Текст книги "Господи, научи нас молиться. Личная молитва по преданию святых отцов"

Поклонитесь Господу в благолепном святилище Его (Пс. 28: 2)

Стояние перед Богом – это выражение глубокого благоговения, которое подобает твари перед Лицом Творца. То же внутреннее отношение человек Библии выражал по-другому: поклоняясь, простирался по земле (proskynesis). Ибо перед лицом величия Господа, Творца всего, должна преклониться всякая тварь, и ангелы (Пс. 96: 7), и все цари (Пс. 71:11), и вся земля (Пс. 65:4).

Поклониться до земли (Быт. 18: 2) – это, в принципе, то, что надлежит совершать лишь перед Лицом Бога всемогущего[420]420
  См. Втор. 6: 13; Мф. 4: 10.


[Закрыть] или же, в косвенной форме, перед местом, в котором Он обитает, в святом храме (Пс. 5: 8), в благолепном святилище (Пс. 28: 2, 95: 9), где благочестивый верующий, поклоняясь, простирается ниц перед подножием Его (Пс. 98: 5, 131: 7).

Но такое поклонение может предназначаться и людям, которых Господь наделил особой духовной властью.

Так, люди кидались к ногам Иисуса «лицом к земле», когда прозревали в Нем божественную тайну[421]421
  См. Мф. 8:2,9: 18 и во многих других местах.


[Закрыть], испрашивали помощи[422]422
  См. Лк. 5:12.


[Закрыть] или хотели отблагодарить Его за полученную помощь[423]423
  См. Лк. 17:16.


[Закрыть]. То же самое позднее происходило и по отношению к апостолам, которые действовали Его силой и Его властью[424]424
  См. Деян. 10:25.


[Закрыть].

Впоследствии в древней монашеской литературе часто говорится о монахе, который бросался к ногам другого, «творил метание», как это называли. Но здесь этот поклон, выражающий самое глубокое «уничижение», имеет вполне определенный смысл: он заостряет просьбу о прощении. Отсюда происходит и слово «метание» (metánoia) – «раскаяние, покаяние, обращение», как оно здесь постоянно толкуется. Истинный монах лишь тот, кто всегда готов к такому «уничижению» даже и перед тем, кто причинил ему зло. Тогда становится понятным, почему один отец мог даже утверждать, что именно сатана после грехопадения научил Адама спрятаться, дабы он не мог сотворить метания, когда встретил Бога, и после этого быть прощенным…[425]425
  Regnaut, Série des anonymes 1765.


[Закрыть]

* * *

Как часть молитвенного делания «метания» (prostratio) с библейских времен были неизменным составным элементом духовной жизни как на Востоке, так в течение тысячелетия и на Западе.

«Брат спросил старца: „Хорошо ли творить много метаний?“ Старец ответил ему: „Мы знаем, что Бог явился Иисусу, сыну Навина, когда тот пал лицом своим на землю“»[426]426
  Nau 301. Ссылка на Иов 7: 6-10.


[Закрыть].

Как видим, молящийся простирается по земле. «Он пал лицом своим на землю, молясь Богу»[427]427
  Johannes Kolobos 40.


[Закрыть], как это делал Христос в Гефсиманском саду[428]428
  См. Мф. 26: 39, ср. выше, с. 115.


[Закрыть]. Этот поклон, упомянутый в «Девяти способах молитвы святого Доминика», сохранился вплоть до нашего времени у доминиканцев как выражение смирения одного брата перед другим в форме venia. В Восточной Церкви издавна сложились две различные формы земных поклонов.

«Большой земной поклон совершается следующим образом: надлежит пасть ниц у подножия Креста так, чтобы колени и голова (собственно, лоб) касались земли.

При простом же поклоне колени не касаются земли, но только руки и голова, тогда как тело остается как бы парящим в воздухе»[429]429
  Joseph Busnaya (ср. выше, Ашп 2), с. 397.


[Закрыть].

На Востоке, отмеченном византийским влиянием вплоть до сегодняшнего дня, наряду с большим земным поклоном, при котором колени, лоб и руки касаются земли, существует малый поясной поклон, так называемая profunda латинских монахов, когда только правая рука касается земли. На христианском Востоке не совершается никакой молитвы, ни общинной, ни частной, которая бы не сопровождалась многочисленными земными и поясными поклонами. Да и какая может быть молитва без поклонов? Она останется «обыденной, холодной и пресной» (Юсеф Бусная).

К земным поклонам, очевидно, относится все то, что говорилось выше о коленопреклонениях: в дни Господни и во все время от Пасхи до Пятидесятницы земные поклоны, будучи выражением покаяния, запрещены.

* * *

Из того, что Адам был бы прощен, если бы со всем смирением сотворил «метание» перед Богом после своего падения, делается понятным, почему земной поклон становится мощным оружием против нападений врага. Один старец так советует своему сильно искушаемому брату:

«Встань, помолись и сотвори метание, говоря: „Сыне Божий, помилуй мя!“»[430]430
  Nau 184.


[Закрыть]

Не только во время личной молитвы, но и за общим богослужением отцы творили определенное число метаний.

«Вышеуказанные молитвы [египетские отцы-пустынники] начинают и кончают следующим образом: как только завершается псалом, не склоняют колен с поспешностью, как делают здесь, в этой местности, некоторые из нас, кои еще до завершения псалма бросаются в спешке на землю для молитвы, дабы как можно скорей все закончить. Поскольку мы хотим поскорее прочесть все число [двенадцать псалмов], установленное отцами с древних времен, мы спешим, чтобы скорее [достичь] конца, считая псалмы, которые остается еще прочитать, и помышляя более об отдохновении тела, чем о пользе и о добром плоде молитвы»[431]431
  Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин. О постановлениях киновитян. Кн. 2 (Цит. изд. Гл. 7, с. 16).


[Закрыть].

* * *

В течение столетий метания, которые Иоанн Кассиан описывает для своих западных читателей как часть молитвенной практики, были известны Западу не в меньшей степени, чем Востоку. Их можно найти в Regula Magistri[432]432
  Regula Magistri. С. 48, 10–11 (de Vogue).


[Закрыть], как и в Regula Benedicti[433]433
  Regola Benedicti. C. 20,4–5.


[Закрыть]. Не только монахи, но и христиане-миряне совершали земные поклоны во время личной молитвы. В XI веке благочестивая графиня Ада совершала, как мы видели, ежедневно по двадцать земных поклонов, тогда как святой отшельник Айберт († 1140) падал ниц пятьдесят раз[434]434
  Scherschel (см. выше, Ашп. 116). С. 57–58.


[Закрыть]. Один молодой монах-пустынник совершал по 100 земных поклонов «согласно обычаю»[435]435
  Regnaut, Série des anonymes 1741.


[Закрыть]. Тем самым мы вновь возвращаемся к вопросу, касающемуся установления нужной меры для всех этих молитвенных форм, что повторяются множество раз. Сколько молитв следует творить, сколько коленопреклонений, сколько метаний[436]436
  Здесь имеются в виду земные поклоны.


[Закрыть]?

«Что касается до количества коленопреклонений, то знаем, что триста числом определено их нам божественными отцами, кои и должны мы совершать пять дней недели днем и ночью. Ибо во всякую субботу и всякое воскресенье, а также и в другие, обычаем определенные дни и недели по некоторым таинственным и сокровенным причинам получили мы заповедь воздерживаться от них. Некоторые, впрочем, более сего числа кладут поклонов, а иные менее: каждый по силе и произволению своему. И ты совершай их по силе своей. Впрочем, блажен воистину тот, кто всегда во всем, что по Богу есть, понуждая себя, понуждает себя часто и в этом.

Ибо „Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его“»[437]437
  Каллист Патриарх и сподвижник его Игнатий, Ксанфопулы. Наставление безмолвствующим, в сотне глав, 39 (Цит. по изд. Добротолюбие, Т. 5. Репринтное изд. YMCA-PRESS. Paris, 1988. С. 359–360). Цит. Мф. 11:12.


[Закрыть].

Каллист и Игнатий пишут для «исихастов», то есть для монахов, что в совершенном одиночестве полностью посвящают себя молитве. Мера должна быть определена для каждого его духовным отцом, ибо только он один может соразмерить физическое здоровье с духовной зрелостью. В духовной жизни «правило» никогда не бывает жестким и навсегда связующим законом. Правильным путем становится тот, который человек совершенно свободно выбирает для себя ради славы Божией и спасения своей души.

* * *

Сегодня эта практика, что когда-то была общей для всего христианства, на Западе практически исчезла. Возможно, что большинство духовных детей преподобного Бенедикта, чье правило предусматривает земные поклоны во время молитвы, едва ли знает о них по собственному опыту. Что касается верующих мирян, то такая практика если и знакома им, то лишь в качестве литургического обряда Страстной Пятницы. Тем самым как те, так и другие лишились могущественного оружия духовной брани.

О том, какая сила заключена в метаниях, учит Исаак Сирин. Ибо иногда наступают хорошо известные и современному человеку периоды духовного застоя, полного внутреннего мрака, когда невозможно произнести даже самой коротенькой молитвы. Тогда, по совету Исаака, следует прибегнуть к частым земным поклонам, даже если кажется, что ты ничего не испытываешь внутри себя и остаешься совершенно холодным. Ибо более всего враг страшится выражений глубокого смирения и сделает все, чтобы им воспрепятствовать[438]438
  Isaak von Ninive, c. 49 (Wensinck. Amsterdam, 1923. С. 228 и след.).


[Закрыть], как он воспрепятствовал Адаму в раю после его падения поклониться Богу.

Мы уже знакомы с концепцией, лежащей в основе этого совета: бесы внимательно наблюдают за всем, что мы делаем и говорим. Даже когда внимание наше рассеяно и мы не осознаем смысла слов во время псалмопения, их, однако, слышат демоны и трепещут![439]439
  Barsanuphios und Johannes, Epistula 711. См. выше. С. 106.


[Закрыть] Почему это так, объясняет отрывок из Евагрия:

«„Притаиваются, наблюдают за моими пятами":

дабы познать через наблюдение то, что мы делаем. Ибо бесы вовсе не „сердцеведцы“[440]440
  Evagrios, in Ps. 55,7 5.


[Закрыть].

Только Тот, Кто „создал [сердца всех их]“, может знать их. Поэтому единственным Сердцеведцем (Деян. 1: 24) называется по праву лишь Бог»[441]441
  Evagrios, in Ps. 32,15 i.


[Закрыть].

Бес был и остается «чужестранцем», который лишь окольным путем получает доступ к нашему «сердцу», что составляет центр нашей личности. Он знает из опыта, то есть через пристальное наблюдение, что это сердце, из которого исходят и злые помыслы (Мф. 15:19), открывает себя через тот язык тела, на который мы по большей части не обращаем внимания. Обнаруживая вполне современную остроту восприятия, Евагрий утверждает, что бесы делают выводы о состоянии нашего сердца из наших жестов, нашей мимики, тона нашего голоса, короче говоря, из всего внешнего нашего поведения и приноравливают к этому и свою тактику[442]442
  Evagrios, Epistula 16; in Prov. 6, 13 (Gehin 76).


[Закрыть].

Это единство души и тела мы должны к нашей выгоде использовать и в молитве! И не только по отношению к выслеживающим нас бесам, но в особенности по отношению к противлению нашего собственного колеблющегося и неверного сердца. Как и слезы, повторяемые метания, даже если они совершаются лишь телом, разбивают то «окаменение» и ту «бесчувственность», которые, кажется, убивают в нас всякую духовную жизнь. Так таинственным образом тело, которое воистину являет собой «икону» внутреннего душевного состояния (Ориген), распрямляет в конце концов и противящуюся душу…

И каждый день возлагай крест свой на себя[443]443
  В синодальном переводе «…возьми крест свой». – Пер.


[Закрыть] (Лк. 9: 23)

Один из древнейших, исключительно христианский жест, не ограниченный, однако, лишь сферой молитвы, – это крестное знамение или, точнее, запечатление или осенение себя (знаком Креста).

«При всяком действии, при входе и выходе, одеваясь и обуваясь, умываясь, садясь есть, зажигая свет, укладываясь спать, усаживаясь, принимаясь за какое-нибудь дело, которым мы обычно занимаемся, мы запечатлеваем на нашем лбу маленький знак (креста)»[444]444
  Tertullian, De Corona 3 (Kroymann).


[Закрыть].

Что касается греческого Востока, то, по свидетельству Оригена, «все верующие, прежде чем начать какую-либо деятельность, но в особенности перед началом молитвы или чтения Священного Писания», осеняют чело свое крестным знамением. Они поступали так, поскольку в этом жесте видели как бы начертание буквы «тау» (писавшейся как знак креста (t) в древнееврейском и как «Т» в греческом), которой, согласно Иез. 9: 4, были отмечены все верные и которая была «как предвидение [крестного] знамения на челах, что столь принято среди христиан»[445]445
  Origenes, Selecta in Ez. 9 (PG. 13,800/801).


[Закрыть]. Возможно, так осенял себя и ясновидящий Апокалипсиса, когда он говорил о печати на челах рабов Бога нашего (Откр. 7:3). И Евангелие от Луки 9:23 могло изначально пониматься именно в смысле такого «крестного знамения».

* * *

Как бы ни оценивали историки происхождение этого жеста, для отцов он был одной из «изначальных устных традиций»[446]446
  Evagrios, Mai. cog. 33 r.l. (PG. 40,1240 D).


[Закрыть], восходящей к апостолам, а с ними и к самой первоначальной Церкви, – традиции, которая, может быть, намеренно не была письменно зафиксирована[447]447
  Василий Великий. О Святом Духе, 27 (Цит. изд. С. 333).


[Закрыть]. Уже Тертуллиан в работе, датируемой 211 годом, которую мы цитировали, отсылает нас к этой церковной традиции. Один текст, принадлежащий кому-то из монахов, учеников Пахомия в Египте, объясняет, что этот жест, подобно обращению на восток во время молитвы, напоминал первым христианам об их крещении, то есть о том событии, которое превосходит все и которому христиане обязаны тем, что они христиане, а тем самым и своим спасением.

«Ознаменуем начало наших молитв знаком крещения, положим на челе нашем крестное знамение, как в тот день, когда мы были крещены, и как написано у Иезекииля[448]448
  См. Иез. 9:4.


[Закрыть]. Не задержим руки нашей у рта или у бороды, но поднесем ее ко лбу, говоря в сердце нашем: „Мы отмечены печатью!“ Это не равнозначно печати крещения, но в день, когда мы были крещены, на челе каждого из нас был запечатлен знак креста»[449]449
  Horsiesios, Reglements (Lefort. С. 83, 16 и след.).


[Закрыть].

* * *

И действительно, никакой другой жест, кроме осенения себя знаком креста, не выделяет христианина как «христианина», как человека, чье спасение исходит единственно из крестной смерти Христовой, что таинственным образом сопряжена со святым крещением.

«Носить знак креста[450]450
  Ср. Лк. 14: 27. Климент спонтанно заменяет здесь слово «крест» на «знак» (semeion), поскольку в тексте имеется в виду крестное знамение. Ср. также Мф. 24: 30: знамение Сына Человеческого.


[Закрыть] означает всегда носить в теле мертвость[451]451
  Ср. 2 Кор. 4:10.


[Закрыть], отрешившись от всего[452]452
  Ср. Лк. 14:33.


[Закрыть], но пребывая еще в жизни сей, ибо есть различие между любовью к тому, кто породил плоть, и [любовью] к Тому, Кто сотворил душу для познания»[453]453
  Klemens von Alex., Strom. VII, 79,7.


[Закрыть].

И потому святое крестное знамение, которым мы осеняем себя или других, есть всегда признание победы, одержанной Христом над всеми враждебными силами. Поэтому и отцы прибегали к этому знамению, когда знали, что должны противостоять враждебным силам. Уже Антоний Великий учил своих учеников, что бесы и их наваждения в действительности «суть ничто и быстро исчезают, в особенности если мы вооружаемся против них верой и крестным знамением»[454]454
  Athanasios, Vita Antonii, c. 23,4 (Bartelink). Cp. 13, 5.


[Закрыть]. То же самое относится и ко всякой форме языческой магии[455]455
  Там же. С. 78, 5.


[Закрыть].

«Если ты часто кладешь на чело и сердце [свое] знак креста Господня, бесы, трепеща, обращаются перед тобой в бегство, ибо ужасаются этого блаженного знака![456]456
  Nil von Ankyra, Epistula II, 304 (PG 79, 349 C).


[Закрыть]

Если ты желаешь изгладить затаившиеся в духе твоем дурные воспоминания и отразить многообразные нападения врага, тогда вооружись поспешно мыслью о нашем Спасителе и пламенным призыванием святого и возвышенного Его имени, денно и нощно полагая множество раз на чело и на грудь крестное знамение. Ибо всякий раз, когда произносится имя нашего Спасителя Иисуса Христа и налагается крестное знамение на чело, на грудь и на другие члены [тела], то, несомненно, сокрушается власть врага и злобные бесы, трепеща, бегут от нас»[457]457
  Там же. III, 278 (PG. 79, 521 В/С).


[Закрыть].

Но как бы ни была велика сила крестного знамения, речь не идет о каком-то магическом жесте. Ибо только вера придает ему силу!

«Когда ты искушаем, положи с благочестием [крестное] знамение на чело. Этот знак страстей [Христовых] есть и знак против дьявола, если ты совершаешь его с верой, а не для того, чтобы тебя видели люди. Ты должен совершать его с осмотрительностью, пользуясь им как щитом, и супротивник увидит силу, что исходит из сердца»[458]458
  Hippolyt von Rom, Traditio apostolica 42 (перевод W. Geerlings, Fontes Christiani 1. Freiburg, 1991. C. 309).


[Закрыть].

* * *

Если святое крестное знамение, сначала полагаемое, возможно, только «во имя Спасителя нашего Иисуса Христа», а затем «во имя Отца и Сына и Святого Духа»[459]459
  Barsanuphios und Johannes, Epistula 46.


[Закрыть], наделено такой силой, тогда становится понятным, что его не только не следует делать ради погони за ложной славой, но и нельзя совершать его с рассеянными мыслями. В церковном Предании зафиксирован и тот способ, коим следует совершать крестное знамение.

Как показывают цитированные нами тексты, принадлежащие к эпохе отцов, в первое время запечатлевали «малое знамение» (signaculum), возможно, лишь одним пальцем (как на греческом Востоке, так и на латинском Западе), преимущественно на лбу. Затем таким же образом в особых случаях «полагали печать» на губы и на сердце, пока, наконец, со временем не сформировался тот жест, который знаком всем и посредством которого верующий как бы всем телом своим становится под крест Христов.

«Удивительно, как многие виды болезней и сами бесы изгоняются знамением драгоценного и животворящего Креста, которое каждый может совершать без каких-либо затрат и усилий. И кто мог бы сосчитать славословия [в честь святого Креста]? Но святые отцы донесли до нас значение сего святого знамения, дабы опровергать неверных и еретиков.

И потому два пальца и одна рука представляют распятого Господа Иисуса Христа, что познается в двух природах и одной испостаси. Правая рука напоминает о Его безграничной силе[460]460
  См. Пс. 117:15 и во многих других местах.


[Закрыть] и Его восседании одесную Отца[461]461
  См. Пс. 109:1; Мф. 22: 44 и во многих других местах.


[Закрыть]. [Знамение] начинают совершать сверху по причине Его сошествия с небес к нам[462]462
  См. Еф.4: 10.


[Закрыть]. И затем [движение руки] справа налево обращает в бегство врагов и указывает на то, что Господь непобедимой силой Своей победил диавола, который есть левое, бессильное и темное существо»[463]463
  Petrus Damascenus, l.Uber die Unterschiede zwischen Gedanken und Anreizen. (Philokalia Bd– III. Athen, 1960. C. 110). В конце ссылка на Мф. 25: 33 и след.


[Закрыть].

Легко видеть, что это «двоеперстие», хорошо известное как жест благословения на многочисленных изображениях Христа на Востоке и на Западе и которое старообрядцы в России сохранили до сих пор, своим происхождением обязано «неверным» и «еретикам». Два перста и одна рука направлены против монофизитов и несториан как немое исповедание двух природ Сына, вочеловечшегося в одной Ипостаси (или Лице). Гораздо древнее, однако ни с каким временем не связан библейский символизм «верхнего – нижнего», «правого – левого», что до сего дня остается глубоко укорененным в языке и обычаях повседневной жизни.

С затуханием вышеуказанных христологических споров или, возможно, в контексте, свободном от них, крестное знамение раскрылось во всей полноте своего символизма и обрело окончательную форму.

«Надлежит совершать крестное знамение тремя [первыми] пальцами [правой руки], поскольку так запечатлевается призывание Святой Троицы (о Которой пророк говорит: Кто взвесил тремя пальцами прах земли? Ис. 40: 12[464]464
  В синодальном переводе: «Кто… вместил в меру прах земли». – Пер.


[Закрыть]), так, чтобы сверху спускаться вниз и идти справа налево, ибо Христос сошел с неба на землю и прошел от иудеев к язычникам»[465]465
  Innozenz III., De Sacro Altaris Mysterio, lib. II, c. XLV (PL 217, 825).


[Закрыть].

Тот способ наложения крестного знамения, который описывает папа Иннокентий III, в то время (конец XII века) еще только диакон Римской Церкви, был обычной практикой и в Восточной Церкви того времени и остается таковой и по сей день у православных христиан. Но и некоторое время после великого раскола 1054 года крестное знамение оставалось жестом, полным глубокого, продуманного символизма, продолжавшим объединять Восток и Запад.

Но, как видно из продолжения только что процитированного нами текста, уже в то время «некоторые» начали полагать знамение в направлении поперечной стороны Креста наоборот, то есть слева направо, как сегодня повсеместно принято на Западе. Этому давалось символическое и практическое объяснение. Нам следует, говорилось, переходить от убожества (которое символизировала левая, «плохая» сторона) к величию (символизируемому правой, «хорошей» стороной), как и Сам

Христос перешел от смерти к жизни и от ада к раю. Кроме того, нам надлежит совершать крестное знамение таким же образом, каким нас осеняют при благословении.

Иннокентий III не касается символического обоснования, однако практическое не считает важным. Он справедливо указывает на то, что мы не осеняем других крестным знамением так, словно они поворачиваются к нам спиной, но делаем это, становясь лицом к лицу! Поэтому священник полагает крестное знамение по поперечной стороне слева направо, так что верующий принимает благословение справа налево, то есть так, как если бы он крестился сам.

Прискорбно, что от «некоторых» этот обычай перешел ко «многим», а затем и ко «всем» западным христианам, несмотря на ясные слова великого папы, и таким образом была утрачена важная часть того общего наследия, что связывало Восток и Запад. Но еще прискорбнее то, что сегодня на Западе, возможно, никто уже не знает символики крестного знамения, переданной нам отцами.

Заключение
Сокровище в скудельных сосудах (2 Кор. 4: 7)

«Вера испаряется»: эту жалобу мы взяли в качестве отправной точки для нашего размышления. Она улетучивается, был наш ответ, поскольку в ней более не «упражняются». Это отчетливо прослеживается, если мы обратимся к истории личной молитвы и ее «делания», поскольку молитва с давних времен служит своеобразным барометром, измеряющим интенсивность веры.

Традиции Церкви, Писания и отцов оставили нам в наследие громадное сокровище, состоящее не только из текстов, но и из способов и форм молитвы, молитвенных поз и жестов. В современную эпоху, в особенности в западном христианстве, из всего этого осталось мало, почти что ничего. Там, где постепенно исчезает то, что кажется «внешним», молитва становится «обыденной, холодной и пресной», если вновь обратиться к словам Юсефа Бусная, и сама вера, которая должна была бы выразить себя в ней, незаметно охладевает и в конце концов исчезает.

* * *

Ранние отцы хорошо сознавали, что эта сторона молитвы, которая в их глазах не была чем-то только «внешним», всегда находится в опасности, что ею станут пренебрегать, а затем забудут, когда не будут более понимать ее смысла. Уже Тертуллиан на латинском Западе и Ориген на греческом Востоке полагали уместным добавлять к своим сочинениям «О молитве» «практические» приложения, в которых они возвращались к «первоначальной», то есть апостольской, и «устной» церковной традиции (Макарий Египетский, цитируемый Евагрием).

Сегодня многие, исходя из (кажущегося) отмирания этих традиций, делают вывод, что любой путь не должен вести назад! Избавление от духовного кризиса на Западе лежит «впереди», а не «позади» нас. Более того, некоторые полагают, что сегодняшний день требует, чтобы в духе широко понимаемого «экуменизма» мы стали бы учиться у великих мировых религий и брать у них то, что все больше утрачивается у нас. Так, например, заимствование различных методов, таких как, скажем, медитация, у других религий стало чем-то само собой разумеющимся. Это представляется тем более допустимым и возможным, поскольку дзэн, скажем, считается уже не «верой, но практикой» (Р. Реш), которую легко оторвать от ее буддистской основы. Дзэновская практика стала, по сути, для многих тем «путем», на котором они надеются достичь подлинного «постижения Бога».

Sine ira et studia[466]466
  С лат. «без гнева и пристрастия» (выражение взято из «Анналов» Тацита). – Ред.


[Закрыть] поставим в заключение несколько вопросов и попытаемся ответить на них, следуя отцам. Это может оказаться полезным и для нашей непосредственной темы.

* * *

«Практика» и «вера», как следует из вышеприведенной цитаты учителя западного дзэн-буддизма Р. Реша, рассматриваются многими как самостоятельные, стоящие друг подле друга сущности, которые могут быть спокойно отделены одна от другой. Редко все же христианин, который прибегает к практике дзэн, собирается формально принять буддизм. Но мысленное это разделение означает ли что-нибудь в действительности? Предоставим еще раз слово Евагрию.

В прологе своего сочинения «Слово о молитве» Евагрий хвалит своего неизвестного нам друга, попросившего его написать эту книгу, который не просто возжелал иметь эти главы, запечатленные руками с помощью чернил на бумаге, но захотел обладать ими, «незыблемо укорененными в уме любовью и непамятозлобием», которые суть плоды «духовного делания»[467]467
  Евагрий. Слово о духовном делании, 81 (Цит. изд. С. 108).


[Закрыть]. Евагрий продолжает:

«Но поскольку, согласно премудрому Иисусу [Сираху], вся сугуба, едино противу единого (Сир. 42: 25), то прими [мой дар] и по букве, и по духу. Ведь ум предшествует всякой букве, а если его нет, то не бывает и буквы»[468]468
  См. 2 Кор. 3: 6.


[Закрыть].

Затем Евагрий применяет это различение к молитве: «И молитва существует в двух видах: „деятельном“ и „созерцательном“. Они находятся друг с другом в отношении „количества“ и „качества“ или, выражаясь библейским языком, „буквы“ (grámma) и „духа“ (pneûma) или „смысла“ (noûs)».

«Деятельный способ» молитвы, к которому принадлежит и все то, что мы называем «методом», отнюдь не существует сам по себе. Он есть не что иное, как внешнее выражение «созерцательного способа», без которого эти «буквы» не имели бы ни «духа», ни «смысла», более того, вовсе бы не существовали. Следовательно, и «деятельный способ» не может быть отделен от его «смысла» и потому не может стать независимой практикой ни в христианстве, ни в иной религии.

Подобно Евагрию думали, конечно, и все отцы. Ориген, например, для которого, как мы видели, молитвенные формы, характерные для христиан, определенным образом отражали телесно «образ особенного состояния души» во время молитвы, советовал молящемуся «прежде рук самую душу распростирать; прежде чем очами, сердцем к Богу возноситься, прежде чем с места встать, разумом к Богу воспарить и пред Господом вселенной себя поставить»[469]469
  Ориген. О молитве, § 31 (Цит. изд., с. 153).


[Закрыть].

* * *

Развивая эту мысль, мы должны сказать в заключение, что не только «дух» и «смысл» всегда мысленно предшествуют «букве», но и «деятельный способ» молитвы обязан своей конкретной формой именно «созерцательному способу» или, скорее, самой сущности христианства. Но это означает, что «деятельный способ» не имеет иной цели, кроме как предоставить «духу» «созерцательного способа» те средства, в которых он нуждается, чтобы реализоваться в молящемся.

«Двойное, духовное и телесное, поклонение» (Иоанн Дамаскин), которое мы воздаем Богу, составляет в самом себе неразрывное единство. «Созерцательный» и «деятельный» способы молитвы взаимно обуславливают друг друга. Способ «деятельный», «метод», лишенный «духа», обитающего в нем и формирующего его, бессмыслен. А «созерцательный» метод оставался бы пустой абстракцией, если бы не облекался в молящемся, состоящем из тела и духа, в конкретную форму определенного «делания», соответствующего этому «методу» и к нему устремленного.

По Евагрию, под словом «метод» не следует понимать только «технику». «Делание»,

о котором мы более всего говорим здесь, представляет собой чувственно воспринимаемую сторону «духовного метода», который «очищает страстную часть души» и который Евагрий называет praktike[470]470
  Евагрий. Слово о духовном делании, 78 (Цит. изд. С. 108).


[Закрыть] или в случае молитвы – «деятельным способом молитвы». На этот всеохватывающий «духовный метод» намекал Евагрий, когда говорил в «Главах о молитве», что своим существованием обязаны они не «чернилам и хартии», но «незыблемо укорененными в уме любовью и непамятозлобием», плодами, то есть результатами, сотрудничества между «благодатью Божией и человеческим рвением»[471]471
  Evagrios, in Ps. 17,21ip.


[Закрыть].

«Любовь есть порождение бесстрастия;

бесстрастие есть цвет [духовного] делания;

духовное [делание]

созидается соблюдением заповедей;

стражем заповедей является страх Божий,

рожденный правой верой.

Вера же есть внутреннее благо,

которому присуще существовать и в тех [людях],

которые еще не уверовали в Бога»[472]472
  Евагрий. Слово о духовном делании, 81 (Цит. изд. С. 108).


[Закрыть].

Если способность верить благодаря сотворению всех людей «по образу Божию» есть благо, вложенное даже и в того, кто актуально еще не принадлежит к верующим, то она приводит к необходимости самооткровения Бога, дабы пробудить в каждом «правую веру в поклоняемую и Святую Троицу»[473]473
  Evagrios, in Ps. 147,2 а.


[Закрыть], которая только одна и ведет постепенно того, кто «деятельно» верит, к той «совершенной и духовной любви, в которой и осуществляется молитва в духе и истине»[474]474
  Евагрий. Слово о молитве, 77 (Цит. изд. С. 85).


[Закрыть].

Из всего сказанного следует прежде всего то, что для наших отцов по вере не было и не могло быть никакого «нейтрального делания», которое каждый мог бы совершать по своему усмотрению, вкладывая в него свой «смысл», и которое приводило бы всех людей, верующих и неверующих, к одной и той же цели.

Что же касается нашей темы, то отсюда, в частности, вытекает, что всякие виды «делания», о которых шла речь на предыдущих страницах, суть формы становления библейско-христианской молитвы, которое происходит в процессе свершения священной истории. Это не только «внешние проявления, обусловленные временем», но скорее те «скудельные сосуды», в которых заключено непреходящее «сокровище». Хотя они намеренно не включены в писания апостолов, но у отцов – у Василия Великого, например, и уже у Тертуллиана – они приобрели авторитет письменно закрепленного предания.

Отцы, конечно, хорошо сознавали, и уже Ориген говорит, что среди обычаев Церкви есть много таких, которые «должны соблюдаться всеми, даже если не все знают, как обосновать их»[475]475
  Origenes, Num. horn. V, 1 (Baehrens).


[Закрыть]. Это незнание приводит сначала к небрежности, затем к пренебрежению и в конце концов к забвению. Отцы, как мы сказали, уже очень давно понимали необходимость объяснения смысла тех или иных церковных обычаев, дабы пренебрежение этими устными апостольскими преданиями «неприметным для себя образом не исказило бы самое главное в Евангелии»[476]476
  Василий Великий. О Святом Духе, 27 (Цит. изд. С. 332).


[Закрыть]. Каждое новое поколение встает перед этой необходимостью, и задача учителей Церкви не только сохранять неповрежденным как «писаное», так и «неписаное» Предание, но вновь и вновь возвещать его верующим. А если этого не происходит?

* * *

«Деятельный способ молитвы», говорил Евагрий, – это относится и к praktiké вообще, – можно сравнить с «буквой» («текстом», «документом» – все это обозначается греческим словом grámma), что обязана своим существованием «смыслу», который предваряет ее; она же, со своей стороны, проявляет его и таким образом дает ему возможность выразить себя. Иными словами, все «деятельные» элементы духовной жизни, а здесь мы рассказали только о некоторых из них, создают в своей совокупности некий «язык», который раскрывает молящемуся «дух» молитвы. Только тот, кто в совершенстве владеет этим языком, может передать другим сокровенный «смысл» молитвы.

Потеря этого языка неизбежно приводит к своего рода потере дара речи, то есть к неспособности передавать другим тот «смысл», который человек уже перестает ощущать в личном опыте собственного существования. Это и называется «разрывом Предания» – неспособность понять язык отцов веры и немота перед собственными детьми.

* * *

Природа, однако, не терпит пустоты. Если родители могут примириться с тем фактом, что они утратили «путь», их дети вовсе не смиряются с этим так легко. Они ищут для себя новых «путей», не сознавая того, что таким образом они «вводят то, что чуждо нашему пути» и подвергают себя опасности стать «чужими пути нашего Спасителя» (Евагрий).

Хотят того или нет, но выбор «средств» влияет на результат. Се que tu fait, te fait, как лаконично говорят французы: то, что ты созидаешь, созидает и тебя! Тот, кто предается «деланию» и «методам», не выросшим на почве собственной веры, незаметно вовлекается в ту «веру», чьим подлинным выражением служит это «делание». Многие сегодня приобретают этот прискорбный опыт, но немногие решаются признаться в том, что уклонились от пути.

Что же делать, когда осознаешь, что утратил корни? Тогда, говоря библейским языком, следует вернуться назад, к тому, что было от начала. Если ты оставил первую любовь свою», «вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела (Откр. 2:4–5). В духовной жизни, и не только в ней, важно «расспрашивать о путях, которыми правильно шествовали до нас» другие, дабы «самим направляться по ним». Следует быть в «общении с ними», что в большинстве случаев означает изучать их жития и писания, «дабы научиться от них». Если мы «слышим то, что может принести пользу», необходимо начать с самого «низу», с тех «внешних вещей», о которых шла здесь речь, и «потребовать от себя самих» лично совершить «те дела, которые с великими трудами совершали отцы». Только тот, кто сам возлагает на себя бремя этих трудов, может надеяться удостоиться однажды того ведения, которое так восхищает нас в отцах.

То, что все изложенное здесь действительно верно, нельзя доказать принудительным образом. Процитируем в последний раз Евагрия Понтийского: для тех, кто довольствуется лишь тем, чтобы «с удовольствием говорить о делах отцов» или только «научным образом» изучать их, каким бы большим и искренним ни был их интерес, неизбежно «некоторые вещи останутся для них сокрытыми, другие неясными», во всяком случае самое существенное будет ими упущено.