Текст книги "900 дней. Блокада Ленинграда"

За 3 недели из 31 дивизии Северо-Западного фронта 22 потеряли свыше 50 % своего состава, многие в первые же дни боев. Это вполне сопоставимо с потерями на других фронтах. К этому времени было уничтожено 28 советских дивизий – они больше не существовали – и свыше 70 дивизий потеряли 50 % личного состава. К 28 июня командир 2-го пехотного корпуса 13-й армии Западного фронта доложил, что боеприпасов нет, топлива нет, еды нет, транспорта для снабжения или эвакуации нет, что также нет ни госпиталей, ни указаний, куда вывозить раненых. И эта ситуация была типична. К 29 июня Западный фронт потерял 60 важных складов снабжения, из них 25 топливных, 14 продовольственных и 3 по обеспечению бронетанковых и механизированных частей[84]84
  Генеральный штаб в 1940 году предложил убрать все основные склады снабжения из Белоруссии и других передовых районов и разместить их за Волгой. Сталин это не разрешил и велел сосредоточить склады в пограничных округах (Некрич А.М. Там же. С. 84).


[Закрыть]. Он потерял свыше 2000 вагонов военного снаряжения (30 % общего количества), 5000 тонн топлива (50 % резервов), 500 вагонов механизированных материалов, 40 тысяч тонн фуража (половину всего запаса) и 85–90 % госпитальных и инженерных ресурсов.

К этому времени был отстранен от командования генерал Кузнецов. Он всего девять дней возглавлял Северо-Западный фронт, и после ранения ему приказали передать свой пост генерал-майору Собенникову, командующему 8-й армией. Был такой беспорядок, что оба генерала сумели встретиться лишь через четыре дня, чтобы передать командование.

Почему же Северо-Западный фронт, отодвинутый от Ленинграда, так быстро развалился? Почему все время отступали войска генерала Кузнецова?

«Командующий войсками Северо-Западного фронта генерал-полковник Ф.И. Кузнецов, при всех его положительных качествах, не имел необходимой оперативно-стратегической подготовки и опыта в командовании крупными войсковыми соединениями в условиях войны, – говорилось в отзывах официальных советских историков. – Оказавшись в очень трудном положении после внезапного нападения врага, он не сумел правильно оценить возникшую ситуацию и проявить необходимую инициативу и умение в использовании огромных сил, имевшихся в его распоряжении».

Это мягкий приговор. Многие командиры его ранга, потерпевшие неудачи гораздо меньшие, были расстреляны. Среди них его начальник штаба генерал-лейтенант П.С. Кленов.

Советские историки считают главным фактором поражения численное превосходство немцев. Но также упоминают плохое руководство, неверные приказы, неумелую организацию, слабых руководителей, слабую координацию – почти все недостатки, какие только можно вообразить. У советского командования было почти полное непонимание того, как следует задержать немецкие танки. Советская пехота не умела взаимодействовать со своими танковыми частями, никто не знал, как использовать тактику внезапного удара для отражения натиска немцев.

Массированные атаки нацистских танков и самолетов ужасали советские войска. Красноармеец Никитин из 163-й пехотной дивизии пытался рассказать о них бригадному комиссару: «Мы пошли в атаку и кричали «ура!». Немцы побежали. И тогда неизвестно откуда вдруг ударили их танки и самолеты… Это ужас. А у нас ни самолетов, ни танков. Одна пехота. Как нам биться против такой силы?»

Со страшной быстротой надвигалась угроза Ленинграду – гораздо быстрее, чем кто-либо мог предположить. Правильность решения ленинградского руководства о возведении новых оборонительных рубежей была все более очевидна. Задачу надо было выполнять, и весь город поднялся не жалея сил. Но слишком поздно.

Первые дни

Первые недели войны ничем, казалось, не отличались друг от друга. Иногда раздавалась сирена, но бомбежки не было. Когда члены дружины ПВО из Эрмитажа услышали первый сигнал тревоги по радио, они сразу же бросились на крышу, заняли посты у входа в здание и во дворах. Было раннее июньское утро, и теплые солнечные лучи отражались в серой Неве. Доступная мишень для немцев – широкий простор Дворцовой площади, безжизненной, мертвой, как гранитная пустыня. К счастью, самолеты не появлялись. В то же утро академик Орбели объявил приказ № 170, где поздравил дружинников ПВО, сотрудников музея, с отличной работой.

Еще задолго до начала войны опасность воздушного налета на Ленинград тревожила руководство. Начиная со второго дня войны, 23 июня, посылали добровольцев рыть бомбоубежища на Марсовом поле, в Летнем саду и других парках. Охраняли город специальный корпус зенитной артиллерии и сеть истребительных отрядов, насчитывавших 25 тысяч бойцов. С 1940 года свыше миллиона ленинградцев проходили подготовку в дружинах ПВО. Сейчас, в эти первые дни, случайно появлявшиеся над городом самолеты пролетали на большой высоте, бомбежек не было. Но каждую ночь на крышах дежурили бойцы истребительных отрядов, в их распоряжении были ведра с песком, бочки с водой, лопаты и топоры. В числе бойцов была девушка Наташа. Серьезная, 17 лет, серые глаза, светлые волосы.

«Что ты в прошлом году делала?» – спросит потом ее кто-то.

«Я сидела на крыше».

«Как кошка», – добавит приятель.

«Я не кошка», – возразит Наташа.

«В городе не осталось кошек. На крыше был мой пост. Я стояла на посту».

Вначале она и ее друзья, сидя на крыше, читали стихи – Байрона, Пушкина.

«Так тихо было, – говорила Наташа. – На улице почти не было машин. Странно. Как будто летишь над городом – серебряным городом, каждая крыша, каждый шпиль так ясно вырисовывались на небе. И дирижабли! На земле они толстые, зеленые, похожи на колбасу. А ночью в воздухе они плывут, как белые киты под облаками».

Ужас, страх, трагедия были потом.

Вдоль улиц сияли оконные стекла, заклеенные бумажными полосками, чтобы не разбились при бомбежке. Некоторые хозяйки вырезали на полосках замысловатые узоры. В одном доме на Фонтанке окна были украшены бумажными пальмами, а под пальмами резвились обезьяньи стаи. Другие, быть может надеясь на защиту свыше, старательно наклеивали кресты.

В Ленинграде театральный сезон обычно заканчивался к 1 июля. Большой Мариинский оперный театр закрывался на лето, и консерватория также. Филармония закрывалась еще раньше. Театр комедии и основные драматические театры уезжали в провинцию на гастроли, спектакли ставили в это время только приезжие труппы и театр оперетты. Но сейчас все переменилось. После двухдневного перерыва снова открылся Мариинский, на сцену вернулись «Иван Сусанин» и «Лебединое озеро». Все театры были открыты. Актеров мобилизовали на выполнение оборонных задач. Ольга Иордан и ее друг Н.А. Зубковский репетировали новый балет «Гаянэ», или «Счастье», обязанности дружинников ПВО считали при этом не работой, а скорее удовольствием. В долгие летние сумерки они отдыхали в удобных креслах театрального фойе, перекинув противогаз через плечо, глядели на Крюков канал, вслушиваясь, не летят ли немецкие самолеты. Казалось, война идет где-то далеко. И все время была ясная, теплая, солнечная погода.

Правда, были другие волнения. Подруга Елены Скрябиной, Любовь Николаевна, вылетела в Белоруссию на поиски своих детей, которые гостили в деревне. Она не знала, что уже большая часть Белоруссии оккупирована. Ей удивительно повезло: детей она нашла невредимыми и благополучно добралась с ними до Ленинграда.

Стала проявлять особую строгость милиция. 28 июня опубликовали приказ № 1 Ленинградского гарнизона «Об обеспечении общественного порядка и государственной безопасности». Были строго установлены часы работы всех промышленных предприятий, учреждений, театров, парков, кинотеатров, магазинов. Запрещался въезд в город всем, кроме постоянных жителей и командировочных, 25 пропускных пунктов, где находилось 232 милиционера, контролировали въезд и выезд. Жители пригородов, работавшие в Ленинграде, получили специальные пропуска. Запретили фотографирование. Организовали рабочие «тройки» для охраны железнодорожных станций. Нарушения карались по законам военного времени, то есть расстрелом. Для поддержания порядка на каждом предприятии, в каждом учреждении были созданы отряды из надежных коммунистов. Их вооружали автоматами, револьверами, гранатами. 42 эвакуационных пункта были созданы для принятия и устройства беженцев из Прибалтийских республик.

В условиях войны заметно снизилось число обычных преступлений. Милиция была удивлена, когда в первые же недели их количество снизилось на 60 %. Грабежи уменьшились на 95,6 %, пьянство на 78 %.

Но НКВД не дремало. 1 июля Елена Скрябина узнала об аресте своей приятельницы, Вельской, с которой вместе работала. Ночью явились сотрудники НКВД, произвели обыск, увели без всяких объяснений. Почему? Возможно, причина была в том, что отцом ее дочки (рожденной вне брака) был французский инженер, одно время проживавший в Ленинграде.

Скрябина отправилась навестить семью арестованной: больная туберкулезом сестра, мать-старушка, трехлетняя дочь, брат, уже мобилизованный в Красную армию. Когда Скрябина поздно вечером пришла домой, ее семья была в страхе, что и она арестована.

Город охватила шпиономания. Известный академик ехал в трамвае, вдруг его окружила группа подростков, один схватил за густую бороду, второй кричал: «Шпион!» С трудом ученый высвободил сначала бороду, затем себя.

По городу ходили патрули госбезопасности. Ленинградский корреспондент шел по Невскому в коричневой рубашке, слегка прихрамывая. Его задержали, в полной уверенности, что это нацистский парашютист, повредивший ногу во время прыжка. Фотограф Георгий Шулятин спешил в Псков по заданию «Северной кинохроники», на нем был английский пиджак из твида, кепка, похожая на заграничную, в руках кинокамера. Остановив какого-то прохожего, Шулятин спросил, где штаб, и немедленно был арестован. К счастью, милиция повела его в штаб, где ему удалось добиться освобождения и получить форму военного корреспондента.

Скверные слухи гуляли по городу. Говорили, что известный поэт, мобилизованный на строительство укреплений, поранил руку, чтобы не попасть на фронт, и его расстреляли как обыкновенного дезертира.

Поэт Даниил Хармс жил в доме номер 11 по улице Маяковского. Чудаковатый, худой и длинный, он носил рыцарскую шляпу в духе «Трех мушкетеров», а на шее – цепочку с амулетами, вырезанными из панциря черепахи и слоновой кости. Говорили, что он существует на молоке, что он из-за бедности на грани голодной смерти. Он кое-как перебивался случайными публикациями детских стихов. За всю его жизнь были опубликованы лишь две поэмы для взрослых. Но Хармс очень много писал, у русских это называется «в ящик», – блестящий сатирик, философ в готическом духе, поэт абсурда задолго до того, как школа абсурда стала модным направлением в искусстве. Для такого человека, с необычными привычками, одеждой, мыслями, философией, поведением, жизнь в Ленинграде 30-х годов не могла быть легкой. Но он выжил в отличие от многих других.

Вскоре после начала войны писатель Леонид Пантелеев провел вечер с Хармсом, которого знал много лет как талантливого человека. Эксцентричность Хармса была маской, под которой скрывалась подлинная личность, ничего общего не имевшая с тем клоуном, которого он из себя изображал.

Друзья пили дешевое вино, ели белый хлеб – он еще был во всех ленинградских булочных – и говорили о войне. Хармс говорил о ней с оптимизмом; будучи патриотом, понимавшим опасность фашизма, он верил, что Ленинград, именно Ленинград, решит исход войны, что храбрость и стойкость ленинградцев окажутся той скалой, о которую разобьется нацистская военная машина.

Через несколько дней в дверь Хармса постучал дворник – внизу во дворе кто-то хочет его видеть. Поэт вышел во двор, там его ждал «черный ворон», автомобиль НКВД. И он поехал в тюрьму, чтобы гнить там и умереть в ледяную зиму 1941/42 года. Никто в Ленинграде не знал, за что, и никто до сих пор не знает. Может быть, за то, что носил смешную шляпу?

На тюремном пути движение шло не только в одном направлении. Полковник Н.Б. Ивушкин был второстепенным партийным работником в Демянске. В 1938-м арестовали, посадили в тюрьму; накануне войны – выпустили. Как раз в последние дни июня, так что он поспел в 55-ю пехотную дивизию и прошагал с ней маршем 320 километров от Демянска до Великих Лук. И у соседки Скрябиной, Любови Николаевны, внезапно вернулся муж, Куракин, после двух лет лагерей. Сначала соседка была на седьмом небе от радости. Но муж вернулся таким постаревшим, усталым, подавленным и таким больным (у него было сломано ребро и одно ухо не слышало), что радость по поводу его возвращения померкла. А муж сестры Александра Штейна? Солдат, надежный, как скала, полковник, человек, закончивший войну в Берлине командиром противотанковой бригады, на груди которого сверкали медали. На войну он пошел еще со следами наручников на запястьях (четыре года в лагере как «враг народа») – из тюремного управления в военкомат, а оттуда – на поле боя.

Да, люди видели целые отряды заключенных, которых прямо из трудовых лагерей направляли на фронт, в бой под дулом пулеметов НКВД. Других заключенных мобилизовали на строительство укреплений. Когда Красная армия отступала из Прибалтики, некоторых заключенных освободили. Некоторые бежали. Некоторых расстреляли.

Ленинград в эти дни жил задачей, которую поставил Жданов по возвращении из Москвы, – укрепления Лужской линии обороны.

Почти с первого дня войны день и ночь работал на лужском рубеже полковник Бычевский. Новая система укреплений проходила вдоль реки Луга, примерно в 65–120 километрах юго-западнее Ленинграда. С каждым днем очевидней становилось, что остановить нацистов у ворот Ленинграда можно только на лужском рубеже.

Остальные линии были разгромлены одна за другой. Растаяла мелькнувшая надежда, что немцев остановят на рубеже у реки Великой, проходившем от Острова до Пскова и до озер Псковского и Пейпус, примерно в 240 километрах к юго-западу от Ленинграда. Лето 1939 года полковник Бычевский потратил на создание системы укреплений, бетонированных оборонительных позиций артиллерии в районе Острова – в Колотиловске, Ольховске, Гилевске и Зоринске. Все возможные подступы к Острову были покрыты бункерами, такие же укрепления прикрывали Псков. Когда Бычевский услышал, что всю эту систему захватили немцы, он с трудом мог этому поверить. Но он тогда уже знал, если не знал еще раньше, что для города лужская линия – почти последняя надежда.

У Бычевского были основании предполагать, что Жданов это мнение разделяет. Возможно, Жданов не думал, что какой-либо рубеж остановит немцев на подступах к Ленинграду. Еще 28 июня он приказал Бычевскому разместить склады с боеприпасами в лесах и болотах северо-восточнее Пскова и между Псковом и Гдовом – для партизан на случай, если сюда придут немцы. Жданов лично выбрал места для складов, когда вместе с Бычевским рассматривал карту. По его приказу Бычевский установил управляемые линии радиопередач во многих узловых пунктах, куда могли проникнуть немцы. Взрывы можно было производить с помощью радиосигналов передвижных полевых передатчиков. У ленинградского командования эти передатчики были в числе самых секретных видов оружия.

Более 30 тысяч ленинградцев мобилизовали на лужскую линию рыть окопы, минные поля, огневые позиции, блиндажи, противотанковые ловушки. Работой руководила небольшая группа армейских саперов, но основная тяжесть легла на женщин. После падения Острова на лужскую линию послали еще 15 тысяч человек. Бетонные противотанковые заграждения грузили и доставляли на грузовиках с Карельского перешейка на лужские позиции. Три предприятия: «Невгвоздь», «Баррикада» и строительный трест № 189 – производили рельсы для танковых заграждений.

В большой мере этой работой руководили секретари партийных организаций и партийные работники. Правда, не все партийные руководители небольших городов или сел с честью выполнили свой долг. В Волосовском районе партийное руководство в панике бежало. Их обвинили в дезертирстве, исключили из партии. В Батецком районе партийные руководители испугались воздушных налетов, укрылись в убежище и так хорошо замаскировались, что их никто не мог найти. Их позже также исключили из партии.

Были и другие проблемы, некоторые из них проявились, когда немцы начали штурмовать оборонительные зоны. Строительство укреплений в большой мере сосредоточено было в руках местных партийных организаций или низшего командного состава, как правило, понятия не имевшего, какие оборонительные позиции сооружать. Противотанковые заграждения и ловушки не были связаны, огневые позиции расположены неудачно. Впоследствии, когда быстрое продвижение немецких танков сделало ситуацию критической, отдавались приказы произвести изменения, но во многих ситуациях было уже поздно. В сентябре, когда немцы достигли Пулковских высот, подобные ошибки оказались почти роковыми. Несмотря на указания соорудить новые огневые позиции, новые прицельные установки для орудий, сделано было чрезвычайно мало.

На строительство укреплений была отправлена молодежь из институтов и университета; в отличие от остальных ленинградцев, работавших бесплатно, студенты получали по 9 рублей в день – что было больше, чем стипендия.

Однажды утром Бычевскому позвонила старшая дочь, студентка первого курса Ленинградского университета.

«Папа, до свидания. Я еду на работу».

«Куда?»

«Ну, ты знаешь, наверное. Мы поедем на машине, я спешу».

«А что ты с собой берешь?»

«Ну, что мне надо? Полотенце. Мыло. И все».

«Погоди минутку, – сказал отец. – Погоди, девочка. А пальто, чайник, ложку, рюкзак? Еще надо взять хлеб, сахар, белье».

«Папа, ты что, смеешься! – весело возразила дочь. – Никто из девочек ничего не берет. Мы же ненадолго. Будем спать на сеновале. Пусть мама не беспокоится. Пока».

Но, как пишет Бычевский, девочки вернулись не так быстро. И не все вернулись. Причем вернулись не на машине, а пешком, уставшие до изнеможения. Одежда превратилась в лохмотья, все болело, руки в ссадинах, ноги в ушибах. Черные от грязи, потные. У многих окровавленные повязки на ранах. Некоторых своих подруг они похоронили (а иных и похоронить не удалось) в открытом поле, у дороги, где застигли их низколетящие «юнкерсы» и бомбардировщики-штурмовики Хейнкеля. Каждый день они производили налеты, бомбили, обстреливали с бреющего полета. Сколько тысяч было убито? Никто не знает. Не было точных данных, сколько народу участвует в строительстве, нельзя было определить, кто вернулся, кто погиб.

День и ночь шла работа, несмотря на воздушные налеты, потери и несмотря на измученность тех, кто составлял большинство работающих, – женщин, пожилых, молодежи. На подступы к Кингисеппу направили бригаду строителей Ленинградского метро с механическими экскаваторами, землечерпалками, мощными кранами. Но главными инструментами были кирка, лопата, главной тягловой силой – спины и мускулы неопытных женщин и подростков.

Так строилась Лужская линия укреплений; длиной почти 320 километров, она тянулась от Нарвы и Кингисеппа вдоль побережья, потом на юго-восток вдоль реки Луги через город Лугу к Медведю и Шимску на озере Ильмень. Расстояние от этой линии до Ленинграда составляло: к югу от Кингисеппа – около 96 километров, от озера Ильмень – примерно 160 километров. Хотя позиции сильно укрепили, но их можно было обойти с флангов, если немцы сумеют пробиться к Новгороду, восточнее озера Ильмень.

Река Луга – 36–54 метра шириной, берега местами болотистые, но кое-где пригодны для прохода механизированных войсковых частей. Для защиты рубежей Бычевский соорудил минные поля, противотанковые заграждения, прикрываемые укрепленными и полуукрепленными огневыми позициями глубиной почти 2,5–3 километра. Вскоре, к ужасу Бычевского, выявилось, что некоторые минные поля вовсе не опасны для германских новых тяжелых танков. Взрывались легкие советские мины, а невредимые танки неслись вперед.

Жданов и ленинградское командование знали, что разбитые отступающие армии вряд ли способны удержать Лугу, они слишком быстро и беспорядочно отступали. Становилось трудно даже отступать. Тысяч восемьдесят людей, работавших на строительстве укреплений в республиках Прибалтики, пытались бежать на восток. С беженцами перемешивались разбитые армейские части и отдельные красноармейцы, крестьяне, пытавшиеся угнать скот в более безопасные районы, немецкие агенты, антисоветски настроенные владельцы хуторов, дезертиры и просто жители, охваченные страхом и паникой.

Если Лужскую линию обороны следовало удержать, то не силами этой толпы, а вопреки этому стихийному движению.

На Лужской линии обороны командующим так называемой лужской боевой группы стал генерал-майор К.П. Пядышев. Человек талантливый, довольно ироничный, с огромным военным опытом, он почти был свободен от иллюзий, понимал, как и все, что у Ленинграда нет подготовленных войск, чтобы устранить прорыв.

Армии отступающего Ленинградского (Северо-Западного) фронта были разбиты невероятно. К 10 июля они за восемнадцать дней непрерывных боев отошли на 480–510 километров. У них осталось лишь 1442 орудия. Они потеряли всю авиацию, главным образом в первые четыре часа войны. Бронетанковые и механизированные дивизии утратили так много военного снаряжения, что фактически превратились в простые стрелковые дивизии. Три армии, 8, 11 и 27-я, лишь на бумаге состояли из 31 дивизии и 2 бригад. В 6 дивизиях – 33, 126, 181, 183, 188-й стрелковых и 220-й моторизованной – численность личного состава снизилась до 2000 человек. В нескольких дивизиях осталось меньше 30 % боевого состава. В армиях насчитывалось примерно 150 тысяч человек. 8-я армия была почти безоружна, осталось в среднем на 1 миномет по 1,7 мины и 0,5 снаряда на орудие. 10-я стрелковая дивизия имела 2577 человек, 89 пулеметов, 1 зенитное орудие и 27 пушек и минометов. 125-я стрелковая дивизия – 3145 человек, 53 пулемета, 7 зениток, других орудий – 22.

Вся надежда была на добровольцев, им предстояло удерживать лужский рубеж. Призыв добровольцев начался 30 июня, в этот день записалось 10 890 человек. А к 6 июля было уже более 100 тысяч записавшихся, к 7 июля их общее количество достигло 160 тысяч, включая 32 тысячи женщин, 20 тысяч коммунистов и 18 тысяч комсомольцев[85]85
  В разных советских источниках данные о числе добровольцев немного различаются. Например, Карасев указывает, что женщин-добровольцев было через один месяц 27 тысяч. В другом источнике указано, что общее количество добровольцев составило 200 тысяч, возможно, имеются в виду не принятые, а скорее всего – подавшие заявления (Малкин В., Лихомаров М. // Военно-исторический журнал. 1964. № 1. С. 17). В книге «Ленинград в Великой Отечественной войне» (с. 51) приводится общее число добровольцев на 7 июля – 110 тысяч.


[Закрыть]. Среди добровольцев был и композитор Дмитрий Шостакович. В своем заявлении он писал: «До сих пор я знал только мирную работу, теперь готов взять в руки оружие. Только в борьбе можно спасти человечество от уничтожения». Шостаковича не приняли, но назначили в дружину ПВО. Записались добровольцами актер Николай Черкасов и 46-летний поэт Всеволод Рождественский, прослуживший затем четыре года на Ленинградском, Волховском и Карельском фронтах, главным образом корреспондентом армейских газет. На фронте, в периоды затишья, он писал стихи и даже умудрился закончить книгу воспоминаний.

Некоторым писателям нелегко было вступить в армию. Лев Успенский пытался пойти во флот, но возникла проблема. У него был 47-й размер ботинок. У флотского интенданта не нашлось таких огромных ботинок, заявление задержали, пока не отыскали ботинки нужного размера, чтобы обмундирование было по всей форме.

Евгений Шварц, сатирик и автор сказок для детей, человек мягкий, нервный, не особенно здоровый, хотел пойти добровольцем, хотя руки у него тряслись (из-за болезни Паркинсона), и он с трудом смог подписать заявление.

«Как же вы сможете держать винтовку?» – спросил его кто-то.

«Ничего, – ответил Шварц. – Найдется другое дело».

Когда его не приняли, он и юморист Михаил Зощенко, работая день и ночь, за неделю закончили сатиру «Под липами Берлина». Пьесу поставил Театр комедии, а когда в августе театр эвакуировали, Шварц с женой ехать отказались. Они вступили в группу гражданской обороны в своем доме по адресу: Канал Грибоедова, 9.

Подал заявление и Борис Левин, славный человек, прозванный Маршаком «гималайский медведь». Когда началась война, он утратил добродушие, погрузился в меланхолию. «Во всем мире, – сказал он, – гаснут огни». Левин закончил краткосрочные курсы командного состава и в первую же ночь был убит на передовой, когда немцы напали на его блиндаж. Ему еще даже не выдали винтовку. На восьмой день войны погиб на фронте первый ленинградский писатель. Это был Лев Канторович, боец пограничного отряда, погибший 30 июня возле Энсо[86]86
  Бывшее название г. Светлогорска. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Призывные пункты были созданы в каждом районе города. Леонид Пантелеев заметил, что один такой пункт расположен в новой школе, в переулке у Нарвских ворот. Во дворе школы толпа окружила смешного человечка, средних лет, узкогрудого, с повязкой народного ополчения на руке. В его голосе были слезы, он бил себя в узкую грудь и кричал: «Граждане, я прошу вас запомнить навсегда. У меня три сына, Владимир, Петр, Василий, все трое на фронте. Запомните! А завтра я сам пойду на фронт – драться за всех граждан Советского Союза, всех без исключения!» Был он пьян или просто взволнован, Пантелеев так никогда и не понял.

Жизнь писателя Дмитрия Щеглова с начала войны мало изменилась. Он работал за письменным столом, слушал военные сводки. Красная армия отступала, но люди говорили, что это не особенно важно. «Это военный маневр», – говорили они упорно, и казалось, настроение в городе неплохое, но Щеглов знал, что дела обстоят все хуже. Он отправил на восток тринадцатилетнего сына Александра, прощаясь, оба сдерживали слезы, но в последний момент пришлось отвернуться, не хотелось, чтобы сын видел его плачущим.

Кировский оперный театр пригласил Щеглова консультантом в связи с написанием либретто нового балетного спектакля «Белые ночи», который хотели поставить вслед за поражением Германии. В Александрийском театре шла «Фландрия»; в театре Радлова – «Бравый солдат Швейк». В Гостином дворе по-прежнему висели объявления: «Покупайте эскимо», «Горячее какао», «Пирожки с мясом. 25 коп. штука». Но исчезали памятники – знаменитый Медный всадник был спрятан в огромном ящике с песком (сначала предложили опустить его на дно Невы, как это планировалось в период нашествия Наполеона). Памятники генералам Кутузову и Суворову, победителям Наполеона, остались на месте – как олицетворение гордости за победу – на Невском и Кировском мостах, прикрытые мешками с песком. Гигантских быков скульптора В.И. Демут-Малиновского возле консервного завода поставили на полозья и поволокли к усыпальнице Александро-Невской лавры; была мысль поместить их под землю, но ее не осуществили. Скульптуры эти всю войну простояли среди памятников и надгробий; устрашающее зрелище для редких посетителей, особенно когда зимой их маскировали и они становились белыми.

8 июля Щеглов и его друзья Владимир Беляев, Борис Четвериков и Михаил Розенберг пошли на призывной пункт и записались в народное ополчение – месяц подготовки, а затем на фронт. И каждый вечер в казармы приходила жена Щеглова, приносила кофе в термосе и домашние бутерброды.

Все куда-нибудь записывались. 15 тысяч человек – в народное ополчение, это целая дивизия. Свыше 2500 студентов Ленинградского университета пошли в армию и в народное ополчение, в том числе 200 членов партии и 500 комсомольцев. Из студентов университета было сформировано 7 батальонов народного ополчения. Институт инженеров железнодорожного транспорта мобилизовал 900 человек, Горный институт – 960, Судостроительный – 450, Электротехнический – 1200. Почти все студенты Института имени Лесгафта во главе с профессорами подали заявления. 150 из 400 членов Театрального союза пошли добровольцами в первый же день. Павел Арманд, режиссер картины «Человек с ружьем», был назначен командиром подразделения пулеметчиков. К 5 июля были созданы батальоны по охране общественного порядка численностью 17 167 человек, главным образом юных и пожилых. К 15 июля сформировали еще 6 полков численностью в 600 человек, в том числе 2500 коммунистов и комсомольцев. Для борьбы в тылу врага организовали 200 партизанских подразделений, насчитывавших 15 тысяч мужчин и женщин.

Сначала планировали создать 15 дивизий народного ополчения. Но вскоре выяснилось, что это истощит трудовые ресурсы Ленинграда. На заседании Военного совета 4 июля решено было сократить число дивизий до семи.

4 июля в 6 часов вечера первые 3 дивизии отправились в казармы, а к 7 (!) июля им уже следовало быть на пути к их позициям на Лужской оборонительной линии. Добровольцам народного ополчения было от 18 до 50 лет. Обычно их средний возраст был много выше, чем в регулярной армии. Среди них мало было опытных командиров, особенно пехотинцев. Многие командиры запаса являлись инженерами, учеными, у других была незначительная военная подготовка или этой подготовки вообще не было. Заполнить должности командиров людьми с опытом службы в армии оказалось невозможно. Отделения, роты составлялись из людей, работавших в одном цехе или учреждении. Все друг друга знали и отдавали распоряжения не языком военной команды, а вежливо: «Пожалуйста, сделайте то-то и то-то» или «Прошу вас» и т. п. «Ленинградская правда» опубликовала снимок, на котором ополченец, стоя в полный рост, бросал «коктейль Молотова» в подходящий танк. Маршал Ворошилов очень рассердился и заставил газету опубликовать новые снимки и статьи, где говорилось о том, что, если ополченцы так будут кидать бутылки с бензином или гранаты, противник их уничтожит раньше, чем они успеют поднять руку.

Народное ополчение создавали наспех, небрежно; в результате в бою жертвы были ужасающими. А многие вообще не дошли до линии фронта. Один командир докладывал, что из 1000 человек потерял 200 еще на пути к фронту: из-за болезни, усталости, возраста, физического истощения.

Большинство командиров было подготовлено хуже, чем солдаты. В 1-й дивизии из 1824 командиров лишь 10 были кадровыми военными. Лишь 50 % командиров 2-й дивизии до этого имели дело с оружием. Почти ни у кого не было опыта в рытье окопов, маскировке, военной тактике или командовании. В артиллерийском полку 2-й дивизии с июля по октябрь командиров меняли пять раз, пытаясь подобрать человека подготовленного. Самый долгий срок пребывания командира на посту – 9–10 дней. Командиров 1-й и 2-й гвардейской дивизий пришлось сместить почти в тот момент, когда части вступили в бой.

В первых трех дивизиях было много членов партии (от 20 до 46 %) и много простых рабочих (до 61 %). Первую дивизию организовал секретарь районного комитета партии В.С. Ефремов. В ночь с 3 на 4 июля она проходила военно-полевую подготовку на спортивной площадке школы № 5 на проспекте Стачек. В ней было от 10 до 11 тысяч человек, из них около одной трети – коммунисты и комсомольцы[87]87
  В разных источниках приводятся разные цифры. В. «Н.з.» (с. 69) дается общая цифра – 12 102, также и в книге «900 героических дней» В этой книге (с. 51) приводится общее число коммунистов – 1255 и комсомольцев – 1015. Тем не менее С. Костюченко и его соавторы в официальной истории Кировского завода указывают цифру 11 584, в том числе 1285 коммунистов и 1196 комсомольцев. Они впервые опубликовали эти цифры в журнале «Нева» (1964. № 11. С. 170) и затем повторно без изменений – в «Истории Кировского завода» (М., 1966. С. 97). Различия незначительны, однако проливают свет на трудность установления точных данных, связанных с блокадой Ленинграда. Например, в работе «Вторая мировая война» (с. 150) приводятся цифровые данные Наркомата обороны: общее количество – 10 431, из них 3493 – коммунисты и комсомольцы, те же цифры в работе «Ленинград в Великой Отечественной войне» (с. 54). Карасев (с. 4) дает общую численность 2-й дивизии – 9210, ту же цифру приводит «Ленинград в Великой Отечественной войне» (с. 705). «Н.з.» приводит другую цифру – 8751. Имеются противоречия в цифрах, касающихся батальонов по поддержанию общественного порядка. Так, Карасев (с. 48) дает их численность: 17 167 человек на 79 батальонов к 5 июля. «Н.з.» дает цифры – 168 батальонов, насчитывающих 36 тысяч человек, в том числе 10 тысяч коммунистов и 1500 комсомольцев. «Вторая мировая война» приводит цифры – 90 батальонов, насчитывающих 19 тысяч человек «к началу июля».


[Закрыть]. В 1-м полку этой дивизии было 2496 рабочих Кировского завода и 439 человек из других учреждений, имеющихся в районе; коммунистов – около 1250, комсомольцев – 1015. 2-я дивизия, сформированная на базе Московского и Ленинградского районов, включала работников таких предприятий, как «Электросила», «Карбюратор», «Скороход», «Пролетарская победа». Из 9000 человек примерно 1197 были членами партии и 1750 комсомольцами. 3-я дивизия насчитывала 950 коммунистов и 1475 комсомольцев; общая численность личного состава дивизии – 1094 человека.