Текст книги "Москва за нами"

Часть четвертая
Москва в обороне

 
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
 

Михаил Лермонтов

Глава первая

1

На Военном совете Московского военного округа были приняты два важных решения. Первое – обратиться к Государственному Комитету Обороны с просьбой о введении в Москве осадного положения. И второе – все запасные бригады, центры формирования, спецчасти и запасные полки сосредоточены в районе Владимир – Горький – Чебоксары, а поэтому и штаб округа целесообразно переместить в Горький. В Москве при Военном совете оставить только оперативную группу.

Поздно ночью, в двадцать три часа, 19 октября командующего МВО генерал-лейтенанта Артемьева, члена Военного совета дивизионного комиссара Телегина срочно вызвали в Кремль на заседание Государственного Комитета Обороны.

Секретарь Сталина доложил о прибытии и сразу же пропустил их в кабинет.

С волнением переступили порог кабинета Артемьев и Телегин, где впервые в жизни должны были встретиться со Сталиным и членами Государственного Комитета Обороны.

В кабинете Сталина стоял длинный стол, покрытый зеленым сукном. В конце его – небольшой столик и кресло.

Мягкая, пугливая тишина стояла здесь, и были слышны шаги Сталина, ходившего по ковровой дорожке, с неизменной трубкой. За столом сидели члены Государственного Комитета Обороны. Лица у всех сосредоточенные, у некоторых озабоченные, усталые. Артемьев и Телегин доложили о прибытии. И. В. Сталин кивнул в сторону вошедших:

– Доложите обстановку в городе…

– Положение тревожное, товарищ Сталин, – сказал Артемьев. – Провокаторы и паникеры будоражат население, пытаются дезорганизовать жизнь города. Принятых нами мер, чувствуется, недостаточно. Необходим более строгий порядок эвакуации.

– Что предлагаете?

– Военный совет считает необходимым ввести в Москве и пригородах осадное положение, – ответил Артемьев.

– Правильно, – поддержал Сталин и, обращаясь к Щербакову, сказал: – Пишите постановление Государственного Комитета Обороны, – и, продолжая неторопливо прохаживаться по ковровой дорожке, стал диктовать.

В глухой тишине сурово и торжественно звучало это постановление:

– «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100–120 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии тов. Жукову… Оборона города на его подступах возлагается на начальника гарнизона города Москвы… В целях тылового обеспечения, обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный Комитет Обороны постановил:

Ввести с 20 октября 1941 года в Москве и прилегающих к городу районах осадное положение… Нарушителей порядка немедленно привлекать к ответственности с передачей суду Военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте…»

Сталин сел за свой стол и поставил под документом подпись.

– Не позднее пяти часов утра, – сказал он, – поместить во всех газетах, объявить по радио, расклеить по городу и в пригородах. – И передал документ секретарю.

2

У унтер-офицера Гросхейде появились два авторитетных и солидных помощника, прекрасно знающих немецкий язык, – Флобустеров и Селедявкин. Он их ценит очень высоко и любит в свободное время отвести душу в беседе с ними.

Флобустеров взялся основательно подготовить Гросхейде по русскому языку, и теперь часто в его комнате можно услышать, как на ломаном языке он с упоением заучивает стихи Пушкина, Некрасова, а учитель его, расплывшись в улыбке, поправляет и сам вдохновенно читает любимую поэму «Евгений Онегин».

Селедявкин, как заправский бухгалтер, стучит костяшками счетов, подсчитывая убывающих и прибывающих раненых, выздоравливающих, количество винтовок, автоматов, патронов, которые надо передать на склад.

В свободное время Селедявкин и Гросхейде молчаливо склоняются над любимой игрой – шахматами.

Но, несмотря, казалось бы, на установившееся товарищеское доверие, Гросхейде замечал, что его новые помощники о чем-то переговариваются вполголоса. Как-то они сильно заспорили, и Гросхейде узнал, что спорили они о причине необычайного света. Что это? Зарницы с фронта или пожар в далекой Москве?

И особенно беспокоили Гросхейде с каждым днем все более откровенные их разговоры о сумасбродстве планов Гитлера, о скором поражении немецкой армии. Они аргументировали это убедительными фактами из истории России, Советского государства.

Гросхейде опасался не зря. Он знал, что среди медицинских работников есть агенты гестапо, члены нацистской партии, которые подслушивали, подсматривали, особенно за пленными. Они не могли не заметить, что Гросхейде уважительно, по-человечески относился к своим новым помощникам, никогда не кричал на них, не бил.

Как-то зашел к нему за винтовками сильно пьяный заведующий складом Вебер. Расписываясь на накладной и дыша на Гросхейде перегаром, он зашептал:

– Ты что-то, Франц, близко подружился с этими русскими! Язык изучаешь… Не думаешь ли ты смотаться вместе с ними туда? – Он махнул неопределенно рукой.

Гросхейде вздрогнул от прилива ярости, сжал кулаки, намереваясь ударить этого наглого нациста.

– Да ты не кипятись. Я никому не доложу. Ты не сделаешь этого. Иначе твою жену и детей повесят на крючках.

Гросхейде были известны «торговые сделки» Вебера. (Он продал несколько винтовок партизанам.) И он, чтобы припугнуть его, сказал:

– Думаю, что наши винтовки, которые приносят тебе доход, могут тебе обернуться… расходом…

– Эх, милый дурак! Чего ты мне раньше ничего не сказал? Я могу по-товарищески поделиться. Я не скряга. Хочешь канистру чистого спирта? Или два ящика отличного рома?

– Мне ничего не надо. У каждого своя дорога. И ты уж иди своей, а я пойду своей. Понял?

– Я понял тебя. Не будем ссориться по пустякам. Война… Будем друзьями, – протянул руку Вебер.

Они расстались, но Гросхейде не верил в искренность Вебера. Он знал, что при удобном случае тот постарается отомстить за его осведомленность.

3

По опустевшим полям метет холодная, колючая поземка… Повсюду ни души, будто на этой земле никогда не было людей.

Виталий Лиханов, согнувшись в окопчике неподалеку от дороги, ожесточенно трет одеревеневшие пальцы о полу шинели, подносит их ко рту, часто дышит. Он стоит в боевом дозоре. Проходят редкие машины, больше к фронту, на запад… Показалась легковушка. Лиханов нехотя вылез из окопа, взял винтовку и направился навстречу машине. Она притормозила. Из нее вышел высокий лейтенант.

– Виталий?

– Он самый.

Лиханов узнал Полонского.

– Ты что здесь делаешь, господин профессор?

– На посту.

Полонский осмотрел Лиханова с ног до головы, заметил, что обмундирование на нем сидит мешковато, презрительно подумал: «Гражданский тюха. Ничего в нем нет военного…»

– Эх, Виталий, Виталий, если бы ты знал, что там творилось, в Смоленском сражении… Фашистские танки прут сплошной лавиной. У нас мало противотанковой артиллерии, не хватает снарядов. Сколько уже нашего брата там полегло…

– Война есть война, – произнес Лиханов. – А ты куда?

Полонский махнул рукой.

– От моей роты осталось два человека. И те погибли под бомбежкой. Самого тоже ранило. – Он расстегнул обшлаг гимнастерки на левой руке. Показался окровавленный бинт.

– Обещали подбросить пополнение, но…

Заметив, что Лиханов поглядывает на сидевших в машине, пояснил:

– Это со мной, раненые командиры, товарищи.

– А там еще какие-нибудь войска есть? Кто-нибудь ведет бои или все отступили? – с тревогой спросил у Владлена Лиханов.

Полонский избежал прямого ответа. Да и откуда он мог знать? После того как он подлечился в партизанском госпитале, они две недели пробирались окольными дорогами, избегая встреч с отходившими войсками, минуя населенные пункты. Он подумал: «Милый ты мой дружок, оставили тут тебя одного».

– Ты что думаешь, если сюда немецкие танки ворвутся, ты их остановишь? – спросил Полонский и хлопнул Виталия по плечу. – Ну, я поехал, меня там ждут, – добавил неопределенно и сел в машину.

И когда они отъехали, Лиханов спохватился: «Мне же надо было проверить документы у тех, что оставались в машине». Он кинулся догонять машину, стал кричать, махать руками, но она не остановилась и скоро исчезла, будто ее и не было. «Ну, Полонского я знаю, к тому же он лейтенант. А те, кто они? Интересно, почему Владлен ничего не спросил о Лёне? И почему-то пугливо глядел на меня? Что-то Владлен недоговаривает, скрывает от меня…»

И тут Лиханов увидел, что к нему шел старшина Ермишкин. Он вел за собой двух бойцов. «Смена», – догадался Лиханов.

– Ну, что у тебя? Все в порядке? – спросил старшина. – Машина прошла, я видел. Кто такие?

Лиханов, пряча глаза в землю, переминался с ноги на ногу.

– Извините, товарищ старшина. Этого лейтенанта я знаю. Мы с ним в школе учились. Полонский его фамилия.

– Ну и что ж, что в школе? Мало сейчас бежит всяких… А с ним кто был?

– Не знаю, товарищ старшина. Человека три каких-то. Они из машины не выходили.

Старшина побагровел, как вареный бурак, и крепко выругался.

– Растяпа! Да, может, они дезертиры…

– Не думаю, не должно быть, товарищ старшина.

– Да тебя расстрелять мало за это. Немцы к Москве подошли, а он заладил: «Не думаю, не должно быть». Давай шагай за мной.

Всю дорогу они шли молча, и, когда уже стали подходить к блиндажам, где располагалась их рота, Ермишкин сказал:

– Ну вот что, Лиханов, скажи спасибо, что то был лейтенант и что ты с ним в школе учился. Но… – старшина поднял кверху палец, – никому ни слова об этом. Понял? И какой там дурак посылает таких вот олухов на мою голову? Тут такая война идет, а они, словно детишки, в игрушки играют.

Глава вторая

1

У первого номера противотанкового ружья Семена Давыдова третьего дня был убит осколком напарник – второй номер… Вместе, как призвались, в Смоленск прибыли, там и застала война; вместе оборону там держали, а потом из окружения выходили вместе. И у Можайска вторая неделя была на исходе, как не пускали немца на шоссе. И вот погиб. Потери у нас большие, а у немцев вдвое, втрое больше. Они наступают…

Первые сутки Давыдов воевал один, без помощника, на прежних позициях, что еще с погибшим напарником Николаем Курковым готовили. Правда, немецкие танки атаковали теперь левее шоссе, и ему на своем участке не пришлось вступать в бой.

А вот на вторые сутки немцы навалились, глаз от пота протереть некогда. Они по лощинке чуть было к нашим позициям не вышли. Тут только успевай перезаряжай да бей, не то перемахнут через безымянную высотку и в тылу у наших позиций окажутся. А там по шоссе и на Бородино. Стрелял Семен Давыдов и злился и на себя, и на ружье. Близко вроде танк, а для ружья – далековато. Рикошетом, с искрой скользит по нему пуля. Значит, нет в ней на такое расстояние силы. В самый неподходящий момент, когда Давыдов вел огонь по танкам, патроны кончились… И тут Семена Давыдова вызвали к командиру роты Котомкину. Вот и его НП.

– Товарищ старш…

– Товарищ Давыдов! – рявкнул, перебив его, командир роты. Глаза у него исподлобья чертом глядят, и руки сжаты в кулаки. Раньше в роте он только одного Давыдова по имени-отчеству и называл. А когда в брянских лесах выходили из окружения, своим заместителем назначил. – А я тебе верил, Давыдов… два танка эти, пойми, ближе всех к Москве прорвались… У нас на том участке мало войск, – задыхаясь, кричал он. – Рвутся к Москве, понимаешь ты, к Москве! – Глядя на Давыдова одичавшими глазами, кричал и повторял: – К Москве, Москве, понимаешь? Легче пулю в лоб, чем позволить себе такую подлость – оправдываться в такую минуту, когда ты живой и целехонький, без единой царапины, при противотанковом ружье, стоишь перед командиром.

Давыдов не уходил. Он стоял, будто раздавленный, и не знал, зачем ему идти на прежнюю позицию, когда танки прорвались, а он, Давыдов, и его погибший напарник Курков, кого комроты называл с гордостью: «Мой передовой бастион», – теперь не могли исправить случившегося. Котомкин ушел, и это сделало положение Давыдова еще более безнадежным. И тут он увидел старшину. Он шел к нему и махал рукой, пока Давыдов не понял, что старшина Ермишкин его зовет.

– Бегом, бегом! – кричал он Давыдову. – Чего волочишься, как неживой? Патроны получай и бегом на свои позиции. Немец тебя ждать не станет… Не я тебе начальник, схлопотал бы трибунал. За такое ротозейство, сам знаешь, что бывает, чай, не ребенок. Поди, внуками обзавелся уже.

* * *

Давыдов сидел курил в печальном размышлении, обдумывая все, что с ним случилось… Как он пропустил танки? И как, скажи, опростоволосился, самому стыдно. Он сплюнул со злостью и огляделся вокруг. И тут со стороны овражка, идущего от наших позиций, он увидел бойца, который шел по направлению к нему. Он делал короткие остановки и чего-то осматривал вокруг. «Связист, что ли, линию тянуть будет».

– Эй, парень, ты кого? – крикнул Давыдов. – Топай сюда… «Боже мой, откуда взялся такой нескладный и расхристанный?» В роте Давыдов знал всех. Перед ним стоял долговязый, веснушчатый боец. Он был среднего роста, худощавый, с белесым пушком на верхней оттопыренной губе и печальными глазами неопределенного цвета – не серыми, не зелеными, а скорее мутновато-зеленоватого цвета. На нем не по росту шинель, чуть ли не до пят, большая шапка-ушанка, торчащая бугром. Туда вошла бы и вторая голова. Глядя на него, Давыдов с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться. «Вот еще чучело гороховое. Откуда он?»

– Вы будете Давыдов?

– Ну, я.

– Я к вам.

– Вижу, не слепой. Приказание какое аль что? – А сам подумал: «Менять меня пришел, а я под трибунал. Ясно». Он почувствовал сразу облегчение, будто сняли тяжесть, которая давила на него вторые сутки.

– Сказали, иди разыщи Давыдова, будешь с ним воевать…

«А, вон оно что… Напарника прислали, второго номера…» И сразу перед глазами – Николай.

– Со мной воевать ни к чему. С немцем воевать надо, – вставил он с обидой, ощутив почему-то неприязнь к этому ни в чем не виноватому перед ним парню. – Пэтээр – знаешь? Стрелял?

– Извините, что вы сказали? Стрелял? Нет, не приходилось. У нас военная подготовка с третьего курса.

Давыдов шагнул в сторону окопа и показал на черно-белую трубу с утолщением на конце, стоящую на двух опорных ножках, упиравшихся в землю.

– Любопытная штуковинка, – сказал новый напарник и потрогал рукой утолщенный дульный тормоз. – А для чего такой набалдашник?

От этого в общем-то безобидного вопроса Давыдов весь вскипел от негодования. Он воспринял его как оскорбление. «Отослать его, что ли, к чертовой матери, и дело с концом? Прислали помощничка», – с укоризной подумал он.

А помощник не унимался.

– Извините, а это что за рожки? – указал он на опорные ноги ружья.

– Рожки у козлят бывают и у чертей. Сам не видел, но говорят, черти рогастые… А это не рожки, а опорные ноги. И потом ты что, сюда пришел вопросы задавать или воевать? У меня тут… – Но Давыдову не удалось досказать, что у него «тут». Над головой завыли, зашуршали пролетающие снаряды и мины. Немцы все же решили еще раз попытаться прорвать оборону у села Лихина и через позиции на безымянной высоте, где оборонялась рота, выйти на шоссе, к Бородино.

2

Утром 10 октября генерал-полковник Гальдер позвонил адъютанту и приказал, чтобы ему подготовили для вольтижировки его любимца – чистокровного жеребца Алмаза.

Жена вмешалась в его разговор, чего с ней никогда не бывало до этого, и умоляла мужа никуда не выезжать…

Он успокоил ее. Но, будучи человеком с упрямым характером, в душе усмехался женской прихоти супруги и отправился в манеж, где его ожидал оседланный черный, с вороненым отливом, любимый жеребец. Но только он выехал из манежа, направляясь в лес, как из-за поворота дороги, визжа сиреной, выскочил «опель-адмирал». Алмаз захрапел и, рванувшись резко в сторону, споткнулся, и седок, перелетев через голову коня, очутился на земле.

От боли в правом плече выступили слезы. Гальдер вскочил на ноги, но голова закружилась, и он упал.

С помощью адъютанта его немедленно доставили в госпиталь в Летцен… Врачи определили сильный вывих правой ключицы. Руку тут же загипсовали, и распухшие пальцы не могли держать ни ручки, ни карандаша.

– Франц, дорогой мой, я же просила тебя, – плакала у его постели беззвучно жена. – Я видела такой нехороший сон… Вот поэтому и была против твоей прогулки верхом.

– Разве знаешь, что тебя ждет? – пытался он оправдываться. – Вчера сын Вальтера Груде, помнишь, я тебе рассказывал, мы вместе учились в военном училище, был убит выпавшим из рамы стеклом. Молодой парень, ожидала редкая карьера. Сам фюрер обратил на него внимание…

Их беседу прервал вошедший адъютант:

– Господин генерал-полковник, вот прислали срочно из министерства пропаганды, просили вас ознакомиться и, если нет замечаний, подписать.

Это было обращение верховного командования немецкой армии к солдатам Восточного фронта. В нем говорилось:

«Солдаты! Перед вами Москва! За годы войны многие столицы пали под вашими грозными ударами, знамена многих армий склонились у ваших ног. Вы, доблестные сыны Германской империи, с победой прошагали по площадям побежденных городов. Вам осталось захватить Москву. Заставьте ее покориться, покажите ей силу вашего непобедимого оружия, и вы так же пройдете по ее площадям. Москва – это конец войне. Москва – это отдых и возвращение на родину. Вперед! И только вперед!»

Гальдер подписал левой рукой, отпустил адъютанта и мечтательно подумал:

«Меня, как никогда некстати, постигла неприятность. Я представляю, когда наши солдаты ворвутся в большевистскую столицу… Вот это будет триумф! Мир будет трепетать и преклоняться перед силой немецкой армии…»

3

Знакомство Давыдова с новым помощником – вторым номером состоялось только вечером… Отбивая яростные атаки немцев, Давыдов изредка бросал взгляды на скорчившегося неподалеку в окопе напарника. При каждом близком взрыве его било как в лихорадке. И Давыдов не смог совладать с собой:

– Студент! Слышь, студент? Бегом к старшине. Боеприпасы кончаются.

Лицо у напарника мертвецки бледное, глаза провалились, губы дрожат…

– Извините, иду.

– «Иду…» Бегом! – крикнул, свирепея, Давыдов. И стал наблюдать, как у чернеющих щеток кустов, у ручья накапливаются для новой атаки гитлеровцы.

…Вернулся напарник, когда совсем стемнело, принес пачки патронов в оттопыренных карманах.

– Извините, товарищ Давыдов, задержал старшина. Боеприпасы разгружали. – И как бы между прочим, добавил: – Командира роты убило нашего…

Давыдова будто подбросило взрывом, он схватил напарника за борта шинели и резко притянул к себе, заглянув ему в глаза:

– Не может быть, студент!.. Котомкин убит?! Не верю!

– Извините, почему не может быть? Стреляют. – Он кивнул головой в сторону немцев. – Мне сам старшина сказал… А правда, что старший лейтенант Котомкин хотел вас расстрелять?.. Не понимаю, Семен Денисович, вы так отчаянно воюете, и вот такое самодурство… Дико…

– Ничего, студент, придет время, все поймешь. Давай топай в блиндаж с патронами. Пора подкрепляться, пока немцы угомонились.

– Извините, но нам надо бы познакомиться. Меня зовут Виталий, а фамилия Лиханов.

– Меня – Семен Денисович…

Давыдов долго смотрел на нового своего помощника и спросил:

– Где тебя, студент, нарядили таким чучелом? Шинель, что ряса у попа. И ушанка одна на двоих.

– Понимаете, Семен Денисович, пока я о матушке хлопотал, прибегаю на склад. Говорят, берите, что есть. Самые малые и большие размеры. Ну, малые не лезут, – развел он руками.

– Ладно, студент, не горюй. Рясу мы твою подрежем, а шапку… Тут нет пока выхода. Терпи до лучших времен.

– Признаться, Семен Денисович, меня мой туалет военный не волнует. Из ружья научите меня стрелять.

– Научу, студент.

* * *

Раненный в грудь осколками, Давыдов вместе со своим помощником, вторым номером расчета Лихановым, с остатками роты отходили на новый оборонительный рубеж. На коротких привалах разговорчивый Лиханов не мог молчать и минуты. Он или о чем-либо рассказывал, либо непрерывно забрасывал вопросами Давыдова. Делая вчера перевязку Давыдову, он обнаружил у него нательный крест и растерялся… Лиханову не терпелось спросить у него об этом, но все не было подходящего случая…

– Извините, Семен Денисович, вы так вчера палили из ружья, что я восхищен вами. Да что я – все…

– Ладно, студент, меня хвалить. Не мое это занятие – стрелять, а пришлось, что ж, стреляю…

– Извините, но я думаю сейчас и сравниваю, как историк. Все это происходит удивительно загадочно: исторические совпадения и случайности. Ну, возьмем хотя бы это: 1812 год – Отечественная война и 1941 год – снова Отечественная война. В прошлую войну и в эту русские войска дают сражение противнику, и опять же под Москвой, у Бородино. В прошлую войну в ней воюет Денис Давыдов, и в эту – вы, Семен Денисович Давыдов, будто эстафета защитников.

Давыдов схватился за грудь, согнулся дугой, закрыл глаза и закачался.

– Больно вам, Семен Денисович? Зря мучаете себя. Вам надо в медсанбат…

– А как же? Всю грудь в решето посекло. Кабы один… Бери нашу пушку, – сказал Давыдов.

– Извиняюсь, Семен Денисович, это с удовольствием. Теперь я ваш верный оруженосец Санчо Панса…

– Такой мне неизвестен, кто он такой, твой Панса? – пробурчал Давыдов недовольно. – Давай прибавим шагу. Немец нас не будет ждать.