Текст книги "Москва за нами"

Глава вторая

1

В кабинете члена Военного совета Телегина душно. Он вышел в приемную. Порученец, капитан Лазаренко, прислонившись головой к спинке кресла, спал… «Умаялся хлопец… Всем нам достается».

Дивизионный комиссар вернулся, потушил свет, поднял светомаскировочную штору, распахнул окно. В комнату ворвалась свежая струя с запахом гари далеких пожарищ. Надо было отдохнуть хотя бы часа два-три, но сон не шел. Он прилег на диван, ослабил поясной ремень, расстегнул ворот гимнастерки. Одолевали тревожные мысли: сумеют ли наши войска остановить немцев под Тулой? Как, какими силами удерживать левый фланг Калужского укрепленного района, чтобы его не обошел противник? Чем объяснить зловещее затишье на Западном и Резервном фронтах? Что замышляет там враг?

Так и не уснул Телегин до рассвета.

Стало светать. Порученец прошел на цыпочках, думая, что дивизионный комиссар спит, приоткрыл окно. Осенний холодный воздух очищал прокуренный кабинет. Дышать стало легче. Телегин встал, и порученец, как и всегда, задал вопрос, волновавший пушкинского героя Ленского: «Что день грядущий нам готовит?» Обычно отвечая на него шуткой, в этот раз член Военного совета промолчал. Очень уж неопределенной была обстановка.

Начался обычный рабочий день… Дивизионный комиссар сел за стол и стал просматривать срочные документы. Подписал приказы и распоряжения. В восемь ноль-ноль обычно приходил от начальника штаба офицер оперативной группы капитан Тенгин с оперативной сводкой. В ней сообщалось о событиях на фронтах, происшедших за ночь.

Позвонил начальник штаба и подчеркнул, что особых событий не произошло. Южнее Брянска идут тяжелые бои. Командующий округом все еще задерживался в Туле.

В десятом часу из Малоярославецкого укрепленного района позвонил начальник оперативного отдела оперативной группы УРа. Доложил, что рано утром им задержано много повозок, автомашин из тылов 43-й армии и одиночных красноармейцев и командиров. Они рассказывали о том, что немцы начали большое наступление. Некоторые дивизии их армии попали в окружение. Идут сильные бои. У противника много танков, непрерывно бомбят самолеты.

Дивизионный комиссар распорядился: задержанных военнослужащих направить для проверки. На дорогах приказал выставить заставы. В направлении Спас-Деменска выслать разведку на автомашинах.

На сердце было тревожно… Что же это могло быть? Неужели это то крупное наступление, о котором похвалялся Гитлер? Он тут же позвонил командующему ВВС округа полковнику Сбытову:

– Николай Александрович, вылетали сегодня с утра самолеты на барражирование зоны? Что замечено летчиками?

– Вылетали в восемь часов, облетели зону, никаких изменений на фронте не обнаружили. И движения к фронту и по фронту не отмечено.

– Прошу вас, Николай Александрович, без промедления поднять повторно в воздух два-три самолета. Надо тщательно просмотреть направление Юхнов – Спас-Деменск – Рославль и Сухиничи – Рославль. И немедленно доложить мне…

Около полудня раздался телефонный звонок полковника Сбытова:

– Товарищ член Военного совета! Только что сообщили: летчики обнаружили движение танков противника со стороны Спас-Деменска на Юхнов…

– Не может быть! Немедленно зайдите ко мне…

Обычно спокойный, общительный, любитель шутки, Сбытов буквально вбежал в кабинет, растерянный и мрачный. Он подтвердил:

– Обнаружена, товарищ дивизионный комиссар, колонна танков и мотопехоты длиною до двадцати пяти километров. Летчики прошли над ней на небольшой высоте на бреющем полете и видели фашистские кресты.

Встретив недоверчивый взгляд Телегина, добавил:

– Наших летчиков фашисты обстреляли из малокалиберной зенитной артиллерии и зенитных пулеметов.

– Кто летал? Надежные люди? Действительно они снижались до такой высоты, что не спутали наши части с противником?

Сбытов даже несколько обиделся, но твердо и решительно заявил:

– Нет! Не спутали. Разведку выполняли опытные и обстрелянные летчики 120-го истребительного полка – Дружков и Серов. Летчики они смелые… Я им верю.

Вера командующего военно-воздушными силами Московского округа в своих подчиненных оставляла хорошее впечатление… Но впечатление – только личные эмоции, а для военного человека главное – убедиться, насколько достоверны факты, которые ему стали известны. Без этого нельзя было принять правильного решения…

Надо срочно запросить Генштаб… Туда сходятся все сведения с любого фронта.

От штабов Западного и Резервного фронтов новых данных пока не поступало.

Как будто по ответу не было причин тревожиться. Где-где, а в Генштабе-то прекрасно осведомлены об обстановке на фронтах.

И все же чувство неясной тревоги не покидало члена Военного совета. Позвонил и попросил соединить с начальником Генштаба Б. М. Шапошниковым.

Доложил ему о выполнении задания Генштаба и спросил о положении на Западном фронте. Шапошников ответил приглушенным, мягким голосом:

– Ничего, голубчик, ничего тревожного пока нет. Все спокойно, если под спокойствием понимать войну, – пошутил он.

…Дивизионный комиссар нахмурился, обращаясь к Сбытову:

– Так вот что, Николай Александрович, немедленно вышлите повторную разведку. Направить на задание лучших боевых летчиков. Поставить им задачу: снизиться до бреющего полета и точно установить, что за танки и мотопехота в районе Юхнова. Определить координаты и направление движения…

* * *

Ожидать в безвестности возвращения из разведки летчиков для члена Военного совета было мучительно тяжело… Верить горькой правде о непосредственной угрозе, нависшей над Москвой, не хотелось. «А если подтвердят? Надо быть готовыми к действиям, надо принимать решение… Любая оплошность, промедление, и враг… в Москве…»

Он достал рабочую тетрадь и стал ее перелистывать, прикидывая, а чем, в случае возникновения угрозы, можно будет прикрыть Москву?

…Две дивизии оперативных войск НКВД несут ответственную охранную службу в столице. 6, 14, 30 и 33-я стрелковые бригады только начали формирование и развертывание, а следовательно, они еще не боеспособны.

Что имеется еще в распоряжении округа? Из формируемых пяти литерных полков реактивных минометов – «катюш» полностью подготовлены 12-й и 13-й. За пределами города формируется четырнадцать бригад, но в ближайшие дни можно сформировать только четыре из них, если поступят танки…

«…А что, если немцы действительно прорвались и идут танковой колонной с мотопехотой, – мелькнула мысль. – Ведь это чуть больше сотни километров от Москвы…»

Единственно имеющиеся реальные силы – части ПВО, военные училища и академии. «Подольское пехотное училище насчитывает до двух с половиной тысяч человек. Подольское артучилище имеет тридцать четыре семидесятишестимиллиметровые и сорокапятимиллиметровые орудия. Училище Верховного Совета РСФСР наберет тысячи две человек. Военно-политическое училище – тоже около двух тысяч. В Рязанском артиллерийском тысяча триста курсантов и в Военно-политическом училище почти столько же. А всего набирается около десяти тысяч», – прикидывал Телегин.

…Если бы мог знать тогда Телегин, что эти малые силы – десять тысяч человек, да еще к тому же не имеющих в достатке оружия и боеприпасов, были, по существу, каплей в море против значительно превосходящего, хорошо вооруженного наступающего на Московском стратегическом направлении врага… Но и эта «капля» тогда сыграла свою роль.

2

В 14 часов Сбытов доложил:

– Товарищ дивизионный комиссар, летали три боевых экипажа. Прошли над колоннами на бреющем полете под сильным зенитным огнем. Самолеты имеют пробоины. При снижении наших самолетов пехота врага выскакивала из машин и укрывалась в кюветах. Голова танковой колонны находится в пятнадцати – двадцати километрах от Юхнова. Сомнений быть не может, товарищ член Военного совета, это фашисты.

– Проверьте еще раз и доложите.

…И снова в воздухе отборные боевые летчики и их командиры. С риском для жизни они снижаются над вражеской танковой колонной, проходят над ней на бреющем несколько раз… Их обстреляли, они ответили «взаимностью» – сбросили мелкие бомбы. Пока летчики находились в полете, член Военного совета позвонил в Подольск комбригу Елисееву и начальникам училищ и отдал приказ: выступить и занять рубеж Малоярославецкого укрепленного района… Прикрыть Киевское шоссе. Выслать передовой отряд училища на машинах, усиленный артиллерией, двигаться в направлении Юхнова и при встрече отбросить противника до подхода главных сил училища…

Время приближалось к пятнадцати часам… В кабинете члена Военного совета появился Сбытов.

– Товарищ дивизионный комиссар, данные, полученные ранее нашей воздушной разведкой, подтвердились. Это фашистские войска. Голова танковой колонны уже вошла в Юхнов. Летчики были обстреляны, среди них есть раненые.

«Юхнов! Это же чуть больше сотни километров от Москвы, – мелькнула тревожная мысль. – Ни минуты промедления… Надо срочно докладывать маршалу Шапошникову…»

Член Военного совета, с трудом сдерживая волнение, доложил обо всем, что ему было известно от летавших на разведку летчиков. Трубка молчала… Слышно было только учащенное дыхание.

– Верите ли вы этим сведениям? Не ошиблись ли ваши летчики?

– Нет, не ошиблись, – твердо ответил дивизионный комиссар. – За достоверность сведений отвечаю… За летчиков ручаюсь…

– Мы такими сведениями не располагаем… Это невероятно…

Разговор оборвался.

…Не прошло нескольких минут, как раздался звонок. Член Военного совета поднял трубку.

– Соединяю вас с товарищем Сталиным.

В трубке хорошо знакомый голос:

– Телегин?

– Так точно, товарищ Сталин.

– Вы только что докладывали Шапошникову о прорыве немцев в Юхнов?

– Да, я, товарищ Сталин.

– Откуда у вас эти сведения и можно ли им доверять?

– Сведения проверены лучшими боевыми летчиками. Дважды перепроверены, товарищ Сталин. Сведения достоверны.

– Что предприняли?

…Он доложил о том, что по боевой тревоге подняты подольские училища, приведено в боевую готовность Военно-политическое училище, академия имени Ленина…

Сталин внимательно выслушал доклад, одобрил и спросил, где командующий Артемьев.

– Артемьев в Туле, организует оборону города.

– Разыщите его, и пусть немедленно возвращается в Москву. Действуйте решительно, собирайте все, что есть годного для боя. Эту задачу возлагаю на командование округа. Надо во что бы то ни стало задержать противника на пять – семь дней на рубеже Можайской линии обороны. За это время мы сосредоточим резервы Ставки. Об обстановке своевременно докладывайте мне через Шапошникова…

Глава третья

1

Вечером 5 октября 1941 года в штаб Ленинградского фронта позвонили из Ставки и передали срочное распоряжение пригласить на переговоры со Сталиным командующего фронтом генерала армии Жукова. Спустя несколько минут Сталин поздоровался с командующим.

– У меня к вам только один вопрос: не можете ли вы прилететь в Москву? Ввиду осложнения обстановки на левом крыле Резервного фронта в районе Юхнова Ставка хотела бы с вами посоветоваться о необходимых мерах. За себя оставьте кого-нибудь, может быть, Хозина.

– Прошу разрешения, товарищ Сталин, вылететь рано утром 6 октября.

– Хорошо. Завтра днем ждем вас в Москве.

Но обстановка на участке 54-й армии сложилась так, что Жукову вылететь в тот день не удалось. Он с разрешения Верховного главнокомандующего перенес вылет на 7 октября.

Седьмого он прилетел в столицу и был встречен начальником охраны И. В. Сталина, который сообщил, что Сталин болен гриппом и работает у себя на квартире. Туда они и направились.

Кивнув в ответ на приветствие, Сталин пригласил Жукова к карте.

– Вот смотрите. Здесь сложилась очень тяжелая обстановка. Я не могу добиться от Западного фронта исчерпывающего доклада об истинном положении дел. Мы не можем принять решений, не зная, где и в какой группировке наступает противник, в каком состоянии находятся наши войска. Поезжайте сейчас же в штаб Западного фронта, тщательно разберитесь в положении дел и позвоните мне оттуда в любое время. Я буду ждать.

Генерал армии Жуков тут же отправился к начальнику Генерального штаба Б. М. Шапошникову.

– Георгий Константинович, только что звонил Верховный главнокомандующий и приказал подготовить для вас карту Западного направления. Карта скоро будет готова, командование Западного фронта находится там же, где был штаб Резервного фронта в августе, когда проводилась вами операция по ликвидации противника в районе Ельни.

Пока Жуков ожидал карту, Шапошников угостил его крепким чаем. Чайный букет ему заварили из различных сортов. Шапошников выглядел утомленным, еще более постаревшим. Он жаловался генералу, что чрезвычайно устал, страдает бессонницей. Жуков искренне, по-товарищески посочувствовал ему. Как-никак, а шестьдесят есть шестьдесят, и к тому же участившиеся в последнее время сердечные приступы от переутомления и напряжения не могли не сказаться на нем.

Жуков отправился в штаб Западного фронта… В пути его укачивало, и он невольно засыпал в машине. Чтобы преодолеть усталость и подстерегающую дремоту, он периодически приказывал шоферу останавливать машину и делал короткие пробежки. В штаб фронта Жуков добрался только ночью. Дежурный офицер доложил, что все руководство совещается у командующего фронтом. В комнате генерал-полковника Конева полумрак, горят стеариновые свечи; за столом сидят: начальник штаба Соколовский, член Военного совета Булганин, начальник оперативного управления Маландин. И совещание это у командующего невольно напомнило Жукову картину художника Кившенко «Совет в Филях». Вид у участников совещания – переутомленный, опечаленный. Жуков сказал о том, что прибыл по поручению Верховного главнокомандующего разобраться в обстановке и доложить по телефону из штаба… Он выслушал присутствующих, и ему стало ясно, что к исходу 6 октября значительная часть войск Западного и Резервного фронтов была окружена западнее Вязьмы.

Из беседы с командованием Западного фронта Жуков пришел к выводу, что положение в районе Вязьмы все же можно было предотвратить, несмотря на превосходство противника, и избежать окружения. Если бы было своевременно выявлено направление главных ударов немцев и сосредоточены против них основные силы и средства фронта за счет пассивных участков, то всего этого не произошло бы. Теперь же, когда прорвались немецкие войска и образовались зияющие бреши, закрыть их при отсутствии резервов у командования уже не было возможности…

…В два часа тридцать минут ночи 8 октября Жуков позвонил Сталину. Сталин еще не спал, работал. Генерал армии доложил обстановку и свои выводы:

– Главная опасность, товарищ Сталин, по моему мнению, заключается в слабом прикрытии на Можайской линии. Бронетанковые войска противника могут поэтому внезапно появиться под Москвой. Надо как можно скорее стягивать войска откуда только можно на Можайскую линию обороны…

2

На подмосковных оборонительных рубежах с каждым днем с нарастающей силой шли ожесточенные бои.

Предполагалось, что в ближайшие дни Можайский рубеж обороны должен будет принять пять-шесть стрелковых дивизий. С него было решено отражать усиливающиеся удары немцев до выхода войск Западного и Резервного фронтов из окружения и подхода новых резервов Ставки.

В замкнутом кольце 5-й и 4-й танковых групп гитлеровцев оказались некоторые армии, а остальные войска, охваченные с флангов, теснимые с фронта, отходили к Волге, в район юго-западнее Калинина и частично – к Можайскому рубежу.

Обнадеживающую весть принесла прибывшая из резерва Ставки 32-я Краснознаменная Дальневосточная дивизия под командованием полковника В. И. Полосухина.

Капитана Тенгина вызвал начальник штаба округа и приказал выехать навстречу дивизии Полосухина в Наро-Фоминск. Приехал Тенгин утром, и тут же ему стала известна печальная весть. Немецкая авиация обнаружила продвижение эшелонов дивизии и нанесла мощный удар по станции Ворсино. Было разбито двадцать шесть вагонов и сильно повреждено железнодорожное полотно. Те войска, что успели выгрузиться, направились маршевым порядком в Можайск. Там же разгрузился первый эшелон. Тенгин вместе с полком прибыл в Можайск. Он доложил командиру дивизии о цели своего визита. Собрались в его вагоне. Здесь были командиры полков, комиссары, работники штаба дивизии.

Полосухин склонился над картой. «Летучая мышь» скупо освещала сосредоточенные лица собравшихся. Комдив представил им Тенгина:

– Товарищи! Сейчас товарищ капитан нас ознакомит с обстановкой. Он прибыл к нам из штаба Московского округа по назначению Военного совета.

– Положение на нашем, Можайском фронте, товарищи, – сказал Тенгин, – чрезвычайно тревожное, тяжелое. Немцам удалось захватить Вязьму, Гжатск. – Он провел карандашом по карте. – Занять Ржев. На юге противником захвачены Медынь и Калуга. Ваша дивизия входит во вновь сформированную 5-ю армию под командованием генерал-майора Лелюшенко.

Вопросов к Тенгину не было. (И без того было ясно, что обстановка создалась сложная, напряженная… Чем скорее начнут действовать, тем лучше.) И комдив Полосухин тут же стал ставить задачи командирам полков и артиллеристам.

322-й стрелковый полк должен был занять оборону во втором эшелоне дивизии на историческом Бородинском поле.

Капитан Тенгин первые дни пропадал в полках первого эшелона, но они вскоре вступили в бой с разведкой немцев. На рассвете Тенгин прибыл в 322-й полк. На наблюдательном пункте командир полка ставил задачу подчиненным.

Земля задубела от мороза, и Тенгин, слушая, думал о том, что очень трудно будет бойцам сейчас готовить позиции, и о том, что сто двадцать девять лет назад здесь уже сражались русские войска, преграждая путь французам к Москве.

– Наши передовые части ведут бои, – указывал командир полка рукой на запад. – Перед нами деревня Рогачево, левее – Усицы, а еще левее, на магистрали Минск – Москва, деревня Артемки. Там вторые сутки наши войска отражают атаки немцев.

Неподалеку, на высоком кургане, на самой его вершине, стоял бледно-розовый гранитный обелиск, увенчанный могучим бронзовым орлом в полете – символом великой победы России над армией Наполеона.

Да, здесь русская армия нанесла самое жестокое поражение наполеоновским полчищам, не знавшим поражений до этого.

– Товарищи! – обратился командир полка. – За нами – Москва, за нами наша Родина. Не посрамим славы наших предков.

«История повторяется, – подумал Тенгин. – Неужели для того, чтобы доказать силу нашего государства, нашего народа, нам придется снова отдать врагу на растерзание Москву, разрушить ее, сжечь?» Именно сейчас с особой остротой Тенгин почувствовал, что Москва – это уже не только столица, а город-фронт и последний рубеж, где должна решиться ее судьба.

В эти минуты ему особенно захотелось на фронт. Что он, как слепой, по знакам читает сводки и донесения, а сам не видит реально, в чем же сила и слабость врага?

В нем жила вера в то, что не должны Верховное командование и Красная армия допустить поражения…

Они предпримут что-то такое, что непременно изменит обстановку, ослабит усиливающийся с каждым днем напор немецких армий – этого гигантского стального и огневого пресса на Москву, и от мысли: «А вдруг не выдержим, не устоим?..» – становилось страшно.

3

Тревожное, суровое небо опрокинуто над родным городом… Дыхание войны вышло на его улицы и широкие площади. И каждый дом молчаливо спрашивает у тех, кто идет в колоннах к окраине, проносится на машинах: «Все ли ты сделал для того, чтобы защитить от врага столицу? Если ты москвич, то, прежде чем сказать вслух об этом, скажи сам себе: боролся ли ты за Москву, защищал ее?..»

Боевое настроение было в те дни у людей, которые пришли защищать родную столицу. Об этом думал сейчас комиссар полка Василий Гришин, присутствуя на митинге батальона краснопресненцев, который влили в их дивизию. Он слышал, как громко читал решение комиссар батальона, и оно звучало как присяга Москве…

«Мы клянемся, что не уроним твоей чести, Красная Пресня, будем стойко биться за тебя, за Москву, за великую советскую землю. Отомстим! Не быть России под немцами! Не бывать поколению краснопресненцев рабами фашистских баронов! Все отдадим, крови и жизни не пожалеем, чтобы отстоять Москву, чтобы отбросить и уничтожить немецко-фашистских захватчиков. Давайте еще дружнее, со всей большевистской страстью возьмемся за изучение военного оружия. Вкладывайте всю душу в военное дело. Теперь это наша главная профессия».

Гришин смотрел сейчас на москвичей, которые в холодную зимнюю пору вместе с ополченцами торопились закончить оборудование оборонительных позиций, прикрывающих подступы к столице со стороны Волоколамского шоссе, смотрел и удивлялся. Откуда у них землекопные навыки, умение работать киркой, откуда у этих полуголодных людей берутся силы, чтобы долбить промерзшую землю, таскать и устанавливать тяжелые металлические ежи, бетонные надолбы, железобетонные колпаки? Он понимал, что силы эти слагались из любви к Родине и ненависти к врагу. Когда комиссар полка Гришин беседовал с ними, отвечал на их многочисленные вопросы или рассказывал об успешной обороне, удачных контратаках наших войск, надо было видеть, как теплели их глаза, разглаживались горестные морщинки и с каким рвением они вновь принимались за работу.

Здесь, в Подмосковье, он встретил и жену Степаниду. Сердце забилось от радости… «Вот она, русская натура. Больная баба, до дури богомольная, а настал трудный час, и она со всеми заодно, не считаясь ни с чем…»

Как ему хотелось подойти к жене, а все же сдержался, не подошел. Жалко смотреть на нее, как она, качаясь от тяжести носилок с землей, вместе с напарницей здесь работает… Сердце кровью обливается, а освободить (есть и помоложе ее) не позволяла совесть. В такой трудный для Родины час нет никому никаких скидок, нет никаких привилегий.

Да и у самого нет времени предаваться чувствам и отвлекаться… Надо все своими глазами проверить, кто как занял оборону. Главная забота – правильно использовать истребительный батальон. А слева от него находилась новая рота противотанковых ружей. После митинга у краснопресненцев Василий Ильич отправился на оборонительные позиции. Заглянул к ополченцам-гранатометчикам. Ими командовал студент Грач. Они расположились неподалеку от шоссе в окопах. Рядом с ними седлала дорогу рота пожилых ополченцев – участников еще Первой мировой войны. Ротой командовал бывший вахмистр царской армии Полещук. Он георгиевский кавалер. Почти со всеми комиссар Гришин успел познакомиться, узнал прошлую и настоящую военную биографию каждого ополченца. Иначе и нельзя… Ответственное ядро в обороне. На них командование возлагает большие надежды. Инженер Горелов – отличный пулеметчик. Профсоюзный работник Микитов – снайпер. Преподаватель института ветеринарии Клецкин – минометчик и танкист. Юрист Тугов – огнеметчик. Заведующий библиотекой Шевкопляс – у него не перечислишь всех воинских специальностей. Каких тут только не встретишь гражданских профессий: слесари, металлисты, вагоновожатые, штукатуры, каменщики, переплетчики, ткачи, кожевники, служащие самых различных учреждений. Но сейчас у всех у них одна профессия – солдатская, военная.

Гришин поднялся на высоту, прошел по тылам батальонов первого эшелона и попал на огневые позиции артиллеристов. Дивизион располагался по обе стороны шоссе.

Василий Ильич убедился, что артиллеристы – народ аккуратный, добросовестный. Позиции противотанковой артиллерии подготовлены добротно, замаскированы надежно. Да и люди были подтянутыми, хотя обмундирование выдано им, как и всем ополченцам, – поношенное, на языке интендантов – БУ. Кто бы сейчас из прежних сослуживцев узнал в этих бравых артиллеристах профессора института Синицына, экономиста завода Тухтеева, артиста эстрады Ловейко, партийного работника райкома Орлова. Лица их по-солдатски суровы. Они понимают, какая ответственность легла на их плечи.

Гришину было приятно открывать для себя этих людей, с которыми со дня на день их дивизия готовилась принять новые бои с гитлеровцами на окраине Москвы. Но не все, конечно, радовало комиссара, не всем он был доволен, сутками пропадая в подразделениях, знакомясь с боевыми участками, с рядовыми и командирами.

И особенно его, как и командира, с которым они обменивались мнениями, конечно, беспокоило состояние вооружения полка.

Первые бои на дальних подступах к Москве выявили два резко бросающихся в глаза слабых места: недостаток автоматического оружия и боеприпасов и военную неподготовленность ополченцев.

Но, как говорится, нет худа без добра. Сейчас, после месячного пребывания на фронте, после нескольких, хотя в большинстве и неудачных, боев у людей появился боевой опыт. А на фронте это уже бесценный капитал.

Возвращаясь в штаб и раздумывая обо всем, Гришин чуть не столкнулся с Иваном Пафнутьевичем Журавкиным, бывшим экскурсоводом Исторического музея.

– Василий Ильич, дорогой, Христом Богом прошу, не гневи историю.

– А, ты опять, Пафнутьевич, насчет своих мушкетов и берданок? – догадался Гришин. – Забирай, дорогой, их к чертовой матери поскорее, чтобы нам не срамиться. Они давно тебя дожидаются в каптерках.

Журавкина обидело такое пренебрежительное отношение к историческим ценностям, но, не желая ссориться с комиссаром, он пробурчал:

– Всему свое время, Василий Ильич, всему свое время, сударь. Прикажите, Василий Ильич, лошадку и подводу. Я мигом свезу их в хранилище. И вернусь.

Гришин поглядел на него снисходительно.

– Можете и не возвращаться, товарищ Журавкин. Седьмой десяток – это все же как там ни думай, а года.

– Нет, нет, – замахал руками Журавкин. – Мне, пока идет война, в музее нечего делать. Сдам все на хранение, получу квитанцию – и обратно… Ну что вы, Василий Ильич, разве можно так. Вы как-то странно мыслите. Меня разве это не касается? Немец на подступах к Москве…