Текст книги "900 дней. Блокада Ленинграда"

Прежние армии Литвы, Латвии и Эстонии вошли в Красную армию, образовав три территориальных корпуса – 29-й (литовский), 24-й (латвийский), 22-й (эстонский). В каждом было по две стрелковые дивизии, а также части корпусной артиллерии, связи, инженерных войск. Большинство из них были в летних лагерях, когда началась война; существенной роли в защите Балтийского побережья эти силы не сыграли, возможно, из-за серьезного недоверия к ним со стороны советского командования.

Ни у сухопутных армий под командованием генерал-полковника Ф.И. Кузнецова, ни у флота под командованием адмирала В.Ф. Трибуца не было планов эвакуации вооруженных сил или гражданского населения. Вообще не было планов каких-либо операций в Прибалтике. Все советские военные планы предусматривали ведение войны на вражеской территории. В директивах ничего не говорилось о военных действиях на собственной территории.

Не прошло и суток, как литовская подпольная организация захватила радиостанцию в Каунасе. В 11 часов 30 минут радио Каунаса провозгласило независимость Литвы и объявило о создании нового правительства, во главе которого был Шкирпа, а генерал Растикис (также находившийся в Берлине) стал министром национальной обороны[79]79
  Шкирпу холодно встретили на Вильгельмштрассе, когда позже, днем 23 июня, он сообщил об этих достижениях. Ему предъявили претензии, почему он не посоветовался с министерством иностранных дел, а когда он виновато заметил, что 19 июня посылал меморандум с изложением всего плана, гнев немцев не поубавился.
  В конце концов они не позволили создавать в каком-либо из Прибалтийских государств самостоятельное или марионеточное правительство (Документы о германской внешней политике, 1918–1945. Серия «Д», т. 13).


[Закрыть].

Литовские подпольные группы захватили отделения милиции, тюрьму, освободили политических заключенных, взяли под контроль автоматическую телефонную станцию. Шли жестокие бои между литовцами и советскими войсками, в битве за Каунас погибло около 200 литовцев и около 2000 – в других городах и селах.

К тому времени как генерал-полковник Георг фон Кюхлер 25 июля торжественно вступил в Каунас во главе 18-й нацистской армии, город был уже в руках литовских мятежников. По данным литовцев, к их восстанию присоединились почти 100 тысяч человек.

Слишком скоро выяснилось, что надежная оборонительная зона, которую советская власть рассчитывала создать в Прибалтике, на деле была смертельной ловушкой.

В ней не было ничего надежного. Русских на фронте одолевали стремительные удары немецких танков. Их лишали связи со штабами, изолировали на территориях, к ним враждебных, где в каждой деревне могла ждать засада и на каждой улице таилась за углом смертельная опасность. В сельской местности приземлялись немецкие парашютисты. Немецкие агенты, местные патриоты, мятежные банды, казалось, вырастали из-под земли.

Майор М.П. Павловский служил в Эстонии, на Моонзундском архипелаге, в штабе береговой обороны. В последние недели до начала войны его очень тревожило отношение местного населения. Арестовали германского агента по фамилии Розенберг, который оказался среди рабочих, возводивших огневые позиции для 315, 371 и 318-й береговых батарей 180-мм артиллерийских орудий. В районе новых укреплений появились германские офицеры – похоронная команда, как было заявлено, – в задачи которой входило отправить на родину тела солдат, убитых в Первую мировую войну. Были трудности с обеспечением строительства батарей местной рабочей силой, заслуживающей доверия. По ночам вокруг Таллина раздавались орудийные взрывы.

С началом войны подтвердились худшие подозрения Павловского относительно местного населения. В тот воскресный вечер был убит выстрелом при выходе из ресторана в Кингисеппе молодой командир. На другое утро улицы Куресааре были засыпаны антисоветскими листовками, призывавшими население помогать наступающим немецким армиям. Возле Виртцу и Лихулы появились вооруженные банды. Перехвачены были зашифрованные радиограммы, адресованные нацистским агентам. Возле Пярну немцы сбросили батальон парашютистов.

Советской военной части в любой момент могли нанести удар в спину.

Ситуация в Риге была еще опасней. Уже в первые часы войны, когда немцы бомбили город, на улицах начались антисоветские вооруженные выступления. Фактически некому было поддерживать порядок – лишь курсанты пехотного училища и полк НКВД. Остальные находившиеся в городе военные не были строевыми – штат особого военного округа, работники тыла, штабной полк.

И когда немцы сбросили парашютистов, советская охрана не смогла с ними справиться. На помощь были мобилизованы отряды рабочих. При попытке навести порядок в городе происходили десятки столкновений.

В понедельник вечером 24 июня в Ригу прибыли эскадренные миноносцы вице-адмирала В.П. Дрозда. Возле гавани бушевал пожар, велась беспорядочная стрельба.

Дрозд приказал морякам все силы приложить, чтобы загрузить корабли минами и боеприпасами. В погрузке участвовали даже механики и машинисты.

Огонь подходил все ближе.

Позднее Дрозд рассказывал товарищам: «Мы не знали, как возникли пожары. Наши войска уже оставили город, милиции не было. Ходили слухи, что в город вступают немцы. Мои моряки захватили двух диверсантов у самых ворот склада. Но кому их отдать?»

Сразу после погрузки эскадра ушла в море.

«В море гораздо спокойней», – сказал Дрозд.

Командующий Балтийским флотом адмирал Трибуц хорошо понимал, что новые передовые позиции на территории Прибалтики настолько ненадежны, что ставят весь флот в опасное положение.

Требования Сталина продвинуть вперед балтийские базы исходили из мер предосторожности, и теперь их обоснованность подтвердилась. Адмирал Трибуц понял, что Рига окажется не более надежной, чем Либава и Вентспилс, потерянные в течение двух-трех дней. Власти в Риге, напуганные враждебностью латышей, почти бездействовали. Айсарги, латышские националисты, время от времени стреляли с крыш домов. Немецкие парашютисты и диверсанты угрожали военно-морской базе в Усть-Двинске. Трибуц дал указания об эвакуации флота из Риги.

Но возникли трудности. Немцы сильно заминировали Ирбенский пролив, у адмирала Дрозда не хватало минных заградителей для расчистки пути отступления эскадры. Единственный свободный от мин путь на восток и на Таллинн проходил через мелкий узкий пролив Муху-Вяйн, отделявший берег от Моонзундских островов. Мелкие суденышки из эскадры Дрозда легко прошли бы через пролив. Но там были и тяжелогруженые суда, и 7000-тонный крейсер «Киров», построенный в СССР и вступивший в строй в 1936 году, – флагман эскадры, гордость Балтики.

Со времен Первой мировой войны, когда русский линкор «Слава» прошел через мелкий пролив, чтобы не подвергнуться атаке немцев, здесь не ходили тяжелые корабли. Позже здесь были затоплены блокирующие суда с цементом.

Выбор был тяжелым. Но чтобы не подвергать корабли риску подорваться на минных полях, Дрозд предпочел тащить «Киров» через мелкий пролив. Буксиры и тральщики стали углублять наиболее мелкие участки, перенесли грузы на более мелкие суда. Наконец «Вторая пятилетка» (направляющаяся ночью с 21 на 22 июня в Германию) сумела пробраться через пролив.

В Риге оставались только крейсер «Киров» и могучий ледокол «К. Вольдемарс». Дрозд больше не мог ждать, к 27 июня немцы уже были в предместьях Риги. 29 июня, ночью, когда работы в северной части пролива еще не закончились, Дрозд повел по мелкому проливу оставшиеся суда, их сопровождали эсминцы – «Стойкий», «Сметливый», «Грозящий».

Впоследствии Дрозд называл этот переход самым трудным из боев, какие он когда-либо вел.

Все началось хорошо. Но когда подошли к месту, где в Первую мировую войну были потоплены суда с цементом, крейсер стал застревать на дне пролива, сначала на песке, затем на цементе, и вскоре совсем остановился.

«Мы на мостике даже вздрогнули, – вспоминал затем Дрозд, – но пока было темно, нельзя было медлить. Я опять приказал: вперед, тихий ход. Крейсер чуточку двинулся».

Буи крохотными огоньками обозначали курс по углубленному проливу, крейсер мучительно пробирался по этому маршруту и в полночь окончательно застрял на мели. В конце концов буксиры его сняли, но он тут же уперся в банку, носом поверху. Три часа ушло, чтобы его вытащить.

На следующий день «Киров» пришел в Таллин, Дрозд был все еще на мостике[80]80
  Дрозд умер зимой 1941/42 года. Произошла необычайная авария; на пути из Кронштадта в Ленинград его машина попала в воронку от бомбы, и он утонул (Кузнецов // Октябрь. 1968. № 8. С. 170).


[Закрыть].

Флот вовремя ушел из Риги. 29 июня немецкая танковая группа прорвалась в Ригу по Баусскому шоссе, ринулась к мосту через Даугаву (или Двину). Два моста были разрушены, немцы кинулись к железнодорожному мосту, который остался невредимым. В него тоже закладывали тонну сильной взрывчатки, но плунжер не сработал, и заряд не воспламенился.

Русские объединили несколько частей, входивших в 10-ю и 125-ю стрелковые дивизии, с полком НКВД. При поддержке бронепоезда им удалось уничтожить три немецких танка, поднявшиеся на мост. Затем лейтенант С.Г. Байков и отряд из семи саперов сделали новую попытку взорвать мост, на этот раз успешную, но при взрыве Байков погиб.

Фашистам не удалось напрямик войти в город, и они, обогнув его, двинулись с востока. Разбитые советские войска поспешно оставили Ригу и двинулись вдоль Псковского шоссе к Сигулде. 1 июля немецкий 26-й армейский корпус победоносно вступил в Ригу. Прошло десять дней войны, отмечал адмирал Пантелеев, а флот потерял все Балтийское побережье до Таллина. Теперь надо было вести смертельную борьбу за главную военно-морскую базу.

Пантелеев и другие командиры днем и ночью были заняты работой, но перед ними неотступно стоял беспощадный вопрос: что случилось на фронте, отчего такое внезапное, страшное отступление?

Красная армия отступает

Ленинградцы – если не все, то многие, убаюканные многолетней пропагандой советской военной мощи, – были, видимо, уверены, что Красная армия за несколько недель поменяется ролями с немецкими захватчиками и погонит их назад, к границам Третьего рейха. Это казалось естественным завершением тех историй, которые приводила «Ленинградская правда», в них рассказывалось о сбитых летчиках, утверждавших, что германские солдаты не хотят воевать, что немецкие рабочие подожгли военно-морские склады в Киле, что финские солдаты больше убегают в Красную армию, чем выполняют приказы своих командиров.

Даже ленинградские военные не ощущали, какая гигантская катастрофа начинает разворачиваться. Генерал Духанов понял это через пару дней после начала войны, беседуя с полковником Г.В. Михиным, начальником Ленинградского пехотного училища, отличным командиром, вскоре вписавшим свое имя в число славных защитников Ленинграда. И Духанов был поражен, увидев, что Михин ждет обратного движения потока войск на границах и не улавливает из официальных сводок, что немцы на сотни километров углубились на советскую территорию. На деле к вечеру 23 июня грозная немецкая 4-я танковая группа оторвала друг от друга на 136 километров 8-ю и 11-ю советские армии, клином врезалась между ними. А к 25 июня нацистские части проникли внутрь Прибалтийского особого военного округа (ставшего Северо-Западным фронтом), на 145 километров в сторону Двинска и на 150 километров в глубь России в сторону Вильнюса и Минска. В Ленинграде никто этого не знал. Газеты продолжали повторять, что германский пролетариат внутри нацистской армии восстанет против Гитлера и поможет СССР победить, что дух немецкой армии сокрушен. А в некоторых заводских газетах война изображалась как веселая шутка; даже в июле журнал «Ленинград» опубликовал неумелое юмористическое стихотворение, где все, что кругом происходит, было подано как фарс.

Если в Ленинграде заблуждались многие, то в московском Главном командовании – почти все. Так было с самого начала войны. Вечером 22 июня, в 21 час 15 минут, всем фронтам было приказано начать немедленное контрнаступление и отогнать немцев назад в Германию. Балтийское командование во взаимодействии с Западным фронтом должно было гнать немцев через границу в район Сувалки. Столь оптимистический приказ мог отдать только штаб, находящийся где-то далеко в море[81]81
  «Теперь нетрудно заметить, что решение Главного командования советской армии, принятое вечером в первый день войны, не соответствовало подлинному положению. Более того, оно просто не обеспечивало сосредоточения сил и осуществления сложных операций», – пишет генерал-майор П. Коркодинов, консервативный, серьезный военный критик (Военно-исторический журнал. 1965. № 10. С. 33). Главное командование из-за нарушения связи имело весьма неполную картину положения на фронте (Штеменко С.М. Там же. С. 28–29).


[Закрыть].

Эти нереальные указания генерал Кузнецов пытался выполнять с одним, правда, изменением. Он изменил направление операции: вместо Сувалки – Тильзит. Недавно проводились маневры, где осуществлялось наступление на Тильзит, командиры хорошо знали местность. К тому же за десять часов до этого он уже дал приказ о наступлении на Тильзит и не мог его отменить. Правда, замена Сувалки Тильзитом означала отсутствие взаимодействия с Центральным фронтом, который тоже поведет наступление, но об этом Кузнецов, по-видимому, не подумал.

Неудача операции была предрешена. Некогда было готовиться, мало было самолетов, артиллерия не имела боеприпасов и средств передвижения, танкам не хватало горючего. У Кузнецова была плохая связь с армиями, у армий – с дивизиями.

8-я армия Собенникова сделала героическую попытку осуществить контрнаступление. Наспех собранные танковые силы 8-й армии столкнулись с 4-й немецкой бронетанковой группой, большинство бесценных советских танков было уничтожено.

В этой отчаянной борьбе участвовала и 28-я танковая дивизия под командованием полковника (впоследствии генерала армии) Ивана Черняховского, талантливого специалиста по бронетанковым войскам. Когда его дивизия стремительно продвигалась к фронту, он получал приказы, но не имел времени на разведку и подготовку. Уже его 55-й танковый полк вел огневое сражение с 1-й танковой дивизией немцев, и Черняховский с помощью остатков 125-й стрелковой дивизии решил пробиваться к Шяуляю.

23 июня в 10 часов вечера он предпринял атаку и на 5 километров отогнал немцев. На дороге Калтиненай – Расейняй рота немецких мотоциклистов была сметена. А на севере 2-я советская танковая дивизия атаковала немецкую танковую колонну, наступавшую по шоссе Тильзит – Шяуляй. Бой быстро перешел в крупное танковое сражение, первое на Северо-Западном фронте, оно бушевало на площади примерно в 64 километрах от Калтиненай до Расейняй, в нем участвовало почти 1000 танков. И 2-я советская танковая дивизия возле Скаудвиле уничтожила свыше 40 немецких танков и 18 орудий. Но в конце дня 2-я дивизия была окружена 41-м немецким моторизованным корпусом. Удалось вырваться при поддержке 12-го советского механизированного корпуса, но потери были страшные.

В 28-й дивизии Черняховского вначале, на 25 июня, было 84 танка, главным образом старых. К ночи все они были уничтожены, бронетанковой дивизии больше не было, лишь бесформенный остаток разгромленных боевых сил. Москва торопливо выхватила из резерва Ставки отборную 21-ю бронетанковую группу, дав приказ ей удержать северный берег Западной Двины (примерно в 120 километрах от линии фронта).

21-й бронетанковой группой командовал генерал армии Д.Д. Лелюшенко, крепкий, опытный танкист. Он создал этот корпус весной 1941 года и подобрал отличных командиров. 42-й танковой дивизией командовал Николай Войков, имевший хорошую теоретическую подготовку и боевой опыт. 46-й танковой дивизией командовал Василий Копцов, его имя прославилось в танковых сражениях на Халхин-Голе, это был один из лучших молодых командиров Красной армии. 185-й моторизованной дивизией командовал Петр Рудчук, Лелюшенко его знал со времен Гражданской войны, оба служили в 1-й Конной армии Буденного.

Войска Лелюшенко были хорошо обучены, сравнительно хорошо вооружены, хотя вместо 400 новых КВ и Т-34, которые были им положены, имелось только 97 старых танков[82]82
  Лелюшенко Д.А. Заря победы. М., 1966. С. 4–28. В других источниках – 98 танков и 120 орудий (Орлов К.Л. Там же. С. 90).


[Закрыть]. Когда началась война, Лелюшенко с горечью вспоминал свой разговор месяц назад с генерал-лейтенантом Яковом Федоренко, начальником управления бронетанковых сил Красной армии. Федоренко заверил, что его корпус получит положенные ему танки полностью к 1942 году.

«А если война?» – поинтересовался Лелюшенко.

«У Красной армии без вашего корпуса хватает сил», – отвечал Федоренко.

22 июня Лелюшенко был в Москве на совещании в штабе, ему приказали немедленно вернуться в свой корпус, находившийся к северо-востоку от Двинска (Даугавпилса), и 23 июня он вернулся. В тот день он получил 96 противотанковых орудий; но его части, дважды подвергнутые атаке немецких бомбардировщиков, понесли серьезные потери в живой силе, боевой технике, топливе, а ответить противнику им было нечем: не было зенитных орудий. 24 июня он получил из Бронетанковой академии два батальона, оснащенные старенькими танками БТ-7, и затем реорганизовал свои силы таким образом, чтобы каждая танковая дивизия имела 45 танков, а также включала моторизованные части и артиллерию. 25 июня корпус опять сильно бомбили, но в конце дня он получил зенитные орудия. Были сбиты два «Юнкерса-87», один из немецких летчиков сообщил, что видел всего в 16–24 километрах юго-западнее Двинска немецкую танковую колонну.

Лелюшенко получил приказ от Тимошенко направить корпус в район Двинска, не дать немцам захватить город и переправиться через Двину. В 4 часа дня 25-го, подвергаясь тяжелым атакам с воздуха, корпус Лелюшенко продвигался к Двинску.

Танки с грохотом прошли через маленький городок Дагду в 80 километрах восточнее Двинска. У дороги лежала окровавленная маленькая девочка, взрыв бомбы разворотил ей ногу, она была в сознании и все время звала мать. Лелюшенко этот случай долго не мог забыть. Генерал приказал адъютанту срочно отправить ее в медчасть.

Лишь 27 июня Лелюшенко подошел к Двинску на расстояние выстрела, его войска рассредоточились на разрозненных участках лесных зарослей. И тут появился генерал-лейтенант Сергей Акимов, заместитель командующего Северо-Западным фронтом генерал-полковника Ф.И. Кузнецова, усталый, покрытый пылью, обожженный солнцем. Казалось, он не спал много дней. То, что он сообщил, было малоутешительным. Ему дали 5-й парашютный корпус и местных добровольцев, приказав удерживать Двинск до прибытия 21-го корпуса Лелюшенко, но 8-я немецкая танковая дивизия отбросила его из города. Он доложил Кузнецову: «Наша атака отбита, отдельные части проникли в город с севера и северо-запада, но они были отброшены, как только немцы получили пополнение. Причины поражения заключаются в отсутствии у нас танков и недостаточности артиллерии (только 6 орудий), а также в слабом прикрытии с воздуха».

Генерал Акимов сообщил, что 21-й корпус переходит в 27-ю армию генерал-майора Берзарина, который командует 80-километровым фронтом, прикрывающим Западную Двину от Ливаны до Краславы. И Акимов устало согласился, когда Лелюшенко предложил отбросить немцев из Двинска и создать линию прикрытия от 16 до 90 километров длиной на северной стороне Двины.

Рано утром 28-го Лелюшенко перешел в наступление. В 7 часов утра его передовой отряд ворвался в деревню Малиновка в 11 километрах к северу от Двинска, через полтора часа 46-я дивизия, при незначительной поддержке с воздуха, вступила в Двинск и начались рукопашные бои за каждый дом.

Советские танки окружили 56-й корпус Манштейна, даже протаранили несколько машин. Нацисты отчаянно сопротивлялись, вокруг пылающих танков и взорванных орудий были разбросаны сотни трупов. Командир 8-й германской танковой дивизии генерал Брандербергер вместе со своим штабом укрылся внутри форта на южной окраине Двинска.

Тяжелыми были советские потери. Молодой, талантливый командир 46-й танковой дивизии Василий Копцов получил ранение; он сражался в центре города и, раненный, продолжал руководить боем.

Но у советских войск уже кончились топливо и боеприпасы. Было совершенно необходимо, чтобы 42-я и 185-я дивизии оказали поддержку 46-й, но немецкая бомбардировка их задерживала. Лелюшенко передал Акимову командование боями в Двинске и помчался к 42-й и 185-й. Выяснилось, что 42-я дивизия натолкнулась на передовые части 121-й дивизии, входившей в 16-ю немецкую армию, расположенную возле Краславы на Западной Двине в 40 километрах восточнее Двинска.

Лелюшенко дал в 42-ю радиограмму из пяти слов, засекретив их тут же импровизированным шифром: «Грач (это было прозвище командира) спеши в Даг (т. е. Двинск)», и подпись: «Лом» (т. е. Лелюшенко).

Все-таки Лелюшенко сумел ввести в действия на Западной Двине и 42-ю и 185-ю дивизии, ему удалось отрезать и окружить несколько германских частей. Около 400 солдат 3-й германской моторизованной дивизии уничтожили, взяли в плен – 285. Отряд под командованием А.М. Горянова, посланный на другой берег Западной Двины, разгромил пехотную роту и 35 штабных машин 56-й бронетанковой дивизии.

Тогда немцы перебросили большое подкрепление и к вечеру, после воздушной подготовки, стали упорно рассекать советские силы. Лелюшенко решил отойти к озерам, расположенным от озера Рушону до Дриазы, километрах в 48 к северо-востоку от Двинска.

С 11-й армией, которой командовал талантливый человек, генерал-лейтенант В.И. Морозов, произошло то же, что и с 8-й армией генерала Собенникова. Но, пожалуй, у Морозова было трудностей побольше.

Оставив Каунас в первые часы войны, генерал Морозов перевел свой штаб назад в Кайсядорис, на 30 километров восточнее. Немецкие бронетанковые силы находились на другом берегу Немана, вопрос был в том, как их остановить. В ночь с 24 на 25 июня Морозов созвал военный совет, чтобы обсудить ситуацию. Имелось, по его словам, две возможности. Можно было идти на северо-восток и атаковать 4-ю бронетанковую группу немцев, которая в северо-восточном направлении двигалась по шоссе к Двинску. Или можно было, наступая в юго-западном направлении, попытаться восстановить связь с командованием Западного фронта.

Обрисовав обе эти возможности, Морозов умолк.

«Товарищ командующий, – спросил его один из подчиненных, – почему мы оставили Каунас без боя?

Морозов терпеливо объяснил, что, если бы 8-я армия могла удержать восточный берег Немана, они бы до конца бились за Каунас. Но раз немцы захватили плацдарм на Немане, удерживать Каунас означало бы попасть в окружение.

И в этот момент Морозова позвали к ВЧ – телефону высшей секретности, звонил генерал Кузнецов из штаба Северо-Западного фронта. Через несколько минут Морозов возвратился, его трудно было узнать, лицо окаменело, глубоко запавшие глаза сверкали. Ни на кого не глядя, он направился к карте, взял указку, быстро нашел нужную точку и указал на Каунас.

«Вот, – сказал он, не глядя в глаза подчиненным, – из района Ионавы поведем наступление на Каунас и потом на Восточную Пруссию. Приказ наркомата обороны».

«А как же наш план?» – спросил генерал Шлемин.

«На свой план мы ответа не получили, – пробормотал Морозов. А затем, словно собравшись с силами, сказал: – Товарищи, приказ штаба не подлежит обсуждению. Всем членам военного совета немедленно вернуться к войскам».

Приказы о контрнаступлении были отданы генерал-полковником Кузнецовым на совещании Военного совета Северо-Западного фронта в 3 часа ночи 25 июня.

Контрнаступление осуществлял генерал-майор М.М. Иванов, командир 16-го стрелкового корпуса. Ему было исключительно трудно связаться с частями, сообщить им о приказе, получить элементарные сведения о расположении немцев. Тем не менее он пытался. Остатки его стрелковых дивизий, 23-й и 33-й, пошли в наступление по Ионавскому шоссе в направлении Каунаса, с востока подошла 5-я стрелковая дивизия.

Некоторые части добрались до окрестностей Каунаса, но не в полном составе. Они были отброшены, смяты, и 12-й корпус практически перестал существовать.

Генерал-майор Павлов, командир 23-й дивизии, был убит. Погиб также заместитель командира 33-й стрелковой дивизии Силантьев.

Самое худшее было еще впереди. Почти немедленно 11-я армия утратила связь с генерал-полковником Кузнецовым, в течение ближайших дней восстановить ее не удалось.

Немцы захватили советский шифр, их передатчики стали проникать на советские частоты. Майор Агафонов особенно тревожился о безопасности связи. Опасения его усилились, когда по радиотелефону вызвали генерала Морозова и политработника Зуева, а над штабом в Ионаве стал кружить немецкий самолет. Заподозрив подвох со стороны фашистов, Агафонов отклонил вызов, сообщив, что Морозов и Зуев переведены в другое место. И тогда самолет исчез.

Вскоре пришло еще одно сообщение по радиотелефону – от начальника штаба, заместителя Кузнецова. Но Агафонов не дал себя дурачить снова. «Кому вы звоните? – ответил он резко. – Вы же отлично знаете, что у нас никакого Зуева нет»[83]83
  Агафонов В.П. Неман! Неман! Я – Дунай. М., 1967. С. 36–37.
  ^{Согласно} другому источнику, 20 нацистских самолетов кружили над штабом во время этого звонка. Когда вызов был отклонен, они исчезли (Гусев Б. Смерть комиссара. М., 1967. С. 88).


[Закрыть].

Итак, связь была прервана, и на этот раз – к несчастью, потому что на этот раз действительно звонили по приказу Кузнецова. Командующего очень тревожил вопрос о надежности связи, он получил телеграмму от Морозова с просьбой о подкреплении, с резким осуждением Кузнецова за «пассивность». Это было непохоже на Морозова. Может быть, это фашистская уловка? Адъютанты, правда, настаивали, что в тех условиях, в каких вела бои 11-я армия, командир вполне мог выйти из себя, но Кузнецов требовал подтверждения. Именно эта попытка получить подтверждение была пресечена Агафоновым.

Так прервалась окончательно связь между 11-й армией и штабом.

И остатки армии Морозова пробивались назад через балтийские болота – вразброд, беспорядочно, небольшими группами, оказавшись почти без командиров.

С разгромом 11-й армии фланги 8-й советской армии на севере и 3-й советской армии на юге оказались неприкрытыми, став легкой добычей для немецких танков. На участке Каунас – Вильнюс не осталось советских войск, способных противостоять нацистам.

Исчезла связь между 8-й армией Собенникова и 11-й армией Морозова, командующий Северо-Западным фронтом Кузнецов имел смутное представление о том, что происходит на фронте. Боясь использовать радио для связи, не зная, где расположены воинские части, генерал Кузнецов понятия не имел, куда направлять боеприпасы и топливо. А у большинства бронетанковых и механизированных подразделений топливо кончилось. К утру на 4-й день войны, как признают советские историки, положение на Северо-Западном фронте стало критическим.

Сам генерал Кузнецов уже полностью утратил контроль над событиями. Командир, знавший его по Военной академии имени Фрунзе, теперь узнавал его с трудом. Другой его старый друг сказал, что он «страшно изменился». В академии это был человек безукоризненно подтянутый, гладко выбритый, ухоженный, а теперь – измученный, опустившийся, помятый, лицо бледное, покрасневшие глаза. Приказы он отдавал раздраженным тоном, в случае невыполнения угрожал подчиненным трибуналом.

В довершение всего он был ранен в ногу – рана была несерьезная, но болезненная, разрыв тканей, это мешало передвигаться и еще в большей мере мешало сосредоточиться в беспорядочной круговерти военных событий.

В такой ситуации он получил один из тех противоречивых приказов, которые так часто поступали из Москвы. Приказ был от Главного командования, предписывалось одновременно удержать линию фронта на Двине и создать надежную оборону на реке Великой, на базе старых укреплений в районе Пскова и Острова. Он приказал 8-й армии отойти назад к Пскову и Острову. 27-я армия должна была держать оборону, пока не будет создана новая оборонительная линия на реке Великой, а затем отойти в укрепленную зону.

Командиры приступили к осуществлению приказов. Часа в 2 ночи 2 июля командиру 21-го бронетанкового корпуса генералу Лелюшенко его начальник генерал-майор А.Е. Берзарин, командующий 27-й армией, приказал: «Крепко держи фронт, отступай только в самом крайнем случае, смотри, чтобы немцы нигде не прорвались и не разъединили части 27-й армии».

Лелюшенко полностью с ним согласился. А позднее, в 8 часов утра, поступил новый приказ, генерал Берзарин предписывал 21-му корпусу перейти в наступление, «ликвидировать германские позиции на северном берегу Западной Двины и вновь занять Двинск».

Лелюшенко тогда показалось, что снова генерал-полковник Кузнецов «ошибочно оценил действительное положение». Для такого мероприятия у 27-й армии не было ни людей, ни вооружения, ни топлива. 9 немецких дивизий находились в готовности к наступлению.

А дело в том, что Кузнецов перечитал точную формулировку приказа, полученного из Москвы: «Крепко удерживать линию обороны вдоль Двины». Войска его уже давно не удерживали на Двине линию обороны, они отступили. Педантично стараясь выполнить указания Москвы, он отдал приказы, «которые не отражали, – как заявляет официальная советская история, – действительное положение и условия войск, а также фактор времени и связанные с ним реальные возможности».

Лелюшенко действовал, как любой хороший командир действовал бы в подобной ситуации. Он не спешил переходить в наступление. Все равно ничего не изменится. Примерно в полдень немцы начали наступление, бросив против него 8-ю бронетанковую дивизию, 2-ю моторизованную, 290-ю и 121-ю стрелковые и дивизию СС «Мертвая голова». Лелюшенко отступал с тяжелыми боями. Предприми он тогда наступление, его войска были бы сметены. Он и так потерял половину личного состава и вооружения, у него осталось всего 4000 человек. Но он продолжал наносить немцам тяжелые потери. Свою разгромленную 42-ю дивизию он разместил в маленьком городке Дагда, тщательно замаскировав. И когда передовые отряды дивизии «Мертвая голова» вступили в городок, он бросился на них неожиданно из засады: несколько сот фашистов было уничтожено. 42-я дивизия до 3 июля продержалась на рубежах возле Дагды. Но затем 41-й немецкий моторизованный корпус, нанеся удар 27-й армии около Резекне в 104 километрах к северо-востоку от Двинска, прорвал ее правый фланг. Генерал-лейтенант Акимов отогнать немцев не смог, ему пришлось отступить в направлении Карсавы и Острова.

3 июля вечером Лелюшенко приказал 185-й и 46-й дивизиям отступить к Лудзе и Лаудрею. 42-я с трудом вышла из боя, но в это время предпринял контратаку грозный Горяйнов и прорвался на командный пункт 121-й германской дивизии, входившей в 16-ю армию. Был при этом убит немецкий командующий генерал-майор Лансель.

4 июля 21-й корпус еще держался на рубеже Лудза – Лаудрей, затем отступил к Себежу и Опочке. На пути отступления были бескрайние болота, торфяники, густые лесные заросли. И вечером 5-го июля по приказу командующего 27-й армией генерала Берзарина 21-й корпус начал отходить к прежней советской границе, к линии вдоль рек Леж и Синяя.

Наступил вечер 6 июля, они все еще вели бои за Опочку, отражая яростное наступление, которое 185-я дивизия встретила новой контратакой. В тот же день 21-й корпус (остатки той военной части, которая 11 дней назад начинала военные действия) получил приказ выйти из боя, чтобы отправиться на переоснащение в резерв. Но эти уцелевшие войска были так поглощены боем и находились в такой близости от немцев, что вывести их было невозможно. До возвращения в Москву за новым назначением Лелюшенко еще почти месяц вел бои.

Теперь немцы могли перейти от линии Псков – Остров – Опочка, почти последнего естественного рубежа, к прямому наступлению на Ленинград. В сравнении с графиком Гитлера они задержались, но совсем ненамного.

Ситуация развивалась катастрофически, и Москва решила направить 3-й корпус из внутренних резервов на фронт и попытаться создать новую линию на реке Великой, примерно от Пскова на Остров и затем до Опочки, в 200–400 километрах к юго-западу от Ленинграда. Но еще до того, как войска прибыли на позиции, разбитые части 27-й армии отступили на юго-восток, и 5 июля фашисты захватили Остров, а 9 июля – Псков.