Текст книги "Москва за нами"

* * *

И снова потянулись долгие бессонные ночи раздумий и поисков. Тревожное чувство охватывало члена Военного совета округа и вот уже несколько дней не покидало его после вчерашнего разговора о состоянии строительства оборонительных рубежей. Благодушие некоторых командиров, отвечающих за обеспечение строительства, приводило его в негодование. Несмотря на то что уже полтора месяца идет война, эти люди продолжают по инерции вести себя так же, как в мирное время. Об этом размышлял дивизионный комиссар, готовясь доложить свои соображения секретарю ЦК и МГК А. С. Щербакову, что необходимо сделать, чтобы ускорить строительство подмосковных рубежей обороны.

Но не только эти мысли тревожили дивизионного комиссара Телегина… Были и другие, не менее важные заботы. Где найти силы и средства для новых формирований рабочего ополчения? Сотни тысяч людей уже ушли с первыми двенадцатью дивизиями ополчения.

Если еще какую-то часть рабочих призвать с заводов и фабрик, то их надо кем-то заменить. Нельзя обезлюдить предприятия, особенно военные. Допустим, часть из ушедших в ополчение заменят женщины, но женщины не все имеют соответствующие профессии. Есть и такие профессии, куда женщин и не поставишь… К домнам, мартенам. А металла с каждым днем требуется все больше и больше. Сколько его разбрасывает безвозвратно по земле война?

Было о чем задуматься члену Военного совета… И с настроением у людей, которые призывались в ополчение, не всегда ладилось. С одной стороны, как будто никаких особых забот тут нет. Призвали человека в строй – он такой же воин, как и в действующих частях, на фронте. А с другой стороны… Он ополченец и внешним видом не блещет, одет в старое обмундирование, паек пока не «фронтовой» и с вооружением затруднения… Винтовки и те не на всех…

В таких сложных условиях формирования ополчения особую роль должна сыграть политработа и коммунисты. Опыт подтвердил, что в этих людях таилась великая организующая сила.

Попросить бы для такой важной задачи политработников, которые еще находятся в командах выздоравливающих. На фронт их направить не могут, пока не получат по предписанию врачей годность, а с их боевым и армейским опытом можно горы свернуть… Да и своих, из ополчения, наиболее сильных коммунистов-активистов можно учить, как в школе политбойцов – будущую основу политсостава ополчения. А что, если посоветоваться по этим всем делам в Главном политическом управлении? Когда на округ направляли, сами просили не забывать, не «вариться в собственном соку», советоваться, если в этом появится надобность. И с этой мыслью, окрылившей его, он с радостью набрал номер телефона начальника Главного политического управления.

Глава четвертая

1

В начале августа 1941 года в белорусский город Борисов, где находился штаб армий «Центр», прибыл со своей ближайшей свитой Гитлер. Ему не терпелось ознакомиться на месте с новым планом и поговорить с глазу на глаз с командующим группой армий «Центр» генерал-фельдмаршалом Боком. По мнению командования сухопутных сил и Генерального штаба, фельдмаршал выработал блестящий план уничтожения большевистской столицы. И то, что Германия благодаря его, фюрера, гению близка к осуществлению вожделенной цели, укрепляла в нем уверенность в том, что он непременно это сделает. Жизнь и все деяния, по убеждению Гитлера, были предначертаны ему самой историей.

Маленький белорусский городок Борисов в этот день был наводнен «опель-адмиралами», «хорьхами», «майбахами» с яркими штандартами командующих армий и групп. Фюрер повелел вызвать двух танковых богов – Гудериана и Гота. Из ставки прибыла неразлучная пара главных военных советников Гитлера – Кейтель и Йодль. Сухопутные войска представлял начальник оперативного отдела полковник Хойзингер.

Гитлер без особого интереса выслушал доклады генералов… Все они рвались к Москве, все высказывались за немедленный блицмарш, который, по их мнению, должен был начаться не позже 15–20 августа.

И неожиданно для всех заключил:

– Господа, я считаю, что для нас сейчас стратегически более важным является уничтожение Ленинграда и овладение Украиной.

Решение Гитлера прозвучало для всех его генералов как гром среди ясного неба… Но никто не подал голоса протеста, а Гитлер, почувствовав, что он почти убедил всех в целесообразности своего решения, продолжал:

– Судьба, господа, дарит нам редчайшую историческую возможность. Противник зажат в глубоком котле, в треугольнике между двумя группами армий: Ман-штейна и Лееба, почти на триста километров вырвались мы на восток. Захват Украины лишит нашего врага значительных запасов угля, нефти, железа, всего, чем богат юг Советской России. Падение Москвы предопределит победа на юге…

Усталый, с помятым лицом и блуждающими глазами, Гитлер вскоре покинул штаб армий «Центр».

Начало августа было жарким, знойным, но те, кто обеспечивал встречу Гитлера и фон Бока, позаботились о том, чтобы ничто не омрачало беседу двух высоких лиц. Беседу между ними перенесли в дом отдыха профсоюзов – в бывшую помещичью усадьбу, расположенную в девственном сосновом лесу, на берегу озера. В искусственном пруду, по замыслу устроителей, Гитлер должен был насладиться рыбалкой. И хотя он не испытывал большой страсти ни к рыбалке, ни к охоте, все же уже сам факт того, что к нему проявляют столь разностороннее внимание, не мог быть не оценен им благосклонно.

Командующий группой армий «Центр», ожидая столь высокого гостя, предпринимал все от него зависящее, чтобы Гитлер остался довольным… У фюрера Бок считался в числе блестящих полководцев, умеющих руководить крупными операциями и ничем не уступающих таким его любимцам, как Рундштедт или Манштейн. Высокий, стройный фон Бок, по-солдатски исполнительный, умел произвести самое благоприятное впечатление, когда это особенно было для него выгодно.

Гитлера он встретил с высшими офицерами своего штаба у входа в штаб, где для церемонии были построены войска охраны и оркестр. Фюрер торопливо окинул взглядом торжественно выстроенные войска, офицеров и, не задерживаясь в штабе, тут же отбыл в отведенную ему загородную резиденцию в сопровождении фон Бока.

По приезде в бывший помещичий особняк, после грома оркестра, оглушительных криков приветствий Гитлер, попав в глухую тишину соснового бора, будто бы очнулся, пришел в себя и заметно оживился. Он с интересом осмотрел снаружи предназначавшийся для него особняк и нашел его привлекательным, даже сказал о том, что был бы не против нарисовать его акварелью. И тут все в свите сопровождающих фюрера заметно растерялись и пожалели, что не смогли угадать желание столь высокого гостя. Но достать сейчас краски, кисти или листы ватмана было практически негде, хотя тут же несколько гонцов были отправлены в штаб и в город.

Фюрера повели полюбоваться прудом, у которого раскинулись цветники и отличный розарий. (За неделю до приезда Гитлера розарий вместе с землей доставили самолетом из Болгарии.) А потом уже предложили ему рыбалку.

Переодевшись в гражданский костюм, Гитлер прибыл в сопровождении нескольких телохранителей к мосткам, спускавшимся к озеру, где его ожидал фон Бок. Фельдмаршал попросил у него разрешения снять китель и фуражку и облачился в белую шелковую тенниску и рыбацкую кепочку с большим целлулоидным козырьком.

У каждого из именитых рыбаков тут же на берегу стояло в специальных приспособлениях по нескольку удочек с красивыми бамбуковыми удилищами и необходимая нажива: от разнообразных червей, мух и личинок до живца, ибо, как уверяли здешние старожилы, в озере водились щуки.

Еще до прихода Гитлера фон Бок заметил, что озеро по краям было сильно взмучено, и, будучи язвительным по натуре, сказал интендантскому полковнику Кугелю, тому, кто обеспечивал встречу:

– Я считал, что вы делаете все обстоятельно и разумно. А здесь явно перестарались. Какая рыба будет ловиться в такой мути?

Кугель побледнел, губы заметно дрожали.

В сопровождении свиты показался Гитлер, и Кугель тут же исчез за кустами.

«Хорошо, что Гитлер не увлекается рыбалкой. Ему все равно, где и когда ловить. А будь он поосведомленней, мне бы не избежать неприятностей, – подумал фон Бок. – Не могли предупредить, что они, как сюрприз для него, отвели другое озеро…»

Гитлер был в хорошем настроении, и их беседа при двух свидетелях – адъютантах, находящихся в нескольких десятках метров за их спиной, – началась довольно странно… Фюрер почему-то стал излагать свои взгляды на искусство.

– Первым из искусств я признаю архитектуру и монументальные памятники. – Гитлер вопросительно посмотрел на фон Бока. – А вы как считаете?

Фон Бок относился безразлично к искусству и литературе, как и к музыке, хотя в его квартире, как и в загородной вилле, стены украшали дорогие живописные портреты его знатной фамилии – династии фон Бок. Висели какие-то натюрморты, пейзажи, но этим «украшательным хозяйством» занималась жена, поскольку так было принято в домах военной знати. Сам он, иногда посматривая на портреты именитых предков, никогда не пытался разгадывать духовные тайны их характеров, запечатленных художниками на холсте. На рояле играла жена. Он же предпочитал музыку военного оркестра, с боем барабанов и вопящими «тевтонскими» дудками. А из литературы он любил только военную, специальную или мемуары о великих полководцах, преимущественно Германии.

Гитлер же в кругу близких и приближенных не против был похвастаться талантом художника и при случае показывал свои детски беспомощные акварели. Но немногие знали о таком факте его биографии… Накануне Первой мировой войны, когда он перебрался в Мюнхен, его обучение художеству началось с работы захудалым чертежником у портного. Он нередко портил выкройки и имел только одни неприятности за свои художества от строгого хозяина по прозвищу «дядечка Шульц».

Фон Бок, застигнутый врасплох вопросом фюрера, предпочел угодливый ответ любым безобидным спорам.

– Полагаю, мой фюрер, с вами нельзя не согласиться. Древние германские замки… Древние наши замки – были лучшим украшением Германии во все века. Они, правда, всегда стоили больших денег…

Гитлер бросил разочарованный взгляд на собеседника, он не помышлял о покупке каких-либо замков. Его вполне устраивало «Орлиное гнездо», облюбованное им в глубине альпийских скал.

На мутной поверхности озера лежали не шелохнувшись ярко-радужные поплавки.

Будучи безразличным к рыбалке, Гитлер не упускал инициативу, продолжая излагать свои взгляды на искусство. И фон Бок вынужден был подыгрывать фюреру, как провинциальный актер, нетвердо знающий роль. Он улыбался, удивлялся, соглашался, кивая головой, а сам с нетерпением ждал того момента, когда же фюрер обратится к нему с вопросом, ради которого они и уединились… Предстояло обсудить план фон Бока об уничтожении Москвы. Что же делать в дальнейшем с городом, который должен стать ключом к их победе? Среди высшего военного командования и командующих войсками были самые различные точки зрения. Одни хотели превратить город в центр небывалого театрализованно-торжественного представления по случаю победы. И мыслили устроить торжества на Красной площади. Но для этого надо было уничтожить почти двухмиллионную армию – ее непосредственных защитников. И вместе с армией, оборонявшей город, предстояло заодно уничтожить и большинство из четырех миллионов населения, насчитывавшихся в столице. Осуществление подобного замысла чем-то было похоже на вожделенные мечты поэта Георга Гервега: построить из трупов своих врагов монумент до облаков, как к тому он призывал в своей «Песне ненависти».

Фон Бок, предварительно проконсультировавшись с крупнейшими специалистами в области гидрографии и с инженерами, пришел к выводу, что большевистскую столицу с ее жителями надо «утопить». «Утопить» в образовавшемся после взрыва плотин разлившемся озере…

Гитлер заметил, что собеседник слушает его отвлекаясь, изредка о чем-то задумывается.

– Я вижу, господин фельдмаршал, вы не поклонник искусства…

– Мой фюрер, ваша оценка искусства, несомненно, заслуживает более достойного собеседника. Моя стихия – война.

Гитлер оставил удочки, поднялся с подмостков у берега.

– Я думаю, господин фельдмаршал, вам придется менять свое отношение к искусству… Да-да, менять, настаиваю. Вы должны серьезно пересмотреть ваши прежние взгляды в интересах дальнейшего процветания культуры великого рейха. Новой арийской культуры, самой передовой культуры двадцатого века!

– Если требуют того интересы рейха, я подчиняюсь, мой фюрер, и выполню любой ваш приказ, – ответил фон Бок. Он удивленно поглядел на строгое лицо Гитлера, еще не понимая ясно, чего тот от него хочет, и старался предугадать дальнейший ход его мыслей. В том, что фюрер не шутил, он не сомневался, так как знал, что тот не терпел даже намеков на юмор и всегда в любых делах оставался ортодоксально серьезным.

– В ваше распоряжение, – продолжал Гитлер, – направлена рота из батальона особого назначения. – Заметив, что фон Бок по-прежнему не скрывает своего удивления и растерянности, сказал: – Я вижу, господин фельдмаршал, что вам неизвестен мой последний приказ об этом…

– О таком приказе мне ничего не известно, мой фюрер.

Гитлер кивнул адъютанту:

– Проверьте, Шмундт, когда был выслан приказ Генштабом «Центру»…

– Будет исполнено, – с готовностью ответил адъютант.

Гитлер подошел ближе к Боку и, устремив на него свой цепкий и строгий взгляд, неизвестно кому погрозил указательным пальцем.

– По инициативе господина Риббентропа нами создан батальон особого назначения, – сказал он. – После овладения нашими войсками крупными городами его задачей будет захватывать культурные и исторические ценности… Захватывать и отправлять в Германию. Надеюсь, сейчас вам все понятно?

– Понятно, мой фюрер, – поклонился угодливо фон Бок.

– А теперь я готов выслушать ваш план уничтожения Москвы… Мне что-то уж очень хвалили его Кейтель и Гальдер.

Тут же появилась доска на металлической треноге. На ней висела карта Москвы.

– Мой фюрер, план мой состоит в том, чтобы как можно надежней окружить Москву и не дать выйти из стального кольца наших войск ни армии русских, ни местным жителям. Для того, чтобы большевики не могли деблокировать свою окруженную столицу, а я уверен, они будут предпринимать самые отчаянные попытки в этом направлении, наши войска должны выйти на рубеж восточнее Москвы. – Бок показал рубеж указкой. – Мы, для того чтобы англосаксы не использовали против нас своей пропаганды о нашей жестокости, предложим армии, обороняющей столицу, и населению сдаться на милость победителя. Они наверняка откажутся. И вот тогда мы затопим Москву и ее окрестности. – Фон Бок развернул схему с расчетами и передал Гитлеру. – Здесь все проверено, и гидрографы и инженеры подтвердят такую возможность собственноручными подписями.

– Идея в принципе не нова, – сказал Гитлер, – но, кроме всего прочего, этот план уничтожения большевистской столицы можно связать с Божьей карой тем, кто предал христианскую веру. Здесь мы даем богатую пищу нашей пропаганде повернуть гнев народа против большевиков, против советских властей, уничтоживших церкви… Ну, об этом пусть подумает доктор Геббельс!

– Парад победы, мой фюрер, мы сможем провести в Петербурге. Петербург все же древняя столица Российской империи.

– О! – воскликнул Гитлер, и глаза его засветились. – Вы стали, я вижу, политиком, господин фельдмаршал Бок. Считаю ваш замысел достойным внимания. Я прикажу Генштабу совместно с вами подготовить мне подробную памятную записку.

2

После беседы с начальником ГлавПУРа член Военного совета призадумался… «Там, наверху, конечно, лучше знают фронтовую обстановку, чем мы со своей тыловой колокольни».

Он и не заметил, что у дверей кабинета стоял его адъютант, пока не услышал голос Щербакова:

– Здравствуйте, здравствуйте. Что-либо случилось, Константин Федорович? Я вижу, вы чем-то удручены? Садитесь, рассказывайте.

– Видите ли, Александр Сергеевич, не знаю, что вам и ответить. Удручен ли? И да и нет…

– Это как же вас понимать? Середина на половину.

– Вы знаете, Александр Сергеевич, меня с каждым днем все больше и больше волнует строительство Можайской линии обороны. Я вам докладывал уже, что идет, по существу, раскачка и строят медленно. Управление УРов[3]3
  УРы – укрепленные районы.


[Закрыть] пока еще не создано.

Мы с командующим, как военные, должны выполнять указания старших начальников, но, как коммунисты, и не можем не согласиться с недооценкой опасности столице. Мы считаем, что сейчас надо форсировать строительство и обживать оборонительные рубежи войсками. Ну хотя бы пулеметно-артиллерийскими батальонами. По нашим расчетам, в каждом укрепленном районе их должно быть пять.

– А сколько их имеется сейчас? – спросил секретарь ЦК.

– Ни одного.

Складки на лбу собеседника становились все глубже, лицо все больше мрачнело. Он нервно забарабанил пальцами по столу, поднялся с кресла и, резко взмахнув рукой, сказал:

– ЦК и Московский комитет приняли твердое решение – готовить Москву к обороне. Готовить и не жалеть ни сил, ни средств. – Он сел в кресло и уже спокойно добавил: – Если не потребуются нам оборонительные рубежи, мы не будем слишком удручены, но наша задача – бросить все силы на выполнение постановления Государственного Комитета Обороны от 16 июля…

3

Специальная рекогносцировочная группа, созданная по решению Военного совета Московского военного округа, в состав которой вошли несколько офицеров Оперативного управления, разведчики, инженеры, химики, связисты, возглавлялась генералом.

Он был небольшого роста, плотно сбитый, с непокорными волосами и хитроватым прищуром глаз. Генерал был человеком, наделенным большой энергией, имел хорошую военную подготовку и обладал настойчивым характером.

К середине августа ему удалось создать небольшие ячейки управления укрепленных районов. И теперь Военному совету было с кого спросить за строительство рубежей. О том, как оно развертывалось и что сделано за день, по вечерам докладывал Тенгин Военному совету.

Чтобы быстрее и надежнее разобраться, как идет строительство, член Военного совета Московского военного округа решил сам побывать на местности. Такая поездка оказалась весьма полезной. При посещении строительства рубежей были обнаружены серьезные просчеты в создаваемой обороне.

Дивизионный комиссар Телегин побывал на готовящихся рубежах обороны с группой офицеров штаба. Анализ оперативно-тактических приемов боевых действий немцев, применяемых ими в войне, привел к довольно неутешительным выводам.

Рубеж Можайской обороны должен был проходить, правым флангом упираясь в Московское море, а левым – у Полотняного Завода и Детчина. Его легко можно было обойти на Калужском направлении, и тогда трудоемкая работа по строительству оборонительного рубежа становилась бесполезной. Местность и оценка обстановки на фронте подсказали невольно решение: надо создавать еще один – Калужский укрепленный район. Не считаться с этим назревшим решением – значит поставить под угрозу оборону Москвы с Юго-Западного направления.

И командование Московского военного округа обратилось с предложением и просьбой в Генштаб утвердить строительство дополнительного укрепленного района.

Капитану Тенгину было поручено подготовить в срочном порядке докладную записку Военному совету округа. Несколько суток кряду он обегал все управления, многие отделы, уточнял и требовал расчеты, пока выполнил это ответственное поручение.

Его намерение навестить семью Оболенских откладывалось с каждым днем на неопределенное время…

4

Зенитная батарея, в которой служила Катя Оболенская, прикрывала Центральный аэродром имени Фрунзе на Ленинградском шоссе. Ее огневые позиции были удачно выбраны в прилегающей к аэродрому роще и хорошо были замаскированы, о чем с похвалой отзывались экипажи наших самолетов, прилетающих с задания.

Немецкие самолеты-разведчики давно пытались установить точное местонахождение зенитной батареи, от которой они несли потери при попытке приблизиться к аэродрому, но это им не удавалось. Фашистские летчики, конечно, не догадывались, что зенитная батарея кочевала с одной позиции на другую и имела их не две-три, а семь.

У немцев складывалось мнение, что в роще, примыкающей к аэродрому, находится по крайней мере не меньше зенитного полка. Поэтому, пытаясь покончить с «полком», они последовательно, через каждые два-три дня бомбили рощу «по площади». А зенитчики занимали именно ту площадь, где в предыдущую ночь противник наносил бомбовый удар. Так и шло это тайное соревнование – кто кого обхитрит…

После обеда замполит батареи собрал зенитчиков на политинформацию. Судя по его озабоченному виду, ждать от него добрых вестей не приходилось.

– Сегодня, товарищи бойцы, – сказал политрук, – исполнилось два месяца, как гитлеровская Германия напала на Советский Союз.

Он развернул газету и прочел:

– «Началась героическая оборона Ленинграда на ближних подступах. Войска 42-й армии, развернутые на позициях Красногвардейского укрепленного района, успешно отражали атаки врага, который подошел к Красногвардейску, а южнее его враг перерезал шоссе и железнодорожную дорогу Ленинград – Луга».

«Бедная мама, – подумала Катя, вспомнив, что последнее письмо от нее получила из Луги: там она находилась с концертной бригадой. – Ну, что же там с моим Игорем? Два месяца, и ни одного письма, никаких вестей…»

– Сержант Оболенская, вы что повесили голову? Почему отвлеклись?

Катя встала, одернула гимнастерку, расправив складки под поясным ремнем.

– Садитесь.

Политрук продолжал:

– Сегодня опубликовано обращение главнокомандующего войсками Северо-Западного направления Маршала Советского Союза К. Е. Ворошилова и секретаря Ленинградского областного и городского комитетов ВКП(б) А. А. Жданова «Ко всем трудящимся города Ленина» с призывом встать на защиту родного города и дать отпор врагу.

– Товарищ политрук, разрешите вопрос? – поднялась плотная, рыжеволосая девушка в лихо сдвинутой набок пилотке. – Так Ленинград как считать? На осадном положении?

– Считать так, как в газете написано. Ясно?

– Нет, товарищ политрук, а с Москвой как считать? Немцы каждую ночь бомбы сыпят…

– Товарищ Таратайкина, чтобы не сыпали на город бомбы, мы с вами для того и приставлены. Наша с вами забота – охранять мирное небо Москвы от фашистских стервятников. И запомните мои слова: никогда Москва не будет на осадном. Товарищ Сталин и правительство приняли для этого все меры.

Таратайкина тяжело вздохнула. Видно, ответ политрука ее не удовлетворил.

– Меры хорошие. А сегодня мой родной город Херсон оставили…

– Давайте, товарищ Таратайкина, без паники. Мне не нравится ваше настроение. Если оставили, значит, так надо: командованию виднее.

…Во время перерыва, растирая кулаком слезы и всхлипывая, Люба, подруга по расчету у орудия, говорила Оболенской:

– Не знаю, кому там что виднее, а у меня, Катюша, в Херсоне осталась мать больная и двое малышей – сестер-близнецов. Отец на фронте.

Катя вспомнила, как потеряла Диму и с каким трудом пробиралась к своим через линию фронта, и ее охватила такая жалость, что она обняла подругу.

– Не надо, Люба, не надо. Не растравляй сердце…

Раздался сигнал боевой тревоги.

Они схватили сумки с противогазами, выскочили из землянки и кинулись бежать. Их догнала командир их орудия – Лена Стрелкова.

– Быстрей, девчата! – крикнула она на ходу.

И вот расчет у зенитного орудия. Донесся нарастающий гул вражеских самолетов. Катя почувствовала, как холодные мурашки пробежали по спине, и она невольно вздрогнула.

Всего вторая неделя, как она служит на батарее. Ко всему, кажется, привыкла, а как заслышит гул самолетов – не может с собой совладать. Ее преследовал подсознательный страх с того дня, когда бомбили их эшелон там, у границы.

В темноте не увидишь немецкие самолеты, сколько ни напрягайся. Но вот небо распороли острые пучки прожекторов. Еще какое-то время, и прожектористы отыскали маленький, серебристый, будто игрушечный самолетик врага.

– Высота «3600», – громко доложила старшине стереоскопистка, стоявшая у прибора управления артиллерийско-зенитным огнем. И тут же сообщила данные для открытия огня. А рядом девчата из приборного отделения рассчитывали у ящика на колесах – ПУАЗО[4]4
  ПУАЗО – прибор управления артиллерийским зенитным огнем.


[Закрыть]. И, чередуясь, по цепочке донеслись доклады командиров орудий: «Готов!», «Готов!», «Готов!»… За ними послышалась команда командира батареи:

– По фашистскому самолету гранатой – огонь!

Последовали выстрелы. Огненные вспышки охватили немецкий бомбардировщик. Он, будто раненый зверь, резко метался по сторонам, пытаясь оторваться от преследующего его луча прожектора. Но луч будто вцепился в самолет врага.

За первым залпом раздался второй, третий, четвертый…

И расчет зенитчиков увидел, как, преследуемый лучом, самолет закувыркался в воздухе и, разрезая тьму, пошел к земле.

– Ура! Ура! – сквозь грохот выстрелов раздались крики радостного ликования. – Сбили стервятника, сбили, девчата!.. Еще один наш…

Но радость людей была преждевременной… В воздухе нарастал самолетный гул. Вражеские бомбардировщики шли, накатываясь, как волны, с запада на притаившийся во тьме город. И вот уже в воздух ворвался свист и визг падающих бомб. Отсветы взрывов выхватывали из тьмы силуэты зданий, земля дрожала и протяжно стонала.

Прожектористы торопливо шарили лучами по небу, осветив уже не одиночные, а группы самолетов. Часть из них летела к аэродрому. Соседние батареи, стоявшие у стадиона «Динамо» и в Петровском парке, поставили завесу зенитно-пулеметного огня. Осколки пуль и снарядов шлепались неподалеку от притихшей батареи на аэродроме. Надо было быстрее менять огневую позицию, покуда немцы ее не обнаружили.

В это время послышался воющий свист. Недалеко от батареи разорвалась бомба. Жгучая и горячая волна с резким запахом горелого тола ударила Кате в лицо и грудь и отбросила на землю. Комки земли и камней посыпались на нее, пронзив болью голову. Она оглохла и потеряла сознание…

Катя Оболенская открыла двери. Перед ней стоял Василий Тенгин. Он удивленно посмотрел на ее левую забинтованную руку и поцарапанное лицо с фиолетовой шишкой на лбу.

– Екатерина Дмитриевна, что с вами?

– Пустяки. Я везучая, Василий Петрович. Командира нашего отделения Лену Стрелкову насмерть, двух девчат тяжело ранило, а остальные, как я, царапиной и испугом отделались. Бомба метрах в пятидесяти от орудия разорвалась.

– Боевое крещение?

– Вроде хватит уже крестить меня. В первые дни войны уже крестили.

– А рука?

– Не знаю толком, что. При падении, наверно, ушибла, распухла. Пальцы работают, вроде перелома нет. Удивляетесь, что дома?

– Чему же удивляться, коль фронт рядом с вашим домом проходит.

– У нас нескольких девчат на рентген направили. Решила забежать домой, узнать, может, от мамы что есть или от сестер. Марину я уже месяц не видела. У них карантин, а с Лёной видались… Она в рощу к нам приходила. Папа письмо прислал. Решил написать Сталину. Просит, чтобы его отправили на фронт.

Дом родной, как магнитом, притягивает к себе, и это чувство понятно и знакомо каждому. Катю последнее время больше всего волновало молчание Игоря. Прошло два месяца войны, а от него никаких вестей. И к ней приходили все чаще и чаще невеселые мысли, что он мог погибнуть или попасть в плен. Иначе бы давно написал.

Тенгин по грустно-задумчивому лицу Оболенской догадывался, что она переживает, не имея никаких сведений о муже, но спрашивать не стал, считая неуместными подобные вопросы. Желая ее отвлечь, он только спросил:

– Екатерина Дмитриевна, а ваших девушек-зенитчиц еще не награждали?

– Нет.

– Есть указ Президиума Верховного Совета, который подписал Михаил Иванович Калинин. Многих летчиков и зенитчиков Москвы наградили. Больше ста человек.

Она посмотрела на него с недоумением.

– Василий Петрович, скажите мне, а правда… Мне подружка Тоня рассказала. Она москвичка… Ну, что наши органы НКВД изловили несколько человек. Сигналы немецким самолетам подавали.

– Правда. Световые сигналы были замечены еще с первых налетов. И не просто сигналы, а целеуказания наших важнейших объектов.

– Боже мой, не только на фронте враги, а рядом с нами.

– Вот и опасно, что рядом, под боком. У завода поймали двоих. Подожгли в слуховом окне ветошь, облитую керосином. По заданию немецкой разведки работают.

Звонок прервал их разговор. За дверью послышались голоса, смех. «Кто бы это мог БЫТЬ?» – подумала Катя и открыла дверь.

Перед ней стояли сержант Коломыченко, рядовой красноармеец Андрей Млынов и чуть поодаль – Виталий Лиханов.

– Екатерина Дмитриевна, а вы, я вижу, испытали баталию. Герой, достойный почестей, наград, – сказал Виталий.

– Ба! Знакомые все лица, – поднял приветственно руку кверху Миха, направляясь к Кате, а потом к Тен-гину. – А где же Леночка?

– Ромео, твоей Джульетты нет.

– А где она?

– На работе, – ответила Катя. – Я сама пришла недавно. Никого не застала. От Лёны записка. Третьи сутки дежурит. Может, сегодня вечером придет. Степанида Ивановна наша – на окопах под Москвой, оборону строит.

– Ее возраст не берут, – возразил Лиханов. – И больная к тому же она. Ревматизм и сердечница.

– Она у нас – добровольцем. Подруга ее Мария, что из их деревни, тоже. Вот и она с ней за компанию.

Коломыченко заметно сник, прошелся по комнате, осмотрелся и сказал:

– Да, здесь каждый шаг в душе рождает воспоминанье прежних лет. А я забежал попрощаться, Екатерина Дмитриевна. – Он достал предписание и сунул бумажку Тенгину. – Сколько я крови попортил, чтобы доказать уважаемому военному командованию, что воевать пригоден. Теперь все уже позади. Завтра уезжаю на фронт. И к тому же, не шутите, перед вами начальство – командир пулеметного отделения.

– Зенитные? – спросил Тенгин.

– Нет, станковые, «максим». Мне бы сейчас чапаевскую тачанку да птицу-тройку. Так нет же, в пехтуру сунули. В дивизию ополчения.

– Заметьте, друзья, – сказал Лиханов. – Никогда не бывает человек доволен. А меня хоть бы рядовым взяли. Пишу, пишу заявления, и, как говорится, ни ответа ни привета.

– Виталий, ну какой из тебя солдат, – сказал Миха. – Скажите ему, Василий Петрович, как военный авторитет… Ты, Виталий, не человек, а святые мощи в упаковке. Попробуй подними пулемет. В станке одном два пуда. На меня когда первый раз навьючили, думал, рухну наземь от его железной тяжести. Тебя бы, как Андрея, – кивнул Миха на Млынова, – на культурный фронт призвать… Иди к Андрею добровольцем в помощники… Будешь его этюдник таскать, краски разводить, кисти мыть.

– А я никакой работой не брезгую. Лишь бы на фронт, – согласился Лиханов.

– А вас куда призвали? – спросил Тенгин Млынова.

– В военную студию Грекова.