Текст книги "900 дней. Блокада Ленинграда"

По количеству коммунистов ополчение не уступало регулярной армии. Например, из 10 403 коммунистов Невского района Ленинграда 4215 вступили в регулярную армию. Летом 1941 года в Ленинграде около 90 тысяч членов партии и комсомольцев пошли на фронт.

Ленинградская городская партийная организация к 1 мая 1941 года насчитывала 121 415 членов и 32 173 кандидата, общее количество – 153 588. К 1 июня было 122 849 членов и 30 682 кандидата, итого в целом – 153 531. На 1 июля 1941 года было 28 346 членов партии и 19 844 кандидата в ленинградской областной партийной организации. Общее количество на 1 июля в городе и области – 201 721. В армию пошли около 70 % коммунистов и 90 % комсомольцев. А в первые три месяца войны на военную службу ушло 57 % коммунистов, и в их числе 1142 секретаря первичных партийных организаций. К 1 октября в Ленинграде было мобилизовано для участия в боях 431 тысяча человек, в том числе 54 тысячи коммунистов и 93 тысячи комсомольцев.

Утром 10 июля на фронт была направлена 1-я (Кировская) дивизия народного ополчения под командованием генерал-майора Ф.П. Родина. Каждому бойцу выдали ручные гранаты и «коктейли Молотова». Не хватало винтовок, дивизия вступила в бой, имея лишь 35 % положенных ей пулеметов, 13 % артиллерии, 8 % положенных минометов. У многих были в руках только лопаты, кирки, топоры или охотничьи ножи. У некоторых были винтовки, в последний раз стрелявшие в 1918 году, когда большевики отражали нападение Юденича на Петроград. У многих вообще ничего не было, лишь пустые руки и отважные сердца.

Некоторые, глядя, как шли строем ленинградцы, не могли не вспомнить про июльские дни 27 лет назад. Тогда миллионная царская армия двинулась на запад против армий Вильгельма II и Франца-Иосифа. Они так же, ряд за рядом, отправлялись на войну без оружия. Лишь когда падали в бою товарищи, можно было взять их оружие. История повторялась на российских полях сражений.

Но те, у кого возникали эти мрачные мысли, не говорили того, что думали.

В голове колонны добровольцев развевалось красное с золотом знамя, подарок рабочих Кировского завода, следом шел оркестр. А через час их погрузили в теплушки на Витебской товарной станции. Прибыв к месту назначения в Батецкий, восточнее Луги, стали выгружаться. И тут налетели немецкие штурмовые бомбардировщики. Первым погиб военный инженер Николай Сафронов. Его зарыли поблизости, в зеленом поле. Ополченцы быстро выгрузились и заняли 28-километровую позицию от Уномера через Лубинец, Щепино и Ожогин Волочек до Козицкого.

Штаб 2-й дивизии находился в Авиамеханическом институте. Ночью 13 июля ополченцы во главе с лейтенантом Н.И. Угрюмовым погрузились в товарные вагоны и отправились до станции Веймарн восточнее Кингисеппа. Выгружались во время воздушного налета, двинулись на позиции в Ивановское мимо горящих крестьянских изб. Бешеный галоп лошадей, мычание скота, лай собак, писк испуганных цыплят… Дороги забиты беженцами; много женщин с грудными детьми, ковыляющих с палочками стариков.

На строительстве системы укреплений по-прежнему трудилось около 60 тысяч человек, хотя совсем близко шли бои.

О, это была сцена хаоса, достойная кисти Верещагина, русского художника-баталиста. Ополченцы беспорядочно вылезали из товарных вагонов, наугад пробирались к неизвестно где расположенным окопам и не знали, что более двух недель назад, когда группа армий «Север» еще находилась в районах, прилегающих к Шяуляю, аккуратные немцы уже подготовили план ленинградского парада победы. Генерал СС Кнут станет комендантом Ленинграда. Нацистские войска победоносным маршем, колонна за колонной, пройдут по Дворцовой площади, мимо здания Генерального штаба и Зимнего дворца. И там, как предполагалось, счастливый фюрер будет приветствовать свои победоносные армии[88]88
  Путеводитель по Ленинграду уже напечатали и раздали солдатам и офицерам. Советские писатели утверждают, что уже были отпечатаны приглашения на торжественный большой банкет в гостинице «Астория» напротив Исаакиевского собора. Даже дата была установлена – 21 июля, как раз через неделю. Впервые о банкете и приглашениях сообщалось в отчетах, написанных весной 1942 года, но ни в одном источнике не воспроизводятся ни приглашения, ни билеты, ни меню банкета. Есть сомнения относительно достоверности этой истории. Но все-таки особые разрешения на въезд в Ленинград на автомобилях были немцами отпечатаны, образцы их можно увидеть в Центральном музее Советской армии (Карасев A.B. Там же. С. 102).


[Закрыть].

Лужский рубеж

Всеволод Кочетов и его коллега, военный корреспондент «Ленинградской правды» Михаил Михалев, 14 июля после полуночи выехали из Ленинграда в редакционном «форде» (по случаю войны «форд» был выкрашен в какой-то грязно-коричневый цвет).

Кочетов был очень горд, так как ему удалось не только заполучить у редакции машину и шофера, украинца Серафима Бойко, но и пистолет в военкомате на улице Англетер, новенький ТТ, еще в машинном масле, с двумя десятками патронов. Разрешение носить пистолет выдали до 1 сентября, к тому времени (какое счастье!) война, видимо, закончится. С собой у него был именинный торт в картонной коробке, конфеты и письмо. Это все для товарища Мольво, главного редактора новой военной газеты «К победе», которую начала выпускать 2-я дивизия народного ополчения.

Кочетов особенно гордился тем, что он хотя и с трудом, но стал военным корреспондентом. Из-за болезни сердца в армию его не взяли и признали негодным к военной службе, и вот теперь по этой причине «Ленинградская правда» не направляла его на фронт. Он добился этой командировки после того, как однажды встретил на улице Михалева и еще троих корреспондентов. Они были одеты в новую, с иголочки, военную форму, а на Кочетове – темно-синий костюм, туфли яркого цвета. Худой, мрачный, он стал просить коллег: «Ребята, возьмите меня с собой!» Они поговорили с редактором П.В. Золотухиным; теперь Кочетов и Михалев впервые ехали на фронт во 2-ю дивизию, которая находилась возле Ополья или, может быть, Веймарна или Ивановского. Ночь была тихая, чудесная, и почти никакого движения на дороге. Проехали Красное Село, темную тихую деревню, свернули на дорогу, которая вела к Ропше. Ропшу Кочетов хорошо знал, когда-то здесь были охотничьи угодья российских царей.

В царском дворце, где некогда граф Орлов, любовник Екатерины, в пьяной ссоре убил ее мужа Петра III, теперь располагалось общежитие сельскохозяйственного техникума. Кочетов жил там когда-то со своими друзьями-студентами.

Трудно было поверить, что война рядом, но на перекрестке они увидели изрешеченный пулями грузовик, в соседней деревне – разрушенную при бомбежке церковь. Подъехали к Ополью, расположенному примерно в 104 километрах от Ленинграда. Большая деревня, дома хорошо выстроенные, покрашенные, крыши из листового железа. Проход под аркой, ведущий туда, где в старину была конская ярмарка.

Главного редактора военной газеты товарища Мольво они застали крепко спящим. Решено было оставить именинный торт на завтра, и Кочетов, отыскав свободную комнату над сельским магазином, лег спать, чтобы перед фронтом немножко отдохнуть. Утром, к его разочарованию, никаких признаков военных действий не наблюдалось. Он удалился на сеновал – там было прохладно, тихо – и, с удовольствием ощущая сбоку новенький пистолет в блестящей коричневой кобуре, написал свое первое сообщение, которое оптимистично озаглавил: «С поля боя на передовой».

Но идиллия, которую они застали в Ополье, была на редкость обманчивой. Правда состояла в том, что ленинградская оборона оказалась в кризисном положении и отчаянные усилия по созданию прочной оборонительной линии никак не могли угнаться за стремительной скоростью танков фон Лееба.

41-й нацистский бронетанковый корпус мчался прямо к Луге по шоссе из Пскова. Сметя остатки 118-й стрелковой дивизии, сокрушив 90-ю пехотную, недавно прибывшую и еще не знавшую, что немцы рядом, танки пронеслись через реку Плюсса всего в 19 километрах от Луги, и лишь там наконец их задержали отчаянные, страшные бои.

Когда Кочетов радостно ехал ночью «на фронт», 41-й бронетанковый корпус переменил ось наступления и двигался на северо-восток, чтобы прорвать сокрушительным ударом тот самый участок обороны, который Кочетов намеревался посетить.

К этому времени ленинградское командование было вне себя.

10 июля главнокомандующим назначили маршала Ворошилова, через три дня Жданова назначили его заместителем, или членом Военного совета.

Были приняты драконовские меры.

В отчаянной попытке уцелеть неистово перетрясли всю структуру советского командования. Помимо замены генерала Кузнецова, командующего Северо-Западным фронтом, генералом Собенниковым из 8-й армии, сняли генерал-лейтенанта П.С. Кленова, начальника штаба Северо-Западного фронта, за некомпетентность и «слабое руководство».

Та же обстановка была на Западном фронте. Маршала (тогда еще генерала) А.И. Еременко, советского командующего на Дальнем Востоке, вызвали в Москву. Он выехал с Дальнего Востока 22 июня и прибыл (почти все время находясь в поезде!) 29 июня.

Маршал Тимошенко ему сказал, что на Западном фронте хаос, правительство решило снять генерала Дмитрия Павлова и его начальника штаба генерал-майора В.Е. Климовских, назначив вместо них Еременко и генерал-лейтенанта Г.К. Маландина.

Штаб Павлова находился около Могилева. Еременко прибыл туда на следующий день рано утром. Павлов завтракал в маленькой палатке. Это был человек с огромным боевым опытом, участник гражданской войны в Испании.

Он приветствовал Еременко в обычной шутливой манере.

«Сколько лет, сколько зим! – сказал он с улыбкой. – Каким ветром тебя занесло? Ты надолго?»

Вместо ответа Еременко вручил ему приказ о снятии с поста командующего. Павлов читал в смятении, потом спросил:

«Куда же мне ехать?»

«Нарком приказал в Москву», – отвечал Еременко.

Павлов заморгал, потом, взяв себя в руки, пригласил завтракать.

«Некогда, – отклонил приглашение Еременко, – надо немедленно выяснить обстановку».

Помолчав одну-две минуты, Павлов приступил к делу. «Что я могу тебе сказать насчет обстановки? Сокрушительные удары противника застали врасплох наши войска. К бою мы не были готовы. Находились в мирных условиях, проводили учения в лагерях и на полигонах. И поэтому понесли тяжелые потери – в авиации, артиллерии, танках и в живой силе тоже. Противник глубоко вторгся на нашу территорию, занял Бобруйск, Минск».

Упомянул Павлов и о том, как поздно он получил приказ с объявлением боевой тревоги.

Пока они беседовали, в штаб Павлова прибыли маршал Ворошилов и Б.М. Шапошников в длинном черном лимузине. Мрачную картину, которую нарисовал Павлов, они подтвердили.

«Дело плохо, – сказал Ворошилов. – На фронтах нет устойчивости. Есть лишь отдельные опорные пункты, где наши части отбивают превосходящие силы противника. Связь с ними слабая».

В тот же день генералы Павлов и Климовских вылетели в Москву. Еременко никогда их больше не видел. Их сразу расстреляли. Вина их, по мнению хорошо знавшего их маршала Бирюзова, была в том, что они с точностью выполняли приказы, которые отдавали маршал Тимошенко и Генштаб по личному указанию Сталина[89]89
  Отстранение от руководства генералов Павлова, Климовских и В.Я. Семенова, начальника оперативного отдела штаба, серьезно отразилось на моральном состоянии армий. Представитель Ставки генерал Штеменко докладывал, что никаких объяснений не дали, никто не осмелился вслух упомянуть имена арестованных генералов. Это тяжело повлияло на входивших в Ставку командиров, стали возникать подозрения, голословные утверждения, но, как заявляет Штеменко, они были пресечены партийным руководством штаба (Штеменко С.М. Там же. С. 31).


[Закрыть]. Назначение нового командования в Ленинграде не могло обеспечить надежную оборону на Лужской линии.

Против разбитых советских армий выступили силы фон Лееба, состоящие, по имеющимся оценкам, из 21–23 отборных дивизий группы армий «Север» во главе с грозным 4-м бронетанковым корпусом, в целом, по-видимому, 340 тысяч человек. У него было 326 танков, 6000 орудий. Согласно советским источникам, у Германии к 10 июля было больше пехоты в 2,4 раза, артиллерии – в 4 раза, минометов – в 5,8 раза, танков – в 1,2 раза. К этому дню Северо-Западный фронт имел 102 боевых самолета, германская группа армий «Север» – около 1000.

После падения Пскова 4-й нацистский бронетанковый корпус двинулся по шоссе к Луге, прокладывая путь для двенадцати, как предполагалось, нацистских дивизий. Шесть немецких дивизий двинулись к сектору Нарва – Кингисепп.

В отчаянии ленинградское командование решило перебросить силы с севера (где на Карельском фронте финны особой активности не проявляли) на Лужскую линию.

На юг были направлены 10-й механизированный корпус и стрелковые дивизии 70-я и 237-я. Но эти отборные части еще не прибыли на позиции, а Ворошилов уже повернул их на юго-восток, чтобы не дать немцам перейти за Лужскую линию обороны, обойдя ее с фланга восточнее озера Ильмень в районе Новгорода.

Что было теперь делать? В распоряжении Ленинграда осталось мало войск. Наконец генерал Пядышев получил 191-ю стрелковую дивизию для защиты правого фланга у Кингисеппа и 2-ю дивизию народного ополчения для защиты с юга. Ключевую позицию в середине Лужской линии обороняли курсанты Ленинградского пехотного училища во главе с полковником Г.В. Мухиным. Слева от Мухина – еще одна дивизия народного ополчения, 3-я. 177-я стрелковая дивизия защищала подступы к Луге, а южнее прикрывали промежуток от города Луги до озера Ильмень 70-я стрелковая дивизия, 1-я дивизия народного ополчения и 1-я горная бригада. Эти части были нанизаны рядом, как бусы на нитке. 191-я должна была оборонять участок в 80 километров, 2-я дивизия народного ополчения – 48 километров. Подступы к Кингисеппу прикрывала только отступающая 118-я дивизия. И еще были просветы по 80 километров длиной, которые не оборонял никто.

Для поддержки этого временного соединения у Пядышева была сильная артиллерийская часть под командованием талантливого молодого полковника Г.Ф. Одинцова, которому суждено было сыграть выдающуюся роль в обороне Ленинграда. Артиллерийская группа составлена была из полка командиров Высшего артиллерийского училища, дивизиона 28-го корпусного полка, из полков 1, 2 и 3-го ленинградских артиллерийских училищ и зенитной части, сформированной на базе ленинградских артиллерийских технических училищ. Позднее к этой группе добавился отступавший из Прибалтики 51-й корпусный полк.

Таким образом, половину защитников Лужской линии обороны составляли бойцы народного ополчения. Смогут ли наспех мобилизованные, совершенно необученные, плохо вооруженные рабочие батальоны выстоять под сокрушительными ударами передовых отрядов гитлеровских танков, великолепнейших, самых быстроходных, оснащенных самым наилучшим вооружением? Судьба Ленинграда во многом зависела от этого.

11 июля полковник Бычевский провел весь день на Лужской линии. Он ставил тяжелые телеуправляемые мины[90]90
  Мины, управляемые на расстоянии. – Примеч. пер.


[Закрыть] под некоторыми крупными зданиями в Стругах Красных, Городище и Николаеве, там в любой момент могли появиться немецкие танки. А в Гатчине, в отдаленном уголке огромного парка, он установил радиопередатчик, который передаст сигнал взрыва телеуправляемых мин, как только немцы достигнут этих трех пунктов.

Весь день Бычевский видел толпы беженцев, низколетящие «мессершмитты», взорванные мосты, трупы у дороги, бегущих красноармейцев, командиров, пытающихся их остановить.

Ночью 11-го вместе с другими военными руководителями его пригласили в Смольный для встречи с Ворошиловым и Ждановым. Казалось, что Ворошилов нервничал, чувствовал себя неловко.

Генерал Попов, ленинградский командующий, докладывал обстановку. Человек высокого роста, довольно красивый, он всегда в закрытых помещениях чувствовал себя неспокойно. Фронтовым сообщениям не хватало ясности, они часто противоречили друг другу. Вскоре возник спор о направлении главного удара немцев. Заместитель командующего лужской группой считал, что немцы достигли позиций 483-го полка и 177-й дивизии и ведут бои у реки Плюссы. А генерал-майор A.A. Новиков, командующий военно-воздушными силами фронта, утверждал, что, по данным его разведки, основные немецкие силы, 200 танков или что-то вроде этого, находятся в Стругах Красных.

«Что толку от такой разведки? – спросил Ворошилов. – У вас ни одного пленного, ни одного документа. Сколько танков в Стругах Красных? Кто наступает на Гдов?»

Генерал Петр Евстигнеев, начальник разведки, не мог ответить.

«А какие части подходят к Луге?» – спросил Ворошилов. Но Евстигнеев и на этот вопрос не мог ответить.

Все, казалось, говорило о том, что главный удар будет направлен на город Лугу, по прямой дороге, ведущей в Ленинград.

А вдруг немцы ударят южнее Кингисеппа? В этом случае первые подразделения 2-й дивизии народного ополчения должны прибыть на следующий день в Веймарн, расположенный всего в нескольких километрах от Лужской линии. Лучшее подразделение, составленное из курсантов пехотного училища под командованием полковника Мухина, уже занимает позиции возле Сабека. Познакомившись с планами строительства лужской укрепленной зоны, Ворошилов и Жданов поехали в Новгород, где был тогда расположен штаб Северо-Западного фронта. День 12 июля они провели там, одобрили планы контратаки 11-й армии против быстроходного 56-го нацистского моторизованного корпуса. Они подкрепили 11-ю армию танковой дивизией и двумя пехотными дивизиями, приказав начать наступление 14-го рано утром[91]91
  «Н.з.». С. 63. Дата прибытия Ворошилова и Жданова у А.Н. Цамумали указана ошибочно как 14 июля (На берегах Волхова. Л., 1967. С. 7).


[Закрыть].

12-го и 13-го Бычевский занимался укреплениями и постановкой мин. Вскоре после рассвета 13-го он передал по радио сигнал, и 3 крупных мины, заложенные под зданиями в Стругах Красных, взорвались. Там были расквартированы германские моторизованные части, потери были огромными. В тот вечер Ворошилов и Жданов снова вызвали в Смольный командиров и политработников четырех вновь сформированных партизанских батальонов. Каждый батальон состоял из 10 подразделений, насчитывавших от 80 до 100 человек. Им было приказано немедленно проникнуть в тыл немцев и попытаться всеми возможными средствами задержать или уменьшить скорость немецкого наступления; приказано было нападать на германские части моторизованной пехоты, взрывать мосты, разрушать коммуникации, сжигать склады, пакгаузы, оставленные при беспорядочном отступлении русских, и выполнять другие «специальные задачи». До рассвета «истребительные» батальоны, как называли их русские, перевезли в район Гдов – Сланцы и оставили там для перехода в тыл врага.

Во всех действиях Верховного командования ощущалось отчаяние. Через несколько часов после того, как были отправлены «истребительные» батальоны, 14-го рано утром, из Ленинграда последовал неистовый звонок. 41-й немецкий бронетанковый корпус ворвался в Поречье, переправился через реку Лугу, перешел через линию укреплений, захватил плацдарм в Ивановском, внутри советской системы укреплений. Аналогичная попытка в Сабеке была еле-еле отбита курсантами пехотного училища.

Поречье – сердце той позиции, где находилась 2-я дивизия народного ополчения. Опять немцы добрались до оборонительной линии раньше советских войск, 20 немецких танков с ревом пронеслись через Поречье, ворвались затем в Ивановское; а из Ленинграда как раз привезли 2-ю дивизию народного ополчения и первые отряды выбирались из теплушек[92]92
  Фактически ополченцы полагали, что едут на спокойный участок Лужской линии, где смогут завершить скудную подготовку до начала боевых действий. Многие никогда не стреляли из винтовки, не бросали гранат (Саянов В. Ленинградский дневник. Л., 1958. С. 25).


[Закрыть]. Когда они наспех построились, чтобы идти в Ивановское, ударили немцы. Казалось, что стреляют отовсюду. По дороге со скрипом неслись крестьянские телеги, козы блеяли, ржали лошади. Стали падать на землю ополченцы – мертвые, раненые. У кого были винтовки, те отчаянно стреляли, выпрямившись во весь рост, «с плеча», как на стрелковом полигоне. А в ответ немцы били из орудий прямой наводкой. Вскоре загорелся сухой торф, обломки деревьев, и все заволокло клубами дыма.

Если немцы здесь прорвут оборону, то тогда перед ними откроется свободная дорога – 80 километров по шоссе до Зимнего дворца. На всем пути к Ленинграду их некому задержать: ни одного сформированного подразделения, ни одной оборонительной позиции с войсковым составом.

Из Ленинграда Бычевскому приказали по телефону немедленно явиться к главнокомандующему, имея при себе роту саперов. Ему также сообщили, что отправляют грузовиками 1000 мин. Он собрал 106-й саперный батальон и окружным путем, чтобы избежать нападения немецких пикирующих бомбардировщиков, через пять часов домчался к штабу. Там было все командование Ленинградского фронта, в том числе генерал Попов и маршал Ворошилов.

На открытом холме в 500 метров от Ивановского два командира стояли и смотрели, как после неудачной контратаки отступает в беспорядке 2-я дивизия народного ополчения.

Советская артиллерия била снарядами по центру Ивановского, избы взлетали в облаках дыма. Бычевский увидал в бинокль немецкие танки, сквозь дым продвигавшиеся на край деревни, их страшные орудия извергали пламя. Перед избами метались все еще привязанные к перекладинам заборов козы. Ворошилов хмуро поздоровался с Бычевским, резко заявив: «Саперы всегда опаздывают!», потом отвернулся и, не обращая внимания на рвущиеся поблизости снаряды, свистящие в воздухе осколки, долго глядел на поле боя.

Бычевский услышал разговор пулеметчиков:

«Это он, Ворошилов! Клим!»

«Гляди, стоит, как будто врос в землю».

«Мать сказывала, что есть люди, заговоренные от пуль».

«Так то от пуль. А это снаряды!»

Ворошилов был недоволен увиденным. Он хотел знать, почему артиллерия бьет по опустевшей деревне в то время, когда танки немцев уже находятся в ее окрестностях? Попов стал объяснять, что артиллерия не успела произвести разведку, но внезапно смолк. И прежде чем Ворошилов смог вмешаться, он влез в танк и сам двинулся к деревне.

«Вот черт!» – вскричал Ворошилов, хлопнув в ладоши.

Но вскоре в танк ударил снаряд и с грохотом отскочил. Попов вылез, шатаясь.

«Ты в своем уме? – заорал Ворошилов. – Ну к чему все это? Ты пойдешь в разведку, а кто будет командовать фронтом?»

А когда Ворошилов случайно встретил симпатичную девушку из Красного Креста по имени Клавдия, то не позволил ей находиться в таком опасном месте, но она бойко возразила: «А вы, товарищ маршал? В самый огонь лезете. Почему? Вы там нужны? Так и я там, где нужна, – там, где раненые лежат».

Через несколько минут Ворошилов и Попов умчались, предварительно распорядившись, чтобы плацдарм в районе Поречье – Ивановское был побыстрей ликвидирован. Этот приказ дорого обошелся 2-й дивизии народного ополчения, тщетно пытавшейся его выполнить.

Поле боя, усеянное трупами, еще долгие-долгие годы не выходило из памяти оставшихся в живых. «Несмотря на все предупреждения относительно безрассудного поведения Попова, сам Ворошилов не всегда умел сдержаться. В той же части фронта, в деревне Среднее, в нескольких километрах от Ивановского, отступала в беспорядке атакованная немецкими частями 2-я дивизия народного ополчения. В это время подъехал Ворошилов. Бойцы отходили – по одному, по двое или небольшими группами. Выйдя из машины, Ворошилов лично остановил отступавших, и в этот момент появились советская танковая часть и пехотное подкрепление. Выхватив пистолет, 60-летний герой Гражданской войны повел все эти войска через поле на врагов. Раздавался крик «Ура!». И немецкая атака потерпела неудачу, а 2-я дивизия укрепила свои позиции. Личная храбрость старого кавалериста послужила примером и помогла восстановить моральный дух бойцов.

Очень тревожным было 14 июля. Нацисты переправились через реку Лугу в районе Сабека, где оборону держали курсанты пехотного училища, но жестокие бои не дали больших результатов. Русские не смогли выбить немцев из Поречья, как ни старались.

Чтобы укрепить разгромленных ополченцев, московское командование согласилось выделить для каждой пехотной дивизии 3–5 танков, либо грозных КВ, либо рабочих лошадок Т-34.

В тот же день Жданов от своего имени и от имени Ворошилова отдал приказ, первый в последовавшей затем серии призывов, исполненных драматизма.

«Товарищи красноармейцы! Командиры и политработники! – говорилось в начале обращения. – Над городом Ленина, колыбелью пролетарской революции, нависла прямая опасность вторжения врага».

В приказе было справедливо отмечено, что беспорядок и паника захлестнули фронт. «Отдельные паникеры и трусы, – говорилось в приказе, – не только самовольно покидают фронт, но и вносят беспорядок в ряды честных и храбрых бойцов. Командиры и политработники не только не пресекают панику, но не организуют и не ведут свои части в бой. Своим позорным поведением они даже усиливают дезорганизацию и страх на линии фронта».

Приказано было каждого, кто покинет фронт, независимо от звания и занимаемой должности, судить военным трибуналом и расстреливать на месте.

Тревожные сообщения из Москвы от Верховного командования усиливали беспорядок и напряженность. 10 июля Верховное командование предупредило ленинградское командование, что немцы планируют массовый парашютный десант в районе Ленинграда. Приказывалось усилить воздушную разведку и подготовить резервы (откуда было их взять?) истребителей и бомбардировщиков, чтобы уничтожить нацистов, когда те приземлятся.

По всему Ленинграду были установлены новые посты наблюдения за воздухом, прилагались торопливые усилия по мобилизации населения на оборону (дети от 8 до 16 лет должны были обучаться рукопашному бою). Весь район старались превратить в осиное гнездо из огневых точек, из которого немцы живыми не выберутся.

Но немецкие десанты никогда не появились. Это был один из многих слухов, распространявшихся тогда в Ленинграде.

Учитывая тактику немцев на западе, русские, пожалуй, больше всего боялись воздушных и морских десантов противника у себя в тылу.

Быстрота, с которой немцы сломили Лужскую линию обороны, побудила Жданова удвоить усилия по укреплению ближних подступов к Ленинграду. Он поручил эту работу своему первому заместителю, секретарю горкома Алексею Кузнецову, а главным помощником Кузнецова был назначен Бычевский.

Одним из первых мероприятий Кузнецова была мобилизация всех осужденных в исправительно-трудовых лагерях НКВД. Их сначала направили в район Кингисеппа, где имелись все основания ожидать в скором времени прорыв. Работавших там женщин из-за непрерывных налетов германской авиации перевели поближе к Ленинграду.

Полковнику Бычевскому, неутомимому саперу, нравился Кузнецов, которого он прозвал «человек-пружина». Энергия и спокойствие Кузнецова казались неисчерпаемыми. Ему еще не было 40 лет, очень худой и бледный; заостренное лицо, тонкий нос придавали ему строгость. Но на самом деле это был человек мягкий, внимательный, почти всегда проявлявший такт. Он редко повышал голос, никогда не упрекал без оснований и в этом отношении был полной противоположностью многим партийным функционерам, включая его собственное начальство – Андрея Жданова.

Однажды ночью Бычевский сидел за столом и работал. Было уже четыре часа утра, когда вдруг зазвонил телефон. Кузнецов просил немедленно приехать в Мариинский театр. Какие возникли чрезвычайные обстоятельства, Бычевский не мог себе представить. Он поспешил в театр и застал там Кузнецова, возбужденного и взволнованного. Он показал Бычевскому множество танков и орудий из папье-маше, сделанных театральными художниками, и велел немедленно отдать приказ доставить эти макеты на соответствующие позиции за линией фронта.

К этому времени в немецком штурме наступила кратковременная передышка. Разбитая советская 11-я армия, которая прикрывала подступы к Шимску, являвшемуся якорем спасения озера Ильмень на Лужской линии, получила подкрепление. Ее усилили войсками Карельского фронта – 21-й танковой, 70-й гвардейской и 237-й стрелковой дивизиями. Обнаружив, что 56-й немецкий моторизованный корпус под командованием генерала Манштейна плохо прикрыт, советские силы его атаковали, взяли в клещи и за период с 14 до 18 июля отогнали немцев почти на 48 километров.

Как лаконично отметил Манштейн, «нельзя сказать, что корпус в этот момент находился в завидном положении. Последние несколько дней были критическими, противник всеми силами стремится сомкнуть кольцо окружения». 8-й нацистской бронетанковой дивизии пришлось отойти для переукомплектования, 56-й корпус потерял около 400 машин. Была устранена непосредственная угроза Новгороду и Ленинграду, стало чуть легче дышать.

Гитлер выказал некоторую озабоченность по поводу сложившейся обстановки. В своей директиве 19 июля он предупредил, что дальнейшее продвижение к Ленинграду может произойти, если восточный фланг группы армий «Север» будет защищен 16-й армией. 3-ю бронетанковую дивизию группы армий «Центр» перебросили на северо-восточное направление, чтобы прервать связь между Ленинградским фронтом и Москвой, а также укрепить правый фланг сил фон Лееба.

Гитлер вслед за своими указаниями лично посетил штаб фон Лееба 21 июля и потребовал «быстрей покончить» с Ленинградом.

Николай Тихонов и Виссарион Саянов побывали у генерал-майора А.Е. Федюнина, командира 70-й гвардейской дивизии, после того, как он успешно отогнал 56-й моторизованный корпус Манштейна. Штаб Федюнина был в Шелони, на поляне, окруженной лесом, недалеко от большого села Медведь. Тихонов знал Федюнина еще со времен Зимней войны с Финляндией. День был жаркий, летний, в такой день хорошо собирать ягоды, бродить по лесу, отдыхать возле прохладного ручья.

Уже около десяти дней на фронте спокойно. Однако ни расслабиться, ни радоваться генерал Федюнин себе не позволял.

«Тишина обманчива, – пояснил он. – Скоро должно что-то произойти. Мы помогли нашим лужским силам, но враг произвел перегруппировку. Он ударит здесь. Может быть, не эта дивизия. Но он знает нас, мы его били. Он ударит по 1-й дивизии ополченцев и двинется к Новгороду… Нам будет тяжело, но выбора нет, остается драться до последнего!»

Тихонов и Саянов наблюдали, как удлиняются тени. Наступал вечер. Прошла женщина с лопатой, часовой предупредил, что по ее полю, где растет картошка, немцы стреляют из минометов. Женщина пожала плечами и пошла дальше, сказав: «Темно будет, может, не заметят».

Кто-то спросил генерала Федюнина: почему он в парадной форме?

В ответ он рассмеялся. Был в этой форме, когда началась война, и не успел позаботиться, чтобы прислали другую, походную. «Завтра сменю», – сказал он.

Корреспонденты уехали, а день спустя, 13 августа, Тихонов был уже в Новгороде, древнейшем из русских городов. Старые стены сотрясал грохот артиллерийской канонады. Потоки людей шли через площадь. Опять новгородская земля в огне войны.

У одного из командиров Тихонов спросил, где находится 70-я гвардейская дивизия, и в ответ услышал, что она отступает на северо-запад под натиском новых германских дивизий.

«Вы давно из 70-й?» – спросил командир.

Тихонов объяснил. «Вы счастливый, – сказал командир, – немцы через час ударили. Генерал Федюнин убит…»[93]93
  Генерал Федюнин покончил жизнь самоубийством: застрелился, чтобы не попасть в плен к нацистам. Нескольким его бойцам удалось бежать, и они принесли его труп (Саянов В. Там же. С. 36).


[Закрыть]

Немцы были не единственными врагами.

Бычевский работал, почти постоянно поддерживая тесную связь с генерал-лейтенантом К.П. Пядышевым, командующим боевой группой, защищавшей Лужскую линию обороны. 23 июля Бычевский получил копию нового приказа, согласно которому лужский фронт подразделялся на 3 сектора, в каждом – свой командир и отдельный штаб. В этом, вероятно, есть определенный смысл, думал Бычевский. В конце концов еще 15 июля Верховное командование рекомендовало сократить войсковые части, поскольку многие советские командиры оказались не в состоянии справиться с большими соединениями. Но любое разделение фронта способствовало возникновению просветов между флангами, плохой связи, возникновению промежутков, через которые могли прорваться немецкие танки. До сих пор немцы добивались успеха именно таким образом. Зачем понадобилось разрывать Лужскую линию? А как же Пядышев? О его назначении в приказе ничего не говорится. «Пядышев, – писал затем Бычевский, – просто исчез».