Текст книги "Дай лапу: Веселые и печальные, легкомысленные и серьезные, забавные и трогательные истории про людей и про собак"

«Брать, – решил Кручинин. Пусть посидит. Неформалам вообще полезно… Неплохо бы еще и сбить спесь… Пусть дружки его понервничают, побегают. А мы последим».

3

– Здорово, Яш. Ты один?

– Н-н-нет.

– Извини, мы без звонка, – сказал Севка, пожав Яше руку. – На минутку… Отец дома?

– Н-нет.

Они прошли в комнату.

– О, привет, – сказал Севка, заметив Катю, уютно сидевшую в кресле под торшером в углу комнаты. – Вот, значит, с кем времечко коротаешь.

– Яков Михалыч, – сказал Иван. – Гони ее к черту!

Катя бросила на него сердитый взгляд.

– Ванечка, – не скрывая раздражения, сказала она. – Не заставляй меня думать, что ты в меня безнадежно влюблен.

– Много чести, – буркнул Иван.

– Ишь, какой.

– Не понимаешь, что ли? – выговорил ей Севка. – Дай мужикам потолковать.

– Красиво, ничего не скажешь, – фыркнула Катя. – Явились без приглашения и меня же выставляют за дверь.

– К-катя, – виновато произнес Яша и протянул руку.

– Ничего, Яшенька, я на тебя не в обиде, – Катя приподнялась с кресла, ласково похлопала его по руке, бросила в сумку сигареты и посмотрелась в зеркало. – Друзья у тебя, прости меня, Яшенька, хамы.

И гордо удалилась, оставив после себя запах дорогих духов.

– Стерва, – бросил ей вслед Иван, когда дверь закрылась.

– Н-н-нет.

– И чего ты с ней в нанки играешь, Яков Михайлович?

– Она ч-ч-чудная.

– И тебя, значит, охмурили. Ну, бабы!

– Ладно, – сказал Севка. – Знаешь, что Бен у них?

Яшка кивнул.

– Откуда?

– Н-не п-п-позвонил.

– Он обещал? – удивился Иван. – Обещал тебе позвонить? Если не позвонит, значит – там? Замели?

Яшка снова кивнул.

– Фу ты, – выдохнул Иван. – А я думал – она стучит.

– Она т-тоже з-з-знает.

– Ну, ты даешь, – расстроился Севка. – За фигом? На всю Москву разнесет.

– Н-н-нет.

– Что делать-то?

Иван плюхнулся в кресло.

– В натуре, Яш, – разволновался Севка. – Ты у нас прямо генеральный штаб и начальник разведки.

– Ис-спугались?.. С-с-страшно вам?

– Да нет. Вляпались по дурости. Просто обидно.

– Ты говори, что делать, а мы подумаем, – сказал Иван. – Лечь на дно, как подводная лодка?

– Н-найти т-т-того, к-кто убил, – предложил Яша.

– Нам? Самим? Вместо ментов?

– А что? – подпрыгнул Иван. – И обменять на Андрюху. Как Интерпол!

– Годится, Яш, – поддержал Севка. – Можно попробовать. Запросто. А есть зацепка? Как найти его? Знаешь?

– Н-н-нет.

– Ну вот. А советуешь.

– С-с-ст-рож з-з-знает.

– Там, в деревне?.. Андрей говорил, бородатый такой?

Яшка кивнул.

– Может, он и прибил?

– П-п-правильно.

– Ух, тряханем! – обрадовался Севка. – Как добраться туда? Адресок не подскажешь?

Яшка протянул им листок, сложенный вчетверо.

– В-в-вот. К-катя н-н-нарисовала.

Иван недовольно присвистнул.

– Катька в деле?

– Разберемся, – буркнул на ходул Севка. – Погнали.

– Па-па-позвоните.

– Ладно.

– Об-б-бязательно.

– Не волнуйся, – заверил Севка. – Звякнем. Куда мы теперь без тебя?

– Пропадем, – улыбнулся Иван, приобняв Яшку. – Генштаб ты наш.

– Н-ни п-пуха.

– К черту!

4

– Валентин Сергеич? Здравствуйте, Кручинин… Нет, не очень… Агафонова и Притулы… Когда?.. Хорошо… Надеюсь… Пустяки… В данном случае, не на пользу… Нет… Совершенно верно… Речь идет о главной улике… Там старуха Тужилина бродит. По дну озера, как русалка… Полагаю, топор. Орудие убийства… Вы правы, да, именно насчет водолаза я и хотел посоветоваться… Трудно сказать… Конечно, хорошо бы ее опередить… С другой стороны, мало ли что взбредет в голову старой женщине… Верующая. Настроена мистически. Чем-то сильно напугана… Конечно. Навел справки… Хопров Павел Никодимович. Болен. Постельный режим… Ветеран войны, человек уважаемый. Но что любопытно – слег именно девятого, во вторник. В тот же день… Не исключено… Непременно… Думаю, в последнюю очередь… Да, и поэтому тоже… Не сбежит, он прикован к постели… За Тужилиной? Присматриваем. Вместе со сторожем, кстати… Да, Изместьев. Философ, отшельник. Людей недолюбливает, предпочитает собак… Да, да… Агафонов и Притула покалечили. Собака умерла у него на руках… Утверждает, дороже никого не было… Мотив. Конечно, мотив… Да, да, мне кажется, в собаке всё дело… Где собака зарыта… Не только в переносном смысле… Известно. Он каждый день ходит к ней на могилу… Не скрывается… Уверен, что я напрасно его подозреваю… Намеки. Общие рассуждения… Вы думаете?.. Дорогое удовольствие – водолаз… Нет, если разрешите, Гребцова я подержу… Совершенно верно. Пусть попрыгают, а мы им сядем на хвост… Хорошо… Понял… Зайду.

5

Сторож шел по тропинке прогулочным шагом, размеренно, заложив руки за спину.

– Извините, уважаемый, – окликнул его Севка. – Можно вас на минутку?

Перегородив мотоциклами дорожку, Иван и Севка сидели на старом, разлапистом замшелом пне, явно поджидая его.

– Что вам? – настороженно спросил Изместьев.

– Как вас по батюшке? – поинтересовался Иван.

– Алексей Лукич.

– А мы – Алеша Попович и Добрыня Серпухович.

– Очень приятно, – горько усмехнулся Изместьев.

Он не узнал своего голоса.

В том, как выглядели и говорили эти незнакомые парни, кажется, ничего угрожающего не было, тем не менее внезапный страх прострелил ему позвоночный столб. Вспыхнула, разбегаясь по телу, унизительна липкая дрожь.

– Не бойтесь, – примирительно обратился к сторожу Севка, заметив испуг на его лице. – Мы не грабители.

– А кто же?

– Голос совести, – Иван предложил Изместьеву присесть рядом с ним. – Прошу. Покалякаем.

– Спасибо, – вежливо отказался Изместьев. – Если позволите, я постою.

– Дельце у нас к вам одно деликатное, – сказал Севка. – Агафона с Притулой еще не забыли?

– Простите, кого?

– Ну тех, кого здесь недавно укокошили.

– О, – покачал головой Изместьев. – Вы не по адресу, молодые люди. Я всего лишь случайный и не очень важный свидетель, и всё, что мог сказать по этому поводу, сообщил следователю.

– Мы в курсе.

Иван вытянул из накладного кармана металлическую цепочку и выразительно намотал ее на кулак.

Севка приблизился к Изместьеву и прихватил его за ремень.

– Обойдемся без суда и следствия, – сказал он.

– Не стоит упрямиться, уважаемый, – добавил Иван. – И хитрить с нами – не стоит. Мы бы вам не советовали.

– Секундочку, – отпрянул Изместьев. – Я вас не совсем понимаю. Что вы от меня хотите?

– Правды, – потребовал Иван. – Из-за вас Андрюху нашего повязали. Он у них ни за что сидит… Сами, лентяи, найти не могут, вот и припаяют первому встречному.

– У них статистика, – авторитетно заявил Севка. – Он, не он – им один хрен.

– Погодите, погодите, – разволновался Изместьев. – Если я правильно понял… Арестовали вашего товарища?

– Ну?

– А за что?

– За красивые глазки.

– Послушайте, как вас там, – сурово чеканил Севка, – Алексей Лукич. Вы лично нас не интересуете. Но так случилось, что на узкой дорожке нам не разойтись. Ломать ребра не хотелось бы. Но…

– Сломаем, – уверенно пообещал Иван. – Уважим.

Изместьев огладил бороду. Помолчал и спросил уже гораздо спокойнее:

– Стало быть, ваша цель, молодые люди, вовсе не в том, чтобы набить морду пожилому человеку ни за что ни про что?.. Сломать ему парочку ребер… продемонстрировать молодецкую удаль… Правильно?.. Ваша цель – найти настоящего убийцу? Ведь так?.. С моей помощью… И потом сообщить куда следует?.. Или?.. Вы хотите сами сдать его?.. А может быть, сразу и обменять на вашего товарища?

Иван с Севкой переглянулись.

– И поскорее.

– А кто убийца, молодые люди? Вы знаете?

Севка, хмуро взглянув на Изместьева, переступил с ноги на ногу.

– Вы.

– Ошибаетесь, молодые люди, – заставил себя улыбнуться Изместьев. – Я сам в этой истории лицо пострадавшее. Потерял, в результате, лучшего друга. Пса. Любимую собаку. И потеря эта для меня – невосполнимая. – Он тяжело вздохнул, опустил глаза и добавил: – Вы даже не можете себе представить, какая это для меня потеря.

– Это всё лирика, – махнул рукой Иван. – Знаете, кто убил?

– Конечно, – ответил Изместьев.

– А почему тогда следователю не сказали?

– Не счел нужным… Зачем?

– Как это зачем? – вспыхнул Севка. – Он же двоих ребят уложил. И Андрюху из-за него не отпускают.

– Всё не так просто, молодые люди, – снова вздохнул Изместьев. – Не знаю, как покороче вам объяснить… Правосудие наше ужасно. Прокуроры и судьи – люди несамостоятельные. Всю эту карательную систему я… ненавижу. Убереги нас Бог от сумы и тюрьмы… Понимаете? Убийца не виноват.

– Как, то есть, не виноват?

– Очень просто. Не виноват. Так бывает… Дело в том, молодые люди, что виновный одновременно еще и жертва. Понимаете?.. Иными словами, он уже достаточно наказан.

– Ну, это вы так считаете, – заспорил Иван.

– Тем не менее… Уверяю вас, вы бы со мной согласились… Если бы видели его… Отдать его под меч правосудия… Назвать его, значило бы…

– Что? – прервал старика Севка.

– Постойте, – внезапно спохватился Изместьев. – Мне только что в голову пришло… Его же нельзя судить. По медицинским показаниям… Да, да, – вслух размышлял он. – Если мы с вами докажем… то… дело закроют… Виноватых нет.

– Найдем, – уверенно сказал Иван.

– И что?.. А дальше?.. Как вы это себе представляете? Конкретно – как? Допустим, вы его нашли. И потом? Скрутили и привезли на Петровку? Вот он, милостивые господа, судите, мы его нашли и обезвредили, а вы нам за это верните друга – так, что ли?

– Хотя бы.

– Смешно. И наивно… Неужели вы всерьез полагаете… Нет, я понимаю ваши затруднения… Хотел бы вам помочь… Но – подумайте. Вы даже не знаете, кто этот человек. Какого он возраста. Где находится. Отдаст ли себя в ваши руки? По силам ли это вам? Сознается или нет? И если сознается вам – не откажется ли там, у Кручинина?.. Как вы его доставите – связанным, на мотоцикле? Как объясните свои действия?.. Не кажется ли вам, молодые люди, что задуманная операция скорее вызовет недоверие к вам, чем к преступнику? Что скорее вы присоединитесь к вашему другу Андрею, чем вам его отдадут?

– Болтовня, – мрачно отмахнулся Иван.

– Ага, – согласился Севка. – Шаманит.

И стиснул Изместьеву кисть.

– Минутку. Одну минутку, – скорчился от боли Изместьев. – Я всё объясню.

Иван раскрутил цепочку и резанул ею со свистом воздух.

– Баки заколачивать мы все мастера. Ну?

– Пожалуйста, отпустите руку… Больно.

Севка ослабил хват.

– И чего упирался?

Изместьев вздохнул.

– Не торопите меня… Я принял решение… И для вас, и для меня это очень важно, поверьте… Спешка к добру не приведет.

– Ладно. Выкладывай.

Изместьев опустил голову. Огладил бороду.

Глаза его потускнели, плечи поникли.

– Перед вами живой труп, – сказал он тихо и веско. И не столько им, сколько самому себе.

Парни притихли.

– Пуст, – продолжал Изместьев странным заторможенным голосом. – Выжгло внутри… Ненависть – разрушительна… Мне казалось, радею… А получалось – терял зрение, душу. Слеп, медленно, постепенно – слеп… Что-то тугое и страшное разрослось во мне. Что-то неотвратимое, гибельное. Как саркома… Медленная смерть… Да-да, не удивляйтесь, перед вами – мертвец. Человек, пожравший самого себя… Ни света, ни добра. Ничего высокого, ничего святого… Пыль, и пепел, и дрянь – вот что во мне осталось…Прошу вас, запомните мои слова. Никому не говорил. Вам – первым. Зачем? Может быть, поймете. Когда-нибудь, позже… Так низко пасть редко кому удавалось… И все-таки, – снова горько вздохнул он, – хочется жить… Какая издевка… Ни на что не годен… Всё омертвело внутри, а жить – хочется. Ужасно хочется – жить.

Изместьев покачнулся и смолк.

– Ты что-нибудь понял? – спросил Севка.

– Не-а, – отозвался Иван. – Ни слова.

– Будь что будет, – после продолжительного молчания произнес Изместьев. – Может быть, молодые люди, вы пришли своевременно… Однако и вам предстоит сделать выбор. Вы – готовы?

– Он еще спрашивает.

– Не торопитесь, юноши. Это серьезно. У вас есть время подумать.

– Ну сколько можно молоть языком? – всё больше раздражался сказал Севка. – Надоело.

– И все-таки подумайте, – устало настаивал Изместьев. – Я конченый человек, а вам еще жить да жить.

– Испугал ежа, – буркнул Иван.

– Сложность вот в чем, молодые люди… Мало показать вам его. Надо еще, чтобы у вас были неопровержимые доказательства его вины. Вы согласны?

– Припрем – сознается.

Изместъев грустно покачал головой.

– Не тот случай.

– А что такое-то?

– Придется допросить. Причем не просто допросить, а… записать его показания на кассету.

– Нам?

– Именно. Нам троим, больше, как вы понимаете, некому.

Иван присвистнул.

– Ни фига себе.

– Иного способа я не вижу… Кассету с доказательствами его вины вы затем предъявите следователю… Старика не осудят. Дружка вашего выпустят. От меня отстанут… Так я думаю… Если получится… Решайте. Вот почему я вас не торопил… Еще и по части морали наша затея более чем сомнительна.

– Переживем, – бросил Севка.

– Пойдемте, – предложил Изместьев. – Сначала ко мне – нам понадобится магнитофон. Поговорим, обсудим детали. Без предварительной подготовки ничего не получится. Если все пройдет гладко, вы сегодня же передадите следователю кассету – в обмен на вашего товарища.

– Я чего-то не врубаюсь, – буркнул Иван.

– Пусть, – сказал Севка, поднимая мотоцикл. – Темнит, ему же хуже будет.

– Идемте, молодые люди. Идемте. Дорогой всё объясню.

6

К дому Хопрова они подошли в сумерках.

В сторожке Изместьев долго объяснял Ивану и Севке, как следует себя вести. В чем суть предстоящего разговора с больным стариком, как им распределить обязанности, как общаться между собой, за кого себя выдать, чтобы не вызвать подозрения у старухи, – и много еще всякого разного пытался им втолковать. Потом он ножницами стриг себе бороду, укорачивал усы, брился, искал куда-то запропастившуюся кепку и снова подробно рассказывал, объяснял, вводил их в курс дела.

Перед самым уходом они немного перекусили.

– Не забыли про мобильные телефоны? – обернувшись, спросил Изместьев.

– Еще там отключили, – ответил Севка. – У вас.

– Хорошо.

– Эй! Хозяева! – крикнул Иван.

Минуту-другую на стук в дверь никто не отзывался. Потом они услышали шарканье и недовольный женский голос:

– Кто там?

– Откройте! Милиция!

– Тьфу, пропасть.

Дверь им отворила корявая старая женщина с вислым носом. В руке она держала зажженную керосиновую лампу и смотрела на них неприязненно, не скрывая досады и раздражения.

– Ну? – сердито спросила. – Чего надо?

– Евдокия Николаевна? – поинтересовался Изместьев – Тужилина?

– Ну?

– Добрый вечер. Я – следователь из прокуратуры. Зовут меня Алексей Лукич.

– Черти вас носят, – проворчала Тужилина. – Приходил уже от вас, тоже сыщик, всё тут вынюхивал.

– Да-да, я в курсе, Кручинин Виктор Петрович. А это наши молодые сотрудники. Прошу познакомиться.

– Дело говори. Чего надо?

– Побеседовать. Кое-что уточнить.

– Некогда мне с вами разговаривать.

– Хозяйка, – вмешался Севка. – Вы что, не поняли? К вам пришел следователь. Из прокуратуры. Просто так, в гости, следователь к незнакомым людям не ходит. У нас к вам дело. Мы могли вас повесткой вызвать.

– А ты что за молокосос? – огрызнулась Тужилина. – Учить меня вздумал. Без сопливых как-нибудь разберемся.

– Мы в доме Хопрова? – спросил Изместъев. – Павла Никодимовича?

– Ну.

– А сам хозяин? Дома?

– А то вы не знаете! Болен он. Захворал.

– Можно к нему?

– Нельзя!

– Простите, но нам необходимо взглянуть на него.

– На кой? Хворый, он и есть хворый. Чего глазеть-то попусту?

– Евдокия Николаевна, – снова вмешался Севка. – Алексей Лукич вам объяснял. Мы здесь по важному делу. И лучше бы вы не мешали нам, а помогали.

Тужилина зло взглянула на них и отвернулась.

– Да идите, идите, черти настырные. Помощницу нашли.

Она поставила лампу на широкий самодельный стол и отошла к плите.

– Почему света нет? – поинтересовался Иван.

– Лампочка перегорела.

– Может – ввернем?

– Ступай к себе и вворачивай.

– А Павел Никодимович там?

– В избе, – сказала Тужилина. – Обождите маленько. Покормлю хоть.

Она что-то наскоро положила в тарелку, налила в кружку молока. И толкнула ногой дверь.

В комнате, которую она называла избой, горел свет.

Они вошли вслед за хозяйкой и сгрудились у порога.

Всю середину комнаты занимала ухоженная, разлапистая, без следов прогара, свежевыбеленная русская печь. Помимо резной мебели, фигурных подоконников, всевозможных этажерок и полочек, массивного киота из черного дерева в красном углу эта большая светлая комната поражала еще и разумностью планировки, а также прибранностью, ухоженностью и чистотой.

В дальнем углу, у окна, лежал на широкой деревянной кровати немощный старик. На нем была байковая рубашка в шашечку, ворот которой торчал из-под одеяла. Голову прикрывала лыжная шапочка. Глаза его из-под опущенных век смотрели на вошедших безо всякого выражения.

– Хорошо у вас, – сказал Изместьев. – Красиво. Чисто.

– А как же.

Тужилина пододвинула к кровати разлапистый табурет. Села.

– Поесть тебе надо, Пашенька, – ласково сказала она. – Слышишь? Поешь, миленький, – она осторожно поднесла к губам больного кружку с молоком. – Ну вот. И славно. Пей, пей… Чего-чего, а этого вволю. Спасибо, Татьяна не забывает… Пей, миленький, пей, хорошо, – кончиком платка она вытерла больному губы. – И пожуй маленько. На-ка… Ну, что ты, Пашенька. Нельзя. Так и ослабнуть недолго. Надо поесть. Откуси. Ну, чуток. Кусочек… Нехорошо так, Пашенька. Ей-богу, нехорошо. Вон гости из милиции – что они скажут? Нам с тобой поправиться надо. Сидишь сиднем, – Тужилина отставила тарелку и неожиданно всплакнула. – Господи, Пашенька. Вояка ты мой… Пожалей, старую… Бубнишь и бубнишь, не разберу никак… Хоть словечко бы сказал… Измучилась я, Пашенька. Вставай уж… А ну как не выхожу? А ну как на руках отойдешь?.. Господи, грех-то какой. Старик Хопров медленно поднял руку и растопырил корявые пальцы.

– Ну-ну, – виновато качнула головой Тужилина. – Не буду. Сглупа это я. Прости, милый. Не серчай, – она промокнула рукавом слезы на щеках, приподнялась с табурета, склонилась над кроватью и пощупала под одеялом. – Сухонько там? А то переменю… Ну-ну, не серчай. Не хочешь, и не надо. Потом поешь, правда? Вот гости уйдут, и поешь. Ну – сиди. Лежи, отдыхай, – она встала и торопливо перекрестилась, обернувшись к иконе в красном углу. – Господи, Всевышний… За что наказал… Мочи нету.

– Пропала речь? – спросил Изместьев.

– Плохой совсем, – горестно ответила Тужилина. – Гудит да плямкает, а о чем – не всегда и поймешь.

– Но – слышит?

– В разуме.

Они перешли на веранду.

По сигналу Изместьева Севка надавил на клавишу – включил магнитофон на запись.

– И когда это случилось?

– Ранен он был. Контужен, в войну. Маленько запинался, когда разволнуется… А тут и вовсе.

– Когда – вовсе?

– Не помню, милок.

– И все-таки. С какого времени вы перестали понимать, о чем он говорит?

– Да уж порядочно.

– Со вторника? С девятого числа?

– Может, и со вторника.

– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.

– Ни к чему мне, милок. Я их, дни-то, давно не разбираю.

– Примерно – неделю назад?

– Примерно?.. Может, и так.

– А почему врача не вызвали?

– Их дозовешься, – с сердцем сказала Тужилина. – Приедет – костолом. Только хуже наделает. Или в карету упрячет. А потом и вернет – в гробу.

– Хотите, я помогу вам вызвать?

– Себе вызывай! – отрезала Тужилина. – Мы уж тут сами как-нибудь… Чего уж там. Прежде смерти не помрем.

– Вы его сами лечите?

– А ты как думал? Бросили?

– Травами? Отварами?

– И травками. Где и сальца нутряного вотру. Припасла. Заговор знаю.

– И помогает?

– Вот прицепился, – пристукнула себя по коленям Тужилина. – Тебе какое дело? Ты кто мне – сват?

– Ему уход нужен.

– Ага. А я, значит, его брошу… Не бойся, не обижен. Вон на руках таскаю – а он не грудной. Кто ж так в больнице за ним ходить станет. Швырнут на грязную койку да и позабудут.

– Извините, Евдокия Николаевна, – понизив голос, спросил Изместьев. – А вы ему – кто?

– Баба с возу.

– Я интересовался в деревне… Последние шесть-семь лет вы проживаете здесь постоянно. У меня верные сведения?

– Наболтали, паразиты.

– Без прописки?

Из-под припухших бровей Тужилина косо взглянула на Изместьева.

– Арестовывать будешь? Или штраф пришлешь?

– Не сердитесь, Евдокия Николаевна, – примирительно сказал Изместьев. – Меня интересует характер ваших отношений.

– Какой еще к шутам характер? – возмутилась Тужилина. – Два старика. Живем себе. Помогаем друг дружке – вдвоем все ж полегче. Его дети бросили, разъехались кто куда, а у меня и вовсе никого не осталось. Всех родичей пережила, никак не помру. Из Барановки я. Тут недалёко, верст пятнадцать. Там дом у меня пустой стоит. Давно б продать надо, да Пашенька не советует. Пенсию там получаю.

– Почему не зарегистрировали брак?

– Ту – брак. Еще спроси, почему венчаться не пошли… Милый ты мой. Того и гляди, со дня на день хлопнемся. Мы ж не живем, мы смерти дожидаемся… Если Пашенька вперед помрет, одна я и часу жить не стану.

– А дом у вас справный.

– Да чего ж ему не быть справным? Не ленивые. Копаемся помаленьку. Пашенька дерево любит. Чуть полегчает, сейчас опять пилить да строгать, опять чего-нибудь напридумает. Тем и держится. А так-то он хилый. То спину ему прихватит, то ноги не ходят. Вот и отпаиваю.

– На память не жалуетесь?

– Да какая память, милок? Ни капельки не осталось.

– Скажите, Евдокия Николаевна, – спросил Изместьев. – В тот день, во вторник, Павел Никодимович из дома уходил?

Тужилина помяла и ощупала себе запястья.

– Вот и тот всё про вторник спрашивал… Не знаю, милок, не помню. У нас заведено – дачники после выходных съедут, он утречком в лес ходит.

– Зачем?

– Своя у него надобность… Любит. Вот и ходит. Грибков наберет, ягод. Глядишь, какую осинку домой припрет. Сам еле живой, а прет.

– Таким образом и построился?

– Ах, нехорошо думаешь, – осуждающе покачала головой Тужилина. – Тот, что до тебя приходил, аккуратнее спрашивал… Ветеран он у нас. Человек заслуженный, ему и выписывают. И трактор дадут… Он по любви строит.

– В лес ходит – с топором?

– А? – напряглась Тужилина. И глазки ее забегали.

– С топором, спрашиваю?

– Как же без топора, ежели надумал срубить? С ним.

– А сейчас он где?

– Кто?

– Топор.

– А… Топор-то, – поправила платок на голове Тужилина. – Здесь, где ж ему быть. У сарая на чурбачке. Я завчорась курицу им зарубила.

– У вас и куры есть?

– Держим… Вот бульончик сварила. И второе Пашеньке… Да он, видишь, не ест ничего. Прямо измучилась с ним, ей-богу.

– Мы посмотрим на топор, вы разрешите?

– Валяй-гляди, коли делать нечего, – пожала плечами Тужилина и усмехнулась. – Там заодно полешко мне разруби, а то не совладаю никак. Сучковатое попалось.

– Полешко?

– Я говорю, может, подтопить придется. Вон у тебя помощники какие бравые – им в охотку. Расколют.

– Хорошо. Чуть позже, – сказал Изместьев, решив переменить тему. – А пока вот что скажите мне, Евдокия Николаевна. В тот день, когда слег, Павел Никодимович принес что-нибудь в дом?

– Не донес. По дороге бросил. Я потом бегала – подобрала. Березка молоденькая.

– Тоже у сарая лежит?

– Нет, милок. Распилила да сожгла. Ему она ни к чему, а мне мешалась. Сухонькая. Я ее мигом.

Тужилина вдруг осеклась, встала с табурета и заложила руки в боки, недовольно поглядывая на Изместьева.

– А что-то ты мне всё вопросы задаешь? Какой дотошный. Про березку, про топор. Зачем тебе?

Изместьев пересел поближе к свету, к лампе.

– Вы сказали, Павел Никодимович воевал?

– Всю войну прошел, от Москвы до Берлина. У него орденов – на подушке не помещаются.

– А характер? Боевой, соответствующий?

– Может, и был когда, – успокоившись, охотнее отвечала Тужилина. – А теперь всё больше на печи воюет. С тараканами.

– Злой он у вас? Добрый? Жадный? Какой? В двух словах.

– Окстись – какой злой. Нет. Он жалостливый… Может, и вспыхнет иной раз… Сердится, когда обижают.

– Вас?

– Зачем меня? Я сама кому хочешь… так махану, что не обрадуется.

– Стало быть, сердится? – повторил Изместьев. – Не может видеть, когда с кем-нибудь поступают несправедливо?

– Вроде так. Верно. И так бывает.

– И как в таких случаях себя ведет?

– Известно как, – пробурчала Тужилина, поглядывая на Изместьева всё более и более неодобрительно. – Кипит… Думает, воевало не растерял. Пошумит да и за бок схватится.

Изместьев приподнялся.

– Евдокия Николаевна, мы немного побеседуем с хозяином дома? Не возражаете?

– Он же, – запнулась Тужилина, – не может. Не разговаривает. Иль у вас из памяти вон?

– Не волнуйтесь, мы не забыли.

– Милок, – не на шутку встревожилась она. – Зачем это? Ты чего? Впрямь что-то худое задумал?

– Нам необходимо с Павлом Никодимовичем побеседовать.

– Это как же – больного терзать?

– Мы недолго, Евдокия Николаевна.

– Ох, – покачав головой, вздохнула Тужилина, – как же вы нам надоели, Господи.

И ускользнула в чулан, прикрыв за собой дверь.

7

– Стало быть, так, – выключив магнитофон, негромко сказал Изместьев. – Приступаем… Действовать осмысленно, сообща… Напоминаю… Преступлению сопутствует аффект. В психике – существенные отклонения. Изменяется мыслительный процесс, скорость и правильность ответов, реакций. По-другому распределяется внимание, иначе закрепляются и сохраняются навыки… Что для нас особенно важно – остаются следы преступления. В заметной форме… Наша с вам задача – суметь выявить эти следы и, по-возможности, зафиксировать.

– И откуда вы всё это знаете? – восхищенно произнес Севка.

– Набор слов, – продолжал Изместьев. – По очереди, строго по одному… Там, в сторожке, вас интересовало, зачем я исписываю лист. Причем, разными, будто бы не связанными друг с другом словами. Теперь понятно?.. Он отвечает. Тоже словом. Любым. Первым попавшимся, какое придет в голову. Мы с вами фиксируем время и степень волнения… Метод ассоциативный. Здесь нет ничего случайного. Если предъявляется обыкновенное слово, не связанное с событием, то и отвечает он обыкновенно. А когда предъявляете слово, которое вызывает определенное воспоминание, тогда, во-первых, всё сильно тормозится. Во-вторых, ответ – с явными признаками возбуждения… Заминки, многословие. Ответ, как правило, примитивнее, чем обычно. И, в-третьих – окрашенная реакция… Кроме того, словесный ответ напрямую связан с мышечным действием. Надо бы измерять еще и усилие – например, нажим руки. При возбуждении сила сжатия увеличивается, и стрелка дрожит, скачет или плавно идет вверх. К сожалению, такого прибора у нас с собой нет, и поэтому, Ваня, возьмешь его руку в свою – вот так – и последишь, что с нею будет происходить. А ты, Всеволод, помимо магнитофона будешь еще и записывать его ответы.

– Он же не говорит.

– Это моя забота, – сказал Изместьев. – Постараюсь прочесть по губам. Ваше дело – точно фиксировать… Вот ручка, бумага. И не забудьте о магнитофоне, надо вовремя заменить кассету… Ну, готовы?.. Кажется, ничего не упустили… Приступаем?

– Что-то неохота, – замялся Иван. – Фигня какая-то.

– Ага, – смущаясь, поддержал приятеля Севка. – Похоже на издевательство.

– Ну, братцы мои, – опешил Изместьев. – Я же вас предупреждал. Зачем мы тогда всё это затеяли?

– А если дед от этих ваших слов дуба даст?

– Исключено.

– Честно, – упрямился Иван. – Неохота.

– Послушайте, молодые люди, – строго сказал Изместьев. – В конце концов, это необходимо прежде всего вам. Подумайте хорошенько, иного способа доказать его вину нет.

– А мы не видели, – сказал Севка, – как он убивал.

– Еще не легче, – расстроено произнес Изместьев. – Значит, вы мне не верите? Тогда зачем мы сюда пришли?

– Да верим, – глядя в сторону, сказал Иван. – Верим.

– Чего мы добиваемся – помните?.. Его почти наверняка не смогут судить. В результате – некого судить. Вы понимаете? Некого.

– Ладно, – буркнул Иван, – некого. Они найдут кого.

8

Иван устроился с магнитофоном у изголовья.

Изместьев пододвинул табурет к постели больного, а Севка, оседлав лавку у окна, старательно разгладил перед собой лист бумаги и приготовил ручку, чтобы записывать.

– Павел Никодимович? – осторожно спросил Изместьев. – Как вы себя чувствуете?

– Господи, – прошептала Тужилина. – Что надумали?

Погремев ведрами, покрутившись в чулане, она вернулась в избу и теперь молилась в красном углу.

– Евдокия Николаевна? Нет ли у вас еще каких-нибудь дел по хозяйству?

Тужилина за спиной показала Изместьеву кукиш.

– Понятно, – сказал Изместьев. – Бастуем… И все-таки я попросил бы вас выйти.

– А что ты распоряжаешься? – огрызнулась Тужилина. – Я в своем доме нахожусь.

– Никто не должен нам мешать. Ни вопросов, ни просьб – ничего. Тишина – мертвая, как во время операции. Вы способны выдержать, Евдокия Николаевна?

– Черти вас принесли.

– Всё! Тишина!

Изместьев склонился к больному.

Иван включил магнитофон.

– Павел Никодимович, вы меня слышите?.. Извините, что беспокоим, но дело неотложное… Помогите следствию… Человек вы с опытом. Воевавший… Нам необходимо выяснить… что с вами случилось?

Бескровное лицо Хопрова оставалось неподвижным. Он не понимал ни кто перед ним, ни что происходит.

– Хорошо. Мы поступим следующим образом… Вы меня слышите?.. Я буду называть вам слова. Строго по одному. А вы попробуйте ответить. Спокойно. Как сможете. А я постараюсь понять… На каждое мое слово. Очень просто. Ну, например. Я говорю «небо», а вы – «голубое» или «чистое», или «с облаками». Первое, что придет вам в голову… Договорились?

Тужилина перестала молиться и бессильно опустилась на табурет.

– Что хотят, то и творят, – пробурчала она. – А еще власти называются.

– Итак, Павел Никодимович. Никакого волнения. Мой помощник возьмет вашу руку… Так. Великолепно… Начнем. Первое слово: «стол».

Хопров усталыми больными глазами непонимающе смотрел на Изместьева.

– Я говорю: «стол». А вы должны ответить – какой. Или как стоит. Все равно – дубовый, широкий, низкий, большой. Любое слово, какое взбредет вам в голову. Первое попавшееся. Ну? «Стол».

У больного дрогнули губы. Легкая испуганная улыбка пробежала по его лицу.

– Так. Очень хорошо, Павел Никодимович.

Изместьев почти накрыл собою Хопрова, впившись глазами в его вялые губы, пытаясь расшифровать, что бормочет старик.

– Кажется, уловил… Фиксируем: «сам». Правильно, Навел Никодимович? Вы сделали стол своими руками?

Глаза Хопрова медленно оживали. Он впервые взглянул на Изместьева вполне осмысленно.

– Браво. Лед тронулся. Дальше. «Окно».

Тужилина истово перекрестилась несколько раз, словно отгоняя нечистую силу.

– Как?.. Не разобрал… «На стене»?.. А, догадался. «Настежь». Записываем: окно – настежь… Превосходно. «Пища», еда.

Хопров чуть слышно подмыкивал, старательно перебирая губами.

– «Вор»?.. Нет… «Вертит»?.. Спокойнее, не торопитесь… А… Всё, всё… Надо же. «Воротит». От еды – воротит… Дальше: «сад»… Так, так… Умница, Павел Никодимович… «Наш». Ответ – «наш»… Теперь – «земля»… Как?.. «Одна»? Не угадал… А… «Родная». Родная земля. Очень хорошо… А вот такое слово, Павел Никодимович. «Дерево».