из паровозов прокладывал путь. За ним следовал длинный состав: два мощных паровоза, бронированный вагон с наиболее ценными экспонатами, четыре соединенных пульмановских вагона с не менее ценными сокровищами, платформа с зенитной батареей, 22 товарных вагона, полные статуй, полотен, предметов искусства, два пассажирских вагона – один для сотрудников музея во главе с профессором В.Т. Левинсоном-Лессингом, другой – для военной охраны. И в завершение состава еще одна платформа с еще одной зенитной батареей.

Сначала поезд предназначался для эвакуации огромного Кировского оборонного завода. Но планы переменились, эвакуацию Кировского завода отложили, а грозный состав отдали профессору Орбели.

С утра во вторник Орбели, в синей спецовке, с приставшими к ней клочьями упаковочной ваты, руководил погрузкой ценностей.

«Святое семейство» Рембрандта, осторожно вынутое Николаем Михеевым из рамы, упакованное в ящик, укрепленное планками, обложенное многими слоями бумаги; картины Тициана, Джорджоне, Рубенса, Мурильо, Ван Дейка, Веласкеса, Эль Греко, да Винчи… И мадонны: «Мадонна Литта», «Мадонна Бенуа»; Рафаэль – «Мадонна Альба», маленькая «Мадонна Конестабиле» – все в золотых рамах; и огромное полотно размером 262 сантиметра в высоту, 205 сантиметров в ширину в отдельном тяжелом ящике – «Возвращение блудного сына» Рембрандта.

В конце ехали великая Афина Паллада, чудесная музейная коллекция алмазов, драгоценных камней, царских бриллиантов, древних золотых изделий. Ехала также мраморная Венера, приобретенная некогда Петром I, которую старые бояре прозвали «белый дьявол». Скульптура Петра, выполненная Растрелли, и его коллекция восковых фигур, упакованных в большие ящики, на которых черными буквами было написано: «Восковые фигуры – не бросать».

Много ящиков было сложено в Эрмитаже в огромном зале с двенадцатью колоннами, который называли иногда «Монетным залом». Красноармейцы и краснофлотцы погружали их на грузовики, тянувшиеся нескончаемой колонной мимо Зимнего дворца и Эрмитажа всю ночь 1 июля. Грузовики грохотали по Невскому проспекту в светлом сумраке – еще не кончились белые ночи.

Никогда еще в поезд не грузили такие ценности. Он медленно отходил от Октябрьской товарной станции. Орбели стоял в конце платформы у фонарного столба, прижимая к груди шляпу, по щекам его катились слезы. Исчез последний вагон – платформа с зенитными орудиями. Орбели отвернулся и побрел к выходу… Сокровищ на полмиллиона отправили. Осталось отправить еще на миллион.

Белые лебеди

Мужчины в светло-кремовых костюмах, дамы с бриллиантами на груди. Они сидели под полосатыми тентами в «Глории» и «Золотом лебеде», болтали не спеша, ели мороженое, потягивая через соломинку разноцветные напитки. Казалось, ничто в мире не беспокоило их, незачем было торопиться. Они сидели, укрытые от солнца, глядя сквозь темные очки… Они ждали.

Ждут немцев, подумал Николай Михайловский, корреспондент, только что прибывший в Таллин, и их не волнует, замечает ли кто-нибудь это или нет. Кто-то расклеивал новые плакаты на другой стороне улицы, призывавшие: «Товарищи! Встанем как один на защиту нашей свободы и жизни!»

По улице промчалась военная машина, размалеванная краской горчичного цвета, с грохотом ехали мимо грузовики. Толпы людей шли по улице, многие пристально глядели на вывешенные в витринах сводки.

Замечали ли мужчины в светло-кремовых костюмах, что происходит? Михайловскому казалось, что нет. Он пошел через парк Кадриорг. Гордо плыли по глади пруда лебеди, изгибая белоснежные шеи. Ручеек струился через камни, на недавно подметенных дорожках бродили надутые голуби. С щелканьем носились белки среди деревьев.

Так все тихо, так мирно.

И никто лучше Михайловского не знал, как обманчива эта иллюзия тишины, безопасности. В предвоенные месяцы он достаточно времени провел в республиках Прибалтики, знал, какая таится опасность за сияющей этой видимостью. Магазины днем полны, люди неторопливо гуляют в парках. Ночью гремят выстрелы – действует «пятая колонна». Русские проявляли осторожность. Флотский писатель Всеволод Вишневский был вооружен, по его собственным словам, как американский ковбой: автоматический пистолет в кобуре, за спиной карабин. Другой писатель, Анатолий Тарасенков, носил в противогазе гранаты, под рукой винтовку, и, как шутил Вишневский, ему еще не хватало небольшой пушки.

Советская власть далеко не была в безопасности, поэтому здесь преобладали строжайшие меры предосторожности. Чтобы поехать из России в республики Прибалтики, требовалась особая виза, получить ее было трудно. На границах между Прибалтийскими республиками были установлены проверки, контролирующие движение из Латвии в Эстонию и из Литвы в Латвию.

Многие русские не решались поехать в Прибалтику, там было ненадежное положение, это пугало. Некоторые жены военных моряков не соглашались поехать с мужьями в Ригу. Они слишком много слышали о латвийских националистах, террористах, снайперах и гранатометчиках.

С 13 июня, в тот момент, когда сообщение ТАСС отвергло слухи о войне, особые отряды НКВД были сосредоточены в основных городах Прибалтики. В этот день и во все последующие производились массовые аресты. В Литве было, по-видимому, арестовано 35 тысяч человек. Примерно столько же в Эстонии и Латвии. Общее число арестованных приближалось к 100 тысячам.

Милиция производила облавы на членов некоммунистических партий, на бывших военных и полицейских, священников, министров, коммерсантов и зажиточных фермеров. Людей, арестованных в первые месяцы установления советской власти, брали из тюремных камер, сажали в поезда и отправляли далеко на восток, в сибирские лагеря.

К началу войны чистка еще не была закончена, еще многие в тюрьмах Вильнюса, Каунаса, Риги, Таллина ждали отправки на восток. Милиция арестовывала, не слишком вникая, кого арестовывает. Впоследствии советская печать осторожно отмечала, что «в условиях сталинского культа личности было допущено немало ошибок».

Владимир Рудный, молодой московский журналист, был свидетелем того, что происходило в Риге. 17 июня вся рижская партийная организация была мобилизована для помощи в проведении арестов. Среди мобилизованных, как потом выяснилось, были участники латышского подполья, которые, защищая своих, умудрялись отправлять в тюрьму людей нейтральных или расположенных к советской власти.

Гуляя поздно вечером по рижским улицам, Рудный услышал стрельбу. Полковник националистической латвийской армии вступил в бой с отрядом НКВД, пытаясь спасти тайный склад оружия и радиопередатчиков.

Рудный глядел на эту схватку. Подошла молодая латышка, возник разговор, и она посоветовала уезжать из Риги, потому что скоро придут немцы. Рудный ответил сердито, что такие слухи сеют панику; потому и аресты – надо обезвредить «пятую колонну», чтобы испанские события не повторились.

«Уезжайте, я вас прошу, уезжайте», – повторила женщина и скрылась в темноте.

А потом Рудный встретил двух своих коллег, Вячеслава Сысоева и драматурга Сергея Михалкова, необычно худого и длинного, он весил 70 килограммов при росте 1 метр 92 сантиметра.

К изумлению Рудного, Михалков сказал, что до войны остается несколько дней.

«Ерунда! – воскликнул Рудный. – Сказка для начинающих занятия по гражданской обороне».

«Погоди, увидишь, – спокойно ответил Михалков. – Время покажет».

Они пили вино втроем в старинном подвальчике на Фокстротдил, ничего больше сказано не было, но разговор тот Рудный запомнил навсегда.

По поводу того, что происходит, советские власти ничего не объясняли населению. Поэтому слухи и паника распространялись.

НКВД отправило в Сибирь довольно много сторонников советской власти и многих ярых ее противников оставило на свободе. Это усилило ненависть, которую многие прибалтийцы испытывали к советским «хозяевам». Облавы отразили двойственность отношения советского руководства к возможности военного конфликта: с одной стороны, лихорадочная спешка в подготовке к войне, с другой – запрещение упоминать о ней, считавшееся государственной изменой[77]77
  Когда после полуночи 22 июня в Кингисеппе сообщили о введении боевой готовности № 1, майор Павловский спросил своего командира, генерала Елисеева, не обострились ли отношения с немцами, тот резко ответил: «Ты понимаешь, что говоришь? Прекрати! Слово не воробей».


[Закрыть].

Латыши, эстонцы, литовцы без особого энтузиазма встретили приход советской власти в 1940 году. У них было сильно развито чувство независимости, национального самосознания. Этому способствовал яростный антикоммунизм, порой переходящий в шовинистическую ненависть к русским.

В течение тысячелетия сильное немецкое меньшинство являлось гордостью Прибалтийских государств. Немцы играли там ведущую роль в культуре, экономике, политике, в армии. Даже в Санкт-Петербурге, где немцы обосновались еще со времен Петра I и Екатерины, они имели огромное влияние, особенно при дворе Романовых. Позже их даже обвиняли в крушении царской династии.

Ко времени установления советской власти в Латвии насчитывалось 60 тысяч немцев, они горячо сочувствовали Гитлеру и объединились, создав 268 фашистских организаций. Из этих немцев примерно 52 тысячи репатриировались в октябре – декабре 1939 года, но в Риге и Таллине были созданы официально германские миссии; 7 марта 1941 года Берлин пытался еще добиться для них статуса консульств.

Во всех Прибалтийских республиках существовало подполье – антисоветские, яростно националистические организации, а также сеть германских шпионов. Месяцами сотрудники советской разведки вели с ними борьбу. Одного шпиона обнаружили в латвийском министерстве иностранных дел, в помещении, где кодировались секретные документы. С июля 1940 по май 1941 года НКВД арестовало 75 подпольных групп в Литве. За 1940 и первую четверть 1941 года были взяты под стражу 66 резидентов германской разведки и 1596 самостоятельных агентов. Из них 1338 в западных районах – на Украине и в республиках Прибалтики[78]78
  Цифра 5000 за 1939–1940 годы приводится в «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза», т. 1. «Красная Звезда» приводит ту же цифру за период 11 месяцев до начала войны (14 мая 1965) (Платонов В.В. Это было на Буге. М., 1966. С. 24).


[Закрыть].

Готовясь к нападению на Россию, немцы создали в 1940 году специальную организацию, известную под названием «Бранденбург-800», для диверсионных операций за линией фронта в России. Это – разрушение мостов, закупорка туннелей, захват тыловых укреплении и других подобных объектов. Действовать следовало совместно с агентами, находившимися в СССР, – националистическими и прочими антисоветскими группами.

«В распоряжении штаба немецкой армии, – сообщил 4 июля 1941 года адмирал Канарис, начальник германской разведки, – имеется много агентурных групп, составленных из местного населения русских, поляков, украинцев, финнов, эстонцев и т. д. В каждой группе 25 и более человек. Во главе каждой группы германский офицер. Эти группы используют захваченное советское оружие, военные грузовики, мотоциклы. Они могут проникать в советский тыл на глубину в 56–320 километров впереди наступающих немецких армий и по радио докладывать о результатах наблюдений, обращая особое внимание на сбор данных о русских резервах, о положении на железных дорогах, на шоссе и обо всех мерах, принимаемых противником».

В число националистических групп Литвы входили: «Союз литовцев», «Фронт литовских активистов» и «Комитет спасения Литвы». В Латвии – «Перкинкрусты», в Эстонии – подпольный «Легион востока» и «Комитет спасения», известные также под названиями «Измаилитес» и «Кайтзелитес». Перед началом войны эстонцы создали так называемые батальоны «Эрна» для осуществления диверсий в тылу советских вооруженных сил.

В предвоенные недели велико было напряжение в Латвии. Таинственные лесные пожары, которые советская милиция относила за счет латвийских националистов. А во многих деревнях более обеспеченные крестьяне и кулаки открыто восставали против СССР. Широко распространилась антисоветская агитация. Мешали проводить весенний сев, наблюдалось растущее нежелание крестьянской бедноты участвовать в осуществлении советских сельскохозяйственных планов. Сообщалось об актах саботажа на мельницах. Всем ячейкам «Фронта литовских активистов» (ФЛА) из 3–5 человек даны были свои задания: захватить отделение милиции, телефонную станцию и т. д.

К началу войны ФЛА насчитывал 36 тысяч членов, советские облавы 14 июня нанесли ему урон, однако не очень большой. Созданы были два руководящих центра ФЛА: один в Вильнюсе, другой – в Каунасе.

В Литве активно действовали также и другие националистические организации: «Союз литовской обороны», «Железный волк» в Сакьяе, «Литовская освободительная армия» в Шяуляе и «Союз литовских борцов за свободу».

Явная подготовка немцев к нападению воодушевляла прибалтийских диссидентов. К середине июня нацисты уже не пытались скрывать свои действия на границе с Прибалтикой. Открыто работали инженерные части, сооружая огневые позиции и посты наблюдения, укрепляя мосты на пути к советской границе, устанавливали понтоны через реки. Кое-где ставили минные поля, в других местах разминировали прежние. Примерно с 17 июня группы немецких офицеров начали поездку вдоль границы для изучения местности и расположения советских войск. В ночь на 20-е произошла стычка возле Бураки: группа немецких разведчиков пыталась пробиться на советскую территорию; трое были убиты, двое взяты в плен.

Сразу после начала войны в Прибалтийских республиках начался беспорядок. Советские власти настолько не доверяли местному населению, что не пытались объявлять мобилизацию, на такие силы нельзя было полагаться. В результате даже преданные СССР люди оказались безоружными, не способными защитить себя от немцев и антисоветских националистических банд, латвийских, эстонских и литовских.