Текст книги "Сайонара, Гангстеры"

– Как тебе кажется, что на этой картинке? – спросил мужчина.

На лице девочки отразилось недоумение. Она явно не понимала, зачем был задан вопрос.

– Это же морковка Какой чудесный рисуночек. Трудно, наверное, нарисовать такую красивую морковку. Вот бы встретиться с этим мальчиком. Как вы думаете, смогу я с ним когда-нибудь увидеться?

– Конечно сможешь. Это же не тюрьма какая-нибудь.

Со временем, раньше или позже, обязательно встретишься, – заверил ее мужчина. – Обещаю.

– О, как я рада! – воскликнула Бетти.

– Ой, как я рада! – воскликнула Анни.

– Ух ты, как здорово! – закричал Бобби.

Мужчина не любил Помещение 6. Слушать, как маниакально-депрессивный кенгуру без умолку рассказывает о своем прошлом, – такое доведет до психического расстройства и самого здорового человека Вот аист-шизофреник по соседству с кенгуру был намного спокойнее, к тому же сохранял достоинство, считал мужчина.

Когда речь пошла о Помещении 7, возникла внезапная пауза.

– В чем дело? – спросил я.

Мужчина удрученно схватился за голову. Он явно был сбит с толку.

– Как же я забыл. Получается, отель отпадает, и больница тоже.

– Но почему?

– Это заведение не может быть ни больницей, ни гостиницей, потому что в Помещении 7 находится пустыня. Однажды я потерял дорогу к выходу и совершенно заблудился там. Кончилось тем, что я проскитался трое суток в песках. Еще немного – и меня ждала голодная смерть. Понимаете, больница и гостиница, таким образом, исключаются. Было бы смешно ожидать, что там существует помещение с пустыней.

Он поник, опустив голову.

– Вам нравится ваша работа? – спросил я.

– Да, вполне.

– А как насчет постояльцев?

– С некоторыми возникают трудности, но по большей части они ребята симпатичные.

– Боюсь, не могу сказать вам, что у вас за работа Понимаю, как это мучительно – не знать, что у тебя за работа и чем ты фактически занимаешься. Да, это нелегко, но я действительно думаю, что вам лучше не предпринимать никаких решительных шагов для выяснения этого. Не надо форсировать события. В конце концов, кому, как не вам, знать о своей работе. Тут никто другой не поможет. И я не смог. Вам остается только спокойно продолжать работать на своем месте и сохранять тот образ мыслей, в котором вы пребываете в настоящее время. Боюсь, это все, что я могу предложить.

– Понял, – откликнулся мужчина. – Я попытаюсь. Но какого образа мыслей мне придерживаться в дальнейшем?

Когда он уже встал, собираясь на выход, я все же решился дать ему какой-никакой, а совет.

– Думайте сердцем, – сказал я.

– Думать сердцем, говорите? Я подумаю.

И мужчина побрел на свое рабочее место.

9

Ученики разошлись.

Я сидел в одиночестве в «классной», размышляя о событиях минувшего дня.

Не пытался ли я влиять на учащихся собственной системой ценностей и эстетических воззрений?

Оставался ли терпеливым и снисходительным?

Не покрикивал ли на них за недопустимые в классе слова?

Не представал ли перед ними всевидящим всезнайкой?

Шел ли с ними рука об руку к месту, от которого остается лишь шаг до «поэзии», не делая при этом ложных шагов в сторону?

В термосе оставалось еще немного фирменного кофе Книги Песен. Я допил остатки.

Смеркалось.

Комната постепенно тонула во мраке.

10

Сидя в кромешной тьме «Поэтической Школы», я стал размышлять о стихах, которые когда-нибудь напишут мои ученики.

Среди них, несомненно, будут прекрасные, пленяющие силой и простотой. Конечно, будут там и слабые, и вовсе безобразные.

Среди них окажутся и странные, и грубые, и маловразумительные, некоторые будут выглядеть просто чудовищными, другие разочаровывающими, или незрелыми, или инфантильными, другие же просто смешными или настолько уморительными, что их с трудом можно будет читать, чтобы не расхохотаться, некоторые будут строго придерживаться правил, другие же просто понятия не иметь, что какие-то правила существуют, некоторые будут вводить в замешательство, некоторые лгать, а некоторые окажутся чересчур претенциозными.

Среди них будет все что угодно, кроме хороших стихов.

Я встал и двинулся к выходу из классной комнаты.

11

Книга Песен, одетая в желтое «му-му», дремала в кресле-качалке, вытянув ноги перед собой. «Генрих IV» слегка перебрал и валялся у ее ног.

– Ня-ау, нья-а-а-у! – плакался «Генрих IV». В таком состоянии он даже мяукать как следует был не способен.

– А ну успокойся. Может, пора уже завязывать? Потом будет поздно, сам знаешь – с алкоголем шутки плохи.

«Генрих IV» сделал вид, будто не понимает, о чем говорят, и издал несколько продолжительных «му-о-о, му-о-о». Имитация коровьего мычания была коронной шуточкой «Генриха IV».

Упершись башкой в пол на манер быка на корриде и продолжая свой «мык», «Генрих IV» попытался атаковать мои ноги. Я посадил его под арест, бросив в плетенную из ивы тюрьму.

Еще некоторое время после того, как за ним захлопнулась крышка, «Генрих IV» продолжал взывать оттуда. Постепенно протест его от мычания перешел на откровенно собачий лай, а еще через некоторое время превратился в «кукареку». Вскоре петушиный крик оборвался храпом.

Я откинул крышку корзинки.

– Прости, – сказал я.

Это было жестоко. У меня всегда сжималось сердце, когда я с ним так поступал. В самом деле, будь я на его месте, если бы из-за меня погибли мать и все братишки-сестренки, серьезно сомневаюсь, ограничился бы я одним «мыканьем» и выпучиванием глаз, вступая в схватку с ногами хозяина.

12

Я приблизился к сладко посапывающей Книге Песен.

Ноги ее были вытянуты вперед, идеально ровно.

Руки аккуратно сложены на коленях.

Тут же лежала выскользнувшая книжка комиксов.

Книга Песен никогда не следила за сюжетом. Она просто листала страницы наугад, перемещаясь от сценки к сценке. Понравившиеся ей отдельные картинки она могла разглядывать без конца. Вот как она читала комиксы.

Книга Песен задремала на одной из любимых картинок.

Я осторожно глянул из-за ее плеча на сцену, разворачивающуюся под ее ладонями.

13

Я смотрел на спящую Книгу Песен.

14

Я положил руку поверх ее сложенных ладоней. Я хотел, чтобы Книга Песен знала, что я здесь.

Медленно, очень медленно Книга Песен просыпалась.

Сперва она заметила мою руку, потом пиджак, затем брюки и, наконец, после продолжительной, затянувшейся паузы заметила меня.

– А-а, – умиротворенно произнесла Книга Песен.

– Добро пожаловать домой.

15

Терпеть не могу трудные слова.

Когда я читаю что-то, написанное невнятными учеными словами, становится тоскливо. Просто трудно понять, к чему клонит автор.

Я не люблю трудные слова и все же время от времени сам ими пользуюсь. Господи, как же это тоскливо.

Мне нравятся слова простые вроде: «Добро пожаловать домой».

Мне нравится, если «Добро пожаловать домой» мне говорит Книга Песен, когда я возвращаюсь по вечерам.

Я незнаком с другими «Добро пожаловать домой».

Я поднимаю Книгу Песен из кресла-качалки и переношу ее на руках в постель.

– Ишь какая тяжелая…

– Спокойной ночи, – говорит Книга Песен.

И я выключаю свет.

16

Я зачитывал «Генриху IV» выдержки из «Пуританских прелестей детектива» Эрика Рутли.

«Наш двадцатый век можно уподобить „стальному человеку", замкнутому в оболочку материализма, сверкающую и прочную. Этот человек из стали также обречен, хотя вряд ли даже поймет, что обманчиво прочная броня отрывает его от воздуха и почвы, которые нужны, как пища, гораздо больше, чем громкие слова и идеи.

Никогда еще око человеческое не было столь алчно, как в наши дни, никогда не находилось в таких отчаянных поисках, не рыскало по сторонам, поскольку искусство было отнято от него. Прискорбное непонимание, воспитанное низменными заблуждениями средних классов девятнадцатого века, привело искусство к ситуации самоубийства Действуя против жажды наживы, которой одержимы средние классы, и пытаясь оздоровить искусство, современная детективная литература, вызревшая из готического романа, утратила контакт с публикой и замкнулась внутри мирка собственных эксцентрических странностей.

В результате детектив стал особым, чисто техническим приемом, он утратил чувство истинного предназначения и стал бесконечно утонченной формой игры для специалистов, для этаких мандаринов, свысока глядящих на остальное общество, отщепенцев, избравших убежище на необитаемом острове, в одиночестве предаваясь интеллектуальным упражнениям.

Призыв Раймонда Чандлера прорвался сквозь всю вековую историю романа загадки и разрушил стены, воздвигнутые теоретической эстетикой. Вот почему, вне всяких сомнений, он услышан сегодня многими, хотя даже они смутно понимают истинное его значение. Тем же, кто остается глух к его обращению, Чандлер манифестирует бессмертную роль искусства, роль, к которой оно призвано и которую призваны исполнять мы. Обступаемый художественными образами, но лишенный корней, своей естественной цели, современный человек неуклонно движется к кризису, природу которого легко можно предугадать».

Внезапно «Генрих IV» насторожил уши.

В дверь зазвонили.

– Там кто-то пришел, – закричала Книга Песен из кухни.

Отложив книгу, я направился к двери.

– Кто там?

Ответа не было.

Я открыл дверь.

Четверо гангстеров стояли на пороге.

Часть третья
Сайонара, Гангстеры

I
«Мне так жаль»

1

За дверью находились четыре личности, «засвеченные» на стендах «Разыскиваются. Особо опасны».

У каждого, как и у нас, было свое имя.

«Молчаливый Гангстер» с плотно сжатыми губами переступил порог.

«Мелкий Гангстер» зашел за ним, вскинув ствол автомата, и объявил, что для нас же лучше держать рот на замке.

«Толстый Гангстер» вступил следом, облизывая «чупа-чупс» и принося извинения за внезапное вторжение.

Последним оказался «Красивый Гангстер».

Книга Песен молчком схватилась за мою руку.

– Нам нужно получить урок поэзии, – заявил «Красивый Гангстер».

– Что, прямо здесь?

– Да.

Я повернулся к Книге Песен.

– У нас будут занятия. Приготовь доску и стулья.

2

– Добрый вечер, господа, – приступил я. – Прежде чем начнем, хотелось бы прояснить одно обстоятельство: грабить у нас совершенно нечего. Ценностей здесь никаких.

– Не бойся, Шерлок. Какие идиоты станут громить нищебродов? – рявкнул «Мелкий Гангстер». – Мы здесь совсем по другому делу.

– Вас понял.

Я встал у доски, взяв кусочек мела.

– Не двигаться! – закричал «Мелкий Гангстер».

Он целил в меня из автомата – ствол был направлен прямо в сердце.

– Что там у тебя в руке? – отрывисто спросил он.

– Мелок.

– Зачем? Что ты собирался им сделать?

– Я думал, приступим к занятиям.

– Вот с этим?

– Да.

– Ну-ка дай на него посмотреть. Только не вздумай бросать – пристрелю! Медленно подойди и передай мне – руки сразу вверх!

Осторожно взяв мелок, «Мелкий Гангстер» стал вертеть его в пальцах. Мелок раскололся надвое.

– Начинка внутри – тоже мел?

– Совершенно верно.

– Так что ты собрался делать с этой штукой?

– Проводить классные занятия.

– Точнее – что такое «классные занятия»?

– Это не так просто объяснить.

– Пытаешься нас надуть?

– Что вы!

– Ну ладно. Что ты там вякал насчет «классных занятий»?

– Это когда все собираются и думают обо всем, что лежит на сердце.

– Вот как? Просто думаешь – и все?

– Думать – это не так просто, как кажется. Труднее всего найти момент, чтобы начать думать.

– И с чего начинать?

– С чего угодно. Поэтический процесс может начаться в любую минуту.

– Значит, в этом классе надо просто начать думать?

– Да.

– И ты хочешь сказать, что в этом твоя работа?

– Верно.

– Хорошо устроился, ублюдок! Ну ты и жох. Да ты знаешь, что это такое? Это же настоящее разводилово.

– Тут я с вами не согласен.

– Так о чем, говоришь, надо думать?

– О правде.

– Объясни-ка мне.

– Это нелегко изложить в словах.

– Хочешь сдохнуть, что ли? Ну-ка валяй, кроме шуток, парень!

Не поднимаясь со стула, «Мелкий Гангстер» опустил свой маленький палец на спусковой крючок.

– Правда поэзии, то есть поэтическая правда, вот что я имею в виду. Это все, чем я здесь занимаюсь.

– Может, тогда все с самого начала, а? Что это такое – поэтическая правда?

– Боюсь, я и сам это не совсем хорошо понимаю.

– Значит, ты говоришь, что весь день думаешь о том, в чем и сам толком не разбираешься?

– Да.

– И берешь за это деньги?

– Да.

– Знаешь, как это называется?

– Нет.

– Мошенничество. Мы такими делами не занимаемся.

– Мне ужасно стыдно, однако, что поделаешь, такова моя работа.

– Ладно, раз уж пришли, давай рассказывай, чему ты будешь нас учить.

– Больше ничему такому.

– Видишь, что у меня в руках?

– Автомат.

– Что произойдет, если я нажму на спуск?

– Он выпустит пулю.

– И ты почувствуешь ее в себе. Понял?

– Думаю, тут все ясно.

– Спрашиваю второй раз. Чему ты собираешься нас учить?

– Я собираюсь учить вас писать стихи.

– И на кой ляд?

– Боюсь, практическая ценность этого ничтожна.

– То есть хочешь сказать, мы ничего от этого не получим?

– Не уверен, что до этого дойдет.

– Парень, учи нас, если жизнь тебе дорога. Усек?

– Думаю, да.

– Ну так начинай, чего канителишься!

3

Я обратился к «Молчаливому Гангстеру».

– Встаньте, пожалуйста. В смысле, если вы не против.

Тяжело и неуклюже поднявшись на ноги, «Молчаливый Гангстер» положил руку на кобуру с «люгером», свисавшую с бедра С этой позиции он мог в любой миг продырявить меня насквозь.

– Говорите мне все, что приходит на ум: любые ваши мысли, тревоги. Просто обращайте ваши чувства в слова Не важно, какой бы странной ни была тема. Не спешите, старайтесь сохранять спокойствие, главное – говорить неторопливо и разборчиво, – предупредил я.

«Молчаливый Гангстер» замер с губами по-прежнему сжатыми, с таким видом, будто он раскрывал рот исключительно для кофе и сандвичей.

Он вонзил в меня взгляд из-под полей шляпы, всем своим лицом выражая тоску. Оно словно бы говорило: «Ну чего пристал? Мне в жизни не припоминается ничего хорошего, кроме кофе и сандвичей».

– Это же нетрудно, – поощрял я, пытаясь его расшевелить. – Говорите, что нравится.

«Молчаливый Гангстер» стал рыться в памяти, но тщетно – все страницы ее были пусты.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Наконец несколько священных слогов сошли с его уст:

– Кофе и сандвичи.

– Вот, уже хорошо. Продолжайте, у вас прекрасно получается.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

«Молчаливый Гангстер» прошептал те же слова, на этот раз с невыразимой тоской.

– Кофе и сандвичи.

Трое остальных смотрели с благоговением на рот «Молчаливого Гангстера».

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. И затем снова:

– Кофе и… – прошептал «Молчаливый Гангстер».

И замолк. «Молчаливый Гангстер», словно отгоняя преследующий его призрак «кофе и сандвичей», замахал рукой в воздухе.

«Молчаливый Гангстер» искал любое другое слово, кроме «кофе и сандвичей», игравшее роль в его жизни.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Лицо «Молчаливого Гангстера» побледнело, пот выступил на лбу.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

– Детка, – простонал «Молчаливый Гангстер».

– Восхитительно! – воскликнул я. – Продолжайте!

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

– Ушная сера, – выдавил «Молчаливый Гангстер». Плечи его со вздохом опустились.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

– Кровянка!!!

Слезы блеснули в глазах «Молчаливого Гангстера». Это были слезы отчаяния.

– Не торопитесь, – посоветовал я. – Спешить нам некуда, просто попытайтесь вспомнить еще что-то. Времени сколько угодно.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

Пусто. Пусто. Пусто. Пусто.

«Молчаливый Гангстер» был убит своей неспособностью вспомнить хоть что-нибудь, готовый выбросить полотенце, признав свое поражение.

Белые страницы не кончались, сколько ни перелистывай.

Он устало упал посреди поля.

– Так держать! Не останавливайтесь! – закричал я. – Вы же гангстер, помните об этом! Вы справитесь!

– Давай, давай, – подзуживал «Толстый Гангстер».

– Мы вместе! – присоединился «Красивый Гангстер». И вот непобедимый воинственный дух вновь воспылал. «Молчаливый Гангстер» продолжал борьбу за слово.

4

Время как будто остановилось.

Мы привели его в состоянии крайнего напряжения.

Наконец суровый голос «Молчаливою Гангстера» взрезал тишину:

– Мраморный шоколад!

«Толстый» и «Красивый» гангстеры победоносно потрясли в воздухе сцепленными руками. «Мелкий Гангстер», прищелкнув пальцами, крикнул: «Браво!»

– Мраморный шоколад! – снова завопил «Молчаливый Гангстер», словно подтверждая, что именно он нашел это слово, выговаривая каждый слог с признательностью и нежностью к этому продукту. Тон его сразу изменился, как и сама манера речи. Она обрела силу и выразительность обычного человеческого голоса.

– Продолжайте, – предложил я.

– «Крекер-Джеки», наслаждение в каждой коробке! – выпалил он без колебаний.

– Стуколка.

Чика.

Пристенок.

Сыграем в доктора.

Глист.

Грыжа.

Плакса.

Болван.

Кривоногий детина.

Остолоп.

Простофиля.

Дурень плосконосый.

Гайморит.

Деревенщина.

Извращенец.

Преждевременная эякуляция.

Дешевый болван.

Авантюризм.

– Спасибо, прекрасно, вполне достаточно, – прервал я этот поток.

«Молчаливый Гангстер» продолжал, не в силах остановиться, изливать вдруг нахлынувшие на него слова, лицо его по-прежнему хранило каменное выражение.

Положив руку на плечо, я усадил его на место.

Затем повернулся к «Толстому Гангстеру».

– Ваша очередь.

5

«Толстый Гангстер» встал, не переставая сосать леденец.

Он в точности соответствовал описанию особо опасного преступника на стенде «Их разыскивает полиция».

Имя: «Толстый Гангстер».

Вес: Максимальный.

Характер: флегматично-жестокий.

Особые приметы: Все время сосет леденцы Увлечения: Медитация.

Любимый автор: Эдгар Райс Берроуз.

Любимое изречение: «Мы должны любить друг друга,/ Пока не умрем».

Уистен Хью Оден.

– Я так понял, тему выбираю сам? – осведомился «Толстый Гангстер».

– Конечно, – поспешил откликнуться я.

– Ничего, если буду говорить о сластях?

– Как вам будет угодно.

Из нагрудного кармана «Толстый Гангстер» достал носовой платок, расстелил его на столе и положил леденец, вынутый изо рта.

– Я без ума от коричных конфет, – сказал «Толстый Гангстер».

Голос у него стал жирным и сдобным.

– Мятные конфеты идут у меня на втором месте. У коричных вкус точно у ангелов, а у мятных – как у сатиров. Их вкусы сродни друг другу в их намеке на приключение, нечто вроде того, о чем пел Рильке:

 
Яблоко, банан ли, налитая
гроздь – все шепчет в рот нам, прямо в нас
жизнь и смерть, не меньше.
 

Кокосовые леденцы у меня на третьем месте. В их вкусе две сугубо различных доминанты, точно выражение лица Венеры Боттичелли. В затененной левой стороне ее лика художник отобразил выражение отчаяния и меланхолии, в то же время на освещенной правой открывая вид воспарившего духа, исполненного силы и уверенности. Именно в этой жгучей двойственности тот, кто ценит синтез противоречивых элементов превыше упрощенного единства, обнаружит аналог вкуса кокосовой карамели.

«Толстый Гангстер» умолк с растерянным видом.

У меня просто не было слов.

«Красивый Гангстер» и «Мелкий Гангстер» остолбенели не меньше моего.

Лишь «Молчаливый Гангстер», глухой ко всему происходящему в мире, продолжал упорно пробираться по пустошам собственной памяти.

– Я просто хотел про леденцы, – оправдываясь, сказал «Толстый Гангстер». – Не знаю, откуда это вырвалось. Я не собирался тут выделываться.

– Конечно, понимаю.

– Я хотел быть точным в словах, – продолжал оправдываться «Толстый Гангстер».

Вид у него был довольно удрученный.

– Высказать все до конца редко получается за один раз. Возможно, вы могли бы рассказать нам подробности, пока сосете леденец. Это поможет?

– Ничего, если я буду выступать с леденцом во рту?

– Конечно, отчего бы не попытаться?

«Толстый Гангстер» отлепил леденец от платка и снова сунул в рот, затем повернулся ко мне с улыбкой.

И стал рассказывать по второму кругу, на этот раз неторопливо, старательно подбирая слова.

6

– Мы приняли судьбу гангстеров добровольно.

Нас никто не заставлял.

И, будь нам дан выбор снова, мы с той же решимостью опять сделали бы это, причем с превеликой охотой.

7

– Мы никогда не собирались называться «гангстерами» и вовсе не стыдимся своей профессии.

8

– Мы считаем, что гангстеризм – понятие довольно-таки условное.

Мы являемся гангстерами только по отношению к остальному миру, и лишь перемены в нем самом могли бы превратить нас во что-то другое.

9

– Мы переняли стили языка, одежды, поведения, которые принято считать гангстерскими.

Мы никогда не пытались выделываться, изображая из себя гангстеров, и никогда не пытались доказать свою гангстерскую уникальность.

Несмотря на все наши старания, наши манеры временами воспринимались как эксцентричные и антисоциальные. Однако мы наотрез отказывались вносить непривычные изменения в свой стиль жизни – просто для того, чтобы не быть неверно понятыми.

10

– Мы никогда не утверждали, что убийство людей и насильственное отъятие денег содержит в себе некий творческий манифест, обращенный к обществу. В конце концов, мы только гангстеры, а не пророки.

11

– Мы никогда не заявляли о своем превосходстве в области мировоззрения.

Мы не бросались такими понятиями, как СПРАВЕДЛИВОСТЬ, в любом смысле этого слова, и не опирались на него в своих действиях.

Наша точка зрения, как: и любая другая, небезупречна и ограниченна; в то же время мы считаем, что она не связывает нам рук.

И если наше мнение лишь звено в бесконечной цепи относительности мнений, наверное, было бы осмотрительнее приветствовать данность нашего существования, чем закрывать на него глаза.

12

– Мы не принимаем близко к сердцу появление многочисленных подражателей, которые выдают себя за гангстеров, и не собираемся их поучать.

Потому что в самом скором времени они на собственной шкуре узнают, каковы последствия подражания.

13

– Мы не алчем денег, поскольку в этом мире денежные знаки по существу «Schein», то есть «видимость».

И как условно наше существование, так условны и деньги.

Общая сумма, которую мы «зарабатываем», никогда не переступала границ, установленных в налоговом кодексе статьей о потерях при форс-мажорных обстоятельствах в виде природных бедствий и краж. Иными словами, в чисто математическом отношении суммы остались теми же, как если бы мы не покушались на чьи-либо деньги.

Грабеж – не что иное, как еще одна программа рынка. Грабеж – не более чем «Schein» внутри «Schein».

14

– Это правда, что временами нами овладевают иррациональные мечты, но нам никогда не казалось, что мечтаний следует избегать.

На деле мечтательность – обязательный атрибут гангстеризма.

Без романтики жизнь становится пресной.

15

– Часто вещи, в которые мы верим безоговорочно, другим представляются в ином свете. Точно так же мы смотрим иначе на то, перед чем преклоняется общество. Подобные несовпадения взглядов и оценок случаются на каждом шагу.

Наверное, подобный порядок вещей следует принимать с раскрытыми объятиями. И своим врагам мы склонны доверять больше, чем «друзьям».

16

– Мы никогда не бросались лозунгами и не подводили под свои действия теоретических платформ Подобные попытки всегда пробуждают тревожное ощущение, так же как и поползновения основывать действия, отталкиваясь от абстрактных идей.

Мы всегда пытались исходить из здравого смысла, из той самой универсальной мудрости, что постепенно предается забвению.

17

– Когда после очередного дела мы собираемся вечером за общим столом, нам становится не по себе. Нас путает то, что день за днем мы все дальше отдаляемся от мира.

И, кажется, в конечном счете достигнем прямо противоположного нашим целям.

Но в такие минуты, когда сердце и ум борются с тобой и остается одно желание – бежать, мы собираемся и начинаем думать вместе, мы говорим страху «нет».

Закрывая руками глаза, ты не можешь воспользоваться автоматом И не можешь быть гангстером

18

«Толстый Гангстер» закончил свою речь.

От его леденца осталась только палочка.

«Толстый Гангстер» аккуратно сунул ее в нагрудный карман и достал оттуда очередной «чупа-чупс».

– Оратор из меня неважный, – заметил «Толстый Гангстер».

Я ведь совсем другое хотел сказать, – продолжал он, – но почему-то не вышло. С годами в нашей работе начинаешь терять мастерство в такого рода делах.

19

Я обратился к «Красивому Гангстеру».

– Что ж, теперь ваша очередь…

«Красивый Гангстер» поднялся.

«Красивый Гангстер» посмотрел в глаза Книги Песен.

– Опомнись, – сказал он.

20

– Вернись.

– Нет.

– Вернись.

– Нет. Я не гангстер.

– Ты гангстер.

– Нет, я не гангстер!

Книга Песен спрятала лицо в ладонях.

– Слушай, малышка, ты же самый настоящий гангстер.

– Нет! Нет! Нет! Я устала быть гангстером!

«Красивый Гангстер» нацелил пистолет ей в грудь.

– Я УСТАЛА от этого!

– Не надо! – закричал я. – Не стреляйте!

«Толстый Гангстер» с нечеловеческой силой вцепился в меня, я как будто попал в тиски.

Пистолет «Красивого Гангстера» изрыгнул пламя.

И я увидел, как на белой блузке Книги Песен расплывается алое пятно.

Не отрывая рук от лица, Книга Песен мягко упала на пол.

21

Мы с гангстерами склонились над телом Книги Песен.

Лицо ее потемнело, губы чуть приоткрылись.

– Смотри, – шепнул сзади «Толстый Гангстер», продолжая сжимать меня в тисках.

22

Я оставался в прежней позе.

«Генрих IV» потерся носом о неподвижное тело Книги Песен.

– Мяу, мяу. – жалобно вопил «Генрих IV».

23

Веки Книги Песен затрепетали.

Постепенно ее лицо приняло прежний цвет.

«Толстый Гангстер» заговорил первым.

– Гангстеры не умирают, – сказал он.

– Не важно, сколько бы раз нас ни заваливали, мы всегда возвращаемся к жизни, – говорил он. – Нас можно убивать, убивать и еще раз убивать – и все равно мы всякий раз возвращаемся. Пока наши лица остаются нетронутыми, мы гангстеры навсегда, во веки веков.

24

Глаза Книги Песен приоткрылись.

Казалось, она не может понять, где находится.

Книга Песен обвела стеклянным взглядом сгрудившихся над ней гангстеров, а затем и меня.

«Толстый Гангстер» отпустил меня.

Я упал на колени перед распростертой на полу возлюбленной и откинул прядь волос с ее лба.

– Прости. Мне так жаль.

Слезы заструились из остекленевших глаз Книги Песен.

25

– Книга Песен… пожалуйста, – выдавил я. – Скажи, что значит «Сайонара, Гангстеры»?

В затылок мне тут же с силой ткнулась рукоять пистолета.

И все вокруг провалилось во тьму.