Текст книги "Дай лапу: Веселые и печальные, легкомысленные и серьезные, забавные и трогательные истории про людей и про собак"

По лицу Хопрова пробежала тень.

– Легкий нажим?

– Да, – ответил Иван.

– Хорошо… Записываем: «дерево».

– Как? – переспросил Севка. – Было же «дерево». И опять?

– Именно. Не отвлекайте… Следующее слово: «тропа»… Так. Хорошо. Ответ: «ухожу». – Изместьев возвысил голос. – Дальше – «война»!

Хопров насупил брови и взморщил лоб. Отвечал он чуть громче.

– Дрожание, – сказал Иван.

– Вижу, вижу… Записывайте: «будь проклята». Записали? Теперь – «опушка».

– Дрожит.

– «Опушка»!

Глаза Хопрова вспыхнули и забегали. На лице его проступил страх.

– «Пушки»? Я правильно понял?.. Ясно. Запишите: «пушки»… И еще одно: «березовый знак»!

Хопров резко дернулся. И захрипел.

– Спасибо, достаточно, – заторопился Изместьев и положил руку на плечо больного. – Успокоились. Всё хорошо. Успокоились. Вы молодчина, Павел Никодимович. Очень нам помогли. Отдохните немного, – и Севке: – Я вас попрошу. Там, где задержка с ответом, отметьте галочкой. Напротив слова. Не затруднит?.. Кстати, и техника может отдохнуть.

Иван надавил на клавишу.

– Пашенька, – сокрушенно всплеснула руками Тужилина. – Пашенька.

Она осмотрела лицо больного, заглянула ему в глаза и вдруг бросилась на Изместьева с кулаками.

– Черти с рогами! Мучители! Изверги!

Изместьев даже не защищался, он был настолько измотан допросом, что всего лишь неловко выставил руки, отклоняясь, оберегая лицо.

– Мальчики, – попросил он. – Кто-нибудь. Выручайте… Она живого места от меня не оставит.

Иван приподнялся, обхватил разъяренную женщину сзади и стиснул.

– Тишина, Евдокия Николаевна, спокойствие, ваша и наша безопасность, – сказал Изместьев, – прежде всего.

Тужилина зверски ругалась. И отчаянно сопротивлялась.

– Бабуня, – уговаривал ее Иван. – Уймись… Смирно, говорят тебе. Не бузи.

Он приподнял ее и покружил, как малого ребенка.

Старуха рычала, сучила ногами и всё пыталась укусить Ивана за руку.

– Сбесилась! – выкрикнул Севка. – Давай кляп!

Иван сдернул полотенце, висевшее на веревке возле печи, и вдвоем они скрутили старухе руки за спиной и перетянули полотенцем.

– Антихристы! – ругалась Тужилина. – Разбойники! Изверги!

Парни вытолкали ее в чулан, в сени, привязали какой-то хламидой к самодельной лавке и вернулись в избу.

Вскоре крики за дверью прекратились.

9

– Пусть Евдокия Николаевна займется хозяйством, – успокаивал Хопрова Изместьев, вытирая платком шею, лоб, потные ладони. – Беседа наша, Павел Никодимович, не для женских ушей. Скандал нам сейчас ни к чему, вы согласны?

– Может, завяжем? – спросил Иван.

Он был туча-тучей.

– Осталось немного, – сказал Изместьев. – Еще пара вопросов, и мы заканчиваем.

– Ну? – раздраженно спросил Севка. – Магнитофон включать?

Изместьев кивнул.

– Как вы, Павел Никодимович? Отдохнули? Продолжим?

Хопров смотрел на Изместьева пугливо и недоверчиво.

– Итак: «озеро». Внимательнее. Прошу вас, Павел Никодимович. «Озеро»… Так. Хорошо Спокойнее… «Изгиб»?.. Нет?.. Вот оно что. Записываем: «гибель, гибнет». Слышите? Озеро – гибнет… Прекрасно. Идем дальше. «Небо»… Что?.. «Мало»? Как это – мало?.. А впрочем… Запишите: неба – мало… Так. Теперь – «ложь»… Прекрасно… «Противно». Запомним. Вам противна всякая ложь… «Боль»… Так. Пишите: «терпима». Замечательно, Павел Никодимович, очень хорошо. – Изместьев снова возвысил голос: – «Молодежь»!

– Нажим.

– Правильно, так и должно быть… Не торопитесь… «Паразиты». «Надо»?.. Что-что?.. «Надо есть»?.. «Хуже горя»?.. Не понимаю, какое-то длинное слово… А, вот оно что. Запишите: «надоели хуже горькой редьки». Про вас, между прочим… Хорошо, Павел Никодимович. Спокойно. Мы движемся к финишу. Еще немного… «Собака»!

– Дрожит.

– Вижу… «Да». Запишите: «да»… «Сторож»!

– Нажим. Сильный нажим.

– «Насилие»! «Драка»! «Борьба»!

– Нажим.

– Он отвечает: «да». Все время одно и то же: «да, да, да»… «Плач»! Плач взрослого человека. «Плач»!

– Дрожит. Сильно. Нажим.

– Он вспомнил, видите? – воскликнул Изместьев. – Он всё вспомнил! Мы были правы! Вспомнил! – хмурое сосредоточенное лицо его разгладилось и осветилось. – Запишите: «лай». «Плач – лай»… Ах, какой же вы молодчина, Павел Никодимович… «Издевательство»!

– Сильное дрожание. Очень сильное.

– «Атака»!

Хопрова качнула в сторону. Он крупно, всем телом, затрясся.

– Нажим! Сильный нажим!

– «Удар»!

– Он просто каменный! – воскликнул Иван.

– «Я». Запишите: «я, я». Это самое главное. Он признался. Он это сделал! Он!

Старик с неожиданной силой выдернул у Ивана руку и, хрипя, попробовал приподняться.

– Всё, – сказал Иван, вставая с табурета и отворачиваясь. – Не могу больше.

– Достаточно, – торопливо заговорил Изместьев. – Мы закончили. Успокойтесь… Извините нас, Павел Никодимович. Прилягте, пожалуйста, – он обнял Хопрова за плечи. – Вы даже не представляете, как нам помогли. Больше не будем вас мучить. Спасибо. Большое спасибо. Ложитесь, отдыхайте. Сейчас придет Евдокия Николаевна…

– Сваливаем?

– Минутку. Там пленка осталась?

– Навалом. Тут половина и еще кассета целая.

– Запишем сюда же. Недостающее, – сказал Изместьев. – Чтобы ни у вас, мои дорогие, ни у Кручинина – никаких сомнений. Показания главного свидетеля. Как говорится, последний штрих.

10

На поляне громко играла музыка.

«Эй, мужик! – позвал Агафонов. – Эй!»

«Слышь? – Пригнула вскочил. – К тебе обращаются?»

Он догнал меня, и грубо развернул за плечо: «На пару слов, борода».

«В чем дело? Что вы хотите?»

«Остричь тебя наголо, – сказал Притула».

«Кончай, – сказал Агафонов. Лениво поднялся и подошел. – Извини, батя. Ты не сторож случайно?»

«Случайно – да».

«Ходишь здесь, бродишь. Машину не видал? Джип маленький. Белый, грязный такой, весь заляпанный, не видал?»

«А где я мог его видеть? На поляне? У озера?»

«Ты из деревни?»

«Нет».

«А откуда?.. Ну ладно, неважно. Вон наша деревня. Привольное. Видишь? Второй дом с краю – наш. Там под окнами джип стоял. Вчера стоял, а сейчас нету. Понимаешь, батя? Кинули нас. Ночью. Мы даже знаем, кто. Может, ты видел, как они уезжали? Сколько их? Двое, трое? Вроде еще одна машина была».

«Деревня, молодые люди, не мой объект. Кто и когда оттуда уехал, тем более ночью, я видеть не мог. Стало быть, и помочь вам ничем не могу».

Агафонов скривился. Он был явно разочарован. Злобно вздернул губу.

«А ты кто вообще-то? Правда сторож?»

«Разрешите, молодые люди, я пойду».

«Плюешь на нас, да? – Притула схватил меня за отвороты плаща. – Не люди мы, да?» «Помилуйте. Я не хотел вас обидеть.»

«Мразь, – защелкал зубами Притула.»

«Тихо ты, тихо, – сказал Агафонов. – Не заводись».

Притула сжал кулаки.

Цыпа залаяла, зарычала.

«Заткни собаку! – крикнул Притула. – Прибью.

«Цыпа! – приказал я. – Не подходи! Убегай! Уходи! Беги домой! Домой!»

Она оскалилась, залаяла еще громче и стала угрожать: рывком бросится на них – отпрянет. Шерсть на спине потемнела. Такой свирепой я ее прежде не видел. Она не слушалась меня. Я приказывал, просил, умолял. Не помогало. Она, как и я, чувствовала, что ей угрожает опасность. Но ее это не останавливало. Она защищала хозяина.

Агафонов смял приятеля, стиснул и закричал: «Иди, батя! Скорее! Иди и не оборачивайся!»

«Цыпа! Убегай! Уходи!»

«Умолкни, тебе говорят!»

«Цыпа! Домой! Беги, Цыпа! Домой!»

Притула сбил меня с ног, пригрозил: «Лежи и не дрыгайся».

Коньячным перегаром он дышал мне в лицо. Я услышал собачий визг. А потом увидел Агафонова. Он нес мою Цыпу под мышкой. Одной рукой держал ее за загривок, а другой, как намордником, прихватил пасть, чтобы она не кусалась.

«То-то же».

Притула пнул меня еще раз и отпустил.

«Вот сволота, – выругался Агафонов. – Представляешь? Цапнула… Больно, зараза».

«Не надо. Прошу вас».

«Заныл!»

«Что мы вам сделали?» «Разговаривать не умеешь».

«И псина твоя тоже, – добавил Агафонов. – Сейчас камушек на шею, и в воду. Как думаешь, выплывет?»

«Не делайте этого!»

«Тебя не спросили. Дохлятина. Славка!»

Агафонов заметил, что я достал поводок. Я бросился выручать Цыпу. Притула подсек меня, сбил с ног. Придавил. Стал выкручивать руку. Я вскрикнул от боли. Агафонов схватил Цыпу за задние ноги, поднял и, держа ее вниз головой, стал размахивать из стороны в сторону.

«Смотри, старый козел! Как шарахну сейчас!»

Цыпа извивалась, визжала и плакала.

«Прошу вас… Не делайте этого. – Я полз к нему на коленях, умолял: Прошу, только не это… Всё что хотите. Меня. Лучше – меня».

«Во, дает!»

«Пожалуйста… Я вас очень прошу».

Цыпа охрипла от визга и лая. Агафонов с размаху ударил ее оземь. Она страшно, коротко взвизгнула. И затихла.

И тут… Сначала я даже не увидел, а скорее услышал… Мой избавитель. Старик…

За поясом у него торчал топор. Он тяжко, сипло дышал, мял, срывая дерн, месил сапогами жирную землю, налегал плечом и тянул, толкал, раскачивая березовый ствол с обломанными ветвями, отдирая, отламывая прибитый к нему дорожный знак, и снова гнул, выворачивая на стороны, чертыхаясь, спеша – и вырвал наконец, выдернул и пошел, яростно вскинув на плечо обрубок, к нам, где наглые крики, стон, и умоляющий голос, и лай и визг собаки…

Мощный глухой удар. Сзади. По спинам, по головам. Наотмашь. В глазах гнев и безумие. Крики, стоны. Кровь…

Ударил с размаху, одного и другого, сбил сразу, свалил и снова ударил, один охнул, скрючился и пополз на коленях, прячась за придорожный куст, второй катался, обхватив себя, по траве, и выл, и скулил, как только что прибитая им собака, а старик, не помня себя, снова вскинул обрубок, взревел и вдруг… оскользнулся, коротко ахнул и сел.

А они уже поднимались, в крови, злые донельзя, несдобровать и мне, и беспомощному старику, и надо, сейчас, их надо опередить, иначе конец, они ему не простят, ни за что не простят – бедный старик, он снова выпрямился, встал, из последних сил, бледный, и вынул топор из-за пояса… Он добивал их… Не помня себя… Обухом топора, хотя оба парня уже были мертвы.

11

За стеной что-то звякнуло и разбилось.

– Бабуля раздухарилась, – сказал Севка. – Ты хорошо ее привязал?

– Нормально вроде, – ответил Иван. – К лавке.

– Ладно, не убежит.

Изместьев вынул кассету.

– Вот. Теперь вам известно всё. Пожалуйста. Я свое слово сдержал.

Севка сунул кассету за пазуху.

– Годится, – сказал. И кивнул Ивану: – Погнали?

– Минутку, – попросил Изместьев. – Что вы решили? Мне важно знать. Когда вы передадите кассету следователю?

– А хоть завтра.

Изместьев промокнул платком потный лоб.

– Смело можете показывать на меня… Я вас увлек, убедил, спровоцировал… Это моя идея – допросить больного старика. Всё организовал и осуществил я один. Вы – лишь свидетели, зрители. И только. Договорились?

– По головке за это не погладят, Алексей Лукич, – заметил Иван.

– Не беда. Как-нибудь переживу.

– Запах какой-то, – сказал Севка. – Вроде горит что-то. Не чувствуете?

– Дым, – показал на щель под дверью Иван.

– Дану?

Они бросились в сени.

– Дверь! – крикнул Севка. – Наружную! Вышибай!

Веранду и сени заволокло дымом.

– Не видно ни фига!

– Открой окно!

Севка, согнувшись, разгребая руками дым, пробрался к наружной двери и бабахнул ее ногой, сорвав с крючка.

На полу, привязанная к лавке, суматошно ворочалась Тужилина. Она пыталась отползти от разбитой лампы и сбить огонь на горящей одежде.

Иван на четвереньках подполз к ней и, обжигаясь, нащупал и выдернул у нее изо рта тряпку. Она долго и глухо кашляла, потом заорала всполошно: «Аааа!» – и он, сдернув с себя куртку, стал лупить ее по бокам и спине.

– Где ведра? Воды!

– Старик! – крикнул Севка. – Выноси старика!

Изместьев метнулся назад, в комнату, быстро наполнявшуюся дымом. Растворил окно и выбросил магнитофон в сад.

Хопров, вскинув руки, испуганно ворочал скрюченными пальцами. Дым ел ему глаза, он часто моргал, гневно мычал и шевелил губами.

Изместъев сгреб его в охапку, снял с постели и бегом понес из дому.

На веранде Севка сражался с огнем. Срывал горящие занавески, швырял их на пол и затаптывал. Выдергивал шпингалеты, распахивал окна.

Иван волоком вытащил на улицу надрывавшуюся криком Тужилину.

Огонь за спиной у него пожирал оконные рамы, стойки. Жар, дым, треск.

– Без толку, – сказал Севка. – Сгорели.

Он догнал во дворе Ивана, и вдвоем они перенесли хозяйку через дорогу.

– Живая? – волновался Севка, оглядываясь на горящий дом. – Дышит?

– Вроде, – сказал Иван, приложив ухо к ее груди.

– А дед?

– Цел.

Обернувшись, Севка увидел, что в высокой сохлой траве навзничь лежит Хопров, и сторож что-то подкладывает ему под голову.

– Звонить надо, – сказал Иван. – Пожарникам. Вызывать скорую помощь.

Пламя с треском прорвалось сквозь крышу. Столб света длинно высветил деревню и пустое шоссе.

Защелкали калитки в близлежащих домах.

– Допрыгались, – сказал Севка.

Иван сел в траву, рядом с охающей и постанывающей Тужилиной и обхватил руками голову.

– Ты чего? – тронул за плечо его Севка. – Кончай. Ты чего?

Иван повалился ничком в траву и зло, отчаянно, с рыком стал рвать с корнем придорожный сорняк.

– Едут, – рукой показал Изместьев.

Справа, слепя фарами, на большой скорости приближалась черная «Волга». Водитель сердито и часто сигналил, поджимая к обочине деревенских жителей, сбегавшихся на огонь.

Метрах в двадцати от горящего дома машина остановилась.

Первым на дорогу выскочил Кручинин. За ним Гребцов и еще двое сотрудников, помощников Кручинина, в штатском.

– Видал? – ткнул Севка Ивана. – Андрюху привезли.

– Виктор Петрович! – позвал Изместьев.

Кручинин немедленно к нему подошел.

– Что с ними? Живы? – быстро спросил он, заметив лежащих в траве Тужилину и Хопрова.

– Успели вынести, – ответил Изместьев. И добавил: – Поджог совершил я. По неосторожности.

– Пожарников вызывали? Скорую?

– Нет еще. Времени не было.

– Васин! – обернувшись к машине, крикнул Кручинин. – Возьми Гребцова. Стариков надо в больницу! Быстро! Остальные – ко мне! Носилки есть?

– Откуда, Виктор Петрович?

– Давай на руках! Тут двое!

– Виноват один я, – снова сказал Изместьев.

– Разберемся, – отрывисто бросил Кручинин. – Куда вы дели бороду? Тоже сожгли?

– Поможем? – предложил Иван.

– К машине! Все! Быстро! И ни с места без моей команды!

* * *

Кончилось бабье лето.

Похолодало.

Небо стало тяжелым и низким. Изредка сеял дождь.

Он стоял у осевшей могилы под кленом, низко склонив голову. Глаза его были мутны. Зеленая шляпа, лежащая у ног исподом вверх, мокла в сырой траве. Изможденный, заросший грязной щетиной, он отрешенно и пусто смотрел на следователя, двух милиционеров со штыковыми лопатами и хмурил припухлые брови, как будто припоминая, где их мог видеть.

Кручинин поднял с земли его шляпу, не спеша расправил поля, сделал в ней выемку и небрежно повесил на сучок.

– Приступаем, Алексей Лукич.

Изместьев кивнул и равнодушно повел плечом.

Два милиционера воткнули лопаты в овершье аккуратно выложенного могильного холмика.

Работали они медленно, с предосторожностью, вводя штык не более чем на треть, рассматривая, развеивая рыхлую землю.

– Внимательнее, – изредка говорил Кручинин. – Внимательнее.

Вобрав голову в плечи, Изместьев неотрывно смотрел, как исчезает холм, как он низится, убывает, как увеличивается провал, как милиционеры руками счищают крошево с крышки маленького гроба, как, расшатав, выпрастывают его, вынимают.

– Вскрывайте.

– Не надо, – хрипло сказал Изместьев. – Это лишнее, – и показал: – Там, под ним.

Кручинин сам шагнул в яму.

Снял горсть земли и, приподняв и ощупав дно, вынул волглый, испятнанный глинистой слизью плащ, в который было завернуто что-то тяжелое.

– Тот самый топор? – обернувшись, спросил он.

Изместьев кивнул.

– Что ж, будем заканчивать.

Изместьев устало поднял руку.

– У меня к вам… просьба, Виктор Петрович, – он говорил тусклым, ослабшим голосом, медленно подбирая слова. – Нельзя ли… как было?.. У меня совершенно нет сил.

– Конечно, – сказал Кручинин. – Мы не варвары.

– Спасибо.

Изместьев опустился на колени и низко, до самой земли, склонил голову.

– Прости меня, девочка, – произнес едва слышно. – Прости.

– Приступайте, товарищи, – сказал Кручинин. – Сделайте для убийцы доброе дело.

Милиционеры переглянулись.

– Так надо.

Они аккуратно поставили на прежнее место самодельный деревянный ящик. И взялись за лопаты.

Комья земли гулко застучали о крышку гроба.

Права

© Геннадий Абрамов, 2007

© Время, 2007